Онлайн чтение книги Генерал конфедерации из Биг Сура A Confederate General From Big Sur
Конец $6.72

Когда мы вернулись к себе, и Ли Меллон вылез из грузовика, а я слез, стало заметно, что в глотке Ли Меллона выстроило себе гнездо желание выпить. Мысли о хорошей выпивке птицами летали у него в глазах.

-- Жаль, что ее не было дома, -- сказал Ли Меллон, подбирая с земли камень и швыряя его в Тихий океан. Камень не достиг океана. Он приземлился на кучу из семи миллиардов других камней.

-- Да-а, -- сказал я.

-- Может, что-то и получилось бы, -- сказал Ли Меллон.

Я точно знал, что ничего бы не получилось, но все же сказал:

-- Да-а, если бы она была дома...

Птицы по-прежнему летали у него в глазах стаями пьяных искр и прятали под крыльями стаканы. Над океаном строился туман. Строился не как жалкая лачуга, а как шикарный отель. Гранд-Отель Биг Сура. Скоро закончат отделочные работы, отель поднимется над стеной ущелья, и все исчезнет, заполненное стаями дымчатых коридорных.

Ли Меллон явно нервничал.

-- Давай поймаем машину и поедем в Монтерей, -- сказал он.

-- Только с одним условием: сначала мы набьем карманы рисом, а перед тем, как начать пить, я суну себе в мошну фунт гамбургеров, -- сказал я. Слово 'мошна' я употребил в том смысле, в каком обычно говорят 'утроба'.

-- Ладно, -- ответил он.

Восемь часов спустя я сидел в маленьком баре Монтерея с девушкой. Перед нею стоял бокал вина, передо мной -- мартини. Иногда такое случается. Никаких разговоров о будущем и лишь смутное понимание того, что происходило прежде. Ли Меллон лежал в отключке под стойкой. Я смыл с него блевотину и закрыл большой картонной коробкой, чтобы не увидела полиция.

В баре было много народу. Оказавшись в окружении такого количества людей, я сперва с трудом сдерживал изумление. Я изо всех сил притворялся человеком и таким образом оказался напротив девушки.

Мы познакомились час назад, когда Ли Меллон повалился прямо на нее. В процессе оттаскивания Ли Меллона от девушки -- а это, между прочим, не проходят в школе по арифметике -- мы с нею перекинулись несколькими словами, за чем последовало сидение друг напротив друга и два бокала.

Я держал во рту глоток холодного мартини до тех пор, пока его температура не становилась равной температуре моего тела. Старые добрые 98.6 по Фаренгейту -- наша единственная связь с реальностью. Так происходит, если считать полный рот мартини имеющим какое-то отношение к реальности.

Девушку звали Элайн, и чем дольше я на нее смотрел, тем красивее она становилась, что само по себе здорово, только мало у кого получается. Это очень трудно. У нее получалось. Эта странная накрутка чувствовалась во всем и ужасно мне нравилась.

-- Чем ты занимаешься? -- спросила она.

Это нужно было обдумать. Можно было сказать: 'Я живу с Ли Меллоном, и злой, как собака.' Нет, только не это. Лучше 'Ты любишь яблоки?', а когда она ответит 'да', я скажу: 'Пошли в кровать.' Нет, еще рано. Наконец, я придумал, что сказать. Я произнес тихо, но с мягким нажимом:

-- Я живу в Биг Суре.

-- Это замечательно, -- сказала она. -- Я живу в Пасифик-Гроув. А чем ты занимаешься?

Неплохо, подумал я. Попробуем еще.

-- Я безработный, -- сказал я.

-- Я тоже безработная, -- сказала она. -- А чем ты занимаешься?

Приходилось иметь дело с некой новой стороной ее натуры, и я уже готов был бежать. Отпустите меня! Я смотрел на нее робко и с какой-то религиозной заторможенностью, опутавшей меня, точно пальмовые ветви.

-- Я священник, -- сказал я.

Она посмотрела на меня так же робко, и сказала так же заторможенно:

-- Я монахиня. А чем ты занимаешься?

Это уже упорство. Начиналась борьба. Она все больше мне нравилась. Я всегда был неравнодушен к умным женщинам. Это моя слабость, с которой бесполезно бороться.

Через некоторое время мы гуляли по берегу. Моя рука располагалась у нее на талии под свитером, ползла наверх к груди, а пальцы делали что-то свое, сравнявшись по разумности с мелкими растениями, независимыми и безответственными.

У Джесси есть девушка, и их познакомил Ли Меллон.

-- Когда ты решила уйти в монастырь? -- спросил я.

-- Когда мне исполнилось шесть лет, -- сказала она.

-- Я решил стать священником в пять лет, -- сказал я.

-- Я решила стать монахиней в четыре года.

-- Я решил стать священником в три года.

-- Это хорошо. Я решила стать монахиней в два года.

-- Я решил стать священником в год.

-- Я решила стать монахиней, как только родилась. В первый же день. Очень важно начать жизнь с верного шага, -- гордо сказала она.

-- Что ж, когда я родился, меня здесь не было, так что я не смог принять решение. Моя мать была в Бомбее. Я в Салинасе. Думаю, ты была неправа, -- скромно сказал я.

Это ее расстроило. А я был рад узнать, что такая глупость смогла довести нас до ее дома. Она закрыла дверь, а я бросил взгляд на книги -- есть у меня такая дурная привычка. Привет, Дилан Томас^{[19]Дилан Томас (1914-1953) - уэльский поэт.}. Я озирался, точно енот -- еще одна моя привычка, хоть и не такая плохая.

Жилища, в которых обитают юные леди, вызывают у меня огромное любопытство. Мне нравится изучать запахи, среди которых живут юные леди, разные безделушки и то, как свет падает на вещи и особенно на запахи.

Она сделала мне сэндвич. Я не стал его есть. Не знаю, зачем она его делала. Мы легли на кровать. Я положил руку ей между ног. На одеяле под нами было нарисовано родео. Ковбои, лошади и повозки. Она прижалась к моей руке.

За миг до того, как мы прильнули друг к другу, словно малые республики, вступающие в Объединенные Нации, у меня в голове промелькнуло кинематографическое видение, на котором двенадцать вставленных в рамки Ли Меллонов лежали, укрытые картонными коробками, под стойками баров.