ГЛАВА 9

Онлайн чтение книги Тихий уголок A Fine and Private Place
ГЛАВА 9

Где-то между двумя и тремя утра мистер Ребек оставил борьбу. «Это явно не пройдёт», – сказал он. Он встал, босой, закутанный в одеяла и подушки, подошёл и открыл двери мавзолея, чтобы обдумать вопрос. «Я сегодня ни за что не усну, – сказал он себе. – Насколько я понимаю, граница, за которой возможен сон, осталась позади. Возможно, я больше вообще спать не буду. Ну, это, может быть, не так уж и плохо. Я смогу коротать ночи, решая очень трудные шахматные задачи – те, которые мне до сих пор не удалось решить. И, возможно, смогу немножко подзаняться астрономией. Можно начать прямо сейчас». Но он не шевельнулся. Он стоял, опершись о косяк, испытывая приятную дрожь от соприкосновения с кожей холодного железа.

Воздух же был тёплым и немного влажным. Однако, если он где-то и грозил застояться, ветерок тревожил его, и маленькие жучки, шумя, нарушали торжественность тихого пруда. Небо было тёмным, но совершенно безоблачным. Завтра будет очень жаркий день, один из тех, когда жара не спадает и много спустя после захода и предает ночь. В последующие дни, вероятно, тоже будет жарко. Конец июля в Нью-Йорке – это время, когда жаркие деньки бегут друг за дружкой сплошняком.

«Беда в том, – подумал мистер Ребек – что если я за девятнадцать лет не разрешил эти шахматные задачи днём, то непонятно, почему ночью должно быть иначе. Если бы мне было очень нужно найти ответы, я бы их нашёл давным-давно. И то же самое относится к изучению звезд. Я бы никогда не смог стать астрономом. У меня мозги неподходящие. Я – аптекарь, который прочёл несколько книг. Я здесь ничему пока что не научился. Я просто вспомнил некоторые вещи, которые надоели мне, пока я жил в ином мире и каждый день переодевался. Забудь об этом, Джонатан, и ложись-ка снова спать. А перед тем, как уснуть, помолись, чтобы никакой Бог из самых лучших побуждений не сделал тебя бессмертным».

Он повернулся и ушел в мавзолей, но ложиться не стал. Вместо этого он порылся в углу, где были свалены его вещи, и вытащил свой старый красно-чёрный купальный халат да пару поношенных тапочек. Надел халат и тапочки и снова вышел, закрыв за собой железную дверь.

«Я пройдусь до ворот, – подумал он. – Просто чтобы прогуляться. Возможно, это меня успокоит и заставит уснуть, когда я вернусь. Кроме того, я смогу попить из фонтанчика в уборной».

И вот он затянул пояс халата вокруг своей тонкой талии и зашагал по траве, пока не почувствовал, как сыплется и шуршит под его тапочками гравий Сентрал-авеню. Затем направился вдоль длинной дороги, стараясь по привычке как можно меньше шуметь. Луны не было, и ничто не освещало путь, но мистер Ребек шёл вперед с уверенным видом человека, который знает, что делает, и всё равно отказался бы от лунного света, как от чего-то ненужного. Он это и сам осознавал. «Как это удивительно – чувствовать себя компетентным, – подумал он. – Каждый человек должен знать что-нибудь в мире так же хорошо, как я – эту дорогу. Она так срослась со мной. Я мог бы не сбиться с пути, даже будь я пьян или ослепни. Но я хотел бы, чтобы кто-то мог меня видеть. Я хотел бы иметь возможность кому-го показать, как хорошо я умею ходить по этой дороге посреди ночи…» И это, конечно же, заставило его подумать о миссис Клэппер. Он бы всё равно о ней вспомнил, но ему доставляло куда больше удовольствия, когда она постепенно проникала в его мысли, о чём бы он ни думал. Это выглядело как-то естественнее. Миссис Клэппер решила, что он ненормальный. Она говорила ему об этом каждый раз, когда они виделись. Любой человек, который живёт на кладбище, как она ему сказала, не только ненормален, но ещё и отличается крайне дурным вкусом. Что за место для приёма гостей, которые к вам приходят! Как он получает почту? Что он делает зимой? Может ли он хотя бы иногда принять ванну? Что он ест? Последний вопрос привел почти к полной дискредитации мистера Ребека. Он начал было рассказывать о Вороне, и тут же осознал, что доверие миссис Клэппер к нему до сих пор простиралось довольно далеко, но улетучится при малейшем упоминании о зловещей чёрной птице, приносящей ему еду. И поспешно заменил Ворона старым-старым другом, товарищем детства, который поддерживал его, снабжая едой из уважения к минувшим годам, когда они вместе росли. Он об этом очень убедительно рассказал и захотел, чтобы это было правдой.

