Онлайн чтение книги С сердцем не в ладу A Coeur Perdu
Глава 6

Прошла неделя. Каждое утро в девять часов Лепра звонил Еве.

— Есть что-нибудь?

— Нет, ничего, только письма.

В полдень он заходил к ней. Она показывала ему письма, сваленные без разбора в хрустальной чаше. По мере того как популярность песни возрастала, писем становилось все больше. Друзья умоляли Еву не уходить со сцены. Незнакомые люди поздравляли ее, высказывали свое восхищение Фожером. Ева похудела, но смело встречала жизнь лицом к лицу и пыталась жить как раньше, показываться вечерами в излюбленных ресторанах. Она бесконечно улыбалась, пожимала руки, принимала приглашения.

— Я немного устала, — объясняла она. — Мне надо отдохнуть… Нет, пока у меня нет определенных планов…

— Вы довольны? Эта песня станет шлягером.

— Прекрасно, она того вполне заслуживает.

Но через час она уходила с мигренью. Лепра ждал ее и молча провожал домой. Он был на пределе. При Еве он держался, даже шутил.

— Знаешь, сегодня я ее слышал одиннадцать раз, даже сосчитал. Утром в парикмахерской. Потом на лестнице… кто-то напевал в ожидании лифта… два раза в метро, два раза в Тюильри — мальчишки наигрывали на губной гармошке. В полдень…

— Хватит, дорогой. Я тоже повсюду ее слышу. Просто наваждение какое-то!

В дверях Лепра долго жал ей руку. Он чувствовал, что ей необходимо побыть одной, и покорно уходил.

— Спокойной ночи. Попробуй заснуть. Я позвоню завтра утром.

Он шел обратно, садился за столик в кафе, но ни размышлять, ни обдумывать что-либо был не в состоянии. Одиночество угнетало его. Он заказывал виски, к которому даже не притрагивался, и смотрел прямо перед собой на оживленную толпу. Снова и снова он мысленно просматривал список подозреваемых… Мелио… Флоранс… Наверняка кто-то из них. Остальные отпадали сами собой. Девошель, музыкальный критик, которого они подозревали какое-то время, уехал в Швейцарию на следующий день после похорон. Ева узнала об этом случайно. Они проверили. Все так и было. Девошель не мог посылать пластинки. Значит, либо Мелио, либо Флоранс. Но как их расспросить, не вызвав подозрения? Лепра успокаивал себя. «В конце концов, — думал он, — что может случиться?» Ровным счетом ничего. По крайней мере, ничего определенного. Следствие по делу Фожера, наверное, уже закрыто. Через месяц о нем все забудут. Ева вернется к нормальной жизни.

Но ни один ответ не удовлетворял его. Лепра понимал, что ему нечего бояться, но тревога не оставляла его. Смутная тревога, наподобие морской болезни. Ему бы лечь и заснуть и спать, спать! Но он переходил в следующее кафе, заранее насторожившись. Нет, тут вроде все тихо, никаких песен. Он чувствовал чуть ли не разочарование. Эта песня превращалась в своеобразный диалог с Фожером. Заслышав ее, Лепра распрямлял плечи, словно хотел сказать: «Видишь, мерзавец, я держусь. И буду держаться до конца!»

На полной скорости проносились машины, и только шелест листвы нарушал ночное безмолвие. Лепра возвращался домой. Напоследок заходил в соседний с домом бар, почти безлюдный в этот час. Там он стыдливо опускал монету в музыкальный ящик и слушал, стиснув зубы, песню Фожера. Потом буквально сваливался в постель, поворачивался к стенке и ждал сна. Едва проснувшись, мчался к телефону.

— Доброе утро, дорогая, как ты спала? Ничего нового?

Слава богу, значит, еще не сегодня. Он усаживался за рояль, но тут же начинал испытывать к нему отвращение. Он жаждал услышать задыхающийся голос Евы: «Приходи скорей, я получила пластинку». Может, так бы они скорее узнали, что задумал Фожер.

Иногда, ближе к вечеру, Ева соглашалась пойти с ним в кафе. Лепра робко пытался поболтать с ней, как в былые времена. Но Еву всегда узнавали, и это приводило ее в отчаяние. Все взгляды обращались в их сторону. Ева вскоре вставала из-за столика, и им приходилось довольствоваться прогулкой по паркам. Сидя на скамейке, они наблюдали за воробьями, дерущимися среди опавших листьев. Если Ева заговаривала, то только чтобы сказать:

— Я долго думала. Это не Мелио.

