Онлайн чтение книги Бесспорное правосудие A Certain Justice
Глава шестая

Восьмого октября во вторник в четыре часа дня Венис поправила на плечах мантию, сложила бумаги и в последний раз покинула зал суда в Олд-Бейли. Пристройка 1972 года с рядами обтянутых кожей скамей опустела. В воздухе висела выжидающая тишина, свойственная обычно заполненным людьми помещениям, на время освободившимся от противоборствующих человеческих натур и теперь погружавшимся в вечерний покой.

Процесс не представлял для Венис особых трудностей, но она неожиданно для себя устала и ничего так не хотела, как поскорее попасть в гардеробную для барристеров женского пола и снять с себя рабочую одежду. Она не думала, что сегодняшний суд состоится в Олд-Бейли. Процесс над Брайаном Картрайтом по поводу нанесения им тяжелых телесных повреждений назначили первоначально в Винчестерском суде, но потом перенесли в Лондон из-за сильного предубеждения местного населения против ее подзащитного. Но сам он был скорее огорчен, чем обрадован, такой переменой и все две недели, что шел суд, горько жаловался на неудобства, связанные с новым местом, и сожалел о потерянном времени, потраченном на поездку из фабрики в Лондон. Венис выиграла дело, и все жалобы были забыты. От победы у него закружилась голова, и теперь он не торопился уезжать. Но Венис, мечтавшую поскорее с ним распрощаться, этот суд не удовлетворил – плохо поработало обвинение; председательствующий судья, как казалось, ее недолюбливал и слишком явно выразил неодобрение приговором; утомил ее и обвинитель, уверенный, что присяжные ничего не поймут, пока им не объяснишь это три раза.

И вот теперь Брайан Картрайт суетливо семенил за ней по коридору с неуклюжим упорством благодарного пса, находясь в эйфории от победы, которую даже он при всем своем оптимизме не мог предугадать. Над белоснежным воротничком и аккуратно завязанным галстуком бывшего выпускника привилегированной частной школы из крупных пор его краснощекого крепкого лица выделялся вязкий, как мазь, пот.

– Мы сделали этих негодяев! Отличная работа, мисс Олдридж! А я все делал правильно?

Этот высокомерный мужчина вдруг уподобился ребенку, жаждущему ее похвалы.

– Да, вам удалось ответить на вопросы, не выдав своей неприязни к врагам «кровавого спорта». Мы выиграли, потому что не было убедительных доказательств того, что именно ваш хлыст лишил зрения юного Милза, а Майкл Тьюли оказался ненадежным свидетелем.

– Ненадежным – это уж точно! А Милз ослеп только на один глаз. Конечно, мне жаль парня, правда. Но эти ребята всегда рвутся подраться, а получив отпор, визжат как резаные. Тьюли меня ненавидит. Вы сами сказали, что у него ко мне неприязнь, и присяжные согласились. Действительно неприязнь. Эти письма в прессу. Телефонные звонки. Вы доказали, что он стремился мне навредить. Хорошо его подловили, и мне понравились ваши слова в заключительной речи: «Если у моего подзащитного такой буйный нрав и репутация забияки, то вы, господа присяжные, можете задаться вопросом: почему до пятидесяти пяти лет у него не было неприятностей с законом?»

Венис прибавила шаг, но Картрайт не отставал. Он прямо лучился победой.

– Вряд ли стоит еще раз переживать эту борьбу, мистер Картрайт.

– Вы не сказали, что меня никогда раньше не вызывали в суд, ведь так?

– Но это была бы ложь, а адвокаты не лгут в суде.

– Зато могут, когда нужно, промолчать. Значит, в этот раз невиновен, и в прошлый – тоже. Повезло мне. Все прошло бы не так гладко, если бы на мне была судимость. Не думаю, что присяжные обратили внимание на действительный смысл произнесенных вами слов. – Картрайт рассмеялся. – Или не произнесенных.

Венис подумала, но ничего не сказала. Она знала, что судья обратил внимание. И обвинитель тоже.

Картрайт как будто прочел ее мысли.

– Но они все равно ничего сделать не могли, правда? Меня ведь оправдали. – Понизив голос и оглядевшись по сторонам, он добавил после минутного молчания: – Вы помните мой рассказ о прошлой истории и как я тогда выкрутился?

– Помню, мистер Картрайт.

– Я никому раньше этого не рассказывал, но тут подумал, что вам надо знать. Знание – сила.

– Иногда знание опасно. Думаю, в ваших интересах держать язык за зубами. Счет за услуги я вам пришлю, а в чаевых в виде конфиденциальной информации я не нуждаюсь.

Но красные поросячьи глаза внимательно смотрели на нее. В чем-то он был дурак, но далеко не во всем.

