Онлайн чтение книги 42-я параллель
** ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ **

НОВОСТИ ДНЯ XIV

КАНОНЕРКА ОСТАНОВИЛА АВСТРАЛИЙСКОЕ СУДНО

полковник говорит что демократы губят нацию Я уйду со своего поста когда умру зловеще усмехнулся Уэрта и половина Мексики умрет вместе со мной пламени не было видно но облако черных от пепла паров колыхалось в небе над кратером огромным вышиною в милю веером и вулканический пепел оседал за тринадцать миль на плато Макомбер

У пристани тесной

На старой, чудесной

Реке Алабаме

Встречались мы с вами

И Дадди и Мэмми

И Эфрем и Сзмми

Лунные феи танцуют на лугах Равинии

ВИЛЬСОН НАКОНЕЦ ПРИСЛУШИВАЕТСЯ К СОВЕТАМ ДЕЛЬЦОВ

признает что кинул бомбу полисмен-женщина покупает спирт после часу потери на зерне убит как налетчик

И все собирались мы тут

Над самой водою

Под яркой луною

Играют на банджо, поют

О чем эти песни

Что сказок чудесней

Кого эти песни зовут

узнав каракули Джеймса президент взял хлопушку и выдернул запал На стол высыпалась груда золоченых лепешек; потом взглянув на записку верховный администратор прочел: "Не кушайте их слишком много. Мама говорит что вас будет тошнить".

Меня нисколько не удивило бы сказал полицейский инспектор Макс Шнитбергер если бы дальнейшее расследование установило что динамит взорвавшийся сегодня предназначался для Джона Д.Рокфеллера

ВЕРХОМ НА МОРСКОМ ВОЛКЕ В МЕКСИКАНСКИХ ВОДАХ

Смотри как танцуют

Как пляшут, ликуют

ведь судно "Роберт И.Ли"

Хлопка захватит кули

Новое увлечение Айседоры Дункан

Сегодня в годовщину рождения Гарибальди в Розебэнк-Стэйтн-Айленд хулиганы из шайки ИРМ напали на демонстрацию; нанесли оскорбление итальянскому флагу, избили кулаками и палками членов Итальянского стрелкового общества и втоптали бы в грязь американский флаг если бы

ВОДОЛАЗЫ-ИНДЕЙЦЫ ИЩУТ ТЕЛО УТОНУВШЕГО МАЛЬЧИКА

некоторые из свидетелей утверждают что видели в толпе женщину. Она была ранена кирпичом. Какой-то мужчина в сером стрелял прячась за нее. На верхней палубе и в укромных уголках парохода раздолье для волокит где они позволяют себе неслыханные вольности с опьяневшими девушками матерям которых не следовало бы позволять своим дочкам ездить на пароходе без провожатых

Избрание Вильсона в руках Мидуэста полиция стреляет на улицах в забастовщиков

ПРИЧИНЫ ВОЛНЕНИЙ СРЕДИ РАБОЧИХ

"Я Швейцарский адмирал и направляюсь в Америку" - и полисмен вызвал такси

И шаркают ноги

По пыльной дороге

Под банджо, и пенье, и крик

Часы промелькнут, словно миг

Эх, весело, братцы,

Нам с вами смеяться

И весело ждать, как вдали

Покажется

"Роберт

И.

Ли".

КАРИБСКИЙ ИМПЕРАТОР

Когда Майнор Ч.Кейт109109. Это действительно "история проникновения американского империализма в Карибское море", и, если не считать упомянутого в тексте "Панамского канала и будущего канала Никарагуа", не нуждается в пояснениях. После захвата Рузвельтом в самом начале XX века района будущего Панамского канала идет ряд вооруженных демонстраций и заключаются договоры с Англией, Колумбией и Никарагуа, цель которых - обеспечить гегемонию США в Панаме, оградить Панамский канал и не допустить возможного соперника к постройке канала через Никарагуа. В 1916 г. США добиваются соглашения с Никарагуа на право постройки будущего канала американцами, а когда в 1927 г. англичане посылают в воды Никарагуа крейсер "для защиты британских подданных", то Никарагуа уже оккупировано "штыками десанта американского флота". умер все газеты поместили портрет человека почтенной наружности с ястребиным носом и тревожным взглядом острых блестящих глаз.

Майнор Ч.Кейт был сын богача, родился в семье, где любили запах денег, в этой семье чуяли запах денег хоть с другого конца света.

Его дядя был Генри Мэйгз, дон Энрике Западного побережья. Его отец вел крупное лесное дело и спекулировал недвижимостью в Бруклине;

юный Кейт был яблоком с той же яблони.

(В 49-м золотая лихорадка увлекла донна Энрике в Сан-Франциско. Он не пошел ставить заявки по холмам, он не умирал от жажды, просеивая щелочную пыль в Долине Смерти. Он продавал снаряжение другим искателям счастья. Он обосновался в Сан-Франциско, ввязался в политику и крупную биржевую игру и так увяз, что ему пришлось спешно спасаться на корабле.

Корабль завез его в Чили. Он чуял запах денег в Чили.

Он был capitalista yanqui. Он построил железную дорогу от Сантьяго до Вальпараисо. На островах Чинча были залежи гуано. Мэйгз чуял запах денег в гуано. Он вырыл себе состояние, копая гуано, стал силой на Западном побережье, жонглировал цифрами, железными дорогами, армиями, интригами местных кациков и политиканов; все это были только фишки гигантской игры в покер. И, набрав полную игру, цепкая рука загребала доллары.

Он финансировал невероятный проект железной дороги через Анды.)

Когда Томасо Гуардиа стал диктатором Коста-Рики, он написал дону Энрике, прося построить ему железную дорогу.

Мэйгз был занят в Андах; подряд в 75.000 долларов не заслуживал его внимания, и он выписал племянника Майнора Кейта.

В этой семье не теряли времени даром:

шестнадцати лет Майнор Кейт жил на свой заработок, продавая воротнички и галстуки в галантерейной лавке.

Потом он был надсмотрщиком на лесозаготовках и вел свое лесное дело.

Когда его отец купил остров Падре близ Корпус-Кристи в Техасе, он послал туда Майнора, чтоб оправдать покупку.

Майнор Кейт стал разводить на острове рогатый скот и завел рыбные промыслы,

но деньги, вложенные в рыбу и скот, оборачивались недостаточно быстро,

тогда он накупил свиней, и стал бить быков и варить их мясо и скармливать свиньям, и стал бить рыбу и скармливать свиньям,

но деньги, вложенные в свиней, оборачивались недостаточно быстро

и он с радостью уехал в Лимон.

Лимон самое гиблое место Карибского моря, даже индейцы мерли там от малярии, желтой лихорадки и кровавого поноса.

Кейт отправился в Новый Орлеан на пароходе "Джон Д.Мэйгз" набирать рабочих на постройку дороги. Он предлагал им доллар в день на готовых харчах и набрал семьсот человек. Некоторые из них уже бывали там с Уильямом Уокером110110. У.Уокер (1824-1860) - искатель приключений, авантюрист. Пользуясь постоянными междоусобными распрями в странах Центральной Америки, он неоднократно с помощью банды наемников захватывал там власть. в прежние, флибустьерские дни. Из этой партии выжило человек двадцать пять.

Прочие оставили свои проспиртованные трупы догнивать по болотам.

В следующий раз он привез полторы тысячи; все они умерли, доказав, что только ямайские негры выживают в Лимоне.

Майнор Кейт не умер.

В 1882-м построено было двадцать миль пути, а у Кейта было миллион долларов долгу:

дороге нечего было перевозить.

Чтобы дороге было что перевозить, Кейт заставил сажать бананы, а чтобы сбывать бананы, ему пришлось стать судовладельцем;

так началась карибская фруктовая торговля.

Тем временем рабочие мерли от виски, малярии, желтой лихорадки, кровавого поноса.

Умерло три брата Майнора Кейта.

Майнор Кейт не умер.

Он строил железные дороги, открывал лавки по всему побережью в Блуфилдсе, Беливе, Лимоне, покупал и продавал каучук, ваниль, черепаховую кость, сарсапариллу, все, что можно было дешево купить, он покупал, все, что можно было дорого продать, он продавал.

В 1898 на паях с "Бостонской фруктовой компанией" он образовал "Объединенную фруктовую компанию", которая с тех пор стала одним из самых мощных промышленных предприятий мира.

В 1912 он учредил Международное общество по эксплуатации железных дорог Центральной Америки.

Все это было создано на выручку от бананов;

в Европе и Соединенных Штатах начали есть бананы,

и по всей Центральной Америке вырубали джунгли, чтобы сажать бананы,

и строили железные дороги, чтобы вывозить бананы,

и с каждым годом все больше пароходов Великого белого флота

отплывало на Север с грузом бананов

такова история американской империи в Карибском море,

если не считать Панамского канала и будущего канала в Никарагуа и броненосцев и штыков морского десанта.

Но отчего же так тревожен взгляд Майнора Ч.Кейта - пионера фруктовой торговли и строителя железных дорог - на всех снимках, помещенных в газетах после его смерти?

КАМЕРА-ОБСКУРА (20)

Когда в Лоренсе трамвайные вожатые забастовали111111. Вблизи Бостона, где находится Гарвардский университет, расположены шерстопрядильные фабрики, на которых работают главным образом итальянцы, чехи, поляки и другие эмигранты, слабо организованные и подвергавшиеся жестокой эксплуатации. Именно в Лоренсе, после очередного понижения зарплаты, в 1912 г. была объявлена знаменитая "голодная стачка", организованная ИРМ. Несмотря на разгром союза и арест руководителей стачки, в числе которых был писатель Артуро Джиованитти, забастовщики не сдавались. Стачка была выиграна и имела большое значение для американского рабочего движения как пример успешно организованного отпора. из солидарности с теми как их там ну словом со вшивыми полячишками, с макаронниками, которые не моют шеи и вместе со своими жирными сальными женами едят чеснок и разводят проклятые иностранцы ораву визжащих ребятишек тогда обратились к добровольцам к порядочной опрятной молодежи

с призывом заменить вожатых и показать чужеземным агитаторам что есть еще кому в нашей стране нести бремя белого человека...

Так вот этот парень жил в Мэтьюзе и всегда мечтал стать трамвайным вожатым... говорят что мистер Грувер был трамвайным вожатым в Олбани и сильно пил и его встречали на улице с девками...

Так вот этот парень жил в Мэтьюзе и он отправился в Лоренс вместе с товарищем и оба записались в Лоренсе и толпа ревела Стачколомы скебы но в толпе были одни итальяшки, всякая сволочь землекопы сезонники. А парень этот с товарищем были закадычные друзья и он взобрался на площадку и стал вертеть сияющую медную ручку и давать звонки. Это было в трамвайном парке. Его товарищ возился с чем-то у буферов а парень вертел сияющую медную ручку и вагон тронулся и он наехал на своего товарища так и расплющило ему голову буферами, так и убило его насмерть тут же в трамвайном парке и теперь парню придется держать ответ перед родственниками своего товарища.

ДЖ.УОРД МУРХАУЗ

В Питтсбурге Уорд Мурхауз устроился репортером в "Таймс диспэтч" и шесть месяцев писал о свадебных церемониях, о собраниях местной ложи Оленей, о таинственных убийствах и самоубийствах среди литовцев, албанцев, хорватов, поляков, о трудностях натурализации для рестораторов-греков, о банкетах Союза сыновей Италии. Он жил в нижнем конце Хайленд-авеню в большом красном деревянном доме. Хозяйка миссис Кук, сварливая старуха родом из Белфаста, принуждена была пускать жильцов после того, как мужа ее, мастера на заводе в Хемпстеде, насмерть придавило сорвавшейся с крана чугунной болванкой. Она готовила Уорду завтрак, а по воскресеньям и обед, а пока он в одиночестве съедал их в душной, заставленной мебелью столовой, она стояла возле него, рассказывая о своей молодости, проведенной на севере Ирландии, о коварстве папистов и добродетелях покойного мистера Кука. Это было трудное время для Уорда. В Питтсбурге у него не было друзей, и всю студеную, пасмурную и слякотную зиму он мучился насморками и ангиной. Он ненавидел газетную редакцию, и нависшее хмурое небо, и крутую деревянную лестницу, по которой ему то и дело приходилось бегать вверх и вниз, и запах нищеты и капусты и стирки и ребят в ветхих лачугах, где ему приходилось отыскивать то миссис Пиретти, у которой мужа убили в пьяной свалке в кабаке на Локэст-стрит, то Сэма Бурковича, вновь избранного председателем Украинского певческого кружка, то женщину с разъеденными стиркой руками, у которой ребенка зарезал какой-то дегенерат. Он никогда не возвращался домой раньше трех-четырех часов утра, и, позавтракав часов в двенадцать, он уже ни за что не мог взяться: надо было идти в редакцию за новыми поручениями. Приехав в Питтсбург, он зашел повидать мистера Мак-Гилла, которого он встречал с Джэрвисом Оппенгеймером в Париже. Мистер Мак-Гилл вспомнил его и взял адрес, сказав, чтобы Уорд наведывался, так как он надеется устроить его в новое информационное бюро, организуемое Торговой палатой, но недели проходили за неделями, а мистер Мак-Гилл не давал о себе знать. В середине зимы пришла сухая записка от Аннабел Мари о каких-то формальностях развода: она выставляла основанием отказ в материальной поддержке, долгую отлучку и жестокое обращение. От него требовалось, только чтобы он отказался явиться на разбор дела в Филадельфию. Надушенный голубой листок почтовой бумаги пробудил в нем смутное желание женщины. Но надо было блюсти себя и думать о своей карьере.

Хуже всего бывало по праздникам. Часто он до самого вечера валялся в кровати, слишком подавленный, чтобы выйти в черную слякоть улиц. Он выписывал пособия для заочных курсов журналистики и рекламного дела и даже курс разведения плодовых деревьев - ему пришло в голову бросить все и отправиться на Запад и работать там на каком-нибудь ранчо, - но у него не хватало желания заниматься, и брошюры грудами скапливались у него на столе. Просвета не было. Он снова и снова перебирал в памяти все свои поступки с того самого дня, когда он в Уилмингтоне сел на поезд в Ошен-Сити. В чем-нибудь ведь должна быть ошибка, но вот вопрос - в чем. Он пробовал раскладывать пасьянс, но и на этом не мог сосредоточиться. Он забывал о картах и безучастно сидел за столом, покрытым коричневой бархатной скатертью, и смотрел поверх пыльных искусственных папоротников в цветочном горшке, обернутом гофрированной бумагой и перевязанном пыльной розовой лентой от конфетной коробки, вниз на широкую улицу, где трамваи с непрерывным скрежетом заворачивали за угол и дуговые фонари, вспыхивая в вечернем сумраке, слабо поблескивали в закоптелом льду водосточных канав. Он часто вспоминал о прежних днях в Уилмингтоне, о Мэри О'Хиггинс, об уроках музыки, о том, как мальчишкой он целыми днями удил в ветхом ялике на Делавэре; от этого ему становилось так грустно, что он выскакивал из дому, выпивал в киоске на углу стакан горячего шоколада и брел в город куда-нибудь в дешевое кино или варьете. Он позволял себе выкуривать три дешевые сигары в день, по одной после каждой еды. Это давало хоть какое-то удовлетворение, по крайней мере было чего ждать.

Он наведывался еще несколько раз в контору мистера Мак-Гилла в Фрик-билдинг. Но каждый раз тот был в отлучке по делам. Он дожидался его, разговаривая с секретаршей, и наконец неохотно уходил, промолвив: "Совсем упустил из виду, что сегодня он собирался уехать" - или: "Он верно забыл, что мы с ним условились встретиться", чтобы хоть как-то сгладить неловкость. Ему так не хотелось уходить из ярко освещенной приемной, где стояли массивные кресла ярко отполированного красного дерева с львиными мордами на ручках и такие же столы с львиными лапами вместо ножек, куда доносилось из-за перегородок стрекотанье пишущих машинок и телефонные звонки и то и дело забегали щегольски одетые клерки. А там, в "Таймс диспэтч", грохот и лязг печатных машин, и кислый запах типографских чернил, и мокрые рулоны бумаги, и снуют потные мальчишки-рассыльные с зелеными козырьками на лбу. И ни одного приличного знакомства, ни одного поручения, которое не было бы связано с рабочими, иностранцами или преступниками, - это было невыносимо.

Как-то весной он отправился в отель "Шенли" интервьюировать заезжего лектора. Ему это поручение улыбалось, так как он надеялся выклянчить на это у редактора городского отдела лишний столбец. Протискиваясь через вестибюль, переполненный по случаю очередного собрания масонской ложи штата, он наткнулся в толпе на мистера Мак-Гилла.

- А, Мурхауз, - сказал тот небрежно, словно они с ним виделись каждый день. - Вы очень кстати. Эти болваны конторщики затеряли ваш адрес. Вы сейчас свободны?

- Вполне, мистер Мак-Гилл, - сказал Уорд. - Правда, я должен повидать тут одного человека, но он подождет.

- Если условились, никогда не заставляйте себя ждать, - сказал мистер Мак-Гилл.

- Да, но это не деловая встреча. - Голубые глаза Уорда глядели прямо в лицо мистера Мак-Гилла, и он улыбался своей мальчишеской улыбкой. - Он не будет в претензии.

Они прошли в холл и уселись на ковровый диван. Мистер Мак-Гилл рассказал, что он только что назначен временным директором для реорганизации Бессемеровской "Компании металлических изделий и оборудования", работающей на ломе и отходах сталелитейных заводов в Хемпстеде. Ему нужен энергичный и дельный работник для руководства рекламным отделом.

- Я помню ту брошюру, которую вы мне показывали в Париже, и думаю, вас-то мне и надо.

Уорд потупился.

- Да, но это заставит меня бросить теперешнюю работу.

- А какая у вас работа?

- Журналистика.

- О, плюньте на это, никакой будущности... Номинально мы назначим на эту должность другое лицо, по причинам, о которых говорить сейчас не место... но фактически дело будет в ваших руках. На какое вознаграждение вы рассчитываете?

Уорд посмотрел мистеру Мак-Гиллу прямо в глаза, кровь застучала у пего в ушах, и он словно издалека услышал собственный голос, небрежно произнесший:

- Что вы скажете о сотне в неделю?

Мистер Мак-Гилл погладил усы и улыбнулся.

- Ну, это мы обсудим позднее, - сказал он вставая. - А сейчас еще раз советую вам оставить теперешнюю работу... я позвоню вашему редактору... он поймет, почему мы берем вас к себе... чтобы не было претензий в связи с вашим неожиданным уходом... Я противник всяких претензий... Завтра в десять приходите ко мне. Вы знаете - в контору Фрик-билдинг.

- Мне кажется, мистер Мак-Гилл, что по части рекламы у меня есть кое-какие ценные идеи. Это область, в которой я больше всего хотел бы работать, - сказал Уорд. Мистер Мак-Гилл уже не смотрел на него. Он кивнул головой и ушел. Уорд отправился интервьюировать своего лектора, еще боясь дать волю своему ликованию.

На другой день он распрощался с работой в редакции. На новом месте он согласился на семьдесят в неделю с обещанием прибавки, как только расходы на рекламу начнут окупаться, снял комнату с ванной в отеле "Шенли", получил собственный кабинет в Фрик-билдинг, где он сидел вместе с номинальным заведующим Оливером Тейлором. Этот молодой человек приходился племянником одному из директоров и знакомился на практике со всеми отраслями предприятия. Он был первоклассным теннисистом, состоял членом всех клубов и с радостью предоставил всю работу Мурхаузу. Узнав, что Мурхауз побывал за границей и что костюмы его сшиты в Англии, он записал его в загородный Сьюикли-клуб и возил туда выпить после службы. Мало-помалу Мурхауз завязал знакомства, и его уже приглашали в семейные дома как возможного жениха. Он стал брать уроки гольфа у инструктора, причем играл в маленьком клубе в Аллегейни, где, как он думал, не было возможности встретить знакомых. Натренировавшись как следует, он решился испытать свои силы в Сьюикли.

Однажды в воскресенье Оливер Тейлор пошел туда вместе с ним и стал называть ему видных служащих сталелитейных заводов, угольных рудников и нефтяных разработок, сопровождая каждое имя такими едкими примечаниями, что хотя Уорд и посмеивался в ответ, но в глубине души осуждал. Тейлора за дурной тон. Был солнечный майский день, из зарослей по берегам Огайо ветерок доносил благоухание акаций, и кругом звонко шлепали клюшки, и на лужайке вокруг клубного павильона мелькали яркие платья, и в прогретом воздухе, сохранявшем легкую примесь доменной гари, раздавались взрывы хохота и самодовольные баритоны дельцов. Ему трудно было скрыть от тех, кому его представляли, как хорошо он себя здесь чувствует.

Все остальное время он отдавал работе. Его стенографистка, мисс Роджерс, бесцветная старая дева, пятнадцать лет служившая по питтсбургским конторам и до тонкостей знакомая с производством металлических изделий, доставляла ему специальную литературу, которую он так старательно изучал по вечерам у себя в отеле, что на совещаниях специалисты поражались его осведомленности по части процессов и продуктов производства. У него голова пухла от названий различных сверл, угольников, скобок, молотков, фрамужных приборов, топоров, сечек, французских ключей. Иногда, идя завтракать, он заходил в скобяную лавку и под предлогом покупки каких-нибудь шрифтов или гвоздей подолгу беседовал с приказчиком. Он прочел Краудза и другие руководства по психологии, пробовал вообразить себя торговцем скобяными товарами, служащим "Хаммахер Шлеммер и Кo" или еще какой-нибудь крупной фирмы и старался представить себе, какой вид рекламы мог бы произвести на него впечатление. Утром, за бритьем, пока натекала вода в ванну, между его глазами и зеркалом бесконечной вереницей проплывали каминные щипцы, решетки, печные заслонки, насосы, дверные ручки, дрели, кронциркули, тиски, мясорубки, и он ломал голову, как сделать их привлекательными для розничного торговца. Он бреется бритвой "Жиллет" - почему бритвой "Жиллет", а не другой фирмы? "Бессемер" - хорошая марка, за ней чудятся деньги и мощные прокатные станы и важные директора, выходящие из собственных лимузинов. Все дело в том, чтобы заинтересовать покупателя, заставить его почувствовать себя частицей чего-то мощного и несокрушимого, думал он, выбирая галстук. "Бессемер", твердил он за завтраком. Почему наши скрепы идут лучше скреп других фирм? - спрашивал он себя, садясь в трамвай. И пока, зажатый толпой, держась за ремень, он мчался в тряском вагоне, машинально проглядывая заголовки газет и не видя их, шестеренки, якоря, поршни, цепи, коленчатые валы, клапаны, втулки, муфты теснились у него в голове. "Бессемер".

Когда он попросил прибавки, ему дали ее, он стал получать сто двадцать пять долларов в неделю.

На танцевальном вечере в клубе он познакомился с прелестно танцевавшей блондинкой. Ее звали Гертруда Стэйпл, и она была единственной дочерью Орэса Стэйпла, директора нескольких компаний, о котором говорили, что у него в кармане изрядный пакет акций "Стандарт ойл". Гертруда была невестой Оливера Тейлора, хотя, как она призналась Уорду во время танцев, они с Оливером при каждой встрече непременно ссорились. Костюм на Уорде сидел превосходно, и он казался много моложе прочих танцующих мужчин. Гертруда сказала, что мужчины в Питтсбурге не представительны. Уорд рассказывал ей о Париже, и она сказала, что ей все здесь прискучило до смерти и она предпочитала бы жить в Номе на Аляске, только не в Питтсбурге. Ей страшно нравилось, что он был в Париже, и он рассказывал ей о "Мулен Руж", Тур д'Аржан, и отеле "Ваграм", и баре "Риц" и очень жалел, что у него нет собственного автомобиля, потому что чувствовал, что, предложи он отвезти ее домой, она бы не отказалась. На другой день он послал ей цветы с коротенькой запиской по-французски, которая должна была, как он думал, рассмешить ее. В ближайшую субботу после службы он записался на автомобильные курсы и по дороге завернул в автомобильную фирму "Штутц" узнать, на каких условиях можно достать открытую машину.

Вскоре Оливер Тейлор явился на службу и, криво усмехаясь, сказал:

- Уорд, Гертруда от вас без ума. Она ни о чем другом и говорить не может... Валяйте, желаю успеха... Для меня это слишком хлопотливое дело. Она в полчаса всю душу вымотает.

- Должно быть, она просто интересуется новым лицом, - слегка вспыхнув, сказал Уорд.

- Полно скромничать. Одна беда - старик разрешит ей выйти только за миллионера. Ну да пофлиртовать и так можно.

- У меня нет времени на эти дела.

- А у меня все время уходит на эти дела, - сказал Тейлор. - Ну пока... Стерегите нашу крепость, а я условился завтракать с одной прелестной девчонкой... горячая штучка... Танцует в "Мулен Руж" в первой шеренге, третья слева.

Он подмигнул Уорду, хлопнул его по спине и скрылся.

В следующий раз Уорд подъехал к дому Стэйплов во взятой на пробу красной машине фирмы "Штутц". Он довольно прилично справлялся с ней, хотя при въезде слишком круто завернул и немного помял тюльпаны на клумбе. Гертруда увидела его из окна библиотеки и принялась дразнить. Он весело ответил, что всегда был и останется прескверным автомобилистом. Она угощала его чаем и коктейлем за маленьким столиком под яблоней позади дома, а он, разговаривая с нею, никак не мог решить - рассказывать ей о своем разводе или нет.

Когда через несколько дней во время танцев он наконец рассказал ей о своем несчастливом супружестве, об Аннабел Стрэнг, Гертруда очень посочувствовала ему. Она слышала имя доктора Стрэнга, и то, что он был женат на его дочери, придавало ему в ее глазах вес.

- А я надеялась, что вы настоящий авантюрист... Знаете, из пахарей в президенты, или как это говорится.