Но наутро утверждала обратное:

— Это Мелио. Он сам сказал, что Морис сообщил о новой песне… Песне, которая не давала ему покоя, помнишь?

— Ну конечно, — говорил Лепра. — Еще бы не помнить.

И они, в который раз, кружили по тому же замкнутому кругу подозрений, догадок, гипотез.

— Он, наверное, радуется, что мы в его власти, — говорила Ева с легкой иронией, демонстрируя таким образом свою отвагу. Или просто брала Лепра под руку. — Что за жизнь ты ведешь по моей милости!

— Да что ты, — возражал Лепра, — это я во всем виноват.

И снова между ними пробегали искры любви. Он обнимал ее.

— Ева, дорогая моя, ты меня еще любишь хоть немного? Ты понимаешь, что я бы все отдал, лишь бы прекратился этот кошмар?

— Ну конечно, милый. Да какой это кошмар? Ничего, выкрутимся. Давай пройдемся…

Они вновь выходили на многолюдные улицы, где так любила бродить Ева. Останавливаясь у витрин, рассматривали мебель, драгоценности, ткани. Как-то вечером Ева сжала его руку и потянула прочь, но он все-таки успел прочесть на флаконе духов узенькую этикетку: «С сердцем не в ладу» — такое название получили новые духи Диора. Ева отказалась от прогулок.

— Ты можешь заявить протест Мелио, — сказал Лепра. — Я вообще не знаю, есть ли у него на это право.

— Зачем? — прошептала Ева. — Как я буду выглядеть, если заявлю протест?

Ева хотела играть по правилам, это было ее кредо. И все-таки Лепра задал ей вопрос, который неотступно преследовал его:

— Ты еще любишь своего мужа?

— Я же сказала тебе: нет.

— Так почему тебя так задевает эта песня?

— А тебя?

— Меня нет, — возразил Лепра.

— Не ври. На самом деле мы оба боимся, потому что каждый раз вспоминаем сцену в Ла-Боле.

— Мы боимся, потому что недостаточно любим друг друга. Ты изменилась… Почему?

Они сидели на террасе пивного бара перед Бельфорским львом. Тут никто не обращал на них внимания.

— Ты все-таки ребенок, — сказала Ева. — Ты считаешь, что я недостаточно тебя люблю! Я тут торчу только ради тебя. Мне ничего не стоит уехать в Италию или Португалию — ни почты, ни пластинок… покой… Не так ли? И ты еще недоволен?

— Нет, — сказал Лепра.

Он понял, что она в ярости, но он этого и добивался. В эту минуту он готов был потерять все, что любил.

— Мне не нужна твоя преданность. Только твоя любовь.

Ева не отвечала. Она пыталась сохранить спокойствие. И все-таки надела темные очки. Тогда Лепра решился.

— Ева, — прошептал он, — выходи за меня замуж. Ну, обещай хотя бы, что выйдешь за меня, как только мы сможем по закону…

Она горько усмехнулась:

— Вот тут нас и начнут подозревать. Ты соображаешь, что говоришь?

— А что тут такого? Мужчина предлагает руку и сердце своей… своей подруге. Подумаешь, событие!

— Ты спятил, дорогой! Нет, он совершенно спятил!

Лепра упорствовал. Он дрожал от захлестнувших его чувств, как, бывало, в свои лучшие дни, когда музыка еще могла завладевать всем его существом.

— Значит, ты не понимаешь, что я больше не могу так жить. Я звоню тебе, да… Мы ходим в рестораны по вечерам… Но это что? Всего лишь час мы вместе. Все остальное время я сам по себе, ты сама по себе. Мы как чужие люди. Между нами стоит Фожер… более чем когда-либо. Вот почему мне страшно. Есть только один ответ на все эти идиотские пластинки… Поверь мне, я долго думал. Ты должна выйти за меня…

— Закажи мне еще кофе, — сказала Ева.

— Что? Ладно. Как хочешь. Официант! Два кофе.

Он раздраженно вынул из кармана сигареты. Ева протянула ему зажигалку.

— Извини меня, — пробормотал он.

— Ты закончил? — спросила она. — Я могу теперь сказать? Послушай… Я никогда не выйду замуж. И должна была бы никогда не выходить замуж Я слишком люблю любовь.

— Глупости.

Он скорее догадался, чем увидел, как сверкнули ее глаза за темными стеклами.