– Однако вы заинтересовались, – сказал он. – Я так и думал. В конце концов, Костелло тоже из вашей коллегии. Но не волнуйтесь. Я молчал долгие годы. Болтуном меня не назовешь. Если не умеешь держать рот на замке, успешного бизнеса не создашь. А такое ведь не продашь в бульварную газетенку, точно? Да и доказательств не найти. В прошлый раз я хорошо заплатил, и в этот раз готов заплатить не меньше. Я сказал женушке: «У меня будет лучший лондонский криминальный адвокат. Не важно, сколько это будет стоить. Никогда не экономлю на важных вещах. Мы покажем этим подонкам». Городские паразиты – вот кто они. Да им слабо́ даже на осликах покататься. Хотел бы я видеть их на лихом скакуне. О деревне они ни черта не знают. Животных не любят. Их злит, когда люди наслаждаются жизнью. Живут злобой и завистью. – И добавил в восторженном изумлении, словно на него снизошло откровение: – Они равнодушны к лисам и ненавидят людей.

– Я уже слышала этот аргумент, мистер Картрайт.

Похоже, он прижимается к ней. Казалось, она сквозь ткань ощущала отталкивающее тепло его тела.

– Остальным охотникам приговор придется не по душе. Некоторые хотят выжить меня оттуда. Им только на руку, если бы этот защитник животных выиграл дело. Никто из них не рвался в свидетели защиты, разве не так? Ну, если они захотят охотиться на моей земле, пусть привыкают видеть меня в алой куртке[9]Традиционная куртка охотников на лис и егерей..

Да он просто стереотипный землевладелец – отличный наездник, выпивоха и любитель женщин, подумала Венис. Кажется, Генри Джеймс сказал: «Никогда не думайте, что вам открыты глубины человеческого сердца». Но он писатель. Его работа – отыскивать сложности, отклонения от нормы и неожиданную утонченность в человеческой природе. Вступив в зрелый возраст, Венис стала замечать, что ее подзащитные – мужчины и женщины, коллеги, с которыми она работала, становились для нее все более предсказуемыми. Теперь поступки людей ее редко удивляли. Как будто инструмент, тональность, мелодия закладывались в первые годы жизни, и какими бы изобретательными и вдохновляющими ни были последующие каденции, основная тема неизменно сохранялась.

И все же у Брайана Картрайта были свои достоинства. Он был успешным производителем запасных частей для сельскохозяйственной техники. Если нет мозгов, тебе никогда не создать бизнес с нуля. Он давал людям работу. Говорили, что он щедрый и великодушный хозяин. Интересно, думала Венис, какие еще скрытые таланты и способности таятся под ладно скроенным твидовым пиджаком? Ему хотя бы хватило здравого смысла явиться на суд скромно одетым, она опасалась, что он может предстать перед присяжными в вызывающем клетчатом пиджаке и бриджах. Может, он страстно любит романсы? Или выращивать орхидеи? А может, архитектуру барокко? Не похоже. И что в нем, черт побери, нашла жена? Может быть, показательно, что она не явилась на суд?

Венис подошла к двери женской гардеробной. Наконец можно будет избавиться от назойливого клиента. Повернувшись, она рискнула еще раз испытать пожатие этой похожей на клещи руки и проводила Картрайта взглядом. Венис надеялась никогда его больше не видеть, но такие же чувства вызывали в ней все оправданные клиенты.

Подошел служитель со словами:

– Снаружи толпятся противники охоты, называя ее «кровавым спортом». Они недовольны приговором. Наверное, разумнее выйти с другой стороны.

– Полиция присутствует?

– Да, видел пару полицейских. Думаю, они не опасны – просто крикуны. Я говорю о собравшихся.

– Спасибо, Барраклу. Я выйду, где обычно.

И вот тогда, идя по коридору к главной лестнице, Венис увидела их обоих – Октавию и Эша. Они стояли подле статуи Карла II и вглядывались туда, откуда она должна была появиться. Даже на расстоянии она поняла: молодые люди не встретились случайно, а пришли вместе, обговорив заранее место и время свидания. От них исходило спокойствие – непривычное в дочери, зато свойственное, как она знала, Эшу. На мгновение Венис замедлила ход, но тут же справилась с собой и твердой походкой устремилась к ним. Оказавшись на близком расстоянии, она заметила, что Октавия сует руку парню, но, увидев, что тот никак не отзывается на жест, тут же ее отдернула, по-прежнему глядя матери в глаза.