- Да так оно и есть, - сказал он, и оба они засмеялись, и ему ясно было, что она действительно без ума от него. Он сказал ей, что разведен, хотя на самом деле бумаги о разводе еще не были присланы, и они прошли в дальний угол зимнего сада, где стоял душный запах орхидей, и Уорд поцеловал ее и сказал, что сама она напоминает палевую орхидею. После этого они при всяком Удобном случае находили укромный уголок и украдкой целовались. По тому, как она внезапно обмякала в его руках под его поцелуями, он был уверен, что она любит его. Но, возвращаясь после этого домой, он был слишком взвинчен, чтобы спать, и без конца шагал по комнате, остро ощущая потребность в женщине и кляня себя на чем свет стоит. Часто он принимал холодную ванну и убеждал себя заняться делами, не забивать голову подобными мыслями, не позволять женщине всецело заполонить его. Приречные улицы кишели проститутками, но он боялся заразы или шантажа. Потом как-то после танцев Тейлор взял его с собой в один, по его словам, вполне надежный дом, и он переночевал там с хорошенькой брюнеткой, полькой лет восемнадцати, не больше, но ходил он туда нечасто - это стоило пятьдесят долларов, и, кроме того, он всегда нервничал, бывая там, из боязни, что нагрянет полиция и придется откупаться от огласки.

В одно из ближайших воскресений они встретились на дневном органном концерте в Институте Карнеги, и Гертруда сказала, что мать ее, узнав, что у него жена в Филадельфии, очень недовольна их частыми встречами. Как раз накануне Уорд получил наконец извещение о состоявшемся разводе. Он был в приподнятом настроении, рассказал ей о разводе и попросил ее быть его женой.

- Поедемте в "Шепли", я покажу вам постановление о разводе.

Заиграл орган, и она отрицательно покачала головой, но погладила его руку, которая лежала на бархате кресла у самого ее колена. Они вышли, не дожидаясь окончания номера. Музыка раздражала их. Они долго простояли в вестибюле, разговаривая. У Гертруды был несчастный и растерянный вид. Она говорила, что плохо себя чувствует, что ее родители никогда не позволят ей выйти за человека беднее ее, что она очень хотела бы быть бедной стенографисткой или конторщицей и свободно располагать собой, что она очень любит его и всегда будет его любить и что жизнь ее так ужасна и остается только искать утешения в вине или наркотиках.

Уорд был очень холоден, он крепко сжал челюсти и сказал, что он, конечно, и не ожидал с ее стороны ничего другого, что по крайней мере для него это конец и что встречаться они будут только как хорошие знакомые.

Он провез ее по Хайленд-авеню в машине Штутца, за которую еще не было заплачено, показал ей дом, в котором жил, приехав в Питтсбург, и говорил о том, что уедет на Запад и откроет свое рекламное дело, и наконец оставил ее у подъезда дома подруги в Хайленд-парке, куда она велела своему шоферу заехать к шести часам.

Вернувшись в отель "Шенли", он выпил у себя в комнате чашку черного кофе. Он чувствовал прилив горечи и с ожесточением принялся за рукопись, над которой работал, то и дело посылая про себя к черту проклятую суку.

В ближайшие месяцы ему некогда было думать о Гертруде: вспыхнула забастовка в Хемпстеде, среди забастовщиков были убитые рудничной полицией, и разные человеколюбивые писатели из Чикаго и Нью-Йорка стали занимать в прессе целые столбцы статьями, бичующими стальную промышленность и феодальные, как они выражались, порядки в Питтсбурге, и прогрессисты в конгрессе подняли крик, и ходили слухи, что люди, надеявшиеся нажить на этом деле политический капитал, дошли до самого президента Рузвельта и добиваются расследования этого дела конгрессом. Мистер Мак-Гилл и Уорд условились пообедать в "Шенли", чтобы обсудить положение с глазу на глаз. За обедом Уорд развивал ту мысль, что в освещении работы промышленности нужна совершенно новая тактика. Все эти реформисты и человеколюбцы и агитаторы, которые мутят воду в расчете половить в ней рыбку, - все они свои люди в газетном мире и всегда сумеют протащить свои статьи в печать. Обязанность промышленности противопоставить их влиянию рассчитанную на много лет вперед планомерную обработку общественного мнения. На мистера Мак-Гилла это произвело большое впечатление, и он обещал выяснить на совещаниях директоров возможность основания объединенного информационного бюро для всей промышленности. Уорд заявил, что он рассчитывает стать во главе этого бюро, потому что в компании "Бессемер" он только попусту тратит время; дело налажено, и по проторенной колее его может продолжать всякий, а если его предложение не будет принято, он уедет в Чикаго и откроет собственное рекламное агентство. Мистер Мак-Гилл улыбнулся, погладил седоватые усы и сказал:

- Полегче, молодой человек, не спешите, оставайтесь у нас, и, клянусь честью, вы об этом не пожалеете.

А Уорд возразил, что не прочь остаться, но вот уже пять лет, как он в Питтсбурге, а чего он добился?

Информационное бюро было основано, Уорд фактически стал во главе всего дела с окладом в десять тысяч долларов в год, он уже начинал пускать в оборот кое-какие сбережения, ведя осторожную игру на бирже, но по-прежнему над ним стояло несколько номинальных директоров, которые получали больше его, сами ничего не делали и только мешали ему работать, и это его бесило. Надо жениться, надо поставить свое дело. У него завязались обширные связи в различных отраслях чугунолитейной, стальной и нефтяной промышленности, и ему надо было поддерживать знакомства, устраивать приемы. А званые обеды в "Форт Питт" или в отеле "Шенли" обходились дорого и все же были как-то несолидны.

Однажды утром, развернув газету, он прочитал, что накануне в лифте Карнеги-билдинг скончался от приступа грудной жабы Орэс Стэйпл и что Гертруда с матерью, глубоко потрясенные утратой, проведут первые дни траура в своем особняке в Сьюикли. Хотя это грозило опозданием на работу, он сейчас же сел за стол и написал Гертруде:

"Дорогая Гертруда,

в эти тяжкие, горестные минуты позвольте мне напомнить Вам, что я непрестанно думаю о Вас. Если я могу быть Вам хоть чем-нибудь полезен, известите меня немедленно. Теперь, когда смерть коснулась нас своим крылом, мы должны осознать, что великий сеятель жизни, которому мы обязаны и любовью и благополучием и всеми утехами и привязанностями домашнего очага, является в то же время и безжалостным жнецом..."

Перечитав написанное, он пожевал кончик ручки и, решив, что перехватил через край с безжалостным жнецом, переписал записку заново, опустив последнюю фразу, подписался - преданный Вам Уорд - и послал ее в Сьюикли с нарочным.

В полдень он уже собрался идти завтракать, когда курьер пришел сказать, что его вызывает по телефону какая-то дама. Это была Гертруда. Голос ее дрожал, но она, по-видимому, была не слишком удручена. Она попросила его отвезти ее вечером пообедать куда-нибудь, где не будет знакомых, потому что дома ей все уже смертельно надоело и она сойдет с ума, если и там ее будут преследовать выражениями соболезнования. Он предложил ей встретиться в вестибюле "Форт Питт", а оттуда он отвезет ее в такое место, где они смогут спокойно поговорить. Он позавтракал один, и ел с большим аппетитом: наконец-то и в его судьбе наступил перелом.

Вечером дул жестокий, ледяной ветер. Весь день по свинцовому небу неслись с северо-запада тяжелые чернильные тучи. Она была так укутана в меха, что он не узнал ее, когда она вошла в вестибюль. Едва успев войти и протянуть ему руку, она сказала;

- Уйдем отсюда.

Он сказал, что знает маленькую гостиницу по дороге к Порт-Мак-Кэй, но что она замерзнет в открытой машине. Она сказала:

- Поедем, ну поедем же... Я так люблю снежную бурю.

Садясь рядом с ним, она спросила дрожащим голосом:

- Рады видеть свою старую любовь, Уорд?

И он сказал:

- Зачем спрашивать, Гертруда? Но вы-то рады ли видеть меня?

И она сказала: - Разве вы этого не видите?

Тут он начал было мямлить что-то о ее отце, но она прервала его, сказав:

- Пожалуйста, не будем об этом говорить.

Ветер, завывая, дул им в спину всю дорогу вверх по долине Мононгахила, а временами хлестала налетавшая метель. Копры, бессемеровские печи и ряды высоких труб чернели резким силуэтом на низко свисавших рваных облаках, которые отражали и красный отблеск расплавленного металла, и багровый жар шлака, и ярко-белый свет дуговых фонарей и станционных прожектора. На одном из переездов они едва не наскочили на груженный углем поезд. Ее пальцы судорожно сжали его руку, когда машину занесло от резкого торможения.

- Счастливо отделались, - буркнул он сквозь зубы.

- Ничего... Сегодня я ничего не боюсь, - сказала она.

Ему пришлось вылезти и завести заглохший мотор.

- Все хорошо, вот только бы не замерзнуть, - сказал он.

Когда он вскарабкался на свое место, она перегнулась к нему и поцеловала его в щеку.

- Вы не раздумали жениться на мне? Я люблю вас, Уорд.

Машина уже взяла полный ход, когда он обернулся и поцеловал ее крепко, прямо в губы, так, как он целовал Аннабел в тот день, в коттедже Ошен-Сити.

- Ну мог ли я раздумать, дорогая? - сказал он.

Домик для приезжающих держала чета французов, и Уорд поговорил с ними по-французски и заказал цыплят и красного вина и крепкого горячего пунша, чтобы согреться в ожидании обеда. Кроме них, в гостинице не было ни души, и он распорядился поставить столик прямо против газового камина в глубине тускло освещенной розово-желтой столовой, подальше от призрачно уходивших в темноту пустых столиков и длинных окон, доверху запорошенных снегом. За обедом он развивал перед Гертрудой свои планы о собственном агентстве и сказал, что остановка только за подходящим компаньоном, что ему наверняка удастся создать самое крупное во всей стране предприятие этого рода, применяя свою, еще никем не использованную теорию взаимоотношения труда и капитала.

- Ну что ж, когда мы поженимся, я смогу помочь вам и капиталом и советом и мало ли еще чем, - сказала она, и щеки у нее разгорелись, а глаза блестели.

- Конечно, Гертруда.

За обедом она много пила и все требовала пунша, и он без конца целовал ее и поглаживал ее ногу. Она, казалось, не заботилась о том, что делает, и, не стесняясь, целовала его при хозяине. Когда они вышли садиться в машину, ветер дул со скоростью шестидесяти миль в час, и всю дорогу занесло снегом, и Уорд сказал, что ехать в Питтсбург в такую ночь самоубийство, и хозяин гостиницы сказал, что у него есть для них прекрасная комната и что monsieur et madame будут безумцами, если поедут, особенно принимая во внимание, что ветер будет дуть им всю дорогу в лицо. Сначала Гертруда ужаснулась и заявила, что скорее покончит с собой, чем останется. Потом она вдруг вся сжалась в руках Уорда, истерически всхлипывая:

- Я хочу остаться, я хочу остаться, я так люблю тебя.

Они позвонили Стэйплам и вызвали сиделку, которая сказала, что миссис Стэйпл дали лекарство и она забылась. Гертруда велела передать матери, когда та проснется, что она осталась у своей подруги Джейн Инглиш и вернется домой, как только метель позволит проехать машине; потом она позвонила Джейн Инглиш и сказала, что ей очень тяжело быть на людях и она взяла номер в "Форт Питт", чтобы побыть одной. И если позвонит мать, то сказать ей, что она уже легла. Потом по телефону они заказали на ее имя номер в "Форт Питт". Потом они пошли спать. Уорд был счастлив и решил, что очень ее любит, а для нее все это, очевидно, было не в диковинку, потому что первым долгом она спросила, есть ли у него с собой противозачаточное средство. Он кивнул и весь вспыхнул. Она захохотала:

- А то не пришлось бы венчаться в пожарном порядке, милый!

Шесть месяцев спустя они уже были женаты, и Уорд бросил службу в Информационном бюро. Ему удалась одна сделка на Уолл-стрит, и он решил провести медовый месяц в годичном путешествии по Европе. Оказалось, что все состояние Стэйпла было оставлено вдове и что Гертруда до смерти матери будет получать только по пятнадцати тысяч долларов в год, но они рассчитывали встретиться со старухой в Карлсбаде и надеялись всеми правдами и неправдами выманить у нее денег на новое рекламное агентство. На пароходе "Дойчланд", в каюте для новобрачных, они отплыли в Плимут, погода стояла превосходная, и Уорд только один день страдал морской болезнью.

КАМЕРА-ОБСКУРА (21)

За весь тот август не выпало ни капли дождя почти не выпадало дождей и в июле. Огород был в ужасном состоянии. По всему северному побережью Виргинии не стоило собирать кормовую кукурузу все нижние листья у нее засохли и свернулись в трубочку. Только помидоры дали хороший урожай.

Когда Топотун не работал на ферме можно было кататься на нем он был трехгодовалый гнедой меринок и весело трусил по старому сосновому лесу и песчаным дорогам в огне оранжево-красных вьюнков и по болотам пересохшим и потрескавшимся вдоль и поперек словно шкура аллигатора

мимо дома Моррисов где копошились ребятишки Морриса иссохшие, пыльные и загорелые

и дальше вдоль реки мимо Гармони-холл где жил Сиднор крупный, шести с половиною футов, мужчина босой, длиннолицый и длинноносый с большой бородавкой на носу он еле бродил волоча ноги и не зная что ему делать: тут и засуха и больная жена на сносях и все ребята с коклюшем и у самого у него понос

и дальше за Песочный мыс мимо большой сосны

и мисс Эмили бывало глядит поверх забора стоя возле своего олеандра мисс Эмили носила старомодные чепцы и всегда у нее можно было достать цветов и жареных цыплят в ее жилах текла самая чистая кровь Юга и по-настоящему фамилия ее Тошфор хотя здесь все произносили Тоффорд вот только ребята были никудышные совсем от рук отбились и все пьянствовали били баклуши на берегу или возили виски из Мэриленда вместо того чтобы рыбачить а потом шатались вдрызг пьяные и сети у них либо кто-нибудь срезал либо отлив уносил или еще что-нибудь с ними непременно приключалось. Мисс Эмили сама не прочь была выпить при случае но на людях она и виду не подавала стоя возле своего олеандра, поглядывая из-за частокола и болтая с прохожими

А ниже у мыса Линч жил старый Боуи Франклин никчемный он был старик и похож он был, Боуи Франклин, на щипаного петуха шея длинная, тощая походка развинченная, работать как следует он не мог и денег у него на выпивку не хватало так он и жил разводя никчемных кур, которые очень на него были похожи и слонялся по пристани и бывало если придет пароход или рыбаки завернут в устье когда в заливе сильно задует Боуи Франклину тоже поднесут виски и потом он весь день отсыпается с перепоя

Топотун отчаянно потел его и в такую жару кормили кукурузой старое седло невыносимо воняло и слепни гудели над его боками и пора было ужинать и Топотун медленно шагал домой и невыносима была эта проклятая истощенная земля и засуха которая не давала расти огородам и кузнечики глумливо стрекотали в зарослях камедных кустов и хурмы пропыленных и призрачных вдоль дороги серповидная бухта где морская крапива кусала когда ты хотел выплыть и тропические блохи и постоянные пересуды о том что случилось по соседству в Гааге или Варшаве или Пекатоне и телефон в коттедже звонил не переставая когда какая-нибудь фермерша на линии снимала трубку чтобы поболтать с соседкой фермершей и вдоль по линии слышался звон и соседки сбегались к трубкам послушать о чем идет разговор

и табачные плантации выпили все соки из земли между устьями рек еще во времена Уолтера Роли капитана Джона Смита и Покахонты112112. Уолтер Роли и капитан Джон Смит - первые английские колонизаторы Вирджинии в самом начале XVII века. Покахонтас - индианка, дочь местного вождя. но вот что выпило все соки из людей тогда перед войной?

и я трясся на спине Топотуна трехгодовалого гнедого мерина который то и дело спотыкался и я ненавидел эту прожженную солнцем низину и глинистую землю и шелест сосен и никчемные заросли хурмы, ежевики и камедного дерева

Только залив любил я искрившийся до самого горизонта и юго-восточный ветер приносивший к ночи прохладу и белые паруса рыбачьих лодок.

НОВОСТИ ДНЯ XV

Оставшиеся на посту служащие изучают городское хозяйство музеи, преступность

огни потушили и оркестр заиграл "Мой дом, родимый дом" низкая заработная плата вот причина беспорядков возразила ему женщина

В сердце Мэриленда Мэри

Повстречалась мне...

ИЛИ БОЛЬШАЯ ВОЙНА ИЛИ НИКАКОЙ ВОЙНЫ

живые манекены эта характерная особенность парижских скачек на этот раз превзошли себя. Они демонстрировали самые экстравагантные костюмы разгуливая в них с непоколебимым хладнокровием

Три германских штабных офицера проходившие мимо едва не были раздавлены восторженной толпой наперебой стремившейся пожать им руки

Девочка наступает на спичку; платье вспыхивает; смерть от ожогов

...и двери

Распахнулись двух сердец

Первые выстрелы на Дунае - сигнал к началу борьбы

Как и большинство здравомыслящих женщин я против смертной казни. Мне противно думать что женщина могла бы присутствовать при повешении. Узаконенное государством убийство ужасная вещь.

ЦАРЬ НЕ НАМЕРЕН БОЛЬШЕ ПОТВОРСТВОВАТЬ АВСТРИИ

Паническое бегство из Карлсбада исчезновение майора раскрывает длинный ряд убийств декольте среди бела дня Какова будет завтрашняя мода восклицает Париж певчие призваны под ружье профессор предпринимает исследование лесов Падение Белграда

МЫ НА ГРАНИ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

ДЕПУТАТ ЖОРЕС ПАЛ ОТ РУКИ УБИЙЦЫ

война должна прервать железнодорожную стачку нужны меры к охране ценностей изобретатель утверждает что может разом прекратить войну живет два часа после смерти в лице Гарро я потерял друга и товарища и я не закрываю глаза на то что еще много товарищей по оружию сложат голову прежде чем кончится

Предоставьте церквам спекулировать по их усмотрению

полицейские на велосипедах промчались по Унтер-ден-Линден оповещая всех о радостном известии Это укрепляет нашу уверенность в том что мы спокойно можем ожидать событий.

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН ОТКРЫТ ДЛЯ ЧИКАГЦЕВ СПЕШАЩИХ ДОМОЙ

потерянные чемоданы выставлены в Лондоне

Счастливые янки: в последний момент избежали войны

различного рода условности ослабевают или вовсе отпадают в пору летнего отдыха и затишья и пользуясь этим многие представительницы младшего поколения первый выезд которых в нормальных условиях ожидался через два-три года уже сейчас

Большие партии вирджинского табака будут отправлены в Англию главным образом для снабжения британских войск на континенте

СМЕРТЬ ЧЕРНОГО ПАПЫ

В сердце Мэриленда Мэри

Повстречалась мне и двери

Распахнулись двух сердец

ВЕЛИКИЙ МИРОТВОРЕЦ

Эндрью Карнеги113113. Эндрью Карнеги (1835-1919) - американский миллионер, один из стальных королей. В рекламных целях жертвовал большие суммы филантропическим учреждениям, что не мешало ему выжимать соки из своих рабочих. Давая деньги на филантропические предприятия, Карнеги обыкновенно ставил условием, чтобы город или учреждение покрывали текущие расходы. Библиотека или Институт им. Карнеги становились его памятником и рекламой, содержание которых ложилось на плечи других. Немудрено, что многие учреждения (Манчестерская библиотека в 1911 г., Союз нью-йоркских печатников в 1912 г. и др.) отказывались принимать "эти кровавые и преступные деньги", которые должны были идти на увековечение памяти Карнеги.

родился в Демфермлине в Шотландии

прибыл в Штаты на иммигрантском

судне, работал мотальщиком на текстильной фабрике,

истопником в котельной,

конторщиком на катушечной фабрике за два пятьдесят в неделю,

бегал рассыльным по Филадельфии с телеграммами "Уэстерн Юнион",

изучил азбуку Морзе, был телеграфистом на Пенсильванской дороге,

военным телеграфистом во время Гражданской войны

и

всегда копил по мелочам;

скопив доллар, он пускал его в оборот.

Эндрью Карнеги начал с того, что приобрел акции "Адамс экспресс" и Пульмана когда они шли за бесценок;

он доверял железным дорогам,

он доверял путям сообщения,

он доверял транспорту,

он верил в железо.

Эндрью Карнеги верил в железо, строил мосты, бессемеры, домны, прокатные станы;

Эндрью Карнеги верил в нефть,

Эндрью Карнеги верил в сталь,

всегда копил деньги, скопив миллион долларов, он пускал его в оборот.

Эндрью Карнеги стал самым богатым человеком в мире и умер

Бессемер Дукей Ранкин Питтсбург Бетлехем Гэри114114. Месторасположение заводов Моргана.

Эндрью Карнеги давал миллионы на дело мира,

на библиотеки и научные институты и стипендии и поощрение бережливости,

скопив миллиард долларов, он открывал новый институт для пропаганды всеобщего мира

всегда,

только не во время войны115115. Мнимый апофеоз великого пацифиста и филантропа развенчан Дос Пассосом в убийственно-лаконичной концовке: "Он делал это всегда, только не во время войны". Если уяснить себе смысл этой оговорки и вглядеться в истинное лицо Великого миротворца, то приходит на память, что именно на заводах Карнеги произошла в 1892 г. знаменитая "Хомстедская бойня", когда нанятые компанией Карнеги агенты бюро Пинкертона напали на бастующих рабочих. После ожесточенного боя пинкертоновцы вынуждены были сдаться, и на усмирение в Хомстед были посланы федеральные войска..

КАМЕРА-ОБСКУРА (22)

Всю неделю туман скрывал море и скалы. В полдень проглядывавшего сквозь туман солнца едва хватало на то чтобы провялить соленую треску на сушиле. Серые сушила зеленое море серые дома белый туман

В полдень солнца едва хватало на то чтоб на вересковых пустошах созрела морошка и дикая груша чтобы прогрелся папоротник и пахучий лавр.

В обеденное время все в пансионе с нетерпением ждали радистов. Радистам буквально не давали поесть.

Ну да, война. Немцы вторглись в Бельгию.

Но мы-то воюем? Англия будет воевать?

Согласно обязательств по договору... вручил посланнику паспорта.

Каждое утро развешивали треску на сушиле ловя слабые лучи проглядывавшего сквозь туман солнца

Далекий гудок парохода, всплеск волн о сваи, на поросших водорослями скалах крик чаек, стук тарелок в столовой

Война объявлена экспеди... Большое сражение в Северном море германский флот уничтожен... БРИТАНСКИЙ ФЛОТ УНИЧТОЖИЛ ГЕРМАНСКУЮ ЭСКАДРУ У МЫСА РЕЙС верные ньюфаундлендцы встают под знамена гавань в Сент-Джонс-Порт-о-Баск закрыта... и каждый вечер треску собирали с сушила...

Стук тарелок в столовой и все с нетерпением ждут радистов.

Всплеск волн о сваи пристани, крик чаек кружащих и ныряющих, белых в белом тумане, далекий гудок парохода

и каждое утро развешивали треску на сушиле

ДЖ.УОРД МУРХАУЗ

Когда Уорд вернулся из своего второго свадебного путешествия по Европе, ему было тридцать два, но на вид он казался старше. Наконец у него был капитал, были связи, и он чувствовал, что настал его черед. В июле слухи о войне заставили его прервать путешествие. В Лондоне он прихватил одного молодого человека, Эдгара Роббинса, который был в Европе корреспондентом "Интернейшнл ньюс". Эдгар Роббинс сильно пил и бегал за женщинами, по Уорд и Гертруда всюду таскали его с собой и даже признались друг другу, что хотят обратить его на путь истинный. Потом однажды Роббинс отвел Уорда в сторону и сказал, что заболел сифилисом и теперь ему придется вести добродетельный образ жизни. Уорд, подумав немного, предложил ему место в своей Нью-Йоркской конторе, которую он собирался открыть сейчас же по возвращении. Гертруде сказали, что у него болезнь печени, и она корила его, как ребенка, за каждый стакан спиртного, и на пароходе по пути в Америку они убедились, что он им искренне предан. Уорд уже не составлял теперь ни одной бумаги и все свое время тратил на организационные дела. Старую миссис Стэйпл убедили вложить в дело пятьдесят тысяч долларов. Уорд снял в доме N"100 на Пятой авеню контору, украсил ее китайскими фарфоровыми вазами и эмалевыми пепельницами от "Вантин" и положил у себя в кабинете тигровую шкуру. Он распорядился, чтобы после обеда у него подавали чай по-английски, и в телефонную книгу занес себя как Дж.Уорд Мурхауз, консультант по связям с общественностью116116. Эта не вполне ясная профессия Мурхауза - плод специфически американских условий. "Рабочий лидер" мистер Берроу напоминает руководителя реформистской Американской федерации труда, а консультант по связям с общественностью Мурхауз подозрительно близок к дельцам, спекулировавшим на борьбе предпринимателей и рабочих. Правда, вскоре Мурхауз покидает это поле деятельности, переходит на спекуляцию мексиканской нефтью, пропагандирует участие США в войне на стороне Антанты и, наконец, в свите полковника Хауза попадает в сферу высокой политики Версаля. Но на этапе, данном в "42 параллели", он выполняет роль, весьма близкую к роли Шермана или Бернса в миниатюре.. Пока Роббинс подготовлял и рассылал проспекты, он отправился в Питтсбург, Чикаго, Бетлехем и Филадельфию восстанавливать старые связи.

В Филадельфии, входя в вестибюль "Бельвю Стратфорд", он лицом к лицу столкнулся с Аннабел. Она приветливо поздоровалась с ним и сказала, что слышала о нем и его рекламном деле. Они вместе пообедали, разговаривая о прошлом.

- Ты очень изменился к лучшему, - то и дело повторяла Аннабел Мари. Уорду было ясно, что она сожалеет о разводе, но про себя он не мог сказать того же. Морщины на ее лице обозначились резче, она не оканчивала ни одной фразы, и в голосе ее прорывались крикливые нотки попугая. Она была страшно накрашена, и похоже было, что она злоупотребляет наркотиками. Она разводилась с Бийлем, который, по ее словам, проявил себя в отношении к ней гомосексуалистом. Уорд сухо сказал, что женат и очень счастлив.

- Ну, еще бы не быть счастливым, имея в кармане состояние Стэйплов, сказала она.