— Когда я хочу, я могу быть терпеливой. Я тоже долго размышляла. Я никого так не любила, как тебя. Женщине не так-то легко в этом признаться. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего бы ты хотел? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Занимались любовью с утра до вечера? Чтобы я растворилась в тебе без остатка? Нет, дорогой. Любовь — это… — Она задумчиво отпила кофе. — Это какая-то ностальгия… может, это звучит выспренно, но именно ностальгия… И как раз потому, что я тебя люблю, мне необходимо иногда тебя бросать… или причинять тебе боль… забывать тебя… замещать другим…

— Ева, умоляю!

Она наклонилась и, почти касаясь его плечом, проговорила:

— Успокойся, малыш. Давай рассуждать здраво. С тобой я такая, какая есть на самом деле. Мне кажется — может, оттого, что есть во мне что-то цыганское, бродяжье, — настоящая любовь должна стремимся к самоуничтожению. Если она устоит, тогда…

— Но моя любовь устоит, — перебил ее Лепра. — Уверяю тебя…

Она закрыла ему рот рукой.

— Знаю, ты в любви эгоист, завоеватель. Ты любишь как мужчина… как Морис.

— Как же ты хочешь, чтобы я тебя любил?

— Ну наконец-то! Надо, чтобы ты пришел к тому, чтобы любить, не играя при этом никакой роли, ничего не ожидая взамен… Как тебе объяснить? Надо, чтобы ты оставался самим собой, и все.

— Но я не играю никакой роли.

— Ты не понимаешь.

— Ты сама…

— Да нет же. Ты бесконечно рассказываешь себе нечто такое, что может тебя возбудить, играешь в это. А как только я тебе говорю, какая я есть на самом деле, ты отвергаешь меня, переживаешь.

— У тебя все очень сложно.

В пивную вошел слепой. Под мышкой он нес скрипку.

— Пошли отсюда, — сказала Ева.

Слепой поднес скрипку к подбородку и заиграл мелодию Фожера. Скрипка дрожала, рыдая.

— Это уже ни в какие ворота не лезет, — буркнул Лепра.

Он расплатился и под руку вывел Еву на улицу.

— Теперь, разумеется, я должен тебя покинуть?

— Может, зайдешь ко мне? — спросила Ева.

Лепра, еще не вполне опомнившись от приступа ярости, смотрел на нее не отрываясь. Ева медленно сняла очки и улыбнулась.

— Видишь, какая ты! — сказал Лепра.

— Будь паинькой, — прошептала она. — Вызови такси.

В машине он привлек ее к себе. Они сидели не шелохнувшись, а на экране ветрового стекла, словно в фантастическом фильме, мелькали переливающиеся разными цветами улицы города. «Я держу ее в своих объятиях, — думал Лепра, — а руки у меня пусты… Она принадлежит мне, и она не моя. И я счастлив… страшно счастлив!»

Ева, словно прочитав его мысли, сказала, не поворачивая головы:

— Вот это и есть любовь, дорогой: мы решаемся заговорить. Обещай, что всегда будешь достаточно отважен, чтобы разговаривать со мной.

Он поцеловал ее волосы, уголки глаз. Мелкие морщинки трепетали под его поцелуями, и он чувствовал, что на глаза у него наворачиваются слезы, и пытался больше не думать о себе. Сейчас в нем не осталось ничего, кроме нежности, мягкости, печали…

Перед дверью консьержки Ева задержалась.

— Может, спросишь, нет ли почты?

Самая тяжелая минута. Лепра принял приветливый вид, открыл дверь. Консьержки не было, но почта аккуратно разложена по ячейкам. Он взял дюжину писем, сунул в карман, подозрительно осмотрел стол и буфет. Пакета не было — снова короткая передышка.

— Только письма, — объявил он.

Ева ждала его у лифта. Ее лицо прояснилось. В эту минуту она стала похожа на девочку, и Лепра внезапно захотелось утешить, защитить ее. Он открыл дверцу лифта, задвинул решетку.

— Я начинаю думать, — начал он, — что больше никаких пластинок не будет. Твой муж не так глуп. Он должен был понять, что угроза, если ее повторять слишком часто, теряет свою силу.

— Не верю я этому, — сказала Ева.

Голос ее звучал весело. Лепра обнял ее, попытался поцеловать. Ева, смеясь, высвободилась:

— Нас могут увидеть, дурачина!

Лестничные площадки, мелькавшие за дверцей лифта, были пусты, и он стремительно приникал к тающим губам, не забывая окидывать мгновенным взглядом каждый новый этаж. Лифт остановился.

— Дай ключ, — сказал Лепра. — Сегодня я хочу открыть дверь. Давай сыграем, что я как будто вернулся к себе домой.