На Эше была свежая белая рубашка, синие джинсы и джинсовая куртка. Венис видела, что куртка не из дешевых, – выходит, какие-то деньги ему перепали. На фоне самоуверенного, стильного молодого человека Октавия казалась особенно юной и беззащитной. Длинная хлопковая рубашка, которую она обыкновенно носила поверх футболки, была чище обычного, но все же придавала ей вид викторианской сиротки, только что вышедшей из приюта. На ней была еще твидовая куртка. Огромные кроссовки выглядели слишком тяжелыми для худых ног с узкими лодыжками и только усугубляли наглядную картину несчастного, трогательного ребенка. Худенькое, умное личико, легко принимающее выражение наигранного слабоумия или яростного негодования, сейчас выглядело умиротворенным, почти счастливым; дочь впервые в жизни открыто смотрела на Венис своими темно-карими глазами, так похожими на глаза матери, во всем же остальном они были совершенно разными.

Эш первый заговорил. Протянув руку, он произнес:

– Добрый день, мисс Олдридж. Примите мои поздравления. Мы сидели на галерее. Очень впечатляюще, правда, Октавия?

Венис словно не заметила протянутую руку, понимая, что именно этого он ждал и хотел. Продолжая смотреть на мать, Октавия кивнула:

– Я думала, тебе хватит впечатлений от Олд-Бейли на всю жизнь. Вижу, вы знакомы.

– Мы любим друг друга и хотим обручиться.

В словах, торопливо произнесенных детским голос-ком дочери, Венис явственно расслышала победные нотки.

– Ах, вот как? Советую выбросить эту блажь из головы, – сказала она. – Ты не очень умна, но инстинкт самосохранения все же должен сработать. Эш не годится на роль твоего мужа.

Эш не выразил никакого протеста, но Венис этого и не ждала. Он просто стоял и смотрел на нее, слегка улыбаясь, и в его улыбке была ирония, вызов и толика презрения.

– Это решать Октавии. Она совершеннолетняя, – наконец произнес он.

Не обращая на него внимания, Венис продолжала говорить с дочерью:

– Я возвращаюсь в «Чемберс». Хочу, чтобы ты пошла со мной. Нам надо поговорить.

Венис вдруг подумала: а что, если дочь откажется? Октавия взглянула на Эша. Тот согласно кивнул, спросив:

– Я увижу тебя вечером? Когда мне лучше прийти?

– Приходи, конечно. Когда хочешь. Ну, в половине седьмого. Я приготовлю ужин.

Венис приняла это приглашение за то, чем оно и было, – открытым вызовом. Эш взял руку Октавии и поднес к губам. Венис понимала, что пародийный диалог, как и этот поцелуй, разыграны для нее. Гнев и отвращение охватили ее с такой силой, что она крепко сжала руки, чтобы не влепить парню пощечину. Мимо проходили люди, некоторых барристеров она знала и приветствовала улыбкой. Надо поскорее уходить из Олд-Бейли.

– Ну, что? Пойдем? – сказала Венис и, не глядя на Эша, пошла вперед.

Улица перед зданием Центрального суда была почти пустой. Манифестанты то ли устали и ушли, не дождавшись адвоката, то ли удовлетворились криками в адрес Брайана Картрайта. Все так же молча Венис и дочь пересекли дорогу.

У Венис сложилась привычка, закончив дела в Олд-Бейли, возвращаться в «Чемберс». Пути, однако, она избирала разные. Чаще всего, свернув с Флит-стрит, Венис шла по Бувери-стрит, затем по Темпл-лейн и со стороны Тюдор-стрит входила во Внутренний Темпл. Пройдя мимо Центральной канцелярии Высокого суда, она пересекала Мидл-Темпл-лейн и попадала в Полет-Корт. Сегодня днем Флит-стрит, как обычно, была очень шумной, на тротуарах толпилось так много людей, что ей с Октавией приходилось пробиваться сквозь плотный поток, а о том, чтобы перекричать постоянный гул и шум транспорта, нельзя было и думать. Неподходящая обстановка для серьезного разговора.

Даже на относительно тихой Бувери-стрит Венис не завела разговор. Но оказавшись во Внутреннем Темпле, она сказала, повернувшись к Октавии:

– У меня есть тридцать минут. Пойдем в сад. Расскажи мне об этой истории. Когда ты с ним познакомилась?

– Примерно три недели назад. Семнадцатого сентября.

– Где он тебя подцепил? В какой-нибудь кафешке? В клубе? Не говори мне, что вас официально познакомили на собрании молодых консерваторов.

Как только эти слова слетели у нее с языка, Венис осознала, что совершила ошибку. В ссорах с Октавией ей всегда было трудно удержаться от грубой издевки, дешевого сарказма. С привычной болью в сердце она поняла, что их разговор – если его так можно назвать – сведется к желчной перебранке.

Октавия молчала, и Венис продолжила, стараясь сохранять спокойствие:

– Я спрашиваю, где ты с ним познакомилась?