Ее слишком фамильярный тон раздражал Уорда, и сейчас же после обеда он извинился, говоря, что его ждет срочная работа. Аннабел поглядела на него прищурясь и, склонив голову набок, сказала:

- Желаю вам удачи, - и с взрывом пронзительно кудахтающего хохота побежала к лифту.

На другой день, заняв отдельный салон-вагон, он уехал Пенсильванским экспрессом в Чикаго. С ним ехали мисс Розенталь, его секретарша, и Мортон, лакей-англичанин. Обедал он у себя в вагоне с мисс Розенталь, желтолицей, острой на язык, некрасивой девушкой, которая, он знал, была всецело предана ему. Она начала работать с ним еще в Питтсбурге в компании "Бессемер". Когда со стола убрали кофе, Мортон налил им по рюмочке бренди и, когда, похихикав и поломавшись, что оно ударит ей в голову, мисс Розенталь наконец отпила глоток, он принялся диктовать ей. Поезд грохотал и раскачивался, по временам он ощущал запах дыма и горячего, дышащего паром и смазкой паровоза в голове поезда, накаленную блестящую сталь, мчащуюся по темным ущельям Аппалачей. Диктовать приходилось во весь голос. От тряски вагона голос его вибрировал. Упиваясь собственными словами, он позабыл обо всем на свете...

...Американская индустрия - это паровоз, это мощный курьерский паровоз, несущийся сквозь ночь обветшавших индивидуалистических методов... Что требуется для этого паровоза? Координация; сотрудничество мысли изобретателя с мыслью предпринимателя, которое сделало возможным создание и широчайшее распространение этого ценнейшего продукта производства... Координация капитала, этой аккумулированной энергии нации в форме надлежащим образом распределенного кредита... труд, благоденствующий и довольный своею судьбой американский рабочий, которому небывалые возможности концентрированного капитала дают обильную пищу, дешевый автотранспорт, страхование, короткий рабочий день... степень комфорта и благосостояния, непревзойденная и невиданная во всем трагическом развитии дошедшей до нас истории всех известных нам стран земного шара...

Тут ему пришлось прекратить диктовку, потому что он охрип. Он отправил мисс Розенталь спать и сам ушел к себе в купе, но не мог заснуть: слова, идеи, планы, цифры сегодняшних курсов развертывались в его мозгу бесконечной телеграфной лентой.

На следующий день к нему в отель "Ла Саль" позвонил судья Боуи Ч.Пленет. Уорд, дожидаясь его, глядел в окно на бледное небо над озером Мичиган. В руках у него была маленькая каталожная карточка, на которой стояло:

"Пленет, Боуи Ч... Судья в Теннесси, женат на Элси Уилсон Денвер; мелкий держатель медных и свинцовых акций... Анаконда? В прошлом неудачные спекуляции с нефтью... компаньон незначительной юридической конторы "Пленет и Уилсон", Спрингфилд, Иллинойс".

- Благодарю вас, мисс Розенталь, - сказал он, когда послышался стук в дверь, и она вышла в другую комнату, унося карточку. Мортон открыл дверь и впустил круглолицего мужчину в черной фетровой шляпе и с сигарой в руке.

- Хелло, судья, - сказал он, вставая и протягивая руку. - Как дела? Прошу вас, сюда в кресло.

Судья Пленет медленно подходил к столу странной, ныряющей походкой, словно у него болели ноги. Они обменялись рукопожатием, и судья Пленет очутился в указанном ему кресле; прямо на него из больших окон за спиной Мурхауза лился поток ослепительно стального света.

- Не угодно ли чаю, сэр? - спросил Мортон, торжественно выступая с сияющим на подносе серебром чайного сервиза. Судья так изумился, что обронил на топырившийся жилет длинный нарост сигарного пепла, который он тщательно оберегал, чтобы доказать себе, что он трезв. На его круглом лице так и застыло кроткое изумление, и он не заметил, как в руках у него очутилась чашка и он отхлебнул из нее тепловатого чая с молоком.

- Проясняет голову, судья, чудесно проясняет голову, - сказал Уорд, перед которым остывала нетронутая чашка.

Судья Пленет молча попыхивал сигарой.

- Очень рад, очень рад видеть вас, сэр, - сказал он.

В эту минуту Мортон доложил о приходе мистера Берроу. Это был костлявый человек, с глазами навыкате, с большим кадыком над смятым галстуком, и говорил он чрезвычайно нервно, выкуривая невероятное количество папирос. Желтые зубы, лицо, пальцы - все в нем, казалось, было пропитано никотином.

На столе Уорда тем временем уже появилась новая карточка, на которой значилось:

"Берроу, Дж.Г., связан с рабочим движением, реформист. Бывш. секретарь Братства ж.-д. машинистов; ненадежен".

Вставая навстречу гостю, он повернул ее текстом вниз. Поздоровавшись с мистером Берроу, усадив его лицом к свету и наградив его чашкой чая, Уорд наконец начал давно приготовленную речь.

- Капитал и труд, - заговорил он медленно и четко, словно диктуя, капитал и труд, как вы это сами должны были отметить, господа, за время вашей разнообразной и плодотворной деятельности, капитал и труд, эти две основные силы нации, которые не могут существовать одна без другой, все отдаляются друг от друга, стоит раскрыть любую газету, и она подтвердит вам это. Так вот, я убежден, что одна из причин этого печального явления отсутствие незаинтересованного частного агентства, которое могло бы беспристрастно информировать публику о положении дел. Отсутствие надлежащим образом распространяемой информации - вот причина большинства недоразумений... Руководящие деятели американского капитала, как вы отлично должны сознавать, мистер Берроу, крепко стоят за справедливость и демократию и больше, чем кто-либо, озабочены тем, чтобы рабочий получал свою долю прибылей в производстве, насколько это позволяют интересы общества и вкладчиков. Но ведь общество - это и есть тот вкладчик, которого мы все призваны обслуживать.

- Допустим, - сказал мистер Берроу, - но иногда...

- Не угодно ли джентльменам по стакану виски с содовой?

Прилизанный лакей вырос возле них с подносом, на котором чинно стояли графинчики, большие стаканы со льдом и несколько откупоренных полубутылок Аполлинариса.

- Ничего не имею против, - сказал судья Пленет.

Прилизанный лакей бесшумно выскользнул, оставив перед каждым по звонкому стакану. Небо за окном начинало разгораться закатным заревом. Воздух в комнате стал винно-красным. Стаканы развязали языки. Судья пожевывал кончик свежей сигары.

- Если я правильно вас понял, мистер Мурхауз, - сказал он, - вы рассчитываете, пользуясь вашими связями в рекламном мире и в деловых кругах, создать новый вид деятельности в форме агентства по мирному и дружелюбному улаживанию трудовых конфликтов. Но, любопытно, как вы предполагаете взяться за это дело?

- Я уверен, что организованный труд согласится на сотрудничество с вашим агентством, - сказал Дж.Г.Берроу, ерзая на самом краешке стула. Только бы у них была уверенность, что... ну, словом, что...

- Что их не водят за нос, - со смехом подхватил судья.

- Вот именно.

- Ну так вот, господа. Я раскрыл вам свои карты. Незыблемая основа, на которой зиждется мое начинание, - это сотрудничество.

- В этом я с вами совершенно согласен, - снова засмеялся судья, хлопая себя ладонью по коленке, - вся трудность в том, как достигнуть этого блаженного состояния.

- Что ж, важнее всего наладить контакт... Вот и сейчас, на ваших глазах, налаживается дружеский контакт между обеими сторонами.

- Признаться сказать, - принужденно усмехнулся Дж.Г.Берроу, - никогда я не думал, что мне придется чокнуться с представителем фирмы "Пленет и Уилсон".

Судья хлопнул себя по жирной ляжке.

- Это вы насчет беспорядков в Колорадо?.. Ну так не бойтесь. Я не собираюсь закусывать вами, мистер Берроу... Но, откровенно говоря, мистер Мурхауз, мне кажется, сейчас не время осуществлять ваш проектик.

- Эта война в Европе... - начал было Дж.Г.Берроу.

- Открывает величайшие возможности для Америки, - подхватил Уорд. - Вы ведь знаете пословицу: две собаки грызутся... Я готов признать, что в данный момент мы переживаем период растерянности и колебаний, по, как только деловая Америка оправится от первого потрясения и соберется с силами... Ведь я, господа, только что вернулся из Европы, мы с женой отплыли как раз в тот день, когда Великобритания объявила войну... И наше счастье, что вырвались... Так вот, одно могу утверждать с уверенностью: кто бы ни победил - Европа будет экономически обескровлена. Эта война открывает перед Америкой величайшие возможности. Уже самый факт нашего нейтралитета...

- Ну, не знаю, кому от этого будет польза, кроме промышленников, работающих на войну, - попытался было вставить Дж.Г.Берроу. Но Уорд еще долго говорил и наконец, поглядев на лежавшие перед ним часы, поднялся с кресла.

- Прошу извинить меня, господа. Я едва успею переодеться к обеду.

Мортон уже стоял у стола со шляпами в руках. В комнате становилось темно.

- Зажгите свет, Мортон, - отрывисто кинул Уорд.

Уходя, судья Пленет сказал:

- Приятно было поговорить с вами, мистер Мурхауз, но боюсь, что в планах ваших немало идеализма.

- Мне не приходилось слышать, чтобы представитель капитала говорил о положении рабочих так благожелательно и с таким пониманием дела, - сказал Дж.Г.Берроу.

- Я только выражаю чувства моих клиентов, - сказал Уорд, прощаясь с обоими.

На другой день он говорил на банкете Ротари-клуба о рабочих волнениях на тему: выход из положения. Он сидел за длинным столом огромного банкетного зала, полного запахов еды и табачного дыма и снующих лакеев, и небрежно козырял вилкой кушанья, отвечая на обращенные к нему вопросы, перекидываясь шуточками с судьей Пленетом, сидевшим напротив, и все время пытаясь построить связную речь из обрывков фраз, теснившихся у него в голове. Наконец пришел его черед говорить. Он стоял в конце длинного стола с сигарой в руке и видел два ряда обращенных к нему тяжелых жующих челюстей.

- Еще мальчишкой у себя на родине, в Делавэре. - Он остановился. Оглушительный стук тарелок донесся сквозь распахнутые двери, в которые то и дело сновали лакеи с подносами. Метрдотель, кинувшийся к дверям унимать шум, возвратился к столу на цыпочках. Слышно было, как скрипели по паркету его ботинки. За столом все склонились над тарелками. Он снова начал. Он едва сознавал, что говорит, но ему удалось вызвать у них смех. Напряжение разрядилось. - Деловой мир Америки до сих пор еще не осознал возможностей, открываемых широкой гласностью... перевоспитание общества, предпринимателей и служащих, в равной мере призванных служить обществу... Сотрудничество... участие наемного труда в прибылях, способное заинтересовать рабочих в судьбе предприятия... способное отвратить серьезную опасность социализма и демагогии и еще худших зол... Именно при таком положении вещей обязанность консультанта по социальным взаимоотношениям выступить и мужественно и спокойно сказать вам: послушайте, давайте обсудим это с глазу на глаз... Но еще важнее его роль в период мирного процветания промышленности... Когда противники стоят друг против друга, готовые нанести удар, не время будить в них сознание гражданского долга... Крестовый поход против озлобления, воспитательную кампанию, которая должна восстановить мир во всей мощной громаде современной американской промышленности, надо начинать не откладывая, сейчас же, сегодня же.

Ему бурно аплодировали. Он сел и, улыбаясь своей голубоглазой улыбкой, посмотрел в сторону судьи Пленета. Лицо судьи Пленета бороздили морщины глубокого раздумья.

НОВОСТИ ДНЯ XVI

филадельфиец благополучно прошел тринадцатый круг и был уже на второй миле четырнадцатого. Как полагают, он развил скорость от ста до ста десяти миль в час. Его машина на мгновение вильнула и метнулась влево. Налетев на бугорок, она подпрыгнула и опустившись очутилась всеми четырьмя колесами на высокой насыпи. Ход ее по-видимому не замедлился. Уишарт свернул с насыпи и пытался направить машину на дорогу, однако быстрота хода не позволяла ему сделать и самого ничтожного поворота который был для этого необходим и машина врезалась во двор фермы расположенной на шоссе. Он миновал одно дерево но его автомобиль боком ударился о другое. Руль помешал ему высвободить ноги и их оторвало от туловища когда он вылетел из машины

Зовут нас в Мексику

бить врага

Звезды и полосы, боевая труба117117. Намек на американскую интервенцию в Мексике. В 1916 г. американские войска заняли Веракрус, и дипломатические отношения между двумя странами были разорваны.

Немцы бомбардируют Париж с воздуха

парижане под ярмом цензуры рынок живых цыплят крепче с сыром слабо МИРОВАЯ БИТВА БЛИЗИТСЯ К РАЗВЯЗКЕ маленькие заманчивые столики и стулья пустуют на тротуарах под навесами немногие могут позволить себе выпить хотя бы стаканчик ДОСТАВИЛ ОБЕЗЬЯН В ЦЕЛОСТИ

СТО ЛЮБОВНИЦ ВОДОПРОВОДЧИКА

пропавший пастор найден отчет о падении урожая в Соединенных Штатах пускайте детей ходить голышом если хотите чтобы они росли здоровыми

если тайна эта будет когда-нибудь раскрыта то причиной всего конечно окажется женщина заявил полицейский надзиратель Э.П.Гарфинкл корни теперешней войны восходят к событиям сопровождавшим Великую французскую революцию.

УНИВЕРСИТЕТ ИСКОРЕНЯЕТ В СВОИХ СТЕНАХ ЖВАЧКУ

он зашатался словно пьяный которого ошеломили неожиданным ударом в лоб а потом бросился к нам испуская какие-то крики на непонятном языке

И красавицы гарема

Знали как носить его

В дни Гаруна самого

ЭЛИНОР СТОДДАРД

Когда они приехали в Нью-Йорк, Элинор, никогда не бывавшей на востоке, пришлось во всем полагаться на Эвелин. Фредди встретил их на вокзале и отвез в отель "Бревурт". Он сказал, что хотя это и не очень близко от театра, но зато гораздо интереснее, чем в каком-нибудь отеле Верхнего города118118. Верхний город - северные кварталы Манхэттена в Нью-Йорке, где сосредоточены театры и рестораны., все артисты и все передовые, по-настоящему интересные люди останавливаются здесь, и все здесь на французский лад. В такси он без умолку болтал о превосходной, великолепной пьесе, и о своей выигрышной роли, и о том, какой чудак директор театра Бен Фрильби и что один из меценатов, финансировавших постановку, внес только половину обещанной суммы; по что Джозефина Гилкрист, директор-распорядитель, уже почти раздобыла денег, и что Шуберт заинтересован, и что ровно через месяц они откроют театр за городом в Гринвиче. Элинор смотрела в окно на Пятую авеню, где мужчина охотился за своим сорванным котелком и резкий весенний ветер раздувал юбки проходящих дам, на зеленые автобусы, на такси, на сверкающие стекла витрин - в конце концов, все почти как в Чикаго. Но за завтраком в отеле "Бревурт" все было совсем не как в Чикаго, у Фредди оказалось столько знакомых, и он всем их представлял, словно очень ими гордился. Все это были люди, о которых она либо слышала, либо читала в книжном обозрении "Дейли ньюс". Все были с ней очень приветливы. Фредди говорил с официантом по-французски, и она никогда не пробовала ничего вкуснее поданного им соуса hollandaise.

В тот же день, по дороге на репетицию, она впервые мельком увидела из окна такси Таймс-сквер. В неосвещенном театре собралась в ожидании мистера Фрильби вся труппа. Все было таинственно, сцену освещала одинокая электрическая лампочка, кругом громоздились декорации другой постановки, плоские и пропыленные.

Вошел седой мужчина с широким грустным лицом и оплывшими глазами. Это и был знаменитый Бенджамин Фрильби; усталым отеческим тоном он поговорил с подругами и пригласил их с Фредди к себе пообедать и потолковать на свободе о декорациях и костюмах. Элинор почувствовала большое облегчение оттого, что он был так мил и, видимо, утомлен, и подумала, что они о Эвелин в конце концов одеты гораздо лучше любой из этих нью-йоркских актрис. Мистер Фрильби поднял страшный шум, что нет света: что ж, они полагают, он станет репетировать в темноте? Режиссер с размеченной рукописью в руке бегал по всему театру, разыскивая электротехника, а еще кого-то послали звонить в контору театра. Мистер Фрильби шагал по сцене, дергался, кипятился и повторял: "Это чудовищно!" Когда появился наконец электротехник, вытирая рот тыльной стороной руки, и включил рампу и часть кулис, мистеру Фрильби потребовался стол, стул и настольная лампа. Нигде не могли найти ему стула по росту, и он кипятился, рвал на себе жесткие седые волосы и повторял: "Это чудовищно!" Наконец он устроился и сказал мистеру Стайну, долговязому режиссеру, который сел за стол рядом с ним:

- Мы начнем с первого действия, мистер Стайн. У всех есть роли?

Несколько артистов поднялись на сцену и стали на места, остальные разговаривали вполголоса. Мистер Фрильби зашикал на них и сказал: "Тише, детки мои, тише", и репетиция началась.

С этого дня пошла ужасная спешка. Элинор почти не спала. Театральный декоратор мистер Бриджмен, в мастерской у которого готовили декорации, придирался к каждой мелочи; оказалось, что писать декорации будут не они, а по их эскизам какой-то бледный молодой человек в очках, работавший в ее ателье, и что даже фамилии их будут стоять в программах только против костюмов, так как они не входят в Союз декораторов. Когда они не сражались в ателье с мистером Бриджменом, они рыскали в такси по всему городу с образцами материй. Им никак не удавалось лечь спать раньше четырех-пяти часов утра. Все были так раздражительны, и Элинор каждую неделю приходилось брать очередной чек у мисс Гилкрист прямо-таки с бою.

Когда костюмы в ранневикторианском стиле были наконец готовы и Элинор с Фредди и мистером Фрильби отправились посмотреть их в костюмерные мастерские, они оказались очень удачными, но костюмер наотрез отказался выдать их без чека, и нигде нельзя было найти мисс Гилкрист, и все носились за ней по всему городу в такси, и наконец поздним вечером мистер Фрильби решил оплатить их собственным чеком. Транспортное агентство доставило декорации к театру, но отказывалось выгружать их, пока ему не заплатят. А тут еще появился Бриджмен с претензией, что выданный ему чек вернули из банка с пометкой: не обеспечен вкладом, и у него с мистером Фрильби произошел крупный разговор в театральной кассе. В конце концов прикатила в такси Джозефина Гилкрист и привезла пятьсот долларов наличными для расплаты с мистером Бриджменом и транспортным агентством. При виде новеньких хрустящих оранжевых бумажек лица у всех просияли. И сразу атмосфера разрядилась.

Когда они убедились, что декорации вносят в театр, Элинор, Эвелин, Фредди Сарджент и Джозефина Гилкрист и мистер Фрильби все вместе пошли перекусить к "Бустаноби", и мистер Фрильби угостил всех бутылочкой-другой "Поля Роже", и Джозефина Гилкрист заявила, что она головой ручается, что пьеса будет иметь успех и что в редкой пьесе она была так уверена, Фредди сказал, что пьеса нравится театральным рабочим, а это хороший знак, а мистер Фрильби рассказал, что Айк Голд, мальчик-рассыльный от "Шуберта", забежав в театр, просидел всю репетицию, и слезы текли у него по щекам, по никто не знал, в каком театре они будут играть после недели в Гринвиче и недели в Хартфорде, и мистер Фрильби сказал, что наутро он первым долгом лично съездит потолковать об этом с Джи-Джи.

Заходили чикагские знакомые, которым хотелось попасть на генеральную репетицию. От этого Элинор чувствовала себя важной персоной, особенно когда ей позвонила по телефону Салли Эмерсон. Генеральную затянули до невозможности, половина декораций еще не была доставлена. Уэссекские крестьяне щеголяли в пиджаках, но все твердили, что плохая генеральная это хороший знак. В день премьеры Элинор не успела даже поужинать и едва выкроила полчаса, чтобы переодеться к спектаклю. Она вся холодела от возбуждения. Она надеялась, что ее новое вечернее платье из тюля цвета шартрез, сшитое у Таппэ, будет ей к лицу, но ей некогда было особенно об этом беспокоиться. Она выпила чашку черного кофе, и ей казалось, что такси никогда не доберется до Верхнего города.

Когда она вошла в театр, фойе было ярко освещено и полно цилиндров и декольтированных припудренных спин и бриллиантов и манто, и собравшиеся завсегдатаи премьер искали друг друга в толпе, кивали знакомым, сплетничали о присутствующих и все первое действие толпились в проходе. Элинор и Эвелин стояли застыв в дальнем уголке зала и перешептывались каждый раз, когда какой-нибудь костюм казался им особенно удачным, и сходились на том, что актеры все никуда не годятся и что хуже всех Фредди Сарджент. На вечеринке, которую устроила для них Салли Эмерсон в квартире своих друзей Кэри, все наперебой твердили, что декорации и костюмы превосходны и что пьеса должна иметь большой успех. Элинор и Эвелин были в центре внимания, по Элинор раздражало, что Эвелин не в меру пила и чересчур разошлась. Элинор познакомилась со множеством интересных людей и решила, что, во всяком случае, останется в Нью-Йорке. Пьесу сняли уже через две недели, и Элинор с Эвелин так и не получили с театра своих семисот пятидесяти долларов. Эвелин вернулась в Чикаго, а Элинор сняла квартиру на Восьмой стрит. Салли Эмерсон, уверовав в ее талант, убедила мужа дать Элинор тысячу долларов на открытие нового декоративного ателье в Нью-Йорке. Отец Эвелин Хэтчинс заболел, но Эвелин писала, что приедет при первой возможности.

Салли Эмерсон все лето гостила в Нью-Йорке, и Элинор постоянно выезжала с ней и познакомилась со множеством богатых семейств. Через Александра Парсонса она получила предложение отделать дом, который строил возле Грейт-Нэк Дж.Уорд Мурхауз. Миссис Мурхауз обошла вместе с ней не законченный еще дом. Это была поблекшая блондинка; она на все лады повторяла, что сама взялась бы за отделку дома, если бы не слабость после операции. После вторых родов она почти не встает с кровати, и она рассказала Элинор все подробности операции. Элинор терпеть не могла разговоров о женских болезнях и холодно кивала, время от времени роняя деловитые замечания про обстановку и обои, изредка делая заметки на клочке бумаги. Миссис Мурхауз пригласила ее позавтракать с ними в маленьком коттедже, который они занимали, пока дом отделывали. Этот маленький коттедж оказался поместительной постройкой в староголландском стиле и полон был японских собачек и горничных в плоеных фартучках под началом у дворецкого. Когда они проходили в столовую, до нее донесся из соседней комнаты мужской голос и запах сигары. За завтраком ее познакомили с мистером Мурхаузом и мистером Перри. Утром они вместе играли в гольф, а теперь говорили о Тампико и нефтяных фонтанах. После завтрака мистер Мурхауз предложил отвезти ее в город, и она рада была избавиться от миссис Мурхауз. До сих пор у нее не было случая высказать свои соображения по поводу отделки нового дома, но мистер Мурхауз закидал ее вопросами, и они вместе издевались над тем, как уродливо большинство людей отделывают свои дома, и Элинор подумала, как необычно встретить делового человека, который интересуется такими вопросами. Мистер Мурхауз предложил ей составить смету и принести к нему в контору. "В четверг не поздно?" Нет, четверг его устраивает, он свободен, и, если она ничего не имеет против, они могут позавтракать вместе.

- Время трапезы - это единственное время, которое я могу уделить пище духовной, - сказал он, и глаза его блеснули голубой искоркой, и, когда он высаживал Элинор на углу Восьмой стрит и Пятой авеню, они снова повторили: "Так в четверг", и Элинор подумала, что он не лишен чувства юмора и что он нравится ей гораздо больше Тома Кэстиса.

По мере того как работа по отделке дома подвигалась, Элинор все чаще приходилось вести деловые разговоры с Уордом Мурхаузом. Раз она позвала его к себе на Восьмую стрит обедать, и Августина, негритянка с Мартиники, зажарила им филе соте из цыплят с красным перцем и томатами. Элинор сама приготовила коктейли с абсентом и достала бутылку очень хорошего бургундского, и Уорду Мурхаузу у нее очень понравилось; он развалился на диване и болтал о разных разностях, а ей нравилось слушать его, и она стала звать его Джи Даблью. После этого они совсем забыли об отделке дома в Грейт-Нэк и дружески разговорились.

Он рассказал Элинор о своем детстве в Уилмингтоне, Делавэр, и как милиция изрешетила лодку старого негра в полной уверенности, что это испанская эскадра, и о своем первом несчастливом супружестве, и о том, что вторая жена его - больная женщина, и о своей работе в газете и по рекламному делу. Элинор в сером платье, чуть расцвеченном яркой отделкой у плеча, слушала так внимательно и скромно, что он объяснил ей, какую работу выполняет в качестве консультанта по социальным вопросам, осведомляя публику о существующих взаимоотношениях между трудом и капиталом, обезвреживая этим пропаганду сентиментальных реформаторов, высоко держа знамя американских идеалов в борьбе против бредней немецких социалистов и панацей недовольных фермеров Северо-Запада. Элинор находила его мысли весьма интересными, но охотнее слушала его рассказы о бирже и о том, как основана была стальная корпорация и какие трудности встречают нефтепромышленники в Мексике, и о Херсте и о том, как создаются большие состояния. Она спросила у него совета по поводу небольшой покупки ценных бумаг, в которые она собиралась вложить свои сбережения, и он взглянул на нее своими голубыми глазами, блеснувшими на белом квадратном лице, которое уже начало сглаживать сытое благополучие, и сказал:

- Мисс Стоддард, окажите мне честь и позвольте быть вашим консультантом по финансовым делам.

Элинор нашла, что его легкий южный акцент и старомодные манеры весьма привлекательны. Ей хотелось бы принимать его в более изысканном помещении, и жаль было, что она не оставила себе, а продала в Чикаго хрустальные канделябры. Он сидел у нее почти до двенадцати и, уходя, сказал, что очень приятно провел вечер, но что должен идти, его будут вызывать по междугородному телефону. Элинор долго сидела перед зеркалом при свете двух свечей, натирая лицо кольдкремом. Она жалела, что шея у нее такая худая, и подумала, а что, если прибавлять в воду хны, когда она будет мыть голову.

КАМЕРА-ОБСКУРА (23)

Шел дождь в историческом Квебеке. Шел дождь над Chateau в историческом Квебеке где на литографии доблестный Вулф в треуголке сидит на корме и читает своим солдатам Элегию Грея, доблестный Вулф119119. В сражении в 1759 г. за господствующее над Квебеком плато Абрахам был решен вопрос, кому владеть Канадой: ее первым колонизаторам, французам, или англичанам. Английские войска под командой генерала Джемса Вулфа разбили французскую армию маркиза де Монкальма. Оба генерала были убиты. Квебек был занят англичанами. По мирному договору 1763 г. Канада отошла к Великобритании. карабкающийся по скалам чтобы на плато Абрахам встретить доблестного Монткальма в треуголке затейливые жабо и кружева на камзолах и сомкнутые каре рыцарская доблесть и команда пали и кружева на камзолах втоптаны в грязь на плато Абрахам,

но Chateau это знаменитый "Chateau Frontenac"120120. "Шато Фронтенак" - старинный, построенный французами замок в Квебеке. всемирно известная гостиница историческая в сером дожде в историческом сером Квебеке и мы взбираемся вверх с парохода компании "Сагиней ривер синик лайн"121121. Сагино-Ривер - Синик-Лайн - туристский пароходный маршрут по реке Сагино в Канаде. живописнейший речной маршрут в мире, лектор из Шатокуа с женой и баритон из Афин в Кентукки где есть холм называемый Акрополь точно такой же как в Афинах в Греции и культура и миниатюрный Парфенон точно такой же как в Афинах в Греции. Каменный дождь по каменным улицам и мы на террасе и перед нами река Святого Лаврентия и публика с раскрытыми зонтиками гуляет взад и вперед по широкой деревянной мокрой террасе, мы смотрим на шиферные островерхие крыши Квебека и угольные пристани и элеваторы и паровые паромы и кремовые трубы Императрицы Ирландии, которая дымя подходит из-за океана и Левис и зеленые холмы за рекою и остров Орлеан зеленый на зеленом фоне и каменный дождь на блестящем сером шифере островерхих кровель Квебека

но лектор из Шатокуа требует обед и ссорится с женой и устраивает ей сцену в исторической столовой исторического "Chateau Frontenac" и появляется метрдотель лектор из Шатокуа большой толстый курчавый сварливый человек с громким голосом привыкшим разглагольствовать в шатрах Шатокуа об Акрополе в точности таком же как в Афинах в Греции и Парфеноне в точности таком как в Афинах в Греции и о Крылатой победе и баритон чересчур внимателен к мальчику которому хочется прочь отсюда который жалеет что согласился идти с ними и не знает как ему избавиться от всей этой оравы

но идет дождь в историческом Квебеке и он шагает вдвоем с баритоном по улицам и тот без умолку говорит что в таком городе должно быть много дурных женщин и мальчикам не следует ходить к дурным женщинам и Акрополь и bel canto и Парфенон и культура голоса и прекрасные статуи греческих мальчиков и Крылатая победы и прекрасные статуи;

но мне удалось наконец отвязаться от него и я уехал в трамвае глядеть воспетые в прозе и стихах водопады Монморанси и церковь в Сент-Анн-де-Бопре уставленную костылями исцеленных калек...

И Крылатую победу

ЧУДОДЕЙ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА122122. В лице Эдисона Дос Пассос показывает науку на службе у капитала. Г.Майерс, историк американских миллиардеров, приводит десятки имен безвестных американских изобретателей, обогащавших Карнеги, Моргана и др. Вместе с патентом на свое изобретение они обычно продавали свое имя и все права. Многие из них умирали в нищете, другие погибали на службе у предпринимателя, как погиб, например, у домны Карнеги известный изобретатель, рационализатор бессемеровского процесса капитан Джонс. Эдисон был один из тех немногих, кто сумел отстоять себя. Он стал изобретателем-капиталистом, сотрудником Форда и Файрстона, и гордо заявлял: "Я могу нанять математиков, но математикам не нанять меня". И как бы в виде контраста Дос Пассос дает рядом с фигурой этого изобретателя-дельца фигуру житейски беспомощного ученого-мечтателя Штейнмеца (см. прим. к стр. 282), из которого делают чудаковатого раба, "самую ценную часть аппаратуры электрической компании".

Эдисон родился в Милане, штат Огайо, в 1847-м.

Милан маленький городишко на реке Гурон некоторое время был погрузочным портом для пшеницы всего Западного бассейна; железные дороги отняли у него перевозки и семья Эдисона переехала в порт Гурон штат Мичиган, чтобы богатеть вместе со всей страною;

отец его изготовлял дранку и промышлял разными мелкими спекуляциями; занимался пшеницей и фуражом и лесом и построил деревянную башню вышиною в сто футов; туристы и экскурсанты платили сто двадцати пяти центов за то, чтобы взобраться на башню и любоваться оттуда видом на озеро Гурон и реку Сент-Клэр; и Сэм Эдисон стал почтенным и уважаемым гражданином порта Гурон,

Томас Эдисон посещал школу только три месяца, потому что учитель считал его неспособным. Мать учила его дома всему, что знала сама, читала с ним писателей восемнадцатого века: Гиббона, Юма, Ньютона - и разрешила устроить в подвале лабораторию.

Каждый раз как он вычитывал что-нибудь в книгах он шел к себе в подвал и пробовал сделать то же.

Двенадцати лет, нуждаясь в деньгах для покупки книг и реактивов, он взял подряд на доставку газет на дневном поезде из Детройта в порт Гурон. В Детройте была публичная библиотека и он прочел ее.

Он устроил лабораторию в поезде и каждый раз, как он вычитывал что-нибудь в книге, он пробовал сделать то же. Он установил там печатный станок и печатал газету "Геральд".

Когда разразилась Гражданская война он наладил информацию и хорошо зарабатывал на больших битвах. Потом он уронил палочку фосфора и поджег вагон и его выкинули из поезда,

К этому времени он был уже известен как мальчик - издатель первой газеты, выпускаемой в движущемся поезде. О нем писали в лондонском "Таймсе".

Он выучился телеграфному делу и стал ночным телеграфистом на узловой станция Стратфорд в Канаде, но как-то раз пропустил товарный поезд за семафор, и ему пришлось уйти.

(Во время Гражданской войны всякий знающий телеграфное дело мог найти работу повсюду.)

Эдисон странствовал по всей стране, нанимаясь и бросая работу и переходя дальше, читая все, что только удавалось достать, и каждый раз как он читал о каком-нибудь научном эксперименте он пробовал сделать то же, каждый раз как ему доверяли машину он ее переделывал по-своему, каждый раз как его оставляли дежурить на телеграфе он устраивал опыты с проводами. Это часто стоило ему места и ему приходилось менять работу.

Так побывал он бродячим телеграфистом по всему Среднему Западу: Детройт, Цинциннати, Индианаполис, Луисвилл, Нью-Орлеан, всегда без гроша, весь перепачканный реактивами, всегда занятый опытами с телеграфом.

Он работал в "Уэстерн Юнион" в Бостоне.

В Бостоне он построил модель первого своего изобретения, автоматический счетчик для голосовании в конгрессе, но конгрессу не нужен был автоматический счетчик для голосований, и Эдисон зря съездил в Вашингтон и кругом задолжал и ничего не выручил на этом деле; потом он изобрел биржевой телеграфный аппарат и особую сигнализацию от воров и сжег всю кожу на лице азотной кислотой.

Нью-Йорк уже стал главным рынком капиталов, новых идей, золота и банкнотов.

(Эта часть написана Горацио Алджером)

Когда Эдисон приехал в Нью-Йорк, у него не было ни гроша и долги в Бостоне и Рочестере. В то время золото стоило выше номинала и Джей Гулд пытался еще взвинтить цену. Уолл-стрит обезумел. Некто Ло установил электрический индикатор (изобретенный Каллахэном) который указывал цену золота в маклерских конторах. Эдисон в поисках работы, без гроша в кармане и без каких-либо перспектив шатался по центральной станции, болтая с телеграфистами, как вдруг главный передатчик с треском остановился в самый разгар бешеной биржевой игры. Все на станции потеряли голову. Эдисон взялся за дело, наладил аппарат и получил место на 300 долларов в месяц.

В 69-м, в год Черной пятницы123123. Черная пятница - паника на нью-йоркской бирже в 1869 г., он открыл электротехническую контору в компании с неким Попом.

С этих пор он работал самостоятельно. Он изобрел биржевой телеграфный аппарат, и тот имел успех. У него была механическая мастерская и лаборатория; каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Он заработал 40.000 долларов на своем универсальном телеграфном аппарате для биржевиков.

Он снял помещение в Ньюарке и стал работать над автоматическим телеграфом и разрабатывать способы передачи двух и четырех телеграмм одновременно по одному проводу.

В Ньюарке он возился вместе с Шольсом над первой пишущей машинкой и изобрел мимеограф, угольный реостат, микротазиметр и впервые изготовил парафиновую бумагу.

Его интересовало явление, которое он называл эфирной энергией, он много сил потратил на эфирную энергию, но только Маркони удалось практически использовать волны Герца. Радио суждено было перевернуть весь старый мир. Радио суждено было добить старого эвклидовского бога, но Эдисон был не такой человек, чтобы задумываться над философскими проблемами;

он работал день и ночь, возясь с зубчатками, кусками медной проволоки и реактивами в бутылках, каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Работа кипела в его руках. Он не был математиком. Я могу нанять математиков, но математикам не нанять меня, говорил он.

В 1876-м он переехал в Менло-парк, где изобрел угольный передатчик, который сделал возможной коммерческую эксплуатацию телефона, который сделал микрофон осуществимым

Он работал день и ночь и дал

фонограф

электрическую лампочку накаливания, систему генерации, распределения, регулирования и изменения электрического тока, патроны, выключатели, изоляторы, штепсель, смотровые колодцы.

Эдисон разработал: первые схемы электрического освещения, основанные на применении постоянного тока, угольной лампы и Дугового фонаря, и они были осуществлены в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Санбери, штат Пенсильвания,

применил на практике трехфазный ток

изобрел магнитный сортировщик руды

электрическую железную дорогу.

Он не давал покоя Патентному департаменту, где скоплялись вороха его патентов я заявок.

Чтобы найти пригодный для коммерческой эксплуатации материал нитей лампочек накаливания, он перепробовал разные сорта бумаги и тканей, нитки, фибру, лесу, целлулоид, самшит, кокосовые волокна, сосну, орех, лавровое дерево, кленовые стружки, розовое дерево, трут, пробку, лен, бамбук и волос из бороды рыжеволосого шотландца;

каждый раз, как его осеняла новая мысль, он пробовал осуществить ее.

В 1887-м он перебрался в гигантские лаборатории в Уэст-Ориндже.

Он изобрел камнедробилки и флюороскоп и катушечную пленку для киноаппаратов, и щелочные элементы и высокие печи для обжига портландского цемента и кинетофон - первое говорящее кино, и литой дом из бетона, который должен служить дешевым, красивым, гигиеничным жилищем рабочих электрического века.

Томасу А.Эдисону восемьдесят два года и он работает по шестнадцать часов в сутки,

и он нисколько не интересуется математикой, социальным строем и философскими обобщениями,

как и Генри Форд и Гарвей Файрстон, которые нисколько не интересуются математикой, социальным строем и философскими обобщениями;

он работает по шестнадцати часов в сутки, стараясь найти суррогат каучука; каждый раз как он читает что-либо по этому поводу он пробует сделать то же; каждый раз как его осеняет новая мысль он идет к себе в лабораторию и пробует осуществить ее.

КАМЕРА-ОБСКУРА (24)

Миссис Эндрюз была прелестная женщина с прелестными белокурыми волосами и у нее были две прелестны" дочки. У одной были белокурые волосы и она вышла за нефтепромышленника лысого как ладонь и уехала с ним на Суматру. У другой были темные волосы и она вышла за уроженца Боготы и добраться туда можно было только в долбленом челноке вверх по реке Магдалена там живут индейцы и они спят в гамаках и болеют ужасными болезнями и когда женщина рожает то мужа укладывают в кровать и стрелы у них отравленные и раны в этой стране никогда не затягиваются а гноятся и нарывают и челнок так легко опрокидывается в теплой воде кишащей прожорливой рыбой и если у вас есть хоть царапина или незажившая рана запах крови привлекает их и случается они разрывают людей на куски;

восемь недель надо было плыть в долбленых челноках вверх по реке Магдалена прежде чем попасть в Боготу.

Бедняга Джонас Фенимор вернулся домой из Боготы совсем больным человеком и говорили что у него слоновая болезнь. Он был очень славный и много рассказывал о тропических джунглях и влажном зное и крокодилах и ужасных болезнях и прожорливых рыбах и он выпивал все виски в буфете и когда мы вместе ходили купаться на ногах у него видны были коричневые струпья как парша на яблоке и он любил выпить и все толковал что Колумбия будет одной из богатейших стран мира и про нефть и про редкие сорта деревьев и про тропических бабочек;

но путешествие вверх по реке Магдалена было слишком продолжительно, слишком знойно, слишком опасно и он умер;

говорили что виной этому виски и слоновая болезнь и река Магдалена.

ДЖЕЙНИ

На втором году европейской войны мистер Кэрол продал свой пай фирмы "Дрейфус и Кэрол" мистеру Дрейфусу и переехал к себе на родину в Балтимору в надежде, что демократическая партия штата выдвинет его на пост губернатора. Джейни скучала по мистеру Кэролу и с большим интересом следила по газетам за политической жизнью штата Мэриленд. Мистер Кэрол не получил ожидаемого назначения, и Джейни это очень опечалило. В конторе теперь околачивалось все больше иностранцев, и разговоры принимали определенно германофильскую окраску, и это ей очень не нравилось. Мистер Дрейфус был очень вежлив и щедр со своими служащими, но Джейни не могла не думать о безжалостном вторжении в Бельгию и ужасающих жестокостях немцев, она не хотела работать на гунна и стала приискивать новое место. В Вашингтоне деловая жизнь замерла, и она сознавала, что глупо уходить от Дрейфуса, но это было свыше ее сил, и она перешла на работу к Смидли Ричардсу, агенту по операциям с недвижимостью на Коннектикут-авеню, с понижением на доллар в неделю. Мистер Ричардс был тучный мужчина, который разглагольствовал о джентльменском кодексе чести и приставал к ней. Неделю-другую ей удавалось держать его в рамках приличий, но на третью неделю он запил и по всякому поводу хватал ее своими огромными красными лапищами и занял у нее доллар, а в конце недели заявил, что задержит выплату жалованья на день или на два, так что она попросту не пошла на работу и оказалась вовсе без места.

Ее пугала безработица, она боялась, что ей придется снова жить у матери среди постояльцев и шумливых, разбитных сестер. Она каждый день проглядывала столбцы объявлений в "Стар" и "Поуст" и ходила по всем сколько-нибудь подходящим, но всегда кто-нибудь опережал ее, хотя она спешила по всем адресам, как только выходила газета. Она решила даже записаться в бюро по найму. Расплывшаяся гнилозубая женщина за конторкой встретила Джейни нехорошей усмешкой, взяла с нее два доллара за регистрацию и тут же показала ей длинный список искавших места квалифицированных стенографисток, заметив, что молодым девушкам следует выходить замуж, а что все попытки жить на самостоятельный заработок вздор и чепуха и никогда этого не будет. От спертого воздуха конторы и угнетенных, унылых лиц сидевших в очереди девушек ее чуть не стошнило, и она вышла погреться на солнце на Лафайет-сквер, собираясь с духом перед тем, как сказать Элис, все еще служившей у миссис Робинсон, что она опять не нашла работы. Какой-то краснолицый франт подсел на ту же скамейку и пытался завязать разговор, так что ей пришлось уйти. Она зашла в аптекарский магазин и спросила стакан шоколада, но продавец обратился к ней с какой-то шуточкой, и она расплакалась. Смертельно перепуганный продавец сказал: "Простите, мисс, у меня и в мыслях не было обидеть вас". Слезы еще не высохли у нее на глазах, когда навстречу ей попалась Элис, выходившая из Риггс-билдинг; Элис настояла на том, чтобы угостить ее завтраком в "Глиняном чайнике", хотя Джейни не могла проглотить ни куска. "Ведь я же тебе говорила - всем своим видом укоряла Элис, и Джейни бесилась, и Элис сказала, что проситься обратно к миссис Робинсон для Джейни теперь поздно, потому что у миссис Робинсон не хватает работы и для своих машинисток. В этот день Джейни была слишком подавлена, чтобы снова идти искать работу, и она долго бродила по залам Смитсоновского института, пытаясь занять себя образцами индейских головных уборов и боевых каноэ и тотемов, но все ей опротивело, и она вернулась к себе в комнату и хорошенько выплакалась. Она думала о Джо и Джерри Бернхеме и не могла понять, почему они ей так давно не пишут, думала о бедных солдатах в окопах и чувствовала себя очень одинокой. К приходу Элис она освежила лицо, напудрилась и подкрасила губы и старалась быть оживленной, смеялась над страхами Элис и сказала, что если не найдет работы в Вашингтоне, то поедет искать ее в Балтимору, Нью-Йорк или Чикаго. Элис сказала, что эти разговоры приводят ее в уныние, но была гораздо мягче, и они вместе пошли ужинать и, чтобы не тратить лишних денег, выпили по стакану молока с сандвичем.

Всю осень Джейни искала работу. Каждый день она просыпалась с гнетущим сознанием, что ей нечего делать. Сочельник она провела с матерью и сестрами и говорила, что с нового года ей обещано место на двадцать пять долларов в неделю, только чтобы не слышать их соболезнований. Она не доставит им этого удовольствия.

На рождество она получила по почте вскрытую посылку от Джо, в оберточной бумаге был вышитый халат. Она снова и снова вертела в руках обертку, надеясь найти в ней письмо от брата, но ничего не было, кроме клочка бумаги с кое-как нацарапанным пожеланием веселого рождества. На обертке стоял почтовый штемпель Сен-Назэр, Франция, и штамп: Ouvert par la censure. Это короткое "Просмотрено цензурой" делало войну ощутимо близкой, и она с тревогой думала о тех опасностях, которым он там подвергается.

Однажды в январский морозный полдень, когда Джейни лежала на кровати, читая "Повесть о старых женщинах" Беннета124124. "Повесть о старых женщинах" - роман Арнольда Беннета., она услышала, что ее зовет квартирная хозяйка миссис Бэгхот. Она испугалась - не о квартирной ли это плате, которую она в этом месяце еще не вносила, но оказалось, что это Элис вызывает ее по телефону. Элис сказала, что одному клиенту срочно нужна на несколько дней стенографистка, а свободных нет и что ей пришло в голову, не подойдет ли Джейни эта работа. "Скажи адрес, я сейчас же пойду". Элис сказала адрес. Ее голос дрожал от волнения на том конце провода.

- Я так боюсь... если узнает миссис Робинсон, она не простит.

- Не беспокойся, я уж сумею объяснить все клиенту, - сказала Джейни.

Клиент жил в отеле "Континенталь" на Пенсильвания-авеню. По всей спальне и гостиной его номера были раскиданы исписанные на машинке страницы и непереплетенные брошюры. Он носил роговые очки, которые то снимал, то снова надевал, словно был не уверен, когда он видит лучше - в очках или без них. Как только Джейни сняла шляпу и достала из сумочки карандаши и блокнот, он даже не взглянув на нее, принялся диктовать. Все время расхаживая взад и вперед по комнате на длинных, тощих ногах, он диктовал отрывисто, словно произнося речь. Это была какая-то статья с пометкой "для срочного напечатания" о труде и капитале и восьмичасовом рабочем дне и Братстве паровозных машинистов. С каким-то тревожным чувством она решила, что он, должно быть, профсоюзный деятель. Окончив диктовать, он тотчас же вышел из комнаты, отрывисто попросив ее переписать все на машинке, и как можно скорее, а он сейчас вернется. На столе стоял "Ремингтон", но ей пришлось менять ленту, и потом она страшно спешила, боясь, что не успеет кончить к его приходу. Дописав последнюю страницу, она аккуратно сложила в стопочку перепечатанную статью и копии и стала ждать. Прошел час, а его все не было. Джейни потеряла терпение, стала бродить по комнате, перелистывать брошюрки. Они были сплошь по вопросам труда и экономики и не интересовали ее. Потом она выглянула в окошко и, выворачивая шею, старалась разглядеть время на часах почтового отделения. Но ей так и не удалось взглянуть на часы; тогда она позвонила в контору отеля и попросила сказать мистеру Берроу, если он уже пришел, что рукопись его переписана. Дежурный ответил, что сейчас уже пять часов, но мистер Берроу еще не приходил, хотя сказал, что скоро вернется. Кладя трубку, она смахнула с подставки листок лиловой бумаги. Она подняла его, и так как делать ей было нечего и ей надоело играть с собой в крестики и нолики, то она прочла письмо. Ей было стыдно, но, взглянув, она уж не в силах была оторваться.

"Дорогой Дж.Г.,

мне очень жаль, но, честное слово, дружок, мне до зарезу нужны деньги. Если ты сейчас же не занесешь мне двух тысяч (2000), то имей в виду, я перестану разыгрывать из себя леди и подниму скандал. Мне очень жаль, но я знаю, ты теперь при деньгах, иначе я не стала бы приставать с этим. И на этот раз я не шучу.

Твоя крошка, которую ты когда-то любил, Куини".

Джейни вспыхнула и положила письмо на место, точно так, как оно лежало. Ужасный народ эти мужчины, всегда у них какие-то грязные истории. Уже стемнело, Джейни проголодалась и начала беспокоиться, как вдруг зазвонил телефон. Говорил Дж.Г.Берроу - ему очень жаль, что он заставил себя ждать, но он задержался в отеле "Шорхэм" у мистера Мурхауза, и не может ли она приехать туда же, нет, не с рукописью, ему надо продиктовать ей еще кое-что, здесь же на месте, у мистера Дж.Уорда Мурхауза, она, вероятно, слышала это имя, Джейни этого имени не знала, но мысль о том, что ей надо ехать в "Шорхэм", обрадовала ее. А тут еще это письмо и все вообще. Так же она волновалась когда-то перед встречами с Джерри Бернхэмом. Она надела шляпу и пальто, слегка напудрила лицо перед каминным зеркалом и вышла на угол Эф-стрит и 14-й, где проходил трамвай. Был морозный январский вечер, ждать пришлось долго. Как жаль, что у нее нет муфты; жгучий ветер забирался под тонкие перчатки, жестоко кусал икры над ботинками. Как хорошо быть замужем за богатым человеком, жить в Чеви-Чейз; вот сейчас подкатила бы к ней закрытая машина и мигом доставила бы домой, к мужу и детям, к жарко растопленному, ревущему камину.

Она не заметила, как подошел трамвай, и ей пришлось бегом догонять его. На углу возле отеля "Шорхэм" она вышла. В вестибюле было тепло. Изысканно одетые люди разговаривали изысканно звучавшими голосами. Пахло оранжерейными цветами. У конторки портье ей указали: бельэтаж, номер восьмой. Там ей открыл дверь какой-то морщинистый белолицый брюнет с гладко прилизанной плоской головой. На нем был гладкий черный фрак, и ходил он неслышной, скользящей походкой. Она попросила передать, что пришла стенографистка мистера Берроу, и движением головы он указал ей на соседнюю комнату. В дверях она выжидательно остановилась. В противоположном конце комнаты ярко пылали в камине две большие плахи. Напротив камина стоял широкий стол, сплошь заваленный журналами, газетами и рукописями. На одном краю стола стоял серебряный чайный прибор, на другом - поднос с графинами, прибором для коктейлей и стаканами. Все в комнате сияло блеском начищенного серебра: столы, кресла, чайный сервиз, часовая цепочка, зубы и напомаженный пробор преждевременно поседевшего мужчины, который стоял спиной к огню.

С первого взгляда Джейни подумала, какой это, должно быть, чудесный человек.

- Это имеет огромное значение для будущности страны, - негромко, но веско говорил он, и его внимательно слушали Дж.Г.Берроу и другой маленький лысый человек, сидевшие в удобных креслах по обеим сторонам камина. - Смею вас уверить, что правительственные круги, а также руководители промышленного и финансового мира с неослабным интересом следят за ходом этих переговоров. Между нами говоря, я могу совершенно конфиденциально сообщить вам, что сам президент...

Его глаза встретились с глазами Джейни.

- А, вот и стенографистка. Входите, мисс...

- Уильямс, - подсказала Джейни.

Его глаза были голубые, как пламя спиртовки, и задорно, по-юношески блестели; это, вероятно, тот самый Дж.Уорд Мурхауз, имя которого она должна была знать.

- Карандаш и бумага с вами? Превосходно. Садитесь вот сюда за стол. Мортон, чай со стола можно убрать.

Мортон бесшумно очистил один край стола и выскользнул в дверь с чайным подносом. Джейни присела к столу и разложила карандаши и бумагу.

- Вам бы лучше снять пальто и шляпу, а то они вам будут мешать. Здесь жарко.

В его голосе было что-то теплое, уютное, и говорил он с ней совсем не так, как с мужчинами. Она бы хотела работать у него. Во всяком случае, она была довольна, что пришла сюда.

- Так вот, мистер Берроу, что сейчас совершенно необходимо - это обращение, которое умиротворило бы страсти. Мы должны убедить обе враждующие стороны в важности сотрудничества... Великое слово сотрудничество... Сперва давайте набросаем черновик. Вы, Берроу, вносите ваши соображения с точки зрения организованного труда, а вы, мистер Джонас, с юридической точки зрения... Готовы, мисс Уильямс? Так вот, сперва заголовок: Дж.У.Мурхауз, Консультант по связям с общественностью. Отель "Шорхэм" Вашингтон О.К., 15 января 1916...

Дальше Джейни была слишком поглощена процессом стенографирования, чтобы улавливать смысл продиктованного.

Вернувшись домой поздно вечером, она застала Элис уже в кровати... Элис хотелось спать, но Джейни болтала как сорока о Дж.Г.Берроу, о рабочих волнениях, о Дж.Уорде Мурхаузе и о том, какой он превосходный человек, такой приветливый и обходительный, и у него такие интересные мысли о сотрудничестве труда и капитала, и как он свободно говорит о том, что об этом думает президент, и каково мнение Эндрью Карнеги, и что предпримут по этому поводу Рокфеллеры и мистер Шик и сенатор Лафоллет, и какие у него прелестные голубые, совсем юношеские глаза, и как он мил, и какой у него чайный сервиз, и как он моложав, несмотря на седые волосы, и какой там камин и прибор для коктейля и хрустальные стаканы.

- Ну, Джейни, - зевая, прервала ее Элис, - и быстро же ты в него втюрилась. Ты никогда еще ни о ком так не говорила.

Джейни вспыхнула и обиделась на Элис.

- Ах, Элис, ты ровно ничего не понимаешь... Тебе ничего нельзя рассказывать.

Она быстро разделась и погасила свет. И только в постели она вспомнила, что так и не поужинала. Но она ничего не сказала, зная наперед, что Элис скажет еще какую-нибудь глупость.

На другой день она сдала работу Дж.Г.Берроу и к вечеру, получив деньги, незаметно для себя очутилась перед отелем "Шорхэм". Она хотела уверить себя, что ее привело сюда желание поглазеть на витрины. Его она не встретила, но видела большой блестящий черный лимузин с его монограммой и решила, что это его автомобиль.

Она побрела по улицам до угла против большого просвета между домами, где сносили Арлингтон.

Было ясно и солнечно. Она обошла Лафайет-сквер, Сквозь голые сучья проглядывала статуя Эндрью Джексона на вздыбленном коне.

На скамейках сидели дети с няньками. Какой-то мужчина с седеющей вандейковской бородкой и черным портфелем под мышкой присел было на одну из скамеек, но сейчас же встал и зашагал прочь: должно быть, иностранный дипломат, и Джейни подумала, как чудесно жить в столичном городе, где живут иностранные дипломаты и такие люди, как Дж.Уорд Мурхауз. Она еще раз обошла статую величественного и зеленого Эндрью Джексона на величественно-зеленом вздыбленном коне под рыжеватыми лучами раннего зимнего заката и наконец решительно повернула к отелю "Шорхэм", и так спешила, словно опаздывала на свидание. Она спросила коридорного, где ей найти дежурную стенографистку, и поднялась в указанный номер на втором этаже. Длиннолицая кислоглазая женщина отстукивала что-то на машинке. Не спуская глаз с устланного зеленым ковром холла, который был виден ей через полуоткрытую дверь, Джейни спросила, не нужна ли кому-нибудь в отеле стенографистка. Кислоглазая уставилась на нее.

- Ну знаете, тут не бюро по найму.

- Да, да, но ведь бывают случаи, - пролепетала Джейни, чувствуя, что все вокруг куда-то проваливается.

- Можно мне присесть на минутку?

Кислоглазая продолжала ее разглядывать.

- Постойте, где это я вас раньше видела... Нет, не напоминайте... Вы... Да, вы работали у миссис Робинсон в тот день, когда я брала у нее работу на дом. Видите, я прекрасно вас запомнила.

Стенографистка горько усмехнулась.

- Да, я помню вас, - сказала Джейни, - но я так измучилась в поисках работы.

- Знаю, знаю, - вздохнула кислоглазая.

- Так у вас ничего нет в виду?

- Вот что... я слышала, только что просили прислать стенографистку в номер восьмой... Они меняют их, как... как перчатки, организуют какую-то компанию, концерн, что ли. Так вот, дорогая моя, ступайте прямо туда и снимите шляпу, словно это вас прислали, и начинайте писать, а там уж не прогонят, дорогая моя, даже если и придет другая, там никто долго не выдерживает.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Джейни чмокнула кислоглазую в щеку и побежала по коридору к номеру восемь, где вчерашний прилизанный человек узнал ее и спросил:

- Стенографистка?

- Да, - ответила Джейни, и через минуту она уже разложила блокнот и карандаши, сняла пальто и шляпу и устроилась за темно-красным полированным столом прямо против потрескивающего камина, и огонь дробился в серебряных графинчиках, кувшинах и чайниках и в черных, идеально начищенных ботинках и в пламенно-голубых глазах Дж.Уорда Мурхауза.

И она была тут и писала под диктовку Дж.Уорда Мурхауза.

К концу дня вошел прилизанный человек и сказал:

- Пора одеваться к обеду, сэр.

А Дж.Уорд Мурхауз что-то проворчал и чертыхнулся. Прилизанный скользнул ближе по мягкому толстому ковру.

- С вашего позволения, сэр. Мисс Розенталь оступилась и сломала ногу. Поскользнулась на льду как раз перед зданием казначейства, сэр.

- А, черт бы ее... Простите, мисс Уильямс. - Он улыбнулся. Джейни взглянула на него понимающими глазами и тоже улыбнулась.

- Вы сделали все, что нужно?

- Мистер Маллиган распорядился отправить ее в больницу, сэр.

- Хорошо... Спуститесь вниз, Мортон, и пошлите ей цветов, выберите получше.

- Слушаю, сэр... Долларов на пять, сэр?

- Не больше чем на два пятьдесят, Мортон, и положите мою карточку.

Мортон исчез. Дж.Уорд Мурхауз в раздумье расхаживал взад и вперед перед камином, словно собираясь продолжать диктовку. Карандаш Джейни выжидательно замер над блокнотом. Наконец Дж.Уорд Мурхауз остановился и поглядел на Джейни.

- Не знаете ли вы кого-нибудь, мисс Уильямс, мне нужна надежная, знающая стенографистка-секретарь, на которую я мог бы положиться... Угораздило эту разиню так не вовремя сломать ногу.

У Джейни закружилась голова.

- Собственно, я сама ищу место в этом роде.

Дж.Уорд Мурхауз не спускал с нее смеющихся голубых глаз.

- А не скажете ли вы, мисс Уильямс, причину вашего ухода с последнего места?

- Почему же. Я сама ушла из фирмы "Дрейфус и Кэрол", вы, может быть, слышали... Мне не нравилась обстановка, которая там создалась. Другое дело, если бы во главе по-прежнему был мистер Кэрол, хотя и мистер Дрейфус был очень к нам внимателен.

- Он агент германского правительства.

- Именно из-за этого я и не осталась после обращения президента.

- Ну, мы тут все за союзников, так что с этой стороны можете не беспокоиться. Мне кажется, что вы как раз такой человек, какой мне нужен... Конечно, трудно ручаться, но все самые удачные решения возникали у меня внезапно. Что вы скажете о двадцати пяти долларах в неделю для начала, а?

- Я согласна, мистер Мурхауз, мне кажется, что работа для меня будет интересная.

- Так завтра в девять, пожалуйста, а сегодня по дороге отправьте следующие телеграммы:

"Миссис Дж.Уорд Мурхауз

Грэйт-Нэк Лонг-Айленд Штат Нью-Йорк

Возможно придется ехать Мехико Скажи Солтвору сам не смогу присутствовать обеде надеюсь все благополучно Целую всех Уорд"

"Мисс Элинор Стоддард

45-В 11-я стрит Нью-Йорк

Напишите что привезти из Мексики всегда ваш

Д.У."

- Как вы насчет путешествий, мисс Уильямс?

- Я никогда не путешествовала, но я уверена, что это мне понравится.

- Мне, видите ли, может потребоваться в дороге секретарь... нефтяные дела. Ну, это выяснится через день-другой.

"Джемсу Фрунзе

Фрунзе и Дж.Уорд Мурхауз

100 Пятая авеню Нью-Йорк

Сообщите срочно Шорхэм положение дел А и Б Берроу настаивает опубликовать декларацию единства интересов американизма перед лицом чужеземного социалистического сброда

Д.У.М."

- Спасибо. На сегодня будет. Когда перепечатаете и отправите телеграммы, вы свободны.

Дж.Уорд Мурхауз вышел во внутреннюю дверь, на ходу снимая пиджак. Перепечатав телеграммы и проходя по вестибюлю, чтобы с рассыльным отправить их на телеграф, она видела, как он во фраке, в серой фетровой шляпе и с коричневым пальто, перекинутым через руку, быстро прошел к такси, не замечая ее. Она пришла домой очень поздно. Ее щеки горели, и она не чувствовала усталости. Элис сидела на краешке кровати и читала.

- А я уж беспокоилась, - начала было она, но Джейни обняла ее и объявила, что поступает личным секретарем к Дж.Уорду Мурхаузу и уезжает с ним в Мексику. Элис разразилась рыданиями, по Джейни была так счастлива, что, не замечая этого, продолжала рассказывать ей о вечере, проведенном в "Шорхэме".

НОВОСТИ ДНЯ XVII

незадолго до полуночи город подвергся налету нескольких цеппелинов125125. Газетные заголовки всячески раздувают налеты цеппелинов и угрозу немецких подводных лодок, возможности которых показал трансатлантический переход торговой лодки "Дойчланд", в 1916 г. прибывшей с грузом товаров в Нью-Йорк, подчеркивают германские планы в Ирландии. Идет подготовка к выступлению США на стороне союзников.. Бомбардировка производилась без разбора и бомбы попадали в районы не имеющие стратегического значения

Железные дороги не уступят ни пяди

нам придется делать этот переход в условиях далеко не благоприятных, заявил капитан Кениг командир лодки Дойчланд пройдя 90 миль и миновав Соломонов остров в 2:30 пополудни. Все встречные суда давали приветственные гудки

Ты, причинив мне столько зла,

Доволен должен быть

Что смог увлечь меня на дно

И душу умертвить

сегодня в 9 часов утра сэр Роджер Кейсмент126126. Известный ирландский националист, который поддерживал связи с германским правительством, руководил выгрузкой немецкого оружия для подготовлявшегося в Ирландии восстания 1916 г. и после его подавления был повешен. повешен в Пейнтсвиллской тюрьме

ГЕРМАНСКАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА БЕСПРЕПЯТСТВЕННО ВОШЛА В ЗАЛИВ

купальщицы в одних халатиках вызывают возмущение вместо первоклассного кафе на пляже открыта молочная отчет об урожае в Соединенных Штатах показывает значительное падение итальянцы подняли радостный крик когда австрийцам пришлось бросить горячие лепешка и улепетывать восвояси гигантская стена воды обрушилась в долину Бетховен по утверждению профессора производит впечатление сочного бифштекса

Тюрьма чудесно перерабатывает городские отбросы превращая их в чистое золото

Сегодня ночью луна скроет планету Сатурн

Закон о восьмичасовом рабочем дне предотвратит забастовки интервью с Вильсоном последняя надежда на мир

БРАТЬЯ СРАЖАЮТСЯ ВО МРАКЕ

МАК

Повстанцы заняли Хуарес, Уэрта бежал, пароходы в Европу были переполнены землевладельцами, стремившимися в Париж, и Венустиано Карранса провозгласил себя президентом в Мехико127127. После свержения в 1911 г. диктатуры Диаса и убийства Мадеро между США и Великобританией, действующей через своих мексиканских ставленников, развертывается ожесточенная борьба за мексиканскую нефть. Реакционная диктатура генерала Уэрты была свергнута в 1915 г. Президентом Мексики стал Венустиано Карранса (1859-1920). В дальнейшем он вступил в резкий конфликт с радикальным крылом революции, возглавленным Вильей и Сапатой. Выражая требования национальной буржуазии, Карранса осуществлял реакционную внутреннюю политику, подавляя крестьянские выступления. Восставшие пеоны центральной Мексики под руководством Эмидиано Сапаты и пеоны скотоводческой Северной Мексики во главе с Панчо Вильей объединились против Каррансы и заняли город Мехико. Однако неорганизованность движения Вильи и Сапаты и внутренние раздоры в их лагере помешали им создать прочное правительство. Налет Вильи на американское селение Колумбус и карательная экспедиция американцев едва не вызвали войну между США и Мексикой. Вилья и Сапата были объявлены вне закона. "Мы не бандиты, возражал Сапата, - мы лишь требуем то, что принадлежит нам по праву, и не сложим оружие, пока не добьемся земли, воды и школ для пеонов". Вскоре оба крестьянских вождя были предательски убиты: в 1918 г. Сапата каррансистами, а в 1920 г. Вилья - сторонниками Обрегона, который к этому времени стал президентом вместо убитого своими же офицерами президента Каррансы.. Маку достали пропуск по Мексиканской центральной железной дороге до самой столицы. Энкарнасьон плакала, когда он уезжал, и все анархисты пришли провожать его на вокзал. Мак хотел вступить в войска Сапаты. За время, проведенное в Хуаресе, он нахватался от Энкарнасьон кое-каких испанских фраз и приобрел смутное представление о характере революции. Переезд длился пять суток. Пять раз поезд подолгу стоял, пока дорожные бригады чинили впереди развороченный путь. Случалось, ночью в окно залетали пули. Где-то близ Кабальос целая орава всадников промчалась вдоль всего поезда, размахивая широкополыми шляпами и стреляя на всем скаку. Солдаты, засевшие в служебном отделении, проснулись и дали ответный залп, и всадники скрылись, поднимая облако пыли. Пассажиры, как только началась стрельба, забились под сиденья или улеглись плашмя в проходе. Когда атака была отбита, какая-то старуха подняла вой. Оказалось, что пуля пробила череп ребенку. Мать - коренастая смуглая женщина в пестром платье - ходила взад и вперед по всему поезду, бережно обернув шалью крошечное окровавленное тело, и повсюду искала доктора, хотя всем было ясно, что ребенок мертв.

Маку казалось, что дороге конца не будет. На остановках он покупал у старых индианок сильно приперченную еду и теплое пиво, пытался пить пульке и заводить разговор с соседями по вагону. Наконец они проехали Керетаро; поезд стал быстро спускаться по длинному склону. Потом вдали, за перекрестным узором бесконечных кактусовых полей, в холодном ярком воздухе стали подниматься на синеве неба вершины огромных вулканов, и вдруг поезд загрохотал между садовых заборов, мимо перистых зарослей и рощ. Потом лязг буферов, остановка: Мехико.

Мак совсем растерялся, бродя по ярким улицам в степенной толпе, мужчины сплошь в белом, женщины в черном или темно-синем. На улицах пыльно и солнечно и тихо. Повсюду нарядные магазины и трамваи, и коляски, и лощеные лимузины. Мак был озабочен. В кармане у него было всего два доллара. Он так долго пробыл в поезде, что, попав на место, совсем забыл, зачем он сюда ехал. Ему хотелось принять ванну и сменить белье. Исколесив полгорода, он увидел вывеску: "Америкэн бар". Ноги его гудели. Он присел за столик. Подошел официант и спросил по-английски, что ему угодно. Ему ничего не пришло в голову, кроме виски. Выпив виски, он остался за столиком, подперев голову руками. В баре было много американцев и несколько мексиканцев в широкополых шляпах: они играли в кости на выпивку. Мак спросил еще виски. Краснорожий, красноглазый мужчина в измятой куртке цвета хаки беспокойно, бродил по комнате. Мак попался ему на глаза, и он подсел к его столику.

- Не помешаю, приятель? - спросил он. - Ну и галдят же эти сукины дети. Эй, сомбреро... и куда провалилась эта чертова образина? Стакан пива. Я, видите ли, только сегодня спровадил старуху и ребят... А вы когда отваливаете?

- Да я только что ввалился, - сказал Мак.

- Ну, попали... тут белому человеку не место... Эти бандиты не сегодня-завтра ворвутся в город... Ну а что тогда будет - и подумать страшно. Ни одного белого в живых не останется... Я-то дешево не сдамся... Клянусь богом, верных двадцать пять, нет, двадцать четыре покойничка. - Он достал из заднего кармана кольт, опорожнил магазин себе на ладонь и стал считать патроны. - Восемь. - Потом он перешарил все карманы и выстроил патроны в ряд на сосновом столе. Оказалось только двадцать.

- Стянули-таки, сукины дети, - огорчился он.

Высокий тощий мужчина отошел от стойки и положил руку на плечо красноглазого.

- Юстас, ты бы лучше поберег это. Скоро понадобится... Вас предупреждали, - обернулся он к Маку, - что, как только начнется стрельба, все американские граждане собираются к посольству. Там мы будем держаться до последнего патрона.

- Эй, верзила, тебе начинать, - закричали ему игравшие, и он отошел от столика.

- Что это тут все боятся - резни? - спросил Мак.

- Резни, ну да. Да что, бог мой, не знаете вы Мексики, что ли? Недавно приехали?

- Только что прикатил из Хуареса.

- Ну, это враки. Железная дорога перерезана у Керетаро.

- Не знаю. Должно быть, исправили, - сказал Мак. - А скажите, что у вас тут говорят о Сапате?

- Бог мой, - да это у них первый бандит... Они поджарили одного парня, он был мастером на сахарном заводе в Морелос, да, поджарили на медленном огне, а жену и дочерей изнасиловали тут же у него на глазах... Бог мой, вы еще не представляете, что это за страна. С ними, знаете, как надо поступать? Да мы бы так и поступили, сиди у нас в Белом доме настоящий мужчина, а не желтобрюхий разиня реформист... Мы бы собрали армию в сто тысяч человек и начисто выгребли бы эту помойку... Это чудесная страна, но ни один из этих проклятых метисов не стоит того, чтобы на него заряд истратить... выкурить их надо, как гнездо гадюк, вот что я говорю... Здесь каждый из этих сукиных детей, дай только ему волю, почище будет самого Сапаты...

- А вы чем здесь занимаетесь?

- Я по нефтяным заявкам. Сижу в этой проклятой Дыре вот уже пятнадцать лет, и с меня хватит. Я уехал бы сегодня со своими в Веракрус, да есть кое-какие векселя, и обстановку надо продать... И никто не поручится, что завтра они не перережут дороги, и тогда нам уж не выбраться, и нас в этой ловушке передушат словно крыс, а президент Вильсон даже не пикнет... Если бы только в Штатах знали, что здесь делается... Бог мой, да мы стали посмешищем всего света... А вы по какой части работаете, приятель?

- Печатник - работаю на линотипе.

- Ищете работы?

Мак вытащил доллар расплатиться за пиво.

- Да, придется, - сказал он. - Вот доллар, а в кармане еще столько же.

- Вам бы пройти в "Мексикэн геральд". Там всегда нужны наборщики-американцы... какого дурака тут долго удержишь... Теперь белому человеку здесь не место, вот что... Пейте, приятель, я плачу.

- Ладно, а за следующий я.

- Да, дело пахнет крупной заварухой... все полетит к черту... ну а пока - выпьем.

Вечером, поужинав в американской закусочной, Мак пошел пройтись по Аламеда, чтобы выветрить из головы виски, прежде чем идти в "Мексикэн геральд" наниматься. Всего на неделю-другую, говорил он себе, пока не привыкнет в незнакомой стране. Высокие деревья Аламеды, и белые статуи и фонтаны, и элегантные парочки, гулявшие в полумраке, и коляски, шуршавшие по гальке аллей, - все кругом дышало миром, как и неподвижный каменноглазый ряд индианок вдоль тротуаров за лотками фруктов, орехов, розовых, желтых и зеленых леденцов.

Мак решил, что его собеседник в баре попросту пугал его, как новичка.

Действительно, он получил место в "Мексикэн геральд" на тридцать мексиканских долларов в неделю, но в типографии его встретили все те же толки, что и в баре. Поздно ночью старый поляк, американский подданный, служивший в газете корректором, проводил его в маленькую гостиницу, устроил на ночлег и дал взаймы два доллара до первой получки.

- Только забирайте авансом, сколько дадут, - советовал старый поляк, не сегодня-завтра будет революция, и тогда прощай "Мексикэн геральд"... разве только Вильсон сейчас же решится на интервенцию.

- А мне только этого и надо, - сказал Мак. - Я хочу видеть социальную революцию.

Старый поляк приложил палец ко рту, как-то особенно покачал головой и ушел. Проснувшись утром, Мак увидел маленькую комнату, выкрашенную в ярко-желтый цвет. Вся мебель была синяя, и на окнах висели красные занавески. Между ними сквозь длинные ставни пробивался свет, и яркие фиолетовые лучи теплыми полосами ложились на простыни. Где-то пела канарейка, и слышно было хлоп-шлеп, хлоп-шлеп женщины, месившей тортильяс128128. Тортильяс - маисовые лепешки вроде лаваша.. Он встал и распахнул ставни. Небо над красной черепицей крыш было без единого облачка. Улица пуста и вся залита солнцем. Он полной грудью вдыхал свежий разреженный воздух и чувствовал, как солнце обжигает ему лицо, руки, шею. Должно быть, еще рано. Он снова лег и тотчас заснул.

Когда через несколько месяцев Вильсон предложил американцам покинуть Мексику, Мак уже обосновался в маленькой квартирке на Пласа-дель-Кармен с девушкой по имени Конча и двумя белыми персидскими кошками, Конча до этого служила стенографисткой и переводчицей в американской фирме и три года была любовницей одного нефтепромышленника, так что по-английски она говорила довольно прилично. Нефтепромышленник успел вскочить на поезд, уходивший на Веракрус в самый разгар паники после бегства Уэрты, и оставил Кончу буквально ни с чем. Мак ей понравился с первого взгляда, когда она впервые увидела его у дверей почты. Она устроила ему уютное гнездышко, и, когда он говорил, что хочет отправиться к Сапате, она в ответ смеялась и заявляла, что пеоны - невежественные дикари, которыми управлять можно только при помощи кнута. Ее мать, старуха, с неизменной черной шалью на голове, приходила готовить, и Мак вошел во вкус мексиканских яств индейки под густым коричневым соусом из шоколада и энчиладос с сыром. Кошек звали Порфирио и Венустиано, и они спали в ногах постели. Конча была очень экономна, в ее руках заработка Мака хватало ему за глаза, и она не пилила его, когда после попойки он возвращался домой поздно и с головной болью от крепкой текилы. Вместо попыток втиснуться в до отказа набитый поезд на Веракрус Мак на свои сбережения скупал конторскую обстановку, которую за бесценок продавали потерявшие голову американские дельцы. На заднем дворе их домика у него скоро накопился целый склад мебели. Собственно, все это была затея Кончи, и он часто дразнил ее, как это она развяжется со всем этим барахлом, но она только кивала головой и говорила: "Поживем - увидим".

Конча очень любила, когда по воскресеньям он приводил обедать своих друзей. Она приветливо угощала их, сейчас же посылала своего братишку Антонио за коньяком и пивом, и, когда бы ни пришли гости, у нее всегда находилось домашнее печенье. Мак частенько думал о том, насколько его теперешняя жизнь приятнее, чем с Мейси, и все реже вспоминал о своем решении вступить в армию Сапаты.

Поляк-корректор, его звали Корский, оказался политическим эмигрантом, социалистом и хорошо осведомленным человеком. Он мог весь вечер просидеть за рюмкой коньяку, толкуя о положении дел в Европе; после банкротства социалистических партий при объявлении войны он уже ни во что не ввяжется; впредь он будет только наблюдателем. У него была своя теория о том, что причины, ведущие человечество к гибели, - это цивилизация и мясная пища.

Потом был еще Бен Стоуэлл, который затевал собственное нефтяное дело и все добивался от правительства Каррансы права на концессионную разработку нескольких нефтяных скважин. Он постоянно сидел без гроша, хотя на словах так и швырялся миллионами, и Мак выручал его долларом-другим. Он называл себя прогрессистом и признавал, что Сапата и Вилья - честные люди. Он на каждом слове перечил Корскому и бесил старика своими антисоциалистическими взглядами. Маку хотелось собрать немного денег, чтобы послать Мейси на ученье ребят. Ему приятно было время от времени посылать Розе коробку игрушек. И они с Беном подолгу обсуждали возможности "делать деньги" в Мексике. Бен Стоуэлл приводил с собой молодых радикалов, которые с удовольствием просиживали у Мака целые вечера, толковали о социализме, пили и практиковались в английском языке. Мак обычно отмалчивался, но иногда ему становилось невтерпеж, и он ошарашивал их прямолинейной доктриной ИРМ. Но Конча каждый раз прекращала спор, внося ужин и кивая им головой.

- Каждый бедный человек socialista. Como no? [Социалист. Как же иначе? (исп.)] Но когда вы богатеете, вы все очень скоро делаетесь очень-очень capitalista.

Раз в воскресенье Мак, Конча, несколько мексиканских газетчиков и Бен Стоуэлл со своей подругой Ангустиас, хористкой из "Лирико", поехали на трамвае в Хочимилко. Они взяли лодку с тентом и столом посредине, и старик индеец, отталкиваясь шестом, медленно проводил лодку по обсаженным тополями каналам мимо пышных цветущих лужаек и огородов. Они пили пульке129129. Пульке и текила - мексиканская водка., и у них была с собой бутылка виски, и они покупали девушкам лилии и ели пряные кушанья. Один из мексиканцев играл на гитаре и пел.

К вечеру индеец пригнал лодку обратно к пристани, и, разбившись на парочки, они разбрелись по лесу. Мака вдруг страшно потянуло на родину, и он рассказал Конче о своих детях в Соединенных Штатах, и особенно о Розе, а она расплакалась и сказала, что она так любит детей, но что в семнадцать лет ей делали аборт, и она очень-очень болела, и все думали, что она умрет, и теперь у нее не будет детей, только Порфирио и Венустиано. Мак поцеловал ее и сказал, что он никогда ее не бросит.

Когда, нагруженные цветами, они вернулись к трамвайной остановке, девушки поехали домой вдвоем, а Мак с Беном отправились в кантину выпить. Бен признался, что он чертовски устал от такой жизни и только и думает, как бы сорвать знатный куш, вернуться в Штаты и обзавестись там домом и семьей.

- В самом деле, Мак, - сказал он, - мне уж под сорок. Нельзя же, черт возьми, болтаться так всю жизнь.

- Да ведь и я ненамного моложе, - сказал Мак.

Больше они об этом не говорили, но Бен проводил Мака до самого здания "Мексикэн геральд", а оттуда пошел в отель "Птурбиде", где жили какие-то нефтяники.