На миссис Клэппер это не произвело впечатления. Она фыркнула.

– Значит, друг? Как же вышло, что он не сказал: «Идём ко мне домой, я готов тебя приютить?» Что же он за друг, а?

– Я и думать не смел чего-то такого от него требовать, – сказал мистер Ребек, весь подобрался и сурово посмотрел на неё. – У меня, в конце концов, есть какая-то гордость…

– Ого-го, – иронически хохотнула миссис Клзппер. – У вас, оказывается, есть гордость. Гордый псих. Вы взгляните, как он передо мной сидит – прямо как генерал. Ах, Ребек, вы такой Schmuck. [ 10 Украшение.]

Но прошло три недели после того, как он открыл ей свою тайну, и она часто приходила на кладбище. И теперь по вечерам он подолгу сидел на ступеньках мавзолея, ожидая её прихода. Впрочем, недавно начал и на дорогу выходить, чтобы её встретить, потому что Сентрал-авеню бежит от ворот вверх по склону, а миссис Клэппер – создание, не очень-то приспособленное карабкаться в гору. Кроме того, он ловил себя, что в нетерпении ждет момента, когда она его заметит (а он всегда замечал её первый), махнет рукой и закричит: «Эй, Ребек! Это я, Клэппер!» В приветствии этом не было ничего заготовленного заранее, несмотря даже на то, что оно всегда оставалось тем же. Он чувствовал, что она рада его видеть и хочет убедиться, что и он её заметил. Что касается его, то бурные крики заставляли его почувствовать себя кем-то настоящим – человеком, который достаточно шумит, чтобы его узнали, приветствовали и назвали ненормальным.

«Человек постоянно ищет тождественности, – думал он, шагая по гравийной дорожке. – У него нет настоящих доказательств собственного существования, если не считать реакции других людей на этот факт. И вот он внимательно прислушивается к тому, что люди о нем говорят друг другу, хорош он или плох, потому что это означает: он живёт в том же самом мире, что и они, а все его страхи насчёт того, что он невидим, несостоятельны, что у него отсутствует некое таинственное измерение, которое присуще другим – беспочвенны. Вот почему людям нравится иметь прозвища. Я рад, что миссис Клэппер знает, что я существую. Её следует считать за двоих или за троих обычных людей».

Дорога расширялась, дойдя до чего-то вроде мощёной дельты, с одной стороны от которой светился одинокий огонек сторожки. Прямо напротив сторожки, примерно в 30 ярдах, громоздилось во тьме куда более впечатляющее сооружение – уборная. Сама дорога бежала дальше к обрамлённым башенками воротам, запертым ныне на висячий замок, как всегда после пяти часов вечера. Мистер Ребек отвел от них взгляд. Он никогда не смотрел на ворота, разве что случайно.

Он старался, как мог, не нарушать тишину, пробираясь к уборной. И первое, что он сделал – запер тяжёлую дверь, так как знал по опыту, что неизбежный шум: например, рёв спускаемой воды в кабинке или звон тонкой струйки о раковину, – теперь никому не могут быть слышны, если только кто-то не встанет в нескольких футах от двери. Затем он включил неяркие флюоресцирующие панели на потолке. В стене, выходящей на сторожку, отсутствовали окна, а свет был таким слабым, что существовал лишь ничтожный шанс, что его увидят из-под двери.

