Онлайн чтение книги Страсти по Лейбовицу A Canticle for Leibowitz
2

Шепча на каждом выдохе обрывки стихов из литании святых, брат Фрэнсис осторожно спустился в лестничный колодец древнего Убежища Радиации, вооруженный лишь святой водой и самодельным факелом, который он зажег от углей вчерашнего костра. Фрэнсис прождал целый час, но из аббатства никто не пришел.

Прервать бдения – даже ненадолго, – если ты не болен и не выполняешь приказ вернуться в аббатство – значило ipso facto [9]Здесь: фактически ( лат .). отказаться от призвания стать монахом Альбертийского ордена Лейбовица. Брат Фрэнсис предпочел бы умереть. Поэтому он стоял перед выбором: либо осмотреть страшную яму до заката, либо провести ночь в своей норе, не зная, таится ли в убежище то, что может проснуться и подкрасться к нему в темноте. Волки и так уже причиняли достаточно хлопот, а ведь они – просто существа из плоти и крови. Существ менее телесных он предпочитал встретить при свете дня; впрочем, теперь, на закате, в подземную нишу свет почти не попадал.

Обломки, которые свалились в убежище, образовали холм, вершина которого располагалась у верхнего пролета лестницы, и между ними и потолком оставалась лишь узкая щель. Брат Фрэнсис протиснулся в нее ногами вперед и обнаружил, что из-за крутизны склона вынужден спускаться в таком положении и дальше. Так, встречая Неизвестность не лицом к лицу, он нащупывал выступы, куда поставить ногу, и постепенно спускался. Иногда, если факел начинал гаснуть, брат Фрэнсис останавливался и наклонял его, давая огню разгореться. Во время таких пауз он пытался оценить, какая опасность грозит ему внизу, но мало что мог разглядеть. В конце концов она попал в подземную комнату; не менее трети ее засыпали обломки, упавшие в лестничный колодец. Камни покрыли весь пол, раздавили часть мебели и, вероятно, завалили остальную. Наполовину скрытые за камнями, виднелись помятые, накренившиеся металлические шкафчики. В противоположной части комнаты была металлическая дверь, открывавшаяся в его сторону. Ее засыпало лавиной. На двери еще виднелась надпись, сделанная облезающей краской:

Очевидно, что комната, в которую он спускался, была всего лишь прихожей. Но то, что находилось за ВНУТРЕННИМ ЛЮКОМ, было завалено несколькими тоннами камней. Воистину, эта среда теперь ЗАКРЫТА – если не найдется другой вход.

Добравшись до подножия склона и убедив себя в том, что в прихожей не видно ничего угрожающего, послушник осторожно осмотрел металлическую дверь вблизи, светя себе факелом. Под выведенными по трафарету буквами «ВНУТРЕННИЙ ЛЮК» располагался проржавевший знак поменьше:

Предупреждение слегка сбило с толку брата Фрэнсиса, однако он решил, что прислушается к нему и вообще не станет трогать дверь. Бездумно прикасаться к чудесным изобретениям древних не следовало – и многие «откапыватели прошлого» подтверждали этот тезис, прежде чем испустить дух.

Брат Фрэнсис подметил, что обломки, пролежавшие в прихожей несколько веков, темнее и грубее тех, которые обжигало солнце пустыни и ласкал песчаный ветер. С одного взгляда на них можно было понять, что Внутренний Люк заблокировал не сегодняшний обвал, а другой, более древний, чем само аббатство. Если в Закрытой Среде Убежища находилась Радиация, то демон, очевидно, не открывал Внутренний Люк со времен Огненного Потопа, который предшествовал Упрощению. И если он столько веков просидел за металлической дверью, сказал себе Фрэнсис, то весьма маловероятно, что он вырвется на свободу до Страстной субботы.

Факел догорал. Послушник нашел отломанную ножку стула, поджег ее от факела, а затем принялся собирать обломки мебели для костра, одновременно обдумывая надпись на древнем знаке: РАДИАЦИЯ ВЫЖИВАНИЕ УБЕЖИЩЕ.

Брат Фрэнсис первым бы признал, что его знание английского языка эпохи до Огненного Потопа далеко от совершенства. Его всегда приводило в замешательство то, что в этом языке одни существительные иногда меняют значение других. В латыни, как и в большинстве простых диалектов региона, конструкция наподобие servus puer означала примерно то же, что и puer servus, и даже в английском выражение «мальчик-раб» означало «раб-мальчик». Однако на этом сходство и заканчивалось. В конце концов Фрэнсис выучил, что house cat не то же самое, что cat house и что дательный падеж цели или обладания, вроде mihi amicus , каким-то образом передается конструкцией вроде dog food или sentry box даже без ударения. Но тройной аппозитив наподобие fallout survival shelter ?.. Брат Фрэнсис покачал головой. В Предупреждении на Внутреннем Люке говорилось о пище, воде и воздухе, – а ведь демоны Ада в них, разумеется, не нуждались. Иногда послушнику казалось, что древний английский – куда более сложный предмет, чем ангелология среднего уровня или богословская алгебра святого Лесли.

Брат Фрэнсис сложил костер, чтобы тот освещал самые темные уголки прихожей, а затем начал осматривать то, что не было завалено камнями. Поколения мародеров превратили развалины наверху в археологическую двусмысленность, однако если подземелья и коснулась чья-то рука, то это была рука обезличенной катастрофы. Казалось, здесь до сих пор сохранился дух прежней эпохи. В одном из углов среди камней лежал ухмылявшийся череп с золотым зубом – очевидное доказательство того, что сюда еще никто не проник. Когда пламя разгоралось, золотой зуб поблескивал.

В пустыне брат Фрэнсис неоднократно находил у какой-нибудь пересохшей речки человеческие кости – обглоданные дочиста и побелевшие на солнце. Особенно слабонервным он не был, поэтому не испугался, увидев череп. Но блеск золотого зуба постоянно привлекал его внимание, пока Фрэнсис пытался открыть дверцы (запертые на замок или заевшие) ржавых шкафчиков и тянул за ящики покореженного металлического стола. Этот стол мог оказаться бесценной находкой – если в нем хранились документы или книги, пережившие ярость костров эпохи Упрощения. Пока он дергал за ящики, костер догорел, и выяснилось, что череп испускает свое собственное неяркое свечение. Хотя подобный феномен не был большой редкостью, во мрачной крипте он сильно встревожил Фрэнсиса. Послушник собрал еще дров для костра и продолжил возиться с ящиками стола, пытаясь не обращать внимания на поблескивающую ухмылку черепа. Все еще немного опасаясь притаившихся во тьме Радиаций, он тем не менее оправился от первоначального испуга и понял: убежище, особенно стол и шкафчики, под завязку набиты Реликвиями той эпохи, которую мир сознательно постарался забыть.

Сейчас Провидение оказалось на стороне Фрэнсиса. Найти фрагмент прошлого, не уничтоженного огнем и не тронутого мародерами, считалось большой удачей. Однако всегда существовал риск. Нередко бывало так, что монахи-археологи, занимавшиеся поиском сокровищ древности, триумфально выходили из-под земли со странным цилиндрическим артефактом в руках, а затем – очищая его или выясняя его функции – нажимали не ту кнопку или поворачивали не ту ручку и тем самым завершали изыскания, не принося никакой пользы духовенству. Восемьдесят лет назад достопочтенный Боэдулл с восхищением писал своему господину аббату о том, что его небольшая экспедиция обнаружила «местоположение межконтинентальной пусковой площадки с несколькими удивительными подземными резервуарами». Никто в аббатстве не знал, что преподобный Боэдулл подразумевал под «межконтинентальной пусковой площадкой», однако аббат, правивший в то время, настрого – под страхом отлучения от церкви – запретил монахам-собирателям древностей приближаться к подобным «площадкам». Ведь это письмо аббату стало последним предметом, связанным с достопочтенным Боэдуллом, его отрядом, его «пусковой площадкой», а также деревушкой, которая выросла на ее месте. Какие-то пастухи изменили русло ручья так, чтобы он тек в сторону кратера, и теперь местный ландшафт украшало примечательное озеро. В засушливую пору пастухи сгоняли сюда овец. Лет десять назад некий путник сообщил о том, что в озере полно рыбы, однако местные пастухи считали, что там обитают души погибших жителей деревни и археологов, и потому отказывались рыбачить, опасаясь Бо-долла, огромного сома, притаившегося на глубине.

«…Запрещается начинать любые раскопки, основной целью которых не является дополнение Реликвий», – говорилось в приказе господина аббата. Это означало, что брату Фрэнсису следует искать книги и бумаги, а не трогать интересную технику.

Напрягая все силы, брат Фрэнсис тянул ящики стола, краем глаза замечая, как поблескивает зуб с золотой коронкой. Ящики не поддавались. Напоследок он еще раз пнул стол ногой и раздраженно бросил взгляд на череп. Может, ухмыльнешься кому-нибудь еще для разнообразия?

Ухмылка не исчезла. Останки человека с золотым зубом лежали так, что его голова располагалась между камнем и ржавым металлическим ящиком. Послушник наконец подошел к останкам, чтобы тщательно их осмотреть. Очевидно, человек умер именно здесь, попав под каменный поток, который наполовину его завалил. На поверхности виднелись только кости одной ноги и череп. Бедренная кость была сломана, задняя часть черепа – раздроблена.

Брат Фрэнсис помолился за душу усопшего, затем очень осторожно поднял череп и повернул его так, чтобы он смотрел на стену. Потом взгляд послушника упал на ржавый ящик.

По форме ящик напоминал ранец и, видимо, предназначался для переноски вещей, однако камни сильно его повредили. Брат Фрэнсис извлек ящик из-под обломков и поднес ближе к костру. Замок, похоже, сломался, однако крышка приржавела. Послушник потряс ящик, и в нем что-то загрохотало. Ящик, очевидно, не являлся самым подходящим местом для хранения книг или бумаг, но – что тоже очевидно – был приспособлен к тому, чтобы его открывали и закрывали. И, возможно, в нем находились обрывки сведений, относящихся к Реликвиям. Тем не менее брат Фрэнсис вспомнил о судьбе брата Боэдулла и, прежде чем открывать ящик, брызнул на него святой водой. Кроме того, он обращался с древним артефактом так благоговейно, насколько это вообще возможно, когда пытаешься сбить ржавые петли камнем.

Наконец петли поддались, и крышка упала. Выпали какие-то кусочки металла, рассыпались по камням, и некоторые безвозвратно пропали, провалившись в трещины. А на дне ящика Фрэнсис увидел… бумаги! Быстро прочитав благодарственную молитву, он собрал столько металлических кусочков, сколько смог, и, прижав ящик одной рукой к телу, полез наверх по холму из каменных обломков к тонкой полоске неба.

После тьмы убежища солнце ослепляло. Брат Фрэнсис едва обратил внимание на то, что оно уже висит почти над самым горизонтом, и принялся немедленно искать плоскую плиту, на которой можно разложить содержимое ящика без риска потерять что-нибудь в песке.

Через несколько минут, сидя на треснувшей плите фундамента, он начал разбирать кусочки металла и стекла. В основном в ящике лежали стеклянные трубочки с усиком провода на конце. Такие он уже видел. Несколько подобных трубочек разного размера, формы и цвета хранилось в небольшом музее аббатства. Однажды Фрэнсис встретил языческого шамана в церемониальном ожерелье из таких трубок. Обитатели холмов считали их частями знаменитого Machina analytica, мудрейшего из богов. Они утверждали, что, проглотив такую трубочку, шаман может обрести «Непогрешимость». Так это или нет, шаман в самом деле обретал Беспрекословность среди своего народа – если проглоченная им трубка не оказывалась ядовитой. Трубки, хранившиеся в музее, тоже были соединены – не в форме ожерелья, а в виде сложного, беспорядочного лабиринта на дне небольшой металлической коробочки, обозначенной как «Шасси радиоприемника. Предназначение неизвестно».

На внутренней поверхности крышки обнаружилась приклеенная к ней записка; клей превратился в порошок, чернила выцвели, а бумага настолько потемнела от пятен ржавчины, что совершенно не читалась, тем более что текст кто-то явно царапал второпях. Фрэнсис изучал его, когда делал перерывы между разбором предметов. Вроде бы текст был на английском – в некотором смысле, – однако б о льшую часть сообщения ему удалось разобрать только через полчаса:

Текст показался брату Фрэнсису какой-то тарабарщиной. В данный момент послушник был слишком взволнован, чтобы сосредоточить внимание на одном из предметов. С усмешкой взглянув на каракули, он начал вынимать рамы для поддонов, чтобы добраться до бумаг, которые лежали на дне ящика. Поддоны были сцеплены между собой, чтобы их можно было доставать поступенчато, но шпильки приржавели намертво, и поэтому Фрэнсису пришлось выковыривать их коротким стальным инструментом, найденным в одном из отделений.

Убрав последний поддон, брат Фрэнсис благоговейно прикоснулся к бумагам: в ящике лежали документы, настоящее сокровище – ведь они пережили костры Упрощения, когда даже священные тексты чернели в огне и превращались в дым, пока толпы невежд выли от восторга и называли все это победой. Он обращался с бумагами как со святынями и хабитом закрывал хрупкие листы от ветра. Какие-то наброски и схемы, несколько записок, два больших, сложенных в несколько раз документа и книжечка под названием «Для записей».

Сначала он изучил записки. Они были написаны тем же чудовищным почерком, что и текст, приклеенный к крышке ящика. «Фунт пастромы, – говорилось в одной из них, – банка квашеной капусты, шесть бубликов – отнести домой Эмме». Другая напоминала: «Не забыть взять форму 1040 у тетушки Налоговой». В третьей был лишь столбец чисел, под которым находилась обведенная кружком их сумма. Из суммы было вычтено еще одно число, и, наконец, вычислен процент, а дальше шло только одно слово – «черт!». Брат Фрэнсис не нашел ошибок в расчетах, но выяснить, что означали эти числа, ему не удалось.

С книжечкой под названием «Для записей» он обращался с особым благоговением: прежде чем открыть ее, перекрестился и прошептал благословение текстов. Однако книга его разочаровала. Он ожидал увидеть печатные тексты, а нашел лишь рукописный перечень имен, мест, чисел и дат. Даты относились к концу пятого – началу шестого десятилетия двадцатого века. Еще одно доказательство, что содержимое убежища относилось к периоду упадка Эры Просвещения. Важное открытие!

Один из больших листов, не только сложенный, но и туго свернутый, при попытке его развернуть начал рассыпаться. Брат Фрэнсис разглядел два слова: «ПРОГРАММА СКАЧЕК». Вернув бумагу в ящик для последующей реставрации, он занялся вторым сложенным документом. Его складки оказались такими хрупкими, что послушник решился лишь немного приподнять уголок сложенного листа и заглянуть внутрь.

Похоже, это была какая-то схема, нарисованная белыми линиями на темной бумаге!

Он снова почувствовал возбуждение первооткрывателя. Судя по всему, это светокопия! А ведь в аббатстве не осталось ни одной оригинальной светокопии, только сделанные чернилами факсимиле – оригиналы давным-давно выцвели из-за длительного пребывания на свету. Фрэнсис никогда еще не видел светокопий, однако ему не раз приходилось иметь дело со сделанными вручную репродукциями, и поэтому он сразу ее узнал. Эта оригинальная светокопия выцвела и покрылась пятнами, однако даже сейчас, через несколько столетий, в ней можно было разобраться – благодаря тому, что она хранилась в абсолютной темноте и при низкой влажности. Фрэнсис перевернул документ – и почувствовал, что в нем вспыхнула ярость. Какой идиот осквернил бесценную бумагу? Оборотную сторону кто-то разрисовал геометрическими фигурами и глупыми рожицами. Что за неразумный вандал…

Немного поразмыслив, брат Фрэнсис успокоился. В то время эти чертежи, вероятно, были многочисленны, словно сорняки, и злое дело вполне мог совершить сам владелец ящика. Фрэнсис укрыл рисунок от света собственной тенью, одновременно пытаясь развернуть его еще больше. В правом нижнем углу документа находился прямоугольник, в котором простыми печатными буквами были вписаны различные названия, даты, «номера патентов», номера перекрестных ссылок и имена. Его взгляд гулял по листу, пока не наткнулся на надпись:

Брат Фрэнсис закрыл глаза, затряс головой – и не останавливался до тех пор, пока ему не показалось, что в ней что-то загремело. Вот она, вполне ясно различимая надпись:

Он снова перевернул лист. Среди геометрических фигур и глупых рисунков виднелся четкий фиолетовый штамп:

Имя было написано явно женским почерком, совсем не похожим на поспешные каракули записок. Он снова посмотрел на инициалы на крышке ящика – «И. Э. Л.», – а затем на «РАСЧЕТ ЦЕПИ». В разных документах встречались те же самые инициалы.

В аббатстве шли споры – разумеется, исключительно теоретические – о том, будет ли причисленный к лику блаженных основатель ордена, если его наконец канонизируют, «святым Исааком» или «святым Эдуардом». Некоторые даже предпочитали вариант «святой Лейбовиц», так как до сегодняшнего дня блаженного называли по фамилии.

– Beate Leibowitz, ora pro me! [10]Блаженный Лейбовиц, молись за меня! ( лат .) – прошептал брат Фрэнсис. Его руки дрожали так сильно, что могли повредить хрупкие документы.

Он нашел Реликвии святого.

Конечно, Новый Рим еще не объявил Лейбовица святым, но брат Фрэнсис был настолько убежден в его святости, что ему хватило смелости добавить: Sancte Leibowitz, ora pro me! [11]Святой Лейбовиц, молись за меня! ( лат .). Не теряя времени на праздные умствования, послушник сразу пришел к следующему выводу: само Небо только что подало ему знак. Он нашел в пустыне то, что ему было поручено найти. Его призвание – стать монахом ордена.

Забыв строгий наказ аббата – не ждать впечатляющих или чудесных доказательств призвания свыше, послушник опустился на колени, вознес благодарственную молитву и дал обет прочитать две декады молитв за душу старого паломника, указавшего на камень, за которым находилось убежище. «Желаю тебе поскорее обрести голос, мальчик», – сказал путник. Только сейчас послушник заподозрил, что паломник имел в виду «Голос» с большой буквы.

«Ut solius tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocationis tuae conscius, si digneris me vocare…» [12]Чтобы только твоей воли жаждал я и только твоему голосу внимал, когда удостоишь мя… ( лат .).

Пусть аббат решает, говорил этот «голос» на языке случайностей или на языке причины и следствия. Пусть Promotor Fidei [13]Возводящий в сан ( лат .). полагает, что до Огненного Потопа фамилия «Лейбовиц», возможно, была довольно распространенной, и что инициалы «И. Э.» могут с равной вероятностью означать как «Исаак Эдуард», так и «Ичабод Эбенезер». Для Фрэнсиса существовал только один вариант.

Из далекого аббатства по пустыне полетели три ноты колокольного звона, а затем, после паузы, прозвучали еще девять нот.

–  Angelus Domini nuntiavit Mariae [14]Ангел божий, лети с вестью к Марии ( лат .)., – покорно отозвался послушник и, подняв взгляд, удивленно заметил, что солнце превратилось в жирный алый эллипс и коснулось западного горизонта. Каменная стена вокруг жилища Фрэнсиса еще не была достроена.

Прочитав молитву, он поспешно сложил бумаги в старый ржавый ящик. Знамение свыше не обязательно должно вызывать стигматы, полученные в бою с дикими зверями или при попытке подружиться с голодной волчьей стаей.

* * *

К тому времени, когда на небе появились звезды, он уже сделал все, чтобы укрепить свое убежище. Защитит ли оно от волков? Это еще предстояло проверить, и притом довольно скоро. С запада до него уже несколько раз донесся волчий вой. Фрэнсис снова развел костер, однако было слишком темно, чтобы искать лиловые плоды кактусов – его единственную пищу, если не считать горстки сухого зерна, которую он получал по воскресеньям от священника, обходившего послушников со святыми дарами.

Сегодня ночью чувство голода терзало его меньше, чем горячее желание поскорее прибежать в аббатство и сообщить о находке. Однако поступить так – означало отказаться от своего призвания. Даровали ему знамение небеса или нет, но Великий пост он должен провести здесь, в бдениях, словно ничего особенного и не произошло.

Сидя у костра, брат Фрэнсис сонно смотрел в темноту – туда, где находилось Убежище Радиации, и пытался представить себе, что на этом месте возвышается величественный собор. Эта фантазия радовала его, хотя с трудом верилось, что этот удаленный уголок пустыни будет выбран в качестве центра будущей епархии. Ладно, пусть не собор, церковь поменьше – церковь Святого Лейбовица в Пустошах, окруженная садом и стеной, с гробницей святого, к которой из северных земель стекаются потоки паломников с препоясанными чреслами. «Отец» Фрэнсис из Юты показывает пилигримам развалины, даже проводит их через «Второй Люк» к чудесам «Закрытой Среды» и дальше, в катакомбы Огненного Потопа, где… где… А потом он отслужит мессу у камня-алтаря, в котором заключена Реликвия святого – лоскут мешковины? нитки из петли палача? отстриженные ногти со дна ржавого ящика? А может, «ПРОГРАММА СКАЧЕК»?

Фантазия брата Фрэнсиса увяла. Его шансы стать священником стремились к нулю. Братья Лейбовица – не миссионерский орден, и священники им были нужны только для самого аббатства и нескольких небольших монашеских общин в других местах. Более того, официально «святой» еще считался всего лишь блаженным и не будет объявлен святым до тех пор, пока он не сотворит еще несколько достоверных чудес, подкрепляющих его причисление к лику блаженных. Хотя, в отличие от канонизации, статус блаженного не являлся доказательством святости, это давало монахам ордена Лейбовица право официально поклоняться своему основателю и покровителю. В мечтах брата Фрэнсиса церковь уменьшилась до размеров придорожного алтаря, а река паломников превратилась в ручеек. Новый Рим занимали другие дела – например, официальное решение по вопросу о сверхъестественных дарах Святой Девы. Доминиканцы утверждали, что непорочное зачатие подразумевает не только наличие неотъемлемой благодати, но также то, что Пречистая Матерь обладала теми же сверхъестественными дарами, что и Ева до грехопадения. Теологи других орденов, признавая эту гипотезу благочестивой, тем не менее отрицали ее, заявляя, что «существо» может быть «изначально невинным» и при этом не обладать сверхъестественными дарами. Доминиканцы стояли на том, что данное убеждение всегда имплицитно присутствовало в других догматах – таких как Успение (сверхъестественное бессмертие) и Непогрешимость (сверхъестественная принципиальность). Пытаясь разрешить спор, Новый Рим, похоже, канонизацию Лейбовица отложил в долгий ящик.

Утешив себя мыслью о небольшом алтаре в честь блаженного и скромном ручейке паломников, брат Фрэнсис задремал. Когда он проснулся, от костра остались только сияющие угли. Что-то здесь не так, подумал он. Фрэнсис заморгал, вглядываясь в окружающую его тьму.

Из-за алеющих углей темный волк мигнул в ответ.

Послушник завопил и бросился в укрытие.

Этот вопль, решил он, дрожа от страха в своем логове из камней и веток, – всего лишь невольное нарушение обета молчания. Он лежал, прижимая к себе металлический ящик, и молился о том, чтобы дни Великого поста пролетели быстро. А тем временем стену его убежища царапали чьи-то когти.