Он пропустил ее вперед и снова обнял, не давая ей времени обернуться:

— Ева, спасибо тебе за все, что ты мне сейчас сказала. Я, правда, не согласен с тобой. Но постараюсь любить тебя лучше.

Она повернулась к нему. Он взял ее лицо в свои ладони и поднял к своим губам, как чашу со свежей водой.

— Клянусь, — произнес он, — я буду защищать тебя от него, от тебя самой, от себя. Но сначала мы очистим эту квартиру. Я поцелую тебя здесь, в прихожей…

Он прикоснулся губами к ее лбу, к глазам и, нежно взяв за руку, потянул в гостиную.

— И здесь я тебя поцелую, потому что здесь ты страдала из-за него.

Он коснулся губами ее щек, носа, пылающих губ. Он чувствовал, как она взволнована, открыта ему. Он медленно повел ее в спальню.

— Здесь я поцелую тебя потому, что он тебя любил…

Его губы нашли губы Евы, и она не смогла сдержать стона. Ему пришлось поддержать ее. Его рука скользнула по ее плечу, туда, где угадывалась округлость груди. Но он овладел собой и продолжал водить Еву из комнаты в комнату, не переставая повторять все тот же очистительный обряд.

— Жан, — выдохнула она, — хватит… Больше не могу…

Он отвел ее обратно в гостиную, посадил, но она, не отпуская его, спрятала голову у него на груди.

— Я хочу тебя, — прошептала она, вцепившись зубами в отворот его пиджака.

— Не сейчас. Мне, может быть, тоже надо отдалиться от тебя, чтобы ты пострадала… Я усвоил урок…

Она высвободилась и легонько оттолкнула его.

— Чудовище! — весело бросила она. — Да ты настоящий самец!

Они вместе рассмеялись.

— Видишь, как я люблю тебя. Неожиданно, с огоньком! Повтори: чудовище.

— Чудовище!

— Ева, милая, это правда? Ты хочешь?

Он снял пиджак, бросил его на спинку стула, из кармана посыпались конверты, письма.

— А, твои воздыхатели!

Он собрал конверты с пола, но, увидев последний, нахмурился и медленно встал.

— Это еще что?

— Дай мне, — сказала Ева.

Но поскольку он не выпускал конверта из рук, она прочла через его плечо: «Дирекция полицейского управления».

— Боже мой!

— Невероятно, — прошептал Лепра.

— Они нас выдали.

— Не говори глупости. Кто мог нас выдать?

Лепра нервничал, ему никак не удавалось просунуть мизинец, чтобы распечатать конверт. Он в сердцах топнул ногой, разорвал бумагу и выдернул письмо. Там было лишь одно предложение, напечатанное на машинке:

— По касающемуся меня делу? Ничего не понимаю, — сказала Ева.

— Я тоже, — признался Лепра.

С письмом в руке он тяжело опустился в кресло и перечитал эту фразу: «…касающемуся Вас делу… Комиссар Борель… »

— Они все знают, — сказала она. — Они получили письмо.

— Да нет же! — вскричал Лепра. — Подумай сама… Твой муж не мог при жизни объяснить, как его убьют. Никто его убивать не собирался. Все произошло совершенно случайно.

Портрет Фожера по-прежнему стоял на полке. Его живые глаза, казалось, иронически наблюдали за происходящим из-под припухших век.

— А зачем меня вызывают? — сказала Ева. — Может, они что-то нашли… Не знаю, что и думать.

— Что нашли? Судебный медик написал отчет… страховая компания произвела свое расследование… эксперты засвидетельствовали несчастный случай… Где еще можно найти что-нибудь подозрительное?

Лепра силился побороть захлестнувшую его панику, но понял, что все его доводы неубедительны.

— Предположим, — сказала Ева, — что они получили письмо, в котором Морис объясняет, что мы замышляем ею убить. И просит, в случае если он погибнет трагически, внезапно, внимательно изучить обстоятельства смерти… По-твоему, они будут сидеть сложа руки?

— Они подумают, что кто-то неудачно пошутил.

— Может быть. Но все-таки наведут справки. Проверят, действительно ли это почерк моего мужа. И если он сам нас обвиняет… можешь себе представить, как сильно прозвучит это обвинение!

— Они ничего не найдут, там нечего искать!

— А газеты? Вообрази на минутку заголовок «МОРИС ФОЖЕР: НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ ИЛИ УБИЙСТВО?»

Она схватилась за голову, потом вскочила.

— Я иду.

— Куда?

— К комиссару. Лучше с этим быстрее покончить. Сейчас четыре. В пять все будет кончено. Пусть арестует меня, если захочет. Лучше так, в конце концов.

— Ты что, во всем признаешься?

Ева взяла сумку, перчатки, сложила письмо, остановилась, взволнованная отчаянием, прозвучавшим в этих словах.

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы отрицал все… не колеблясь. Пойми, никаких доказательств нет! Под нас не подкопаешься.

— Под тебя, может быть. А я…

Лепра машинально облокотился на камин и, вспомнив, как он сделал то же движение там, на вилле, залился краской. Повторилась та же сцена. Она, впрочем, повторялась изо дня в день, с тех пор как они жили в ожидании пластинок. Ему казалось, что он каждый день заново убивает Фожера. Он развел руками:

— Как хочешь.

— Я тебя разочаровала?

— Нет-нет.

— Не нет, а да. Это видно. Ну что ж, мне очень жаль, но я устала от этой игры, от ощущения загнанности. Зря я уступила тебе и не позвонила в полицию сразу. Я не умею беспрестанно лгать, как настоящая преступница… Мы дошли до этого потому, что лгали с самого начала.

— Ты забываешь, что твой муж обвиняет нас в предумышленном убийстве.

Ева провела тыльной стороной руки по глазам, губы ее дрожали. Внезапно она заметила фотографию Фожера и одним взмахом руки сбросила ее на пол. Стекло, разбившись, тонко зазвенело.

— Вы способны на все! — крикнула она.

— Ну, знаешь!

— На все. И ты точно так же, как другие.

Ева побледнела, но сдержала слезы. Она вынула из сумки пудреницу, подкрасилась, не спуская глаз с Лепра, и ее глаза мало-помалу вновь становились серыми, с пляшущими светлыми искрами.

— Поцелуй меня, пока я не накрасила губы… Если я смогу, я промолчу… только ради тебя, зверюга ты мой!

Она закинула голову, и он склонился над ней в долгом поцелуе, баюкая ее в своих объятиях. Когда Ева отстранилась от него, она снова была весела и полна энергии.

— Не знаю, что это я нервничаю. С удовольствием встречусь с комиссаром. Пусть не думает, что запросто проведет меня, как какую-нибудь шансонетку!

Это слово смутило обоих. Ева причесалась. Лепра натянул перчатки. Ими вновь овладела тревога.

— Ну ладно, — произнесла Ева. — Ты пойдешь со мной?

Они вышли. На этот раз Ева сама заперла дверь. На улице Лепра чуть было не сбежал. Но ему стыдно было оставлять ее наедине с опасностью. Ева пыталась казаться беззаботной.

— Я хочу купить новую машину. Что ты мне посоветуешь? «Пежо»? «Симку»?

Он сжал ей руку, показывая таким образом, что восхищается ее мужеством.

— «Симку», — рассеянно сказал он и остановил такси.

— Понт-о-Шанж, и, если можно, выключите радио. Спасибо.

Всю дорогу они молчали. Лепра шел рядом с Евой вдоль серой стены. Они остановились под аркой. Ева посмотрела на Лепра и пригладила ему волосы на висках. Она понимала, что ему будет тяжелее, чем ей.

— Веди себя хорошо, — прошептала она.

— Ладно.

Он задыхался. Она прошла под аркой, пересекла двор, не оборачиваясь, и он приподнял манжету, чтобы посмотреть на часы. Потом медленным шагом, словно тяжелобольной, пошел по набережной. Может случиться, вечером его арестуют. По зеленой воде зигзагами переливались перевернутые отражения судов. На углу Пон-Неф работал художник, не обращая внимания на зевак Лепра, перевесившись через парапет, погрузился в размышления. «Если меня арестуют, буду ли я любить ее по-прежнему? Если меня разлучат с ней? Если она умрет?.. Может, Ева и права. Я все время что-то себе рассказываю, подогреваю себя. Я хочу, чтобы в жизни было что-нибудь прекрасное. И тем не менее меня дрожь пробирает от страха, что она сейчас там одна…» В памяти проносились обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», фраза из концерта Шумана. Он хотел бы сыграть для нее, чтобы чем-то помочь ей, как-то участвовать в битве. «А что, неплохо бы, — снова подумал он, — написать песню прямо сейчас и преподнести ей. Фожер смог бы». Впервые он вспомнил Фожера без горечи. Прошел буксир, таща за собой три осевшие в воду по самый борт баржи. Ветер играл на воде, разбрасывал листья. Лепра признался себе, что хотел убить Фожера, и почувствовал облегчение. Да, он завидовал Фожеру и ненавидел его всеми фибрами души. Фожер был прав, когда обвинял его. Предумышленное убийство вовсе не обязательно планируется за месяц или за неделю. Это дело нескольких мгновений, достаточно очень захотеть, когда уже начал действовать. Но в этом он никогда в жизни не признается Еве. Значит, он недостаточно ее любит? Можно ли пойти на то, чтобы тебя судила женщина, которая тобой восхищается, благодаря которой ты считаешь себя существом исключительным? Фожер с Евой никогда не притворялся и потерял ее любовь. Фожер был личностью, как-никак. А он — так себе, пропащий малый, даже трех нот не может связать. С другой стороны, все не так. Лепра понимал, что его подавленный вид — лучшее средство заставить Еву сопротивляться, отрицать, лгать. Да, он желал в эту самую минуту, когда она билась в руках полицейского, чтобы она забыла свою идиотскую заносчивость. Подумаешь, солгать! Он почти хотел, чтобы полиция допрашивала ее, чтобы она все больше увязала во лжи.