Мистер Ребек воспользовался одним из унитазов, не сводя с двери озабоченного взгляда. В повторяющихся снах о том, как его обнаруживают, часто случалось, что именно в подобный момент двери – а дверей во сне всегда было несколько – распахиваются – и безликие преследователи врываются внутрь со всех сторон. Он напился из фонтанчика, расположенного близ ряда раковин, осторожно отворил дверь и вышел наружу, где столкнулся с тенями, напоминавшими ему железных псов, замерзших в ожидании какой-нибудь добычи. Он был до глубины души рад, что они не обращают на него ни малейшего внимания. Годы назад ему казалось, будто они обнажают яркие зубы, узнавая его и как-то чересчур нетерпеливо приветствуя. Сегодня, однако, среди них стояла какая-то новая тень: чудовище среди стаи железных псов. Тень двинулась сквозь них, сгоняя их, терпеливых и напряжённых, со своего пути, затем, уперев руки в бёдра, уставилась на мистера Ребека и сказала:

– Эй, ты!

Вот оно и случилось. Именно так они говорили во сне: «Эй, ты!» Во сне их было гораздо больше, и они кричали, но слова оказались те же самые. Теперь они догадывались о его существовании, какой-то образ у них в сознании соответствовал ему, и он им был за это почти благодарен.

– Я? – переспросил он, сомневаясь в своем вновь обретенном статусе, как если бы не вполне мог поверить, что этот дар действительно предназначен ему, что не допущено ошибки.

– Иди сюда, – распорядился человек, властно подзывая его мощным большим пальцем. – Иди сюда, – повторил он, видя, что мистер Ребек неподвижен.

И мистер Ребек медленно направился к нему, волоча ноги по асфальту. По мере того, как он приближался к незнакомцу, тот становился все огромнее и темнее, пока наконец мистер Ребек не очутился прямо перед ним и не всмотрелся в его лицо, слегка вывернув шею – как если бы следил за передвижением мощной грозовой тучи. Все черты лица: нос, рот, глаза, подбородок, лоб – были огромными и выдающимися, за исключением маленьких ушек, так тесно прижатых к голове, что они почти терялись под густейшими, чёрными как уголь волосами, которые дорисовывали его облик.

Он указал через плечо мистера Ребека на уборную и спросил:

– Ты там всё закончил? – голос его звучал низко и без всякого выражения.

– Да, – ответил мистер Ребек. Он подумал, что вопрос вполне уместен.

– Отлично, – сказал тот. Он сделал резкий жест в сторону уборной. – Ну, а теперь вернись туда и выключи электричество. И побыстрее.

Мистер Ребек был вполне уверен, что всё расслышал правильно. У него было превосходный слух для человека его лет, и он внимательно прислушался к тому, что говорил верзила. Когда мистер Ребек переспросил «Что?», он сделал это только, потому что хотел, чтобы тот парень ещё раз повторил то же самое. Мистер Ребек подумал, а вдруг тот ошибается, и хотел дать ему возможность уточнить.

– Вернись туда, – повторил незнакомец, – и поторопись. Выключи там свет. Здесь нельзя на всю ночь оставлять электричество. Это же разорение.

– Сейчас, сейчас, – сказал мистер Ребек.

Он вернулся в уборную и выключил свет. Затем возвратился к верзиле и встал перед ним, всё ещё ожидая суда, но удивляясь, как это он раньше не мог столкнуться где-то с этим человеком.

– Хорошо, – сказал верзила. Он молча уставился па мистера Ребека, который заморгал и отвёл взгляд, заметив при этом, что в левой руке верзилы зажата полупустая бутылка. «Виски», – предположил мистер Ребек и позволил себе короткую вспышку надежды.

– Отлично, – сказал незнакомец, – теперь мне надо отойти. Ты останешься здесь, и вот тебе, – он всунул бутылку в открытую ладонь мистера Ребека. – Так, – он беззвучно усмехнулся. – Это тебя здесь удержит. Смотри, не слиняй, а просто подожди тут, к чертям собачьим.

Он отвернулся и быстро зашагал в гущу кустов около уборной. Едва он исчез, кусты затрещали да зашуршали, и гигантская голова высунулась наружу, а глаза незнакомца стали искать мистера Ребека среди псов-теней.