– У него на нашей улице сломался велик, и он попросил разрешения оставить его на время в нашем подвале. В автобус велосипед не влезал, и на такси денег не хватило.

– И ты, конечно, одолжила ему десять фунтов, а он – вот удивительно! – вернулся на следующий день и вернул долг. А что случилось с велосипедом?

– Эш его выбросил. Не так он ему и нужен. У Эша есть мотоцикл.

– Понятно. Велосипед сослужил свою службу. А поломка рядом с моим домом, конечно, случайность?

Мой дом – не наш. Еще одна ошибка. Октавия снова замолкла. А может, и правда случайность? Всякое бывает. Она сама как криминальный адвокат чуть ли не каждую неделю сталкивается с невероятными совпадениями.

– Да, он вернулся, – угрюмо проговорила Октавия. – А потом приходил, потому что я приглашала его.

– Получается, ты познакомилась с ним меньше месяца назад, ничего о нем не знаешь и говоришь, что собираешься выйти за него замуж. Не настолько же ты глупа, чтобы поверить в его любовь. Даже ты не можешь до такой степени заблуждаться.

У Октавии вырвался крик боли.

– Он любит меня. Если ты не любишь – это не значит, что меня вообще нельзя любить. Эш любит. И я все о нем знаю. Он мне рассказал. Я знаю о нем больше, чем ты.

– Сомневаюсь. Так что он рассказал о своем прошлом, детстве, о том, чем занимался последние семь лет?

– Я знаю, что у него не было отца, а мать в семь лет вышвырнула его из дома, предоставив местным властям заботиться о нем. Ее уже нет в живых. До шестнадцати лет он жил в приюте. Так это называется: приют. На самом деле, по его словам, это был ад.

– Мать отказалась от него, потому что он был неуправляемым. Местным властям она призналась, что боится его. Боится семилетнего ребенка. Это тебе о чем-то говорит? Его жизнь – сплошная цепь неудачных усыновлений и возвращений в приюты, где старались поскорее отделаться от него и найти новых приемных родителей. В этом, конечно, нет его вины.

Октавия опустила голову, ее голос еле слышался:

– Ты, наверное, тоже хотела бы так поступить со мною – отдать в приют. Но не могла – ведь люди стали бы судачить, и потому ты поместила меня в частную школу.

Усилием воли Венис заставила себя казаться спокойной.

– Должно быть, вы неплохо проводили время все эти три недели в подаренной мною квартире, когда ели мою еду, тратили заработанные мною деньги и развлекались, рассказывая страшилки о своем несчастном детстве. А об убийстве он говорил? Ведь его обвинили в том, что он зарезал тетю, и я его защищала? И это случилось всего девять месяцев назад.

– Это не он. Тетя была ужасной женщиной, она приводила в дом мужчин. Один из них ее убил. Когда ее убивали, Эша поблизости не было.

– Что касается защиты, я все знаю. Сама ее вела.

– Он невиновен. И ты это знаешь. Ведь ты заявила об этом на суде.

– Я этого не заявляла. Как я объясняла тебе раньше, но ты, видно, слушала без интереса и вполуха, суду не важно, что думаю я. Моя цель состоит не в передаче собственного мнения, а в том, чтобы проверить на прочность версию обвинения. У присяжных не должно быть и тени сомнения в вине подсудимого. Мне удалось поселить в них обоснованное сомнение. У него появилась надежда на оправдание, и он был оправдан. Ты права, он невиновен – во всяком случае, в этом преступлении. Невиновен – по закону. Однако это не означает, что он подходящий муж для тебя – или для какой-то другой женщины. Его тетка – женщина неприятная, но что-то их связывало. Они почти наверняка были любовниками. Он был один из многих, но ему хотя бы не приходилось платить.

– Это неправда! Неправда! – вскричала Октавия. – Ты не помешаешь нам пожениться. Мне уже восемнадцать.

– Это я понимаю. Но могу и обязана, как мать, указать на возможную опасность. Я знаю этого молодого человека. По долгу службы мне следует выяснить как можно больше о клиенте. Гарри Эш опасен. Он несет зло.

– Так почему ты его вытащила?

– Выходит, ты не поняла ни слова из того, что я говорила. Ладно, вернемся к реальности. Когда ты собираешься выходить замуж?

– Скоро. Может, через неделю. А может, через две или три. Мы еще не решили.

– Вы любовники? Ну конечно, чего тут спрашивать!

– У тебя нет права задавать этот вопрос.

– Прости. Твоя правда. Ведь ты совершеннолетняя. Я не имею права расспрашивать тебя.

– Кстати, мы не спим, – угрюмо заявила Октавия. – Пока не спим. Эш считает, что нужно подождать.

– Как умно с его стороны. И на что он собирается тебя содержать? Как будущая теща я имею право задать этот вопрос.

– Он пойдет работать. У меня тоже есть денежное содержание. Ты его сама определила и не можешь отнять. А еще мы можем продать нашу историю в газеты. Эш считает, это будет интересно.

– Газетам, конечно, будет интересно. Денег больших не заплатят, но кое-что вам перепадет. Могу представить, как это подадут: «Бедный молодой человек ложно обвинен в страшном преступлении. Блестящий защитник. Триумфальное оправдание. Зарождение юной любви». Что ж, можно рассчитывать на пару фунтов. Впрочем, если Эш готов сознаться в убийстве тети, вы вправе рассчитывать и на шестизначную цифру. А почему нет? Второй раз за одно преступление не судят.

Они шли с опущенными головами в сгущавшихся сумерках на некотором расстоянии друг от друга. Венис трясло от переполнявших ее эмоций, и она не могла с ними совладать. Если заплатят, Эш продаст эту историю. Он нисколько не чувствовал себя ей обязанным, да и Венис он не нравился. Эш просто нуждался в ней, возможно, они оба нуждались друг в друге. А после суда, когда они перекинулись несколькими словами, Венис прочла в глазах молодого человека презрение и высокомерие и поняла, что он испытывает к ней не благодарность, а неприязнь. Да, появись у него возможность, он всласть поиздевается над своим защитником. Но почему ей тяжелее переносить мысль о сентиментальной и пошлой статейке, о жалости и изумлении коллег, чем думать о замужестве Октавии? Неужели какой-то частью своего разума – разума, которым так гордится, – она думает больше о репутации, чем о безопасности дочери?

Надо предпринять еще одну попытку. Тем временем они повернули к выходу из сада.

– Есть одна вещь, – помолчав, сказала Венис, – возможно, не самая худшая, но для меня – определяющая. Она объясняет, почему я считаю Эша воплощением зла, хотя редко употребляю это понятие. В пятнадцать лет он находился в детском доме под Ипсуичем. Там постоянно жил один социальный работник, его звали Майкл Коул, и он искренне желал добра Эшу. Проводил с воспитанником много времени, верил, что может помочь, возможно, даже его полюбил. А Эш стал его шантажировать. Пригрозил – если Коли (так он его называл) не будет отдавать ему часть жалованья, он обвинит его в сексуальном домогательстве. Коул отказался, и Эш донес на него. Было официальное расследование. Ничего не подтвердилось, но руководство посчитало нужным перевести Коула на другое место, где бы он не работал с детьми. Это пятно сохранится на нем в течение всей дальнейшей профессиональной жизни – если у него будет профессиональная жизнь. Прежде чем решиться на этот брак, вспомни о Коли. Эш разбивает сердце всем, кто хочет ему помочь.

– Я тебе не верю. Мое сердце он не разобьет. Может быть, я похожа на тебя. Может, у меня его и нет.

Неожиданно Октавия повернулась и побежала по саду к выходу на набережную Виктории. Движения ее были неловкие, как у расстроенного ребенка, тонкие, как палочки, ноги торчали из массивных кроссовок, куртка распахнулась. Глядя ей вслед, Венис почувствовала, как у нее от жалости вперемешку с нежностью перехватило горло. Но это ощущение быстро прошло, сменившись жгучим гневом и чувством несправедливости, тугим болезненным клубком скрутившимся под сердцем. Ведь Октавия никогда не приносила ей ни минуты удовлетворения, не говоря уже о чистой радости. Что пошло не так, думала она. Когда и как это случилось? Даже ребенком девочка уклонялась от ласк матери. Заостренные черты уже в младенчестве взрослого личика гневно багровели и болезненно искажались в плаче, поразительно сильные детские ножки били ее в живот, прогоняя, неподатливое тельце изгибалось аркой. А в школе Октавия словно сознательно подгоняла эмоциональные кризисы к моментам, когда они чрезвычайно усложняли профессиональную жизнь Венис. Дни вручения аттестатов, школьные постановки, как назло, приходились на дни, когда Венис никак не могла оставить работу, отчего негодование Октавии росло одновременно с ноющим чувством вины у Венис.

Она вспомнила время, когда занималась одним из самых сложных в ее практике дел о мошенничестве; тогда, как только в пятницу закончился суд, ее вызвали во вторую частную школу, куда перешла Октавия и где теперь ставился вопрос о ее исключении. Венис до сих пор помнила каждое слово из разговора с мисс Эгертон, директрисой.

– Нам не удалось сделать ее счастливой.

– Я отправила дочь к вам не для этого. Ваша задача – сделать ее не счастливой, а образованной.

– Одно не исключает другого, мисс Олдридж.

– Конечно, но должны быть приоритеты. Тех, с кем не справились, вы передаете монастырю?

– Здесь нет четкой договоренности, но мы иногда рекомендуем это родителям. Не хочу, чтобы у вас сложилось ложное впечатление. Мы не школа для трудных детей, совсем наоборот. Поощряются высшие баллы на экзаменах. Ученики поступают в университеты. Монастырское образование подходит девочкам, которым нужно более заботливое, менее академическое образование, чем мы можем дать.

– Или хотите.

– У нас школа с серьезными требованиями, мисс Олдридж. Мы развиваем не только разум, но и всю личность. Здесь преуспевают только дети с чрезвычайно сильным интеллектом.

– Увольте меня от прописных истин. Она объяснила вам, почему это сделала?

– Да. Чтобы ее исключили.

– Так и сказала?

– Ну, не совсем в этих выражениях.

– Повторите дословно, мисс Эгертон.

– Ваша дочь сказала: «Я это сделала, чтобы расплеваться с этой чертовой школой».

«Наконец мне честно ответили», – подумала Венис.

– Монастырь находится в ведении англо-католических монахинь, но вам не стоит бояться жесткого религиозного воспитания. Мать-настоятельница с уважением относится к пожеланиям родителей.

– Октавия может преклонить колена при совершении таинств, если это доставит ей удовольствие и принесет пару хороших оценок.

И все-таки этот разговор вселил в Венис надежду. У девочки, которая в таких выражениях говорила с мисс Эгертон, по крайней мере был характер. Возможно, у них с Октавией еще найдется некая точка соприкосновения. Пусть не любовь, но уважение, даже симпатия могут возникнуть. Но стоило Октавии вернуться домой, как ей стало ясно: ничего не изменилось. В глазах дочери был все тот же холодный взгляд, говоривший о непримиримой вражде.

Монастырь оправдал себя в том смысле, что Ок-тавия оставалась в нем до семнадцати лет и получила пристойные оценки за среднюю школу. Однако Венис во время посещения монастыря всегда чувствовала себя не в своей тарелке, особенно встречаясь с настоятельницей. Она не могла забыть их первый разговор.

– Надо смириться с тем, мисс Олдридж, что Октавия как ребенок разведенных родителей всю свою жизнь будет ощущать себя обездоленной.

– В таком же положении находятся тысячи других детей, так что ей лучше принять все как есть.

– В этом мы постараемся ей помочь.

Венис с трудом подавила вспышку раздражения. Какое право имеет эта женщина с пористым лицом и суровыми глазами под очками в металлической оправе выступать в роли прокурора? Потом она поняла, что обидеть ее не хотели, оправданий не ждали и утешения не предлагали. Просто настоятельница жила по правилам, одно из которых гласило, что за все надо платить.

Сейчас, поглощенная мыслями о последних событиях, сердитая на Октавию и себя, Венис, не понимая, как справиться с обрушившейся бедой, не заметила, как дошла до «Чемберс». За столиком администратора сидела Валерия Колдуэл и смотрела с непроницаемым лицом на входящую Венис.

– Не знаете, мистер Костелло у себя? – спросила Венис.

– Думаю, да, мисс Олдридж. После обеда он пришел и, кажется, никуда не отлучался. А еще мистер Лэнгтон просил дать ему знать, когда вы придете.

Значит, Лэнгтон хочет ее видеть. Она может зайти к нему прямо сейчас. Саймон Костелло подождет.

В кабинете Хьюберта находился и Дрисдейл Лод. Неудивительно: эти двое часто работали вместе.

– Дело касается общего собрания в «Чемберс» тридцать первого. Ты придешь, Венис? – спросил Лод.

– Разве я обычно не прихожу? С тех пор как мы собираемся дважды в год, я больше одного собрания не пропускаю.

– Есть кое-что, о чем нам хотелось бы знать ваше мнение, – сказал Лэнгтон.

– Наверное, хотите по возможности избежать на собрании разногласий и потому проводите предварительное лоббирование? Не будьте столь оптимистичны.

– Во-первых, нужно решить, кого нам взять. В коллегии есть два места. Выбор сделать нелегко, – заговорил Лод.

– Разве? Перестань, Дрисдейл. Не говори, что не припас местечко для Руперта Прайс-Маскелла.

– У него прекрасные рекомендации от руководителя, и в «Чемберс» его хорошо знают, – вмешался Лэнгтон. – Подготовка замечательная – Итон, Кингз, и везде окончил с отличием.

– Еще он племянник лорда-судьи, его прадед возглавлял коллегию, а мать дочь графа, – съехидничала Венис.

– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что мы… мы… – нахмурился Лэнгтон. Он замолчал, его лицо выражало замешательство. – Не хочешь сказать, что мы действуем под давлением?

– Нет. Просто нелогично и непростительно применять политику дискриминации против итонцев, как и против любой другой группы. Хорошо, когда нужный вам кандидат обладает к тому же и лучшей подготовкой. Но вам не придется уговаривать меня голосовать за Прайс-Маскелла, я и так собиралась это сделать. Через двадцать лет он будет такой же высокопарный, как и его дядя, но, если принимать во внимание степень высокопарности, нельзя избирать никого из представителей вашего пола. Предполагаю, второй кандидат Джонатан Сколлард? Он не столь эффектен, но, возможно, со временем покажет лучшие и более стабильные результаты.

Лод подошел к окну и произнес невыразительным и спокойным голосом:

– Мы думали о Кэтрин Беддингтон.

– Все мужчины в «Чемберс» много думают о Кэтрин Беддингтон, но у нас не конкурс красоты. Сколлард – сильнее как адвокат.

Вот в чем дело. Она поняла это, как только вошла в кабинет Хьюберта.

– Не думаю, что наставник Кэтрин согласится с тобой. Он дал ей прекрасную характеристику. У нее отличные мозги, – вмешался Лэнгтон.

– Еще бы! Будь она дурочкой, ей никогда бы не получить практику в «Чемберс». Кэтрин Беддингтон украсит коллегию адвокатов и будет способствовать ее хорошей работе, и все же она не такой талантливый адвокат, как Джонатан Сколлард. Я ее поручитель, не забывайте. У меня к ней особый интерес, и я видела ее работу. Она не производит такого глубокого впечатления, как считает Саймон. Например, когда на конференции я обсуждала вопросы права в отношении непредумышленного убийства, то рассчитывала, что стажер знает уместность моего обращения к делам Доусона и Эндрюса. Эти дела она должна была знать еще до прихода в «Чемберс».

– Ты запугала девочку, Венис, – весело отозвался Лод. – Мне она кажется вполне сведущим юристом.

– Если она боится меня, что будет, если ей придется предстать перед судьей Картер-Райтом в тот день, когда у него разыграется геморрой.

Сколько еще они будут вилять, пока не решатся заговорить о главном? Как же не любят в «Чемберс» споры, открытые выяснения отношений! И как Хьюберту нужна поддержка Дрисдейла, два архиепископа, как всегда, действуют сообща. Может, так они хотят дать ей понять, что Дрисдейл наследник Хьюберта, а ей надо оставить надежду возглавить коллегию? Но тут они по крайней мере знают, что ее голос будет иметь значение – более того, он может стать решающим.

Мужчины быстро переглянулись, она это заметила, а потом Дрисдейл сказал: «Ну, а как же вопрос равновесия? Мне казалось, мы договорились: если на вакантное место в «Чемберс» претендуют двое – мужчина и женщина, равные по квалификации…»

– Равной квалификации не бывает. Люди не клоны, – оборвала его Венис.

Лод продолжал, словно не заметил ее вмешательства:

– Мы решили, что при прочих равных условиях, в интересах равновесия отдаем предпочтение женщине.

– Когда говорят о полном равенстве кандидатов, это означает, что никто не хочет брать на себя ответственность за выбор.

В голосе Лэнгтона послышалась упрямая нотка:

– Но мы согласились, что в этом случае возьмем женщину. – И, подумав, прибавил: – Или чернокожего, если такой найдется.

Это было уже слишком. До сих пор сдерживаемый гнев Венис выплеснулся наружу:

– Женщина? Чернокожий? Как удобно ставить нас в один ряд. Жаль, что у нас нет чернокожей лесбиянки, которая к тому же была бы матерью-одиночкой с инвалидностью. Тогда мы одним махом убили бы четырех политкорректных зайцев. И большой поклон от меня. Неужели вы думаете, что успешной женщине приятно сознавать, что своей карьерой она обязана добреньким мужчинам, которые незаслуженно пропустили ее вперед? Джонатан Сколлард талантливее Кэтрин, и вы это знаете. И он знает. Неужели Кэтрин Беддингтон выиграет, если Джонатан станет всем рассказывать, что не получил места, потому что его отдали более слабому конкуренту – женщине? Какие уж тут равные возможности!

Лэнгтон бросил взгляд на коллегу и продолжил:

– Не уверен, что репутация нашей коллегии улучшится, если на нас будут смотреть как на группу женоненавистников, не желающих замечать изменения в обществе и профессии.

– Репутация «Чемберс» зиждется на высоком профессионализме ее адвокатов. Нас немного, но здесь нет случайных людей. Напротив, мы собрали лучших лондонских специалистов. Чего вы боитесь? На вас что, давили?