Он снова взглянул на часы. Не прошло и четверти часа, как он тут терзается. Рыбак вытащил из реки что-то блестящее, извивающееся. Лепра спустился вниз по ступенькам и, пройдя по набережной, подошел к нему. Рыбак вытирал руки носовым платком и насвистывал мелодию Фожера.

— Садитесь, мадам, прошу вас.

Комиссар Борель обошел свой стол и оперся на спинку кресла. Ева тут же поняла, что он за тип: умный, немного самоуверенный, этакий красавец мужчина. Но зубы неровные, в общем, ничего себе, обычный чиновник. Неплохо бы сдать его брюки в чистку… Она улыбнулась, чуть наклонив голову, глядя ему прямо в глаза, но вся настороже.

— Я очень рад видеть вас здесь, мне просто повезло. Я бесконечно восхищаюсь вами.

— Вы пригласили меня для того, чтобы иметь возможность в частном порядке высказать свое восхищение?

Комиссар полуприкрыл глаза и поднял руку, на которой блестел перстень с печаткой.

— Конечно нет. Но я, как и все… Я начинаю грезить, когда слышу ваши песни. И вот сегодня вы здесь, передо мной…

— …во плоти, — закончила Ева.

— Вот именно! Так что я вкушаю величайшее счастье, если позволите…

Он пытался шутить, но получалось плохо. Глаза его не смеялись. Они были какие-то неестественно голубые, такого цвета бывает стекло при электрическом свете.

— Меня потрясла смерть господина Фожера, — продолжал Борель.

— Мой муж никогда не был осторожным.

— Я знаю.

Борель сел и похлопал рукой по папке.

— У меня здесь копия рапорта. Впрочем, надо еще проверить, действительно ли причиной всему — неосторожность… Он немного выпил, ехал быстро, но ведь так поступают многие автомобилисты, особенно в летнее время… Это большая потеря для нас… Двойная, так как я случайно узнал… вы собираетесь покинуть сцену.

— Вы прекрасно осведомлены!

Борель шутливо поклонился.

— Это входит в мои обязанности, мадам! Но можно вам задать один вопрос? Вы действительно считаете, что ваш муж погиб случайно?

Ева была готова к нападению. И тем не менее с трудом выдержала взгляд комиссара.

— Боже мой, конечно, — сказала она, — мне и в голову не приходило, что… Вы обнаружили что-то еще?

— Нет, мы ничего не обнаружили. Несчастный случай, тут нет сомнения.

Он открыл папку, задумался. Ева думала о Лепра. Бедный мальчик! Вот для кого начнется кошмар. Никогда он не поймет, почему она призналась. Сейчас она скажет всю правду. У этого полицейского есть доказательства, что Морис… нет, она не позволит застать себя врасплох, поймать на лжи, не позволит презирать себя.

— Думаю, у господина Фожера были враги, как и у всех нас, — начал Борель. — Вы не замечали ничего необычного в последнее время? Вам не казалось, что ваш муж чем-то озабочен? Он не говорил вам ничего, что могло бы…

— Ничего.

— Странно. У вас были хорошие отношения?

— Нет.

— Вот так так! Откровенно, по крайней мере. — Борель удивленно покачал головой.

Он вытащил из папки письмо и перечитал его. Ева сидела слишком далеко, чтобы узнать почерк, но почувствовала, что это конец. Фожер сдержал слово.

— У меня есть любовник, — сказала она. — Я думаю, ничего нового я вам не сообщаю. И раз уж вы хотите знать все…

Борель протянул ей письмо.

— Сначала прочтите это. Я не должен бы вам его давать, но рассчитываю на ваше молчание.

Письмо писал не Фожер. Эти округлые, старательно выведенные буквы… Где она уже видела их?

Ева положила ногу на ногу и бросила письмо на колени. Взгляд Бореля помогал ей хранить спокойствие, она дочитает письмо до конца и ничем себя не выдаст.

И вдруг Ева узнала почерк Флоранс. Дома она пороется в секретере… Там наверняка найдутся старые открытки, отправленные из Дании и Швеции, когда Флоранс еще не превратилась в… Нет, это ее почерк, даже не измененный, вульгарный почерк невежды.

Ева сложила письмо.

— Мы такие письма десятками получаем, — словно извиняясь, сказал Борель. — Маньяки, ревнивцы, одержимые. И тем не менее…

— Тем не менее? — спросила Ева.

— Ну, как вам сказать… это наша обязанность — все проверять.

— Вы считаете, что я несу ответственность за смерть своего мужа?

— Ну что вы! В вашем случае… ну, во-первых, я уступил своему желанию с вами познакомиться… и потом, прежде всего я собирался вас предостеречь… Очевидно, кто-то желает вам зла. Вам не приходит в голову, кто бы это мог быть?

Ева с отвращением положила письмо на стол.

— Разумеется, я ее знаю, — сказала она. — Но тут вы ничем не можете мне помочь.

— Ну почему? Если кто-то пытается вам докучать, преследовать вас…

— Спасибо, — сказала Ева, — вы очень любезны, но я сама справлюсь.

Борель одобрительно кивнул.

— В любом случае, теперь вы предупреждены. Обязательно дайте мне знать, если кто-нибудь захочет устроить скандал… Вы, конечно, не в курсе, действительно ли ваш муж предпочитал объездной путь, как это сказано в письме?

— Понятия не имею. Я в Ла-Боль всегда ездила поездом.

— Вообще-то, — сказал Борель, — самоубийство или несчастный случай — это ничего не меняет.

Он проводил Еву до лестницы.

— Так не стесняйтесь, — повторил он. — Я всегда на месте. Всегда к вашим услугам.

Ева не торопясь спустилась в вестибюль. Она могла поклясться, что Борель все еще там и не спускает с нее глаз… Потом она почувствовала, что он ушел, и заспешила неизвестно почему, почти бросилась бежать к арке. Лепра сидел на другой стороне улицы, на тротуаре, прислонившись к парапету.

— Вот видишь, — сказала она, — меня не арестовали.

— Ты все рассказала?

— Нет, в этом не было необходимости. Я бы с удовольствием выпила чаю.

Устроившись на диванчике в маленьком бистро, Ева расслабилась, заулыбалась, но тут же спохватилась и заказала белое вино.

— Мы с тобой как заговорщики, — усмехнулась она.

— Рассказывай.

— Все очень просто. В двух словах: комиссар получил анонимное письмо. Я узнала почерк Флоранс.

— Недурно.

— Флоранс обвиняет меня в том, что я толкнула Фожера на самоубийство.

— Ничего не понимаю, — сказал Лепра.

— Я тоже. Вернее, в первый момент не поняла. Я думала… впрочем, ладно. Флоранс ничего не знает. Она просто пытается навредить мне. Может быть, надеется, что слухи попадут в газеты…

— И из-за этого он тебя вызвал?

— Да… но еще и по другому поводу. Флоранс в своем письме замечает, что обычно Фожер ездил окружным путем, именно для того, чтобы избежать крутых поворотов.

— Понятно…

— Этот комиссар не так глуп. Он ничего не знает. Ничего не подозревает. Но эта история с объездом его беспокоит. Твое здоровье, малыш. Мы можем чокнуться.

Она чокнулась с ним и с удовольствием выпила кларет. Лепра с опаской чуть-чуть отхлебнул тоже.

— Так что ты думаешь об этом?

— Что мы можем какое-то время жить спокойно.

— Но ведь пластинки посылает не Флоранс! Если бы она знала правду, она уж не упустила случая поделиться с комиссаром. Она обвинила бы нас совершенно определенно.

— Ты прав, я об этом не подумала. Она так меня удивила.

— С другой стороны, это письмо кое-что проясняет. Если мы отметаем Флоранс, остается Мелио.

Она осушила свой бокал.

— Дай мне сигарету. Сейчас полшестого… Давай-ка я ему позвоню.

— Мелио?

— Да.

— Зачем?

Ева сняла шляпку, встряхнула головой, уселась поудобнее, с облегчением вздохнула:

— Мы теперь уверены, что это Мелио, да?