- А в общем, жить тут неплохо, если не распускаться, - сказал он на прощание, помахал Маку рукой и пошел своей дорогой. Он был кряжистый мужчина с бычьей шеей и косолапой походкой.

Через несколько дней Бен пришел на Пласа-дель-Кармен и застал Мака еще в постели.

- Мак, сегодня завтракаешь со мной, - сказал он. - Тут завелся один человечек, так я ему хочу показать город. Он может быть нам полезен... Во всяком случае, хочу разузнать, зачем он сюда пожаловал.

Человечек писал статьи о положении дел в Мексике и, по слухам, имел отношение к Американской федерации труда. За завтраком он беспокойно осведомился, не опасно ли здесь пить воду и не рискованно ли выходить на улицу после наступления темноты. Бен Стоуэлл слегка подтрунивал над ним, рассказывая всякие небылицы о том, как генералы с приятелями врываются в бары и открывают пальбу в пол, заставляя присутствующих танцевать для потехи, а потом устраивают в баре форменный тир.

- Тир, да так у них конгресс называется, - сказал Мак.

Новый знакомый, его звали Борроу, сказал, что вечером идет на митинг Union Nacioiial de Trabajadores [Национальный рабочий союз (исп.)] и не пойдут ли они с ним в качестве переводчиков. Мак был в этот день свободен и согласился. Берроу говорил, что он получил инструкции войти в контакт с наиболее устойчивыми элементами рабочего движения в Мексике в надежде привлечь их в Панамериканскую федерацию труда. Если обнаружатся шансы на успех, то закреплять дело приедет сам Гомперс130130. Сэмьюэл Гомперс (1850-1924) - профсоюзный лидер правооппортунистического толка.. А про себя он рассказывал, что был служащим судоходной компании, кондуктором пульмановских вагонов и работал в комитете Братства железнодорожников, а теперь выполняет поручения АФТ. Он жалел, что у американских рабочих слабо развито умение жить. Он бывал на конгрессах Второго Интернационала в Амстердаме и видел там, что европейские рабочие действительно умеют жить. Когда Мак спросил его, какого же черта не вмешался Второй Интернационал и не остановил войну, он ответил, что почва для этого еще не готова, и заговорил о германских зверствах.

- Ну, германские зверства - это детские забавы по сравнению с тем, что творится на каждом шагу здесь, в Мексике, - сказал Бен.

Тогда Берроу спросил, правда ли, что мексиканцы так развратны, как о них говорят. Пиво за завтраком было крепкое, их слегка развезло. Берроу осведомился, не рискованно ли здесь знакомиться с девицами, имея в виду высокий процент заболеваний сифилисом. Мак подтвердил это, но сказал, что, если он пожелает сходить к девочкам, они с Беном могут указать ему надежное место. Берроу захихикал и со смущенным видом заявил, что он бы не прочь теперь же поглядеть их.

- Знаете, знакомясь с положением, надо изучать все стороны жизни. - Бен Стоуэлл хлопнул ладонью по столу и сказал, что Мак как раз такой человек, который может показать ему все стороны мексиканской жизни.

Они отправились на митинг, собравший толпы стройных смуглых людей в синих блузах. Сперва им даже не удалось протиснуться внутрь здания, так забиты были толпой все проходы, но наконец Мак нашел какого-то знакомого распорядителя, и их устроили в ложе. В зале было жарко, играл духовой оркестр, все что-то пели, и речи были длинные. Берроу заявил, что непонятный язык нагоняет на него сон, и предложил пройтись по городу - он слышал, что веселые кварталы здесь очень... мм... словом, он хочет изучить местный быт.

Выйдя из зала, они наткнулись на знакомого Бену газетчика Энрике Сальвадора. Его ждал автомобиль, и, поздоровавшись, он засмеялся и заявил, что автомобиль этот принадлежит его другу, начальнику полиции, и не хотят ли они прокатиться в Сан-Анхел? Они проехали мимо Чапультепека по длинной "Пасео-де-ла-Реформа", Елисейские поля Мексики - как назвал ее Сальвадор. Близ Такубайа Сальвадор указал место, где войска Каррансы отразили неделю назад нападение сапатистов, и перекресток, где богатый торговец платьем был убит бандитами, и Берроу все спрашивал, не опасно ли выезжать так далеко за город, и Сальвадор успокаивал его: "Я журналист. У меня всюду друзья".

В Сан-Анхеле они выпили и, вернувшись в город, поехали в квартал Пахаритос. Дж.Г.Берроу совсем примолк, и глаза его стали масляные при виде маленьких освещенных лачуг; сквозь открытые двери за красной или синей занавеской видны были кровать, бумажные цветы и распятье, а у дверей или на пороге медлительные смуглые девушки-индианки в коротких сорочках.

- Вот видите, - сказал Бен Стоуэлл, - как это все просто... Но только здесь надо быть поосторожнее. Сальвадор после ужина покажет нам местечко получше. Он тут всех знает, ведь он приятель начальника полиции, а тот содержит большинство притонов.

Но Берроу непременно пожелал зайти в лачужку, и они вышли из автомобиля и заговорили с одной из девушек, а шофера Сальвадор послал за пивом. Девушка встретила их очень вежливо, и Берроу попросил Мака задать ей несколько вопросов, но Маку этого вовсе не хотелось, и переводить взялся Сальвадор. Когда Дж.Г.Берроу положил руку на ее обнаженное плечо и попытался стянуть с нее сорочку и спросил, сколько она возьмет за то, чтобы показаться ему совсем голой, девушка сначала не понимала его, а потом стала вырываться, визжать и осыпать его ругательствами и проклятиями, которые Сальвадор не взялся переводить.

- Надо убрать отсюда этого стервеца, - тихо сказал Маку Бон, - пока он не впутал нас в грязную историю.

Перед обедом все они выпили текилы в маленьком баре, где не отпускали ничего, кроме текилы из лакированных бочоночков. Сальвадор учил Дж.Г.Берроу, как пить текилу, сначала насыпать соли в углубление между большим и указательным пальцем, потом одним глотком опрокинуть стаканчик текилы, слизать соль и закусить все соусом чили, но тот не сумел, подавился и закашлялся.

За ужином они были уже пьяны, и Дж.Г.Берроу твердил, что мексиканцы понимают искусство жить, и это страшно льстило Сальвадору, который распространялся о духе индейском и духе латинском и заявил, что Мак и Бен - первые и единственные гринго, с которыми он может столковаться, и сказал, что один заплатит за ужин. Он это поставит в счет своему другу, начальнику полиции. Потом они отправились в кантину рядом с театром, в которой, как им сказали, были француженки-певички, но француженок там не оказалось. В кантине играли три старика музыканта - виолончель, скрипка и пикколо. Сальвадор заставил их играть La Adelita, и все пели хором, потом сыграли и La Cucaracha. Пожилой мужчина в широкополой шляпе и с большой блестящей кобурой у пояса при их появлении быстро допил стакан и вышел. Сальвадор шепнул на ухо Маку, что это генерал Гонсалес и что он ушел, чтобы его не видели пьющим вместе с гринго.

Бен и Берроу уселись за отдельным столиком в уголке и, сдвинув головы, толковали о нефтяных делах. Берроу рассказывал, что для изучения нефтяного вопроса сюда приедет представитель нескольких крупных фирм; что его со дня на день ожидают в отеле "Регис", и Бен сказал, что хотел бы повидать его, а Берроу обнял его за плечи и сказал, что Бен именно такой человек, от которого этот представитель, наверное, пожелает получить информацию о действительном положении вещей. Тем временем Мак и Сальвадор танцевали с девицами. Потом Берроу поднялся, слегка пошатываясь, и заявил, что не намерен ждать француженок, и почему бы им всем не вернуться туда, где они были, и не полакомиться хоть черным мясом, но Сальвадор настоял на том, чтобы отвести их в дом Ремедиос, рядом с американским посольством.

- Quelquecosa de chic [нечто замечательное (искаж. франц.)], - уверял он, коверкая французский язык.

Это был большой дом с мраморной лестницей и хрустальными люстрами и парчовыми оранжевыми портьерами и кружевными занавесками.

- Personne que les henerales vieng aqui [сюда ходят только генералы (искаж. франц. и исп.)], - сказал он, представляя их содержательнице, черноглазой седой женщине во всем черном и с черной шалью, похожей скорее на монахиню. Не занята была всего одна девушка, и они отвели к ней Берроу и снабдили его презервативом и условились о цене и оставили их вдвоем.

- Фу, наконец-то развязались, - вздохнул Бен, когда они вышли на воздух. Было холодно, и небо все в звездах.

Сальвадор разместил трех стариков с их инструментами на заднем сиденье машины и заявил, что он сегодня романтически настроен и желает устроить серенаду своей невесте, и они покатили к Гвадалупе, бешено мчась по широкой мощеной улице, - Мак, и шофер, и Бен, и Сальвадор, и три старика музыканта, распевающие La Adelita и вразброд пиликающие на расстроенных инструментах. В Гвадалупе они остановились под платанами у стены какого-то дома с большими решетчатыми окнами и пропели Cielito Undo и La Adelita и Quatro milpas. Бен с Маком пропели: "Не выходи по туманной, туманной росе", и только что затянули: "Не хороните среди прерий", как в окне показалась девушка и что-то долго и тихо говорила Сальвадору по-испански.

Сальвадор объяснил: Ella did que nous make es candalo и должны убираться прочь. Tres chic [Она говорит, что мы устраиваем скандал... Шикарно (искаж. исп., франц., англ.)].

Прошел патруль и хотел было их всех задержать, но тут подоспел офицер, который узнал машину и Сальвадора и затащил их всех выпить к себе в караулку. Когда они ввалились на квартиру к Маку, все были в лоск пьяны. Конча, которая даже осунулась от бессонной ночи, постелила Бену матрас в столовой, и, уже когда все укладывались, Бен заявил:

- Честное слово, Конча, чудесная ты девушка. Вот погоди, когда я сколочу монету, непременно куплю тебе самые лучшие бриллиантовые серьги во всей Мексике.

А когда они расставались с Сальвадором, он стоял на переднем сиденье на всем ходу заворачивающей за угол машины и широкими жестами заправского дирижера воодушевлял трех стариков, наяривавших La Adelita.

Перед рождеством Бен Стоуэлл вернулся из поездки в Тамаулипас в прекрасном настроении. Судьба ему улыбалась. Он вошел в соглашение с одним из местных генералов близ Тампико о совместной эксплуатации нефтяной скважины на половинных началах. Через Сальвадора он подружился кое с кем из членов кабинета Каррансы и думал, что ему удастся сладить дело с крупными кредиторами в Штатах. Денег у него завелось много, и он снял номер в отеле "Регис". Как-то он зашел в типографию и вызвал Мака.

- Слушай, Мак, - сказал он, - у меня есть предложение... Ты знаешь книготорговлю старика Уортингтона? Так вот, вчера вечером под пьяную руку я купил ее за две тысячи песос... Он сматывает удочки и отправляется восвояси.

- На кой черт тебе книжная лавка?

- Ну, зато он у меня не будет под ногами путаться.

- А, старый потаскун, дело, стало быть, в Лизе?

- Ну, может быть, и она будет этому рада.

- Да, кусок лакомый, что и говорить.

- У меня много для тебя нового, расскажу потом... Похоже, что фонды "Мексикэн геральд" не очень-то крепки... Так вот, я хотел предложить, Мак... Видит бог, скольким я тебе обязан... У тебя ведь там на дворе целый ворох конторской мебели, которую тебя заставила купить Конча... - Мак кивнул головой. - Так вот, хочешь, я избавлю тебя от хлама, а за это возьму компаньоном по книжной лавке. Сам я открываю контору. Ты знаком с книжным делом, ты мне сам это говорил, на первый год доход идет тебе целиком, а дальше делим его пополам, понимаешь? Ну конечно, твое дело, чтобы доход был. У старика Уортингтона она окупалась, да еще хватало на Лизу... Так как же, идет?

- Ах, черт, дай мне это обмозговать, Бен... а сейчас мне надо идти выпускать дневную порцию вранья.

Таким образом Мак стал книготорговцем, получив лавку на Calle Independencia, с писчебумажным отделением и десятком пишущих машинок в придачу. Ему приятно было в первый раз в жизни не знать над собой хозяина. Конча, которая была дочерью лавочника, была в восторге. Она смотрела за книгами и занималась с покупателями, так что Маку только и было заботы, что сидеть в глубине магазина, читать и болтать с приятелями. На рождество Бен и Лиза, высокая испанка, но слухам - танцовщица из Малаги, с белой, как лилия, кожей и черными как смоль волосами, устраивали вечеринку в своей новой квартире, отделанной на американский лад, с ванной и кухней, в новом квартале близ Чапультепека. В день ежегодного банкета Asociacion de Publicistas [Ассоциация журналистов (исп.)] Бен в прекрасном настроении зашел в лавку и сказал Маку, чтобы он приходил вечером, и пусть Конча приведет кого-нибудь из подруг, приличных хорошеньких девушек и не ломак. Он давал вечер в честь Дж.Г.Берроу, вернувшегося из Веракруса с крупным hombre [мужчина (исп.)], дельцом из Нью-Йорка, который чего-то тут добивается, чего именно - сам Бен толком не знал. Вчера он был принят Каррансой, и на банкете все за ним наперебой ухаживали.

- Только тебя, Мак, не хватало на этом банкете; они взяли трамвайный вагон и накрыли стол во всю длину вагона и с оркестром ездили в Сан-Анхел и обратно, а потом по всему городу.

- Я видел, как они выезжали, - сказал Мак. - По мне, это больше смахивало на похороны.

- Пожалуй, но было здорово. Все там были: Сальвадор и вся шатия и этот их Мурхауз, большой hombre из Нью-Йорка, и, понимаешь, он словно не знал, как себя держать. Будто ждал, что у него под стулом вот-вот разорвется бомба, а как поразмыслишь - для Мексики это было бы вовсе не вредно. Там собрались самые отъявленные мерзавцы со всего города.

Вечеринка у Бона вышла не из удачных. Дж.Уорд Мурхауз не оценил девушек, на что сильно рассчитывал Бен. Он привел с собой секретаршу, усталую блондинку, и оба они казались насмерть перепуганными. Обед был в мексиканском вкусе, и шампанское и коньяк в изобилии, и патефон играл пластинки Виктора Герберта131131. Виктор Герберт - американский композитор. и Эрвинга Берлина, и оркестр бродячих музыкантов, привлеченный шумным сборищем, играл мексиканские мелодии под окнами. После обеда стало так шумно, что Бен с Мурхаузом вынесли стулья на балкон и долго беседовали, покуривая сигары, о положении нефтяных дел. Дж.Уорд Мурхауз сказал, что он приехал совершенно неофициальным образом, вы понимаете, просто установить контакт, разузнать о положении вещей и о причине упорного противодействия Каррансы американским вкладчикам, и что крупнейшие финансисты Штатов, с которыми он поддерживает контакт, желали бы только честной игры в открытую, и что если бы их точка зрения могла быть разъяснена здесь каким-нибудь информационным бюро при дружеском сотрудничестве мексиканских журналистов... то, вы понимаете, это послужило бы к общему благу.

Бен пошел в столовую и привел с собой Энрике Сальвадора и Мака. Все вместе они долго обсуждали создавшуюся ситуацию, и Дж.Уорд Мурхауз сказал, что, как старый журналист, он отлично понимает затруднительное положение прессы, впрочем мало чем отличающееся в Мехико от условий Чикаго или Питтсбурга, что всем журналистам следовало бы освещать каждый новый оборот событий в духе честной игры и дружеского сотрудничества, но что, по его наблюдениям, мексиканские газеты ложно информированы о намерениях американского капитала в Мексике, как равным образом американская пресса ложно информируется о целях мексиканской политики. Если мистер Энрике возьмет на себя труд зайти к нему в отель "Регис", он с радостью подробнее обсудит с ним или с любым из вас, джентльмены, этот важный вопрос, а в случае если его не окажется дома из-за огромного количества деловых свиданий и ограниченного срока пребывания в мексиканской столице, то его секретарь мисс Уильямс охотно предоставит им любую информацию, в том числе несколько специально составленных и строго конфиденциальных запасок о точке зрения крупнейших американских трестов, с которыми он связан исключительно по линии информации.

Изложив все это, он извинился, сославшись на ожидающие его в "Регис" срочные телеграммы, и Сальвадор отвез его и мисс Уильямс в автомобиле начальника полиции.

- Ну, Бен, таких полированных прохвостов я еще не видывал, - сказал Бену Мак, когда Дж.Уорд Мурхауз вышел.

- Мак, - ответил Бен, - этот младенчик кушает миллионы, словно манную кашку. Черт побери, а ведь вовсе не вредно было бы установить этот самый контакт, о котором он тут разглагольствовал... Ну что ж, и установим... Вот увидишь, Мак. Теперь я по-настоящему возьму за бока этих больших hombres.

После этого вечеринка утратила всякие претензии на утонченность. Бен притащил еще коньяку, и мужчины стали уединяться с девушками по спальням, коридорчикам и даже в кладовую и в кухню. Берроу так и прилип к одной блондинке родом из Англии, которую звали Надя, и весь вечер толковал ей об искусстве жить. Уж после того как все ушли, Бен обнаружил, что они заперлись у него в спальне.

Мак стал входить во вкус жизни книготорговца. Он вставал, когда хотел, и шел по залитым солнцем улицам мимо собора и фасада Национального собрания вверх по Independencia, по свежеполитым тротуарам, и утренний ветерок приятно обдувал его, неся запах цветов и жареного кофе. Братишка Кончи, Антонио, к его приходу уже открывал ставни и занимался уборкой лавки. Мак устраивался с книгой в задней комнате или бродил по лавке, разговаривая с посетителями по-английски и по-испански. Книг он продавал немного, но держал все американские и европейские газеты, и они шли хорошо, особенно "Полицейские ведомости" и "La Vie Parisienne"132132. "Парижская жизнь" - парижский бульварный журнал. ["Парижская жизнь" (франц.)]. Он открыл текущий счет в банке и собирался развернуть дело с машинками. Сальвадор все обещал устроить ему поставку канцелярских принадлежностей для какого-нибудь государственного учреждения и уверял, что сделает его богатым человеком.

Однажды утром Мак обратил внимание на огромную толпу перед Национальным собранием. Он прошел в одну из кантин под аркадами и спросил стакан пива. Официант сказал ему, что войска Каррансы выбиты из Торреона и что Вилья и Сапата соединились и наступают на Федеральный округ. Когда он вернулся в лавку, по городу уже разнеслись слухи, что правительство Каррансы бежало и что революционеры займут город еще до наступления темноты. Торговцы стали запирать ставни. Прибежала плачущая Конча с матерью, уверяя, что будет еще хуже, чем в ту ужасную неделю после свержения Мадеро, и что революционеры поклялись сжечь и разграбить город. Потом влетел Антонио, крича, что сапатисты бомбардируют Таиубу. Мак взял коляску и отправился в палату депутатов в надежде встретить там кого-нибудь из знакомых. Двери на улицу были настежь распахнуты, и по коридорам были раскиданы какие-то бумаги. В зале было пусто и бродил старик индеец под руку с женой, почтительно разглядывая позолоту потолков и картины и покрытые зеленым плюшем столы. Шляпу старик держал в руке, словно он был в церкви.

Мак велел вознице отвезти его в редакцию, где работал Сальвадор, но там швейцар, многозначительно подмигнув, сказал, что Сальвадор отбыл в Веракрус вместе с начальником полиции. Потом он побывал в посольстве, но ни от кого не добился толку. Приемные были забиты американцами, бежавшими с разных ранчо и концессий, они в один голос проклинали президента Вильсона и рассказывали разные ужасы о зверствах революционеров. В консульстве Мак встретил одного сирийца, который предложил ему купить все его книги.

- Нет, - сказал Мак и пошел назад по Independencia.

Когда он подходил к лавке, по улице уже мчались газетчики, вопя: "Viva la revolucion reivindicadora" ["Да здравствует справедливая революция" (исп.)]. Конча и ее мать были в панике и говорили, что надо сейчас же уезжать в Веракрус, иначе их всех перережут. Революционеры громят монастыри и убивают священников и монахинь. Старуха упала на колени в углу перед распятием и затянула.

- А, черт, - сказал Мак, - тогда давайте продадим все и уедем в Штаты. Хочешь в Штаты, Конча?

Конча изо всех сил закивала головой и заулыбалась сквозь слезы.

- Но как нам быть с матерью и Антонио?

Конча сказала, что у нее в Веракрусе замужняя сестра. Они там могут их оставить, только бы добраться до Веракруса.

Мак, весь обливаясь потом, полетел обратно в консульство искать сирийца. Они никак не могли столковаться насчет цены. Мак был в отчаянии, потому что все банки позакрывались и ниоткуда нельзя было получить денег. Сириец распинался, что сам он из Ливана и американский подданный и христианин и что он охотно одолжит Маку сто долларов, если тот выдаст ему вексель сроком на два месяца, обеспечивающий ему пай книжной лавки в размере двухсот долларов. Он твердил, что он христианин и американский подданный и рискует жизнью, спасая жену и детей Мака. Мак был в таком возбуждении, что только в последний момент заметил, что сириец давал ему сто мексиканских долларов, а вексель был составлен на американские. Сириец стал призывать небо в свидетели, что это ошибка, и Мак ушел, унося двести песо золотом.

К его приходу Конча уже собралась в дорогу. Она заперла лавку и стояла на тротуаре с несколькими узлами, двумя кошками в корзинке и Антонио с матерью, укутанными в одеяла.

Вокзал был так забит народом и багажом, что они не могли протиснуться в двери. Мак пошел кругом через пути и разыскал там знакомого железнодорожника Мак-Греса. Мак-Грес обещал их посадить, но велел торопиться. Он провел их в вагон второго класса, стоявший на запасных путях, и пошел брать им билеты, предупредив, что, должно быть, придется заплатить за них вдвое против обычного. С Мака пот катился градом, когда он наконец усадил женщин и погрузил узлы, кошек и Антонио. Состав был уже битком набит, хотя его еще не подавали. Через несколько часов поезд передвинули к перрону, и шеренга запыленных солдат удерживала на платформе толпу, которая атаковала тронувшийся поезд. Каждое место брали с бою, все проходы были полны священников и монахинь, на подножках висели хорошо одетые горожане.

Мак отмалчивался, сидя рядом с Кончей в спертой жаре медленно ползшего поезда. Конча не переставая вздыхала, ее мать вздыхала и причитала "Ay, de mi dios" ["Ах, боже мой" (исп.)], и обе они глодали цыплячьи крылышки и ели миндальную халву. Поезд часто останавливали отряды солдат, охранявших дорогу. На запасных путях они встречали целые составы, набитые войсками, но казалось, никто не знает, в какую сторону они передвигаются. Мак смотрел на бесконечные шпалеры столетников и развалины церквей и целого города Сан-Хуан-Теотихуакан; наблюдал, как две огромные снеговые шапки вулканов Попокатепетль и Искатакчиуатл передвигались по горизонту, потом появился и стал поворачиваться перед поездом еще один золотисто-коричневый конус потухшего вулкана, потом вдали показалась голубовато-белая вершина Орисабы и стала расти и расти на ярком безоблачном небе.

После Хуамантла они прорезали пояс облаков. Рельсы звенели от веселого грохота колес на поворотах, крутых спусках по туманным извилистым ущельям, поросшим влажными лесными зарослями. Дышать стало легче. С каждой петлей, описанной поездом, воздух становился теплее и влажнее, начали попадаться апельсинные и лимонные деревья. Окна по всему вагону были открыты. На остановках поезд встречали женщины и продавали пиво, пульке, цыплят и тортильяс.

К Орисабе опять проглянуло солнце. Поезд стоял долго. Мак ушел в станционный буфет и в одиночестве пил пиво. Вокруг него пассажиры смеялись и болтали, но ему было не по себе.

Когда, дали звонок к отправлению, он не захотел возвращаться обратно к Конче и ее матери, к их вздохам, сальным пальцам и цыплячьим крылышкам.

Он сел в другой вагон. Наступала ночь, полная запаха цветов и разгоряченной земли. Никогда еще в жизни Мак не чувствовал себя так плохо.

На другой день, уже к вечеру, они добрались до Веракруса. Весь город был разукрашен флагами и большими красными плакатами, протянутыми поперек улиц апельсинового, лимонного и бананового цвета, с рядами зеленых ставен и пальм, колеблемых морским ветром. Плакаты гласили: "Viva Obregon!", "Viva la Revolucion reivindicadora!", "Viva el Partido Laborista!" ["Да здравствует Обрегон, да здравствует справедливая революция, да здравствует рабочая партия!" (исп.)].

На главной площади играл оркестр и народ танцевал под музыку. Вспугнутые голуби, воркуя, летали среди темных зонтикообразных деревьев.

Мак оставил Кончу с ее узлами, старухой и Антонио дожидаться его на скамейке и пошел в пароходное агентство "Уорд Лайн" справиться о пароходе в Штаты. Там его встретили рассказами о нападении подводных лодок, о вступлении Америки в мировую войну и о германских зверствах, и он узнал, что пароход будет только через неделю и что его наличности не хватит на два палубных места. Он тут же купил себе один билет. Ему уже начинало казаться, что он во всей этой истории свалял дурака, и он решил ехать один, без Кончи.

Когда он вернулся к ней, она уже успела купить яблок и манго. Старуха с Антонио и узлами исчезла - она отправилась разыскивать дом сестры. Белые кошки вылезли из корзинки и, свернувшись клубочком, лежали рядом с Кончей на скамейке. Она поглядела на Мака, доверчиво улыбаясь своей черноглазой улыбкой, и сказала, что Порфирио и Венустиано счастливы, потому что почуяли запах рыбы. Он протянул ей руки, чтобы помочь подняться. В эту минуту он не мог сказать ей, что решил ехать в Штаты без нее. Прибежал Антонио с известием, что они нашли тетку и она радушно их встретила и что в Веракрусе все за революцию.

Проходя по главной площади, Конча сказала, что хочет пить. Они стали искать незанятый столик под навесом одного из кафе и вдруг заметили Сальвадора. Он сейчас же бросился к ним, обнял Мака, закричал: "Viva Обрегон!", и они вместе выпили мятный коктейль по-американски. Сальвадор рассказал, что Карранса убит в горах офицерами собственного штаба, и что однорукий Обрегон въехал верхом в Мехико в белом костюме пеона и в широкополой пеонской шляпе во главе своих индейцев иаки, и что порядок водворен, и что восстановлены будут принципы Мадеро и Хуареса, и что начинается новая эра.