После недолгого молчания Лэнгтон сказал:

– Скажем, были неформальные предостережения.

– Вот как! И могу я спросить, откуда ветер дует? Не женская ли инициативная группа «Редресс»? Впрочем, они осуждают женщин, не помогающих представительницам своего пола, – банкиров, бизнес-леди, юристов, издателей, топ-консультантов. У них есть список женщин, не оказывающих в полной мере помощь своим сестрам. Неудивительно, что я тоже в нем нахожусь. Думаю, кто-то прислал вам экземпляр их газетенки. В последнем номере как раз упоминали меня. Возможно, даже очернили. Прислушаюсь к совету Генри Мейкинза. Если он найдет там основания для предъявления иска, я подам на них в суд.

– Разумно ли это? – сказал Лод. – Если они не застрахованы, ты ничего не получишь. Стоит ли игра свеч?

– Возможно, не стоит, но такой грязной и порочной прессе, какая у нас есть сегодня, нельзя потакать и давать ощущение вседозволенности. Все мы знаем, что так называемых судейских обычно не трогают. Вспомните медиамагната Роберта Масвелла. Я могу воспользоваться услугами Генри Мейкинза, а «Редресс» нет. Если вас так беспокоит репутация адвокатов, почему не подумать об этом неравенстве? Сколько стоит час твоего времени, Дрисдейл? Четыреста фунтов? Пятьсот? Правосудие фактически недоступно большинству людей. И добиться здесь равноправия гораздо труднее, чем устроить нескольких женщин на работу, для которой у них недостает квалификации…

Венис оборвала речь. Мужчины молчали.

– А в чем заключается вторая проблема? Вы сказали, что их две. Полагаю, речь идет об уходе на пенсию Гарри Нотона?

– В конце этого месяца Гарри исполнится шестьдесят пять, – сказал Лэнгтон. – Контракт у него заканчивается, но ему хотелось бы продлить его еще на три года. Его сын Стивен поступил в Редингский университет. Только что приступил к занятиям на первом курсе. Для них это большая радость. Но это означает, что юноша не будет зарабатывать, и это их напрягает. Им удастся справиться с ситуацией, но, если Гарри продержится здесь год-другой, будет легче.

– Еще на три года его вполне хватит. Если здоровый мужчина хочет работать, ему рано выходить на пенсию в шестьдесят пять, – прибавил Лод. – Можно дать ему отсрочку с возможностью ежегодного продления и посмотреть, что из этого выйдет.

– Он вполне компетентный старший клерк, – согласилась Венис. – Добросовестный, методичный, аккуратный, и деньги получает вовремя. У меня нет к нему никаких претензий, но с того времени, как он сменил здесь своего отца, многое изменилось. Он не старается идти в ногу с новыми технологиями. Правда, есть еще младшие клерки, Терри и Скотт. Этому поколению все новое дается легко, поэтому мы здесь не проиграли. Мне нравится Гарри. Нравится его учебный плакат, личный архив и маленькие флажки, отмечающие наши достижения. Но и ему надо вовремя уходить. Как и всем нам. Вы знаете мою точку зрения. Нам в «Чемберс» нужен менеджер. Если мы собираемся расширяться – а мы уже расширяемся, – главный офис и службы нуждаются в модернизации.

– Ему будет тяжело уйти. Он отдал тридцать девять лет нашей коллегии адвокатов, до него здесь работал старшим клерком его отец.

– Господь с тобой, Хьюберт, – вскричала Венис. – Ты ведь его не увольняешь! Он проработал здесь тридцать девять лет и достиг пенсионного возраста. У него будет пенсия, и, конечно, ему еще что-то дадут в виде бонуса. Естественно, ты хочешь, чтобы он остался. Тогда можно будет потянуть с принятием другого трудного решения. Ты хочешь еще на три года забыть о том, в чем действительно нуждается «Чемберс», и ничего не предпринимать. А сейчас, простите, мне нужно работать. Ответы на свои вопросы вы получили. Если мой голос чего-нибудь значит, тогда Джонатан Сколлард получит второе место, а с Гарри контракт не продлят. И пожалуйста, вы оба, включите наконец мозги! Почему не принимать взвешенные решения?

Мужчины молча смотрели, как она идет к двери. «Боже, – подумала Венис, – какой ужасный день! Просто кошмар! А теперь надо еще прищучить Саймона Костелло». Дело, конечно, терпит, но ей не хотелось его откладывать: нет настроения проявлять милосердие к мужчинам. Но напоследок надо еще кое-что сказать этим архиепископам. Остановившись у двери, она взглянула на Лода.

– И не бойтесь обвинения в женоненавистничестве. После Хьюберта я старший член коллегии и, став главой «Чемберс», поправлю картину.