— В общем, да. Скорее всего. Он был его другом, издателем.

— Ну и прекрасно. Значит, надо нанести решающий удар. Я попрошу, чтобы он принял меня, и припру его к стене. Подожди, успеешь еще нахмуриться. Если Борель… если комиссар… получит пластинку, он сразу поймет, что случилось… Я видела его, понимаешь, и я знаю этот тип людей… С другой стороны, кто знает, вдруг Мелио не очень по вкусу роль, которую он вынужден играть… Может, если надавить на чувства, он сдастся.

— При условии, — возразил Лепра, — что мы все ему расскажем.

— Ну что ж, расскажем.

— Он нас выдаст.

— Нет, не осмелится. Меня он не выдаст. Так не делается. Мелио все-таки порядочный человек.

Лепра сложил руки и уставился на блюдце.

— Ты со мной не согласен? — спросила Ева.

— Нет. Не согласен.

— Ты предпочитаешь сидеть и ждать, пока Борель нас арестует? Теперь уже одно из двух: либо Мелио, либо Борель. Давай, Жан, встряхнись. — Она просунула ладонь под руку Лепра и заговорила с ним сладким голосом: — Мы же никогда толком и не говорили с Мелио… Я извинюсь перед ним.

— Ты? Признаешься, что была не права?

— Почему бы и нет? Во-первых, это действительно так. Я должна была бы говорить с ним по-другому… Я объясню ему, как жила с Морисом. Он наверняка все знает. Расскажу ему о нашем последнем вечере в Ла-Боле. Он поверит мне. Все зависит от того, как ему это преподнести. Люди сразу чувствуют, когда с ними говорят честно… Кроме того, Мелио не сумасшедший. В конце концов, он обычный коммерсант. И поймет, в чем его выгода.

Лепра устало пожал плечами.

— Ева, дорогая, я от тебя свихнусь. Еще час назад Мелио был последним негодяем. Теперь он стал чуть ли не джентльменом.

Ева встала, отодвинув столик.

— Я позвоню ему, — сказала она. — Бывают моменты, когда надо идти ва-банк. Если я с ним не встречусь, мы пропали, я уверена.

— Предупреждаю тебя, я не пойду.

Ева потеребила его за ухо и нежно склонилась к нему.

— Пойдешь. Я не хочу, чтобы в случае неудачи ты обвинил меня.

— Но ведь, черт возьми, полной уверенности у нас нет! Ладно, мы с тобой внутренне убеждены, что это он, но ты отдаешь себе отчет, что, несмотря ни на что, остается возможность ошибки? И ты что же, так и расскажешь ему всю правду?

— Не так же я глупа. Только в ответ на его откровенность. Знаешь, меня еще никто не смог обмануть.

Она, покачивая бедрами, проскользнула между столиками и поднялась по винтовой лестнице. Перед тем как исчезнуть из поля зрения, она еле заметным движением послала ему воздушный поцелуй. Лепра окликнул дремавшего у стены официанта:

— Два черных кофе.

Мелио могло не оказаться на месте. Лепра готов был ухватиться за любую соломинку. В этой спешке, в желании покончить со всем как можно скорее — вся Ева. Как объясните ей, что комиссар, даже если и начнет их подозревать, никогда не найдет доказательств, а они сами собираются преподнести Мелио на блюдечке решающее, убийственное для них доказательство! Во что бы то ни стало надо набраться терпения! Даже если каждый день придется выносить эту муку ожидания почты. Другого выхода нет.

Лепра допил кофе, выкурил последнюю сигарету. Он принял решение. Он не пойдет к издателю. Ева забывает, что сама она в этой истории ничем не рискует. Фожера убил он. Если дело обернется плохо, приговорят не ее. Без четверти шесть… Может, у Мелио встреча в городе… Какая-то надежда есть.

Сначала показались ноги Евы — длинные, волнующие, «Боже мой, — подумал Лепра, — я люблю ее, как животное свою самку». Ева спустилась, полная юного задора, аккуратно накрашенная.

— Все в порядке, — сказала она. — Он примет нас завтра вечером, в десять часов. А, ты заказал кофе? Здорово!

— В десять?

— Да. Это единственное время, когда он может разговаривать спокойно.

— Он не удивился?

— Нет… скорее он был как-то смущен, уклончив… На мой взгляд, он ждал, что я появлюсь. Жан, дорогой мой, не дуйся. Я в полном порядке. Это, конечно, реакция. Мне было так страшно, когда я шла в префектуру! Этот Борель такой дотошный! Мелио рядом с ним — детский сад.