Они выпили несколько мятных коктейлей, и Мак ничего не сказал о своем намерении ехать в Америку.

Он спросил Сальвадора, что поделывает его друг начальник полиции, но Сальвадор сделал вид, что не слышит. Потом Мак спросил Кончу, а что, если он один, без нее, уедет в Америку, но она сказала, что он шутит. Она сказала, что Веракрус ей нравится и она охотно бы тут осталась. Сальвадор говорил, что для Мексики настала великая пора и что он завтра же едет обратно. Вечером они все ужинали у сестры Кончи. Мак принес коньяку. Они все пили за рабочих, за профсоюзы, за partido laborista, за социальную революцию и за agraristas [восставшие крестьяне (исп.)].

На другое утро Мак проснулся с головной болью. Он тихонько выскользнул из дому и долго бродил один по набережной. Ему начинало казаться, что глупо будет зря бросать книжную лавку. Он пошел в агентство "Уорд Лайн" и вернул свой билет. Кассир выплатил ему деньги, и он поспел к сестре Кончи как раз к завтраку - пить шоколад с пирожными.

ПРОТЕЙ

Штейнмец133133. Штейнмец, Карл Протей (1865-1923) - крупнейший американский ученый, математик и электротехник. По исключительным законам Бисмарка против социалистов был приговорен в Пруссии как социал-демократ к двухлетнему тюремному заключению. Бежал в Швейцарию, откуда эмигрировал в Америку, отвергнув предложенную ему германским правительством амнистию. В США был инженером-консультантом "Дженерал электрик", профессором университета, президентом Американского Института инженеров-электриков. Являлся новатором в области энергетики, считая современное теплосиловое хозяйство Америки хищническим, и настаивал на необходимости его государственного регулирования. Относился с большой симпатией к Советской России, много раз выступал в ее защиту и порвал с социалистической партией, после того как выяснилось ее отрицательное отношение к III Интернационалу. В 1922 г. обратился к В.И.Ленину со следующим письмом; "Господину В.Ленину. Мой дорогой г.Ленин. Возвращение г. Б.В.Лосева в Россию представляет мне удобный случай выразить Вам свое восхищение удивительной работой по социальному и промышленному возрождению, которую Россия выполняет при таких тяжелых условиях. Я желаю Вам полнейшего успеха и вполне уверен, что Вы добьетесь успеха. В самом деле, Вы должны добиться успеха, так как не должен быть допущен провал громадного дела, начатого Россией. Если в технических вопросах, и особенно в вопросах электростроительства, я могу помочь России тем или иным способом, советом, предложением и указанием, я всегда буду очень рад сделать все, что в моих силах. Братски Ваш К.Штейнмец". В своем ответе Штейнмецу В.И.Ленин писал: "Дорогой мистер Штейнмец. Душевно благодарю Вас за Ваше дружественное письмо от 16.11.1922 г. ...(т.Кржижановский) рассказал мне о выдающемся положении, которое Вы заняли среди электротехников всего мира. ...Я увидел из этих рассказов, что Вас привели к сочувствию Советской России, с одной стороны, Ваши социально-политические воззрения. С другой стороны, Вы, как представитель электротехники и притом в одной из передовых по развитию техники стран, убедились в необходимости и неизбежности замены капитализма новым общественным строем, который установит планомерное регулирование хозяйства и обеспечит благосостояние всей народной массы на основе электрификации целых стран... В особенности хочется мне поблагодарить Вас за Ваше предложение помочь России советом, указаниями и т.д. Так как отсутствие официальных и законно-признанных отношений между Советской Россией и Соед. Штатами крайне затрудняет и для нас и для Вас практическое осуществление Вашего предложения, то я позволю себе опубликовать и Ваше письмо и мой ответ в надежде, что тогда многие лица, живущие в Америке... помогут Вам... осуществить Ваше намерение помочь Советской республике. С наилучшим приветом Ваш Ленин". [Письмо В.И.Ленина было напечатано 19 апреля 1922 г. в газете "Правда" (N"85). Ленин В.И. ПСС, т.45, с.147-148] Практическому осуществлению намерений Штейнмеца, кроме указанных Лениным общих причин, помешала последовавшая вскоре смерть Штейнмеца. был горбун,

сын горбуна-литографа.

Он родился в Бреславле в 1865-м, семнадцати лет окончил с высшим отличием Бреславльскую гимназию, поступил в Бреславльский университет изучать математику;

математика заменяла Штейнмецу физическую силу и долгие прогулки по холмам и поцелуи возлюбленной и длинные вечера с друзьями за кружкой пива;

на своей горбатой спине он ощутил бремя общества так же как ощущают его на своей здоровой спине рабочие, так же как ощущают его бедные студенты, и стал членом социалистического клуба, редактором газеты "Голос народа".

Бисмарк тяжелым пресс-папье сидел в Берлине, удерживая новую Германию под гнетом феодализма, оберегая империю для своих хозяев Гогенцоллернов;

Штейнмецу под угрозой тюрьмы пришлось бежать в Цюрих; там его математические способности поразили всех профессоров политехникума;

но в Европе восьмидесятых годов не находилось места для бедного немецкого студента с горбом на спине и большой головой, полной математических символов и догадок об электричестве, этой математике претворенной в силу

да притом и социалиста.

Вместе с приятелем датчанином он отплыл в Америку палубным пассажиром старого парохода французской линии "La Champagne",

жил сначала в Бруклине, потом перебрался в Йонкерс, где получил работу на 12 долларов в неделю у Рудольфа Эйчмайера, германского эмигранта 48-го года, изобретателя и электрика и владельца фабрики, где он изготовлял шляпные машины и электрогенераторы.

В Йонкерсе он разработал Третий закон гармонических колебаний

и закон гистерезиса, который в одной формуле обобщает отношения между теплоемкостью металла, его плотностью и частотой колебаний при перемещении полюсов электромагнита под влиянием переменного тока.

Именно Штейнмецов закон гистерезиса породил трансформаторы, притаившиеся в небольших ящичках или островерхих будках по всем линиям высокого напряжения. Математические формулы закона Штейнмеца - это единая модель для всех трансформаторов мира.

В 1892-м, когда Эйчмайер продал свое дело корпорации, впоследствии известной как "Дженерал электрик", Штейнмец был включен в контракт заодно с прочей ценной аппаратурой. Всю жизнь Штейнмец был одной из частей электрической аппаратуры компании "Дженерал электрик".

Сначала его лаборатория помещалась в Линне, потом ее перевели вместе с маленьким горбуном в город электричества - Скенектади.

"Дженерал электрик" потакала ему, позволяла ему быть социалистом, строить оранжерею, где при свете ртутных ламп он выращивал кактусы, держать аллигаторов, говорящих ворон и его любимицу гигантскую ящерицу гилу и рекламный отдел компании распускал небылицы о чародее, колдуне, владеющем силой, перед которой открываются двери пещеры Али-Бабы;

Штейнмец набрасывал формулу на манжете и наутро вырастала тысяча новых силовых станций и динамо заводили песнь о долларах и молчание трансформаторов говорило о долларах,

а рекламный отдел компании каждое воскресенье дудел в уши американской публики новые небылицы и Штейнмец стал салонным магом и волшебником,

который устраивал в своей лаборатории игрушечные грозы и заставлял игрушечные поезда ходить точно по расписанию и замораживал мясо в холодильнике и изобретал лампы для салонов и для больших маяков, для прожекторов и для световых сигналов, которые указывают ночью путь самолетам к Чикаго, Нью-Йорку, Сан-Луису и Лос-Анджелесу,

и ему позволяли быть социалистом и верить что человеческое общества можно совершенствовать как усовершенствуется динамо и ему позволяли быть социалистом потому что все ученые такие чудаки и ему позволяли быть германофилом и письменно предлагать свои услуги Ленину потому что математики такие непрактичные, они создают формулы на основе которых можно построить силовые станции, заводы, метрополитены, свет, воздух, тепло, солнечные лучи, но не человеческие отношения, которые отражаются на доходах акционеров и жалованье директоров.

Штейнмец был маг и волшебник и он разговаривал с Эдисоном, выстукивая азбуку Морзе на колене у Эдисона

потому что Эдисон был совершенно глух;

и он ездил на Запад

и произносил речи, которых никто не понимал

и в железнодорожном вагоне он беседовал с Брайаном о боге

а когда они с Эйнштейном

встретились лицом к лицу

репортеры окружили их тесным кольцом

но не могли понять ни слова

из того, о чем они говорили.

И Штейнмец был самой ценной частью аппаратуры "Дженерал электрик"

пока он не износился и не умер.

КАМЕРА-ОБСКУРА (25)

Те весенние ночи колеса трамваев скрежещут со скрипом и грохочут расхлябанные оси на крутых заворотах Гарвард-сквера.

Пыль висит в мутном сиянии дуговых фонарей всю ночь до рассвета.

Не могу заснуть. Не хватает духа вырваться из-под стеклянного колпака134134. Скрепляющий "42-ю параллель" и "1919" образ воздушного колокола в данном случае олицетворяет жизнь Гарварда, одного из старейших университетов Америки, близ Бостона. Из-под стеклянного колпака выкачан воздух живой действительности, и туда нагнетают псевдокультуру и банальные истины, которые пригодятся в "дальнейшей жизни". Динамика внешней жизни, материально воплощенная в скрежете трамваев, шуме порта и в отголоске рабочей демонстрации, проходит мимо застойного кризиса сознания, напряженного, кипучего и доходящего до взрыва. Пробуждение критического восприятия действительности отражено в ряде литературных аналогий. Дос Пассос отталкивается от "экзотического и эстетского вздора", подсказанного "томиком Уайльда". Он по какой-то линии сближает себя с Михелем Крафтом (дедом Жана Кристофа), с Микеланджело, с Фаустом из трагедии Марло. Его роднят с ними: бесплодные порывы беспокойного неудачника Крафта (о котором Ромен Роллан пишет: "Ни в чем не удавалось ему быть вполне самим собой. Такая жажда независимости, а на деле робкая покорность. Искреннее стремление к свободе духа и неспособность освободиться от предрассудков. Страсть к героизму, несокрушимое мужество и наряду с ними - непреодолимая застенчивость"); подавленное неистовство Микеланджело, на всю жизнь прикованного к работе над постылой гробницей папы Юлия; мятежное богоборчество доктора Фауста из трагедии Марло. Пример бывшего гарвардского студента Джона Рида показывает ему путь к Марксу, но для него Маркс пока еще только грозное имя, которым можно ошеломить профессоров. Он мечтает быть новым Свифтом, оружием которого желчным смехом - можно сшибить признанные академические репутации всех Гриноу, словно мишени-болванчики в тире. Он готов последовать примеру французского писателя Рембо, творчество которого - пощечина традиционному искусству, а жизнь - протест против традиционного уклада, лишь бы избавиться от всех Гриноу, от дистиллированной пустоты университетского воздушного колокола, от плоских заповедей университетской рутины..

Четыре года под эфирной маской: дышите глубже, спокойнее, вот так, будьте паинькой. Раз два три четыре пять шесть. Получай хорошие отметки по некоторым предметам но не будь зубрилой, интересуйся литературой но оставайся джентльменом, не показывайся в обществе евреев и социалистов, приятно улыбайся всем проходящим по университетскому двору и все приятные знакомства пригодятся тебе в дальнейшей жизни.

Сиди вглядываясь в сумерки приятнейших четырех лет своей жизни,

стынь от культуры словно забытая между благовонной курильницей и томиком Оскара Уайльда чашка чаю остывшего и некрепкого как ситро в буфете общедоступных концертов в Симфони-холле.

Четыре года я Михель Кристоф не знал что можно сделать то чего хотел ты Микеланджело, что можно сказать

Маркс

всем профессорам, что можно мне маленькому Свифту сшибить всех Гриноусов135135. Гриноу - фамилия целого ряда американских деятелей, мало чем замечательных, но весьма чтимых в Америке. Среди них - профессор истории американской литературы и языка Честер Нойз Гриноу, декан Гарвардского университета с 1921 по 1927 г.; филолог Аллан Гриноу, два скульптора Гриноу: Горацио (1805-1852) и Ричард Солтстол (1819-1904). в тире,

и ворочался вою весеннюю ночь до утра воспаленными глазами читая "Трагическую историю доктора Фауста" и доходил до остервенения слушая как колеса трамваев скрежещут со скрипом и грохочут расхлябанные оси на Гарвард-сквер и паровозные гудки из-за прибрежных болот и рев сирены отходящего парохода и синий флажок на фок-мачте и рабочая демонстрация с духовым оркестром на улицах Лоренса штат Массачусетс.

Это напоминало Магдебургские полушария: давление извне сохраняло пустоту внутри

и у меня не хватало духа

вскочить и выйти

и сказать им: а подите вы все к

Рембо

вашей матери.

ДЖЕЙНИ

Поездка по Мексике в отдельном вагоне, предоставленном мексиканским правительством в распоряжение Дж.У.Мурхауза для обратного пути на север, была чудесна, но несколько утомительна, и, проезжая по пустыне, они задыхались от пыли. Джейни накупила по дешевке много красивых вещиц бирюзовые украшения и розовый оникс в подарок Элис и матери с сестрами. Всю дорогу она, не переставая, писала под диктовку Дж.Уорда, и в курительной или в салоне постоянно толпилась целая орава мужчин, которые без перерыва пили, курили сигары, хохотали, рассказывали друг другу неприличные анекдоты. Среди них был Берроу, для которого она работала в Вашингтоне. Проходя мимо, он всегда останавливался поговорить с ней, и ей очень не нравилось выражение его глаз, когда он, разговаривая, наклонялся над ее столом, но он был интересный мужчина и совсем не такой, каким она представляла себе рабочего деятеля, и ей было очень забавно, что она знает про Куини и как бы он был ошарашен, если бы узнал, что она знает. Она все время его дразнила и думала, уж не влюбился ли он в нее; но он был из тех мужчин, которые ведут себя так со всеми женщинами.

После Ларедо они ехали не в отдельном вагоне, и поездка была уже далеко не так приятна. Они взяли билеты прямого сообщения до Нью-Йорка. Ей досталось нижнее место не в том вагоне, в котором ехал Дж.Уорд с друзьями, и верхнюю полку в ее купе занимал молодой человек, который ей очень понравился. Его звали Бек Саундерс, он был уроженец Северного Техаса и говорил, забавно растягивая слова. Он клеймил скот, работал на нефтяных промыслах в Оклахоме и, скопив немного денег, теперь ехал посмотреть Вашингтон. Он очень обрадовался, узнав, что она из Вашингтона, а она рассказывала ему обо всем, что нужно посмотреть: Капитолий, и Белый дом, и памятник Линкольну, и памятник Вашингтону, и Дом ветеранов, и Маунт-Вернон136136. Маунт-Вернон - загородная резиденция Джорджа Вашингтона, теперь обращенная в музей.. Она сказала, что ему непременно следует побывать на Большой стремнине, описывала поездки в байдарке по каналу и о том, как их раз захватила страшная гроза у моста Кабин-Джонс. Они несколько раз вместе обедали в вагоне-ресторане, и он говорил ей, что она чудесная девушка и ни с кем ему так легко не говорилось, и рассказывал, что у него была невеста в Тулсе, штат Оклахома, и что теперь он подписал контракт на нефтяные разработки близ Маракаибо в Венесуэле, потому что невеста его бросила и вышла замуж за богатого фермера, который набрел на нефтяную скважину у себя на пастбище. Дж.Г.Берроу дразнил Джейни, поздравляя ее с победой над таким красавцем, а она в свою очередь дразнила его рыжеволосой леди, которая сошла в Сан-Луисе, и они оба смеялись, и она чувствовала себя чертовски задорно и находила, что Берроу не так уж плох. Когда Бек сошел с поезда в Вашингтоне, он дал ей свою фотографию, на которой был снят у нефтяной бурильной вышки, и обещал писать ей каждый день и непременно приехать в Нью-Йорк повидаться с ней, если, конечно, она позволит, но больше она о нем никогда не слыхала.

Ей нравился лондонец Мортон, лакей Уорда, потому что он всегда очень почтительно с ней обращался. Каждое утро он приходил и докладывал ей, как себя чувствует Дж.Уорд.

"Сегодня очень не в духе, мисс Уильямс" или: "Он что-то насвистывал, когда брился. Хорошо ли себя чувствует? Да, по-видимому".

Когда они прибыли на Пенсильванский вокзал в Нью-Йорке, она осталась с Мортоном присмотреть, чтобы ящик с делали и папками отправили в контору, 100, Пятая авеню, а не домой в Лонг-Айленд, где жил Дж.Уорд. Когда Мортон уехал на машине Пирс Арроу, которая пришла за багажом из Грейт-Нэк, сама она, захватив машинку, бумаги и папки, поехала на такси в контору. С испугом и волнением она глядела в окно такси на высокие белые здания, и круглые водяные резервуары, и подымавшиеся к небу клубы пара, и тротуары, переполненные прохожими, и такси и грузовые машины, и блеск и толкотню и грохот. Она не знала, где ей остановиться, как завести новые знакомства, где поесть. Было очень жутко совсем одной в таком большом городе, и она сама себе удивлялась, как у нее хватило духу. Она решила найти здесь Элис работу и опять поселиться вместе с ней, но где ей переночевать сегодня?

Но в конторе все показалось ей ободряюще знакомым, и все было так красиво обставлено и ярко отполировано, и машинки стучали так быстро, и было больше суетни и шума, чем у "Дрейфуса и Кэрола"; но кругом были одни евреи, и она боялась, что не сумеет им понравиться и не удержится на этом месте.

Одна из служащих, Глэдис Комптон, указала ей стол и сказала, что здесь раньше сидела мисс Розенталь. Место было в проходе, рядом с кабинетом Дж.Уорда и напротив двери в кабинет мистера Роббинса. Глэдис Комптон стенографистка мистера Роббинса - была еврейка и сказала, какая милая девушка была мисс Розенталь и как все они огорчены случившимся с нею несчастьем, и Джейни почувствовала, что тут все считают ее пронырой и что ей будет нелегко завоевать уважение. Глэдис Комптон недоброжелательно смотрела на нее карими глазами, которые слегка косили, когда она пристально во что-нибудь вглядывалась, и выразила надежду, что Джейни справится с работой, а работа, надо сказать, по временам прямо убийственная, и оставила ее одну.

К концу занятий, в пять, из кабинета вышел Дж.Уорд. Джейни было очень приятно, когда он остановился у ее стола. Он сказал, что говорил с мисс Комптон и просил ее позаботиться о ней первое время, что он отлично понимает, как трудно молодой девушке устроиться в чужом городе, найти подходящее помещение и тому подобное, но что мисс Комптон очень милая и поможет ей и, несомненно, все устроится как нельзя лучше. Он блеснул на нее голубоглазой улыбкой и передал пакет убористо написанных заметок и сказал, не придет ли она завтра пораньше, переписать их к девяти часам. Впредь он не будет утруждать ее такими поручениями, но все машинистки так бестолковы и все дела за его отсутствие так запущены. Джейни была счастлива, что может помочь ему, и вся отогрелась от его улыбки.

Они вышли из конторы вместе с Глэдис Комптон. Глэдис Комптон предложила ей, пока она не освоится в Нью-Йорке, временно остановиться у них. Она живет в "Флетбуше" с отцом и матерью, и, конечно, обстановка у них не такая, к какой она привыкла, но есть свободная комната, где она может жить, пока не оглядится и не найдет чего-нибудь получше, и что по крайней мере у них чисто, чего здесь нельзя сказать о многих гостиницах. Они поехали на вокзал за ее вещами. Джейни стало легче на душе оттого, что она не совсем одна в этой толпе. Потом они спустились в метро и сели в экспресс, который был набит до отказа, так что Джейни думала, что ее совсем расплющат в этой давке. Дороге конца не было, и поезда так грохотали в туннеле, что она ничего не расслышала из того, что говорила ей Глэдис.

Наконец они вышли на какую-то широкую улицу с эстакадой надземной железной дороги, дома здесь были в один или два этажа, а магазины бакалейные, овощные или фруктовые лавки. Глэдис Комптон сказала: "Мы едим кошер, мисс Уильямс, ради стариков. Надеюсь, что вы ничего не имеете против, а мы с Бенни - Бенни - это мой брат, - конечно, не признаем предрассудков". Джейни не знала, что такое кошер, но, конечно, она ничего не имеет против, и стала рассказывать, какие странные кушанья подают в Мексике и кладут столько перца, что есть нельзя.

Когда они пришли к Комптонам, Глэдис стала произносить слова не так отчетливо и была очень мила и внимательна. Отец ее был маленький старичок с очками на кончике носа, а мать толстая грушеобразная старуха в парике. Между собой они говорили по-еврейски. Они всячески старались как можно удобнее устроить Джейни, отвели ей хорошую комнату и за полный пансион и помещение назначили всего десять долларов, с тем что она в любое время может переехать куда ей вздумается и без всяких претензий с их стороны.

Дом был желтый, стандартный, на две семьи, точно такой же, как и все дома их квартала. Но в нем было тепло, и кровать была удобная. Старик работал часовщиком в ювелирном магазине на Пятой авеню. На старой родине их фамилия была Компсчинские, но, по их словам, в Нью-Йорке никто не мог этого произнести. Старик думал сначала переменить фамилию на Фридман, но жена сочла, что фамилия Комптон звучит лучше. Они хорошо поужинали супом с клецками и фаршированной щукой и красной икрой и запили все чаем из стаканов, и Джейни подумала, как приятно познакомиться с такими людьми. Сын Бенни еще ходил в школу, это был худощавый юноша в толстых очках, он ел, низко пригнувшись к тарелке, и резко возражал на все, что ни говорили. Глэдис сказала, что не стоит обращать на это внимание, он очень хорошо учится и будет готовиться на юриста. Когда первая отчужденность прошла, Комптоны понравились Джейни, особенно старый мистер Комптон, который был очень славный и ко всему относился с мягким усталым юмором.

Работа в конторе была так интересна. Дж.Уорд начинал вполне полагаться на нее. Джейни чувствовала, что для нее это будет удачный год.

Хуже всего был почти часовой утренний переезд из дому до Юнион-сквер в вагоне метро. Джейни, уткнувшись в газету, старалась держаться в уголке подальше от людской давки. Ей хотелось являться в контору свежей и нарядной, в несмятом платье и прическе, но долгая тряска в вагоне утомляла ее; приехав на службу, ей хотелось заново переодеться и принять ванну. Ей нравилось проходить по 14-й стрит, людной и сверкающей в пыльных лучах утреннего солнца, и подниматься до самой конторы по Пятой авеню. Они с Глэдис обычно приходили одними из первых. Джейни всегда покупала цветы для своего стола и иногда, проскользнув в кабинет Дж.Уорда, ставила несколько роз в стеклянную вазу на его большом столе красного дерева. Потом она разбирала почту, откладывала личные письма Уорда в отдельную аккуратную стопку на уголок его бювара из красного тисненого итальянского сафьяна, просматривала остальные письма, его памятную запись и аккуратно перепечатывала оттуда на отдельный листок очередные встречи, интервью, материалы к получению и информацию для прессы. Она клала листок посреди бювара под лежавший вместо пресса кусок медной руды с Верхнего полуострова Мичиган и отмечала своим четко выведенным инициалом "У" те поручения, которые она могла выполнить самостоятельно.

Когда она, вернувшись к своему столу, принималась выправлять орфографические ошибки рукописей, поступавших из кабинета мистера Роббинса, она начинала чувствовать странное внутреннее замирание: вскоре должен был появиться Дж.Уорд. Она уверяла себя, что все это вздор, но каждый раз, как хлопала наружная дверь, она с надеждой поднимала глаза. Потом начинала беспокоиться: уж не случилось ли с ним чего по дороге из Грейт-Нэк. Потом, когда она уже теряла надежду увидеть его сегодня, он быстро проходил мимо, бросив беглую улыбку всем служащим, и матовая стеклянная дверь кабинета захлопывалась за ним. Джейни замечала, какой на нем костюм, светлый или темный, какого цвета на нем галстук, давно ли он стригся. Однажды она заметила комок засохшей грязи на штанине его синего костюма и все утро не могла сосредоточиться, выискивая предлог, как бы войти к нему и сказать о пятне. Изредка он награждал ее, проходя мимо, мгновенной вспышкой голубых глаз или останавливался у ее стола задать какой-нибудь вопрос. И она вся расцветала.

Работа в конторе была так интересна. Она вводила ее в самую гущу злободневных вопросов, как в свое время разговоры с Джерри Бернхемом у "Дрейфус и Кэрол". Приходил отчет о работе "Онондогской соляной компании" и обширная литература об изготовляемых ею солях для ванн и различных реактивах и о заботах компании о служащих: бейсбольные команды, и буфет, и пенсия инвалидам; материалы компании медных рудников Мэриголд о боевом революционном настроении среди рабочих, набранных по большей части из иностранцев, среди которых надо было внедрить принципы американизма; сведения о кампании, поднятой Торговой палатой по распространению цитрусов, стремящейся информировать мелких вкладчиков Севера о твердом и подающем надежды положении Флоридской консервной промышленности; о распространении лозунга "Каждому на завтрак салат "Авокадо". Фирма "Авокадо" время от времени присылала ящик образцов, так что каждый служащий мог брать домой по грушевидному плоду авокадо, не делал этого один мистер Роббинс, который уверял, что авокадо отдает мылом. Но больше всего материалов было от "Юго-Западной нефти" по проведению кампании против злостной антиамериканской пропаганды британских нефтяных кругов в Мексике и по борьбе с интервенционистскими интригами Херста в кулуарах Вашингтона.

В июне Джейни поехала на свадьбу сестры Эллен. Странно было очутиться опять в Вашингтоне. В поезде Джейни только и думала, как они встретятся с Элис, но после первых расспросов не о чем было говорить. У матери она тоже чувствовала себя чужой. Эллен выходила замуж за одного из жильцов студента юридического факультета Джорджтаунского университета, и после свадьбы набился полон дом его товарищей и ее подруг. Они хохотали и возились, и миссис Уильямс и Франси это, видимо, нравилось, но Джейни облегченно вздохнула, когда пришло время ехать на вокзал и сесть в нью-йоркский поезд. Прощаясь с Элис, она не заикнулась о переезде Элис в Нью-Йорк и совместной жизни.

В душном вагоне поезда, глядя на мелькающие мимо города, поля и рекламы, она казалась себе несчастной. На другое утро, придя в контору, она почувствовала себя дома.

В Нью-Йорке было тревожно. После гибели "Лузитании" всем стало ясно, что вступление Америки в ряды союзников - вопрос месяцев. На Пятой авеню появилось много флагов. Джейни часто думала о войне. Пришло письмо от Джо из Шотландии. Его пароход "Маршонесс" был взорван подводной лодкой, и их шлюпка десять часов болталась в снежную бурю возле Пентленд-Фэрт и течение относило их в открытое море, но наконец им удалось пристать, и все они чувствуют себя превосходно, команде выдали премию, и он зарабатывает уйму денег. Прочитав письмо, она пошла относить Дж.Уорду только что пришедшую из Колорадо телеграмму и сказала, что пароход брата взорвала подводная лодка, и Дж.Уорд очень заинтересовался этим. Он говорил о патриотизме и спасении цивилизации и исторических красотах Реймского собора. Он заявил, что, когда придет время, он выполнит свой долг и что вступление Америки в войну - вопрос месяцев.

Какая-то очень элегантная женщина часто приходила навещать его. Джейни с завистью смотрела на ее красивое лицо и изящные платья, не показные, но очень элегантные, на ее лощеные ногти и крошечные ноги. Однажды дверь в кабинет распахнулась, и она слышала, как она фамильярно говорила ему:

- Джи Даблью, голубчик, эта ваша контора просто ужас. Точно такие можно было встретить в Чикаго в начале восьмидесятых годов.

Он смеялся.

- Почему бы вам, Элинор, не обставить ее по-своему? Только работы надо вести так, чтобы не мешать текущим делам. В данный момент я не могу даже на день перевести контору в другое помещение.

Джейни вознегодовала. Контора была хороша, как она есть, очень солидна, так все говорили. И откуда взялась эта женщина, которая внушает Дж.Уорду сумасбродные затеи? На другой день, выписывая чек на двести пятьдесят долларов на имя "Стоддард и Хэтчинс - внутреннее убранство помещений", она едва не дала волю своему недовольству, но ведь, в конце концов, это не ее дело. После этого мисс Стоддард почти не выходила из конторы. Работа производилась ночью, так что каждое утро Джейни находила какую-нибудь перемену. Все было отделано белым и черным, а занавеси и обивка странного пурпурного цвета. Джейни это вовсе не нравилось, но Глэдис находила, что это все очень модно и интересно. Мистер Роббинс не позволял трогать свою конуру, и они с Уордом едва не поссорились из-за этого, но он все же настоял на своем, и в конторе прошел слух, что Дж.Уорду пришлось прибавить ему жалованье, чтобы удержать его от перехода в другое агентство.

В день труда Джейни переехала. Ей грустно было покидать Комптонов, но она познакомилась с Элизой Тингли, женщиной средних лет, которая работала у юриста в том же здании, где помещалась контора Дж.Уорда. Она была родом из Балтиморы, держала экзамен на право выступать в суде адвокатом, и Джейни мысленно ставила ее себе в пример. Вместе с братом-близнецом, служившим главным бухгалтером, она сняла квартиру на 23-й стрит в районе Челси, и они пригласили Джейни поселиться у них. Это избавляло от метро, и Джейни с удовольствием думала о том, что короткая прогулка по Пятой авеню принесет ей пользу. С той самой минуты, как она увидала Элизу Тингли у стойки буфета, она сразу почувствовала к ней симпатию.

Жить у Тингли было легко и свободно, и Джейни скоро там освоилась. Изредка они устраивали вечеринку с вином. Элиза хорошо готовила, и они долго просиживали за обедом, а потом перед сном играли роббер-другой в бридж. Почти каждую субботу они ходили в театр. Эдди Тингли доставал билеты со скидкой через знакомых в бюро поручений. Они подписывались на "Литерери дайджест" и "Сенчури" и "Ледис хоум джорнал", и по воскресеньям к обеду подавали цыплят или утку, и они читали воскресные приложения к "Нью-Йорк таймс".

У Тингли было много знакомых, и все полюбили Джейни и приглашали ее к себе, и она чувствовала, что такая жизнь ей нравится. Всю зиму ходили волнующие слухи о войне. У них в столовой висела большая карта Европы, и они отмечали линию фронта союзников маленькими флажками. Они всей душой стояли за союзников, и такие названия, как Верден или Шменде-Дам, вызывали у них дрожь. Элиза бредила путешествиями и заставляла Джейни снова и снова рассказывать ей все подробности путешествия в Мексику; они строили планы о совместной поездке за границу, когда кончится война, и Джейни начала с этой целью копить деньги. Когда Элис написала ей, что она, может быть, распрощается с Вашингтоном и переедет в Нью-Йорк, Джейни ответила, что сейчас девушке очень трудно получить работу в Нью-Йорке и что планы ее, пожалуй, несвоевременны.

Всю осень Дж.Уорд, казалось, был чем-то угнетен, он побледнел и осунулся. Он стал приезжать в контору по воскресеньям, и Джейни с радостью согласилась приходить туда после обеда помогать ему. Они толковали обо всем, происшедшем в конторе за истекшую неделю, и Уорд диктовал ей свою личную корреспонденцию и говорил, что она для него поистине клад, и уходил, и она с радостью оставалась печатать продиктованную работу. Джейни тоже была озабочена. Хотя в бюро все время поступали новые материалы, но финансовые дела фирмы были не блестящи. Дж.Уорд провел несколько неудачных операций на Уолл-стрит, и ему трудно было сводить концы с концами. Он старался выкупить большой портфель акции фирмы, остававшийся в руках старой миссис Стэйпл, и говорил о векселях, которые попали к его жене и которыми она могла опрометчиво распорядиться. Джейни поняла, что жена его неприятная, сварливая женщина, которая старается при помощи денег своей матери удержать Дж.Уорда. Она целые ночи проводила без сна в своей крошечной уютной спальне, и в ее воображении сплетались какие-то фантастические картины, в которых она сама появлялась в критический момент с портфелем, полным акций, и спасала Уорда от банкротства. Она никогда не рассказывала Тингли о самом Уорде, но много говорила о делах, и они соглашались с ней, что работа у нее интересная. Она с нетерпением ждала рождества, потому что Уорд намекнул ей на прибавку.

Как-то дождливым воскресным вечером, когда она допечатывала конфиденциальное письмо судье Пленету, сопровождавшее сообщение сыскного агентства о деятельности рабочих агитаторов среди горняков Колорадо, а Дж.Уорд расхаживал взад и вперед перед ее конторкой, сдвинув брови и сосредоточенно разглядывая до блеска начищенные носки своих ботинок, в наружную дверь конторы постучали.

- Кто бы это мог быть? - сказал Дж.Уорд. В его тоне была какая-то неуверенность и тревога.

- Может быть, это мистер Роббинс забыл ключ, - сказала Джейни. Она пошла открыть. Как только она открыла дверь, мимо нее проскочила миссис Мурхауз. На ней был мокрый плащ, в руках зонтик, лицо бледное, и ноздри вздрагивали. Джейни тихо прикрыла дверь, прошла к своему столу и села. Она была встревожена. Она взяла карандаш и стала рисовать завитки на клочке бумаги. Она не могла не прислушиваться к тому, что происходило в кабинете Дж.Уорда. Миссис Мурхауз пробежала туда и с размаху захлопнула за собой дверь.

- Уорд, я этого не потерплю... Я не потерплю этого ни минуты... визжала она во весь голос.

Сердце у Джейни так и заколотилось. Она слышала голос Дж.Уорда, тихий и успокаивающий, потом опять голос миссис Мурхауз;

- Я не потерплю, чтобы со мной так обращались. Я не ребенок, чтобы со мной так разговаривать... Ты пользуешься моей беспомощностью. Я слишком больна, чтобы со мной так обращаться.

- Но послушай, Гертруда, даю честное слово джентльмена, - успокаивал ее голос Дж.Уорда, - все это выдумки. Ты лежишь в постели и воображаешь невесть что, и потом, нехорошо так врываться ко мне. Я очень занят. На моих руках большие дела, которые требуют от меня крайнего внимания.

"Просто возмутительно", - подумала про себя Джейни.

- Ты до сих пор работал бы в Питтсбурге у "Бессемера", если бы не я, и ты это отлично знаешь, Уорд... Ты можешь презирать меня, но ты не презираешь папины деньги... С меня довольно. Я потребую развода.

- Но, Гертруда, ты ведь отлично знаешь, что в моей жизни нет женщины, кроме тебя.

- А та, что показывается с тобой повсюду, как ее, Стоддард, что ли?.. Видишь, я знаю больше, чем ты думаешь... Я не такого сорта женщина, как ты предполагал, Уорд. Не тебе меня дурачить. Слышишь?

Голос миссис Мурхауз оборвался на крикливом визге. Потом раздались ее рыдания.

- Послушай, Гертруда, - успокоительно звучал голос Уорда. - Из-за чего все это?.. У меня с Элинор Стоддард были деловые отношения... Она очень интересная женщина, и я очень ценю ее... с интеллектуальной стороны, понимаешь... Нам случалось обедать вместе, обычно в компании общих знакомых, и все это совершенно... - Тут он так понизил голос, что Джейни не могла расслышать, что он говорит. Ей начинало казаться, не лучше ли ей будет уйти. Она не знала, что делать.

Она уже собиралась встать, когда голос миссис Мурхауз вновь поднялся до истерического крика:

- О, ты холоден, как рыба... Ты просто рыба. Лучше бы все это была правда, лучше бы на самом деле у тебя был роман с нею... Но все равно, я не позволю, чтобы ты, пользуясь моим именем, прибирал к рукам папины деньги. - Дверь кабинета распахнулась, и миссис Мурхауз прошла к выходу, ядовито поглядев на Джейни, словно и ее она подозревала в предосудительных отношениях с Уордом, и ушла, хлопнув наружной дверью. Джейни снова уселась за конторку, стараясь принять такой вид, словно ничего не произошло. Ей слышно было, как в кабинете взад и вперед тяжело шагал Дж.Уорд. Когда он позвал ее, голос его прозвучал утомленно:

- Мисс Уильямс.

Она поднялась и прошла в кабинет, держа в руках карандаш и блокнот. Дж.Уорд стал диктовать как ни в чем не бывало, но в середине письма "Карбидной корпорации ансониа" он вдруг воскликнул: "О, черт!" - и дал такой пинок корзинке для бумаг, что она отлетела к самой стене.

- Простите, мисс Уильямс, я очень расстроен... Мисс Уильямс, я уверен, что могу положиться на вас и ни одна душа не узнает... Вы понимаете, моя жена не владеет собой, она была больна... последние роды... вы знаете, это бывает у женщин.

Джейни взглянула на него. На глазах у нее навернулись слезы.

- О, мистер Мурхауз. Неужели вы думаете, что я не понимаю... Как это должно быть вам тяжело, и при вашей работе, такой важной и такой интересной... - Она больше не могла говорить. Губы не складывались, чтобы произнести слова.

- Мисс Уильямс, - говорил Дж.Уорд. - Я... м... я так ценю... мм... Потом он нагнулся поднять корзинку. Джейни вскочила помочь ему подобрать скомканную бумагу и обрывки, разлетевшиеся по всему полу. Его лицо побагровело от усилия.

- ...Лежит тяжелая ответственность... безответственная женщина может причинить большой ущерб, вы понимаете?

Джейни, слушая его, кивала головой.

- Так на чем мы остановились? Давайте кончать - и уйдем отсюда.

Они поставили корзину под стол и принялись снова за письма.

Всю дорогу до Челси, пробираясь по лужам и слякоти, Джейни раздумывала, что бы такое ей сказать Дж.Уорду, как убедить его в том, что, какой бы оборот ни приняли дела, никто в конторе его не покинет.

Когда она пришла домой, Элиза Тингли сказала, что к ней заходил какой-то мужчина.

- Довольно неотесанный малый, не хотел сказать фамилии, только велел передать, что был Джо и еще раз зайдет.

Джейни чувствовала на себе вопросительный взгляд Элизы.

- Это, должно быть, мой брат, Джо... Он... он моряк... служит в торговом флоте...

К Тингли пришли знакомые, составилось две партии в бридж, и они очень хорошо проводили вечер, как вдруг зазвонил телефон - оказалось, что это Джо. Джейни чувствовала, как краснеет, разговаривая с ним. Она не могла позвать его к себе, и все же ей хотелось с ним повидаться. Партнеры кричали, что она задерживает игру. Он сказал, что только что приехал и хотел передать ей кое-какие подарки, что он пошел прямо во "Флетбуш" и что хозяева сказали ему, что она живет теперь в Челси и что он говорит из сигарной лавки на углу Восьмой авеню. Партнеры кричали, что она задерживает игру. Неожиданно для себя она сказала, что очень занята срочной работой и не зайдет ли он за нею завтра в пять прямо в ее контору. Она еще раз спросила его, как дела, и он сказал: "Ничего", но голос его прозвучал разочарованно. Когда она вернулась к столу, все стали дразнить ее кавалером, и она смеялась и краснела, но внутренне презирала себя за то, что не велела ему прийти сейчас же.

На другой день вечером шел снег. В пять часов, выйдя из переполненного до отказа лифта, она стала жадно искать его глазами по всему вестибюлю. Джо не было. Прощаясь с Глэдис, она увидела его сквозь стеклянную дверь. Он стоял на улице, глубоко засунув руки в карманы синей двубортной куртки. Крупные хлопья снега кружились вокруг его осунувшегося красного, обветренного лица.

- Хелло, Джо, - сказала она.

- Хелло, Джейни...

- Когда ты приехал?

- Да несколько дней назад.

- Ну, Джо, как себя чувствуешь?

- Голова трещит сегодня... Вчера вечером здорово накачался.

- Джо, мне очень жаль, что вчера так вышло, но, понимаешь, там было так много народу, а мне хотелось повидать тебя с глазу на глаз, поговорить как следует.

Джо буркнул:

- Ладно, Джейни... Ты такая нарядная. Если бы кто-нибудь из парней увидал меня с тобой, верно, подумал бы: ишь какую, черт, подцепил птичку.

Джейни стало не по себе. На Джо были тяжелые рабочие башмаки, на штанине брызги серой краски. Под мышкой у него был пакет, завернутый в газету.

- Пойдем куда-нибудь поесть... Жаль, что я не больно шикарен. Мы, понимаешь, растеряли все пожитки, когда наскочили на подводную лодку.

- Неужели вас снова взорвали?

Джо засмеялся.

- А как же, у самого Кейп-Рэйс. Да. Это вот жизнь... Второй уже раз с рук сходит... Третий еще туда-сюда, а потом крышка... Но я привез тебе шаль, как полагается, честное слово, привез... А знаешь, где мы поужинаем? Ужинать будем у "Лучоу"...

- А на четырнадцатой стрит не слишком...

- Не беспокойся, там отдельный зал для дам... Да что ты, Джейни, неужели ты думаешь, что я поведу тебя куда не следует.

Когда они пересекали Юнион-сквер, им повстречался какой-то жалкого вида юноша в красном свитере, он окликнул:

- Эй, Джо.

Джо на минуту отстал от Джейни, и они о чем-то пошептались с юношей. Потом Джо сунул ему в руку несколько бумажек, крикнул:

- Пока, Текс, - и побежал догонять Джейни, которая шла, не оборачиваясь и чувствуя себя неловко. Она не любила ходить по 14-й стрит после наступления темноты.

- Кто это, Джо?

- Да матрос один... Встречал его в Новом Орлеане... Я зову его Текс, хоть не знаю, как его настоящее имя. Он, как видно, засел тут на мели.

- А ты был в Новом Орлеане?

Джо кивнул.

- Шли оттуда на купце "Генри Бороу Родней" с грузом черной патоки... "Боров на дне" по-нашему... да он и лежит теперь на дне, на дне Большой Банки.

Когда они вошли в ресторан, метрдотель пристально посмотрел на них и указал им столик в самом углу задней комнатки. Джо заказал полный обед и пива, но так как Джейни не любила пива, он выпил и ее порцию. Когда Джейни рассказала ему все семейные новости, и как она довольна своей работой, и что на рождество ожидает прибавки, и как рада, что живет у Тингли, которые так с ней милы, собственно, больше не о чем было и говорить. Джо взял билеты в "Ипподром", но до начала оставалось масса времени. Они молча сидели за кофе, и Джо попыхивал сигарой. Наконец Джейни заговорила о том, какая скверная стоит погода, и как должно быть ужасно бедным солдатикам в окопах, и какие эти гунны варвары, и про "Лузитанию", и о том, как нелеп план Форда о корабле мира138138. Фордов корабль мира - известная пацифистская экспедиция Форда, снарядившего в 1915 г. в Европу специальный корабль.. Джо засмеялся каким-то новым для него, отрывистым смехом и сказал:

- Пожалей уж кстати и бедных моряков, болтающихся по морю в такую ночку. - Потом он вышел купить свежую сигару.

Джейни думала, как нехорошо, что он бреет затылок, и шея у него такая красная и вся в морщинках, и она подумала, какую, должно быть, тяжелую жизнь он ведет, и, когда он вернулся, она спросила его, почему он не перейдет на другую работу.

- На какую это? В доках, что ли? Оно, положим, в доках ребята загребают монету, но только, черт побери, Джейни, я все-таки предпочитаю шататься по свету. Все-таки новые ощущения, как сказал один парень, взлетая на воздух.

- Да нет, вот у нас в конторе служит много молодых людей, которые в подметки тебе не годятся, и все они на спокойной, чистой работе... и у них есть будущее...

- Ну, мое будущее все позади... - со смехом сказал Джо. - Могу вот еще отправиться в Перт-Амбой служить на пороховом заводе, только, видишь ли, предпочитаю взлетать на свежем воздухе.

Джейни опять заговорила о войне и о том, как бы она хотела, чтобы Америка вступилась за опасение цивилизации и за маленькую, беспомощную Бельгию.

- Будет тебе чушь молоть, Джейни, - сказал Джо и широким жестом своей большой красной руки словно разрубил воздух над скатертью. - Ровно ничего вы здесь не понимаете... Вся эта проклятая война - гнусность от начала до конца. Почему, скажи ты мне, не нападают лодки на суда Французской линии? А очень просто. Потому что лягушатники столковались с колбасниками, что если, мол, колбасники оставят в покое их пароходы, то они не будут бомбардировать с воздуха германские фабрики в тылу. Вот и надо нам сидеть смирно и продавать им снаряды и ждать, покуда они друг друга разнесут в щепы. А эти голубчики в Бордо, в Тулузе, в Марселе гребут полны карманы золота, когда их же собственные сыновья тысячами дохнут на фронте... И у цинготников то же самое... Верь мне, Джейни, эта чертова война - такая же мерзость, как и все остальное.

Джейни заплакала.

- Ну неужели ты не можешь не браниться и не чертыхаться на каждом шагу?

- Прости, сестренка, - смиренно сказал Джо, - но что я такое - просто бродяга, а бродяге это как раз и пристало, только не надо ему связываться с такой щеголихой, как ты.

- Да нет, ты меня вовсе не так понял, - вытирая слезы, сказала Джейни.

- Ну полно. А про шаль-то я и позабыл.

Он развязал бумажный сверток и тряхнул его. На стол выпали две испанские шали: одна черного кружева, другая зеленого шелка с вышитыми большими цветами.

- О, Джо, зачем же мне обе... Ты оставь одну для своей подружки.

- Ну, девушкам, с которыми я знаюсь, такие вещи не к лицу... я их тебе купил, Джейни.

Джейни подумала, что шали действительно очень хороши, и решила, что одну из них она подарит Элизе Тингли.

Они пошли в "Ипподром", но там было не очень весело. Джейни не любила такие зрелища, а Джо совсем засыпал. Когда они вышли из театра, было холодно. Жесткий, колкий снег крутил по Шестой авеню, почти скрывая эстакаду надземки. Джо довез ее до дому на такси и оставил у дверей, отрывисто буркнув: - Пока, Джейни. - Она с минуту стояла с ключом в руке у дверей, глядя, как он, сгорбившись и вразвалку, шагал по направлению к 10-й стрит и пристаням.

В эту зиму Пятая авеню каждый день была разукрашена флагами. Каждый день за завтраком Джейни жадно читала газеты, в конторе только и было разговору что о германских шпионах, о подводных лодках, о зверствах, и пропаганде. Однажды утром Дж.Уорда посетила французская военная миссия, красивые бледные офицеры в красных галифе и синих мундирах, увешанных орденами. Самый молодой из них был на костылях. Все они были тяжело ранены на фронте. Когда они ушли, Джейни и Глэдис едва не поссорились, потому что Глэдис заявила, что офицеры просто бездельники и что лучше бы составили миссию из солдат. Джейни уже подумывала, не сказать ли ей Дж.Уорду про германофильство Глэдис; может быть, это ее долг перед родиной. А вдруг Комптоны шпионы, недаром они жили под вымышленным именем. Бенни был социалист или еще хуже, она знала это. И она решила быть настороже.

В тот же день в контору пришел Дж.Г.Берроу. Джейни весь день провела в кабинете Уорда. Они обсуждали позицию президента Вильсона и нейтралитет, и положение на фондовой бирже, и отсрочку с вручением ноты по поводу "Лузитании". Дж.Г.Берроу был принят президентом. Он был членом комитета, организованного для посредничества между железнодорожными компаниями и Братствами, угрожавшими стачкой. Джейни он понравился гораздо больше, чем во время поездки по Мексике, и, когда он, уходя, встретил ее в вестибюле, она охотно разговорилась с ним, и, когда он предложил ей пообедать вместе, она согласилась, чувствуя себя при этом чертовски задорной.

В этот приезд Берроу часто водил Джейни по театрам и ресторанам. Джейни это нравилось, но, когда он пробовал фамильярничать в такси по дороге домой, она каждый раз одергивала его, напоминая про Куини. Он никак не мог понять, откуда она узнала про Куини, и рассказал ей, как это было и как долгое время эта женщина вымогала у него деньги, но теперь он получил развод и она уже ничего не может сделать. Заставив Джейни поклясться, что она ни единой душе этого не откроет, он рассказал, что путем обхода закона он был женат на двух женщинах одновременно и что Куини одна из них, но что теперь он развелся с обеими и, в сущности, Куини ни на что претендовать не может, но газеты всегда выискивают всякую грязь и особенно охотно постараются очернить его, потому что он либерал и всей душой предан рабочему делу. Потом он заговорил об искусстве жить и заявил, что американские женщины не понимают этого искусства, по крайней мере женщины типа Куини. Джейни очень ему посочувствовала, но, когда он предложил ей выйти за него замуж, расхохоталась и сказала, что этот вопрос действительно нужно проконсультировать с консультантом. Он рассказал ей всю свою жизнь: и как он был беден в детстве, и как служил на станции агентом и кладовщиком и кондуктором, и с каким энтузиазмом он вошел в работу Братства, и как разоблачительные статьи о положении на транспорте дали ему имя и деньги, так что все старые товарищи считают, что он продался, но что, видит бог, это не так. Джейни, вернувшись домой, рассказала Тингли о его предложении, но ни словом не упомянула о Куини или двоеженстве, и все они смеялись и дразнили ее, и Джейни приятно было, что ей сделала предложение такая важная персона, и она удивлялась про себя, почему это ею интересуются такие замечательные люди, и ей только не нравилось, что у них всегда бегающие глаза, и она не могла решить, хочет она выходить за Дж.Г.Берроу или нет.

На другое утро в конторе она нашла в "Деловом справочнике" имя Берроу Джордж Генри, публицист... но ей уж не казалось, что она когда-нибудь сможет его полюбить. Дж.Уорд сегодня был как-то особенно озабочен и бледен, и Джейни было так его жаль, что она совсем забыла о Дж.Г.Берроу. Ее позвали на частное совещание Дж.Уорда с мистером Роббинсом и юристом-ирландцем О'Греди и спросили ее, не будет ли она против, если они заведут на ее имя отдельный сейф для хранения ценностей и откроют ей счет в банке. Они основывают новое общество. Были причины, по которым эти меры могли оказаться необходимыми. В новом концерне мистер Роббинс и Дж.Уорд будут располагать более чем половиной всех акций, но работать будут на жалованье. Мистер Роббинс казался очень озабоченным и слегка пьяным, он все время закуривал и забывал папироски на краю стола и все твердил:

- Вы отлично знаете, Дж.У., что подо всем, что бы вы ни предприняли, я подпишусь обеими руками.

Дж.Уорд объяснил, что она будет введена в правление нового предприятия, но, само собой, без всякой личной ответственности. Оказалось, что старая миссис Стэйпл затеяла дело против Дж.Уорда о возмещении ей крупной суммы денег и что его жена начала в Пенсильвании бракоразводный процесс и отказывала ему в свидании с детьми, так что он жил теперь в отеле "Мак-Альпин".

- Гертруда совсем свихнулась, - весело сказал мистер Роббинс. Потом хлопнул Дж.Уорда по плечу. - Да, теперь заварится каша, - грохотал он. Ну, я пойду позавтракать, человеку нужно есть... и пить, даже если он злостный банкрот. - Дж.Уорд нахмурился и ничего не сказал, и Джейни подумала, что крайне бестактно шутить по этому поводу, да еще так громко.

Вечером, вернувшись домой, она сказала Тингли, что будет директором нового концерна, и они дивились тому, что она так быстро продвигается по службе, но советовали просить прибавки, даже если дела фирмы и неважны. Джейни улыбнулась и сказала:

- Все в свое время.

По дороге домой она зашла в телеграфное отделение на 23-й стрит и телеграфировала Дж.Г.Берроу, который уехал в Вашингтон: "Будемте просто друзьями".

Эдди Тингли принес бутылку хереса, и за обедом он и Элиза выпили за "нового директора", и Джейни густо покраснела и была очень довольна. После обеда они сыграли роббер в бридж с болваном.