– Думаешь, я дурака валяю, приятель? – угрожающе спросил низкий голос.

– Нет, – сказал мистер Ребек, не смея пошевелиться, – я уверен, что ты – всерьёз.

– Я тебе покажу, кто валяет дурака, – пробормотал тот и пригрозил мистеру Ребеку кулаком размером с барабан. Голова тут же исчезла в кустах. Оставшись один, мистер Ребек принялся ждать, когда огромный парень вернется.

– Беги, – сказал он себе. – Уйди в тень и беги. В двухстах ярдах отсюда ему тебя не увидеть. Беги, дурак! Или твоя башка окончательно забыла дорогу домой?

Но он остался где был, зная, что огромный парень может просто дождаться рассвета, заручиться помощью нескольких сторожей и запросто его разыскать. У них имеются легковушки и грузовик. Если они захотят, они найдут его в течение дня. И в этом не будет ничего достойного, только пот, страх и крики, мол, вот он, а затем его выведут откуда-нибудь, где бы он ни прятался, смеясь над его жалкими попытками вывернуться… Так спокойнее и менее болезненно. А бежать всегда хлопотно.

Он с любопытством взглянул на длинную бутылку у себя в руке. Было слишком темно, чтобы прочесть этикетку, и он предположил, что это виски. Он очень мало пил, пока жил в обычном мире, и, конечно же, вовсе не пил с тех пор, как мощное потрясение привело его сюда, на кладбище.

Приблизив нос к горлышку, он осторожно вдохнул и почувствовал, что запах вызывает у него головокружение и вообще ему не знаком. Ни одна его частица не помнила больше запаха виски. Он вообразил, что, наверное, рад.

Кусты снова затрещали, и верзила вышел на свет, застёгивая пояс. Он высматривал мистера Ребека, и его голова медленно, как пушка, поворачивалась из стороны в сторону.

– А, ты здесь, приятель, – его голос прогромыхал в ночи, как пушечный выстрел. – Ты здесь? – казалось, он беспокоится.

– Да, здесь, – отозвался мистер Ребек. Его здравый смысл сдался, словно запертый на ночь старичок, и вернулся домой.

– Хорошо, – сказал парень. Он подошел к мистеру Ребеку, уверенному, что слышит, как дрожит земля.

Мистер Ребек остался где был, как можно крепче сжав бутылку. Сильное чувство неуверенности вдруг потрясло его и заставило чувствовать себя больным.

– Что я тут делаю? – сказал он вслух. – Я – Джонатан Ребек. Мне пятьдесят три года. Как я сюда попал?

Парень взял у мистера Ребека бутылку, отпил из горлышка, и кадык его зашевелился, как бакен на волнах. Он вытер рот тыльной стороной ладони и воззрился на мистера Ребека. Парень был огромен, как грузовик, как бульдозер, он покачивался на пятках туда-сюда, угрюмо изучая мистера Ребека, и тень его двигалась за ним следом по твёрдому асфальту. Затем он совершенно внезапно поскреб затылок. Его правая рука медленно поднялась, описав полукруг, и погрузилась в жесткую шевелюру. Ногти, проехавшись по коже, издали звук, похожий на скрежет наждачной бумаги. Он заморгал. И эти две вещи заставили его выглядеть молодым и неуверенным в своих силах.

– Что же мне с тобой делать? – спросил он. Это действительно был вопрос, и парень ждал ответа.

– Не знаю, – сказал мистер Ребек. Внезапно он рассердился и почувствовал себя обманутым. – Это твоё дело. Я тебе подсказывать не собираюсь.

– Рома у меня больше нет, – словно защищаясь, сказал верзила. Он сжал бутылку, которую держал у бедра, как если бы пытался её спрятать. – Это – всё, что у меня осталось. И мне это нужно.

– Да ладно, – сказал мистер Ребек. – Я и не хочу.

«А он не так уж и громаден, – решил мистер Ребек, – очень велик для человека – да, но его развязность и почёсыванье в голове явно не свидетельствуют о его принадлежности к роду бульдозеров». В свете, льющемся из широко раскрытой двери сторожки, мистер Ребек разглядел, что глаза у парня тёмно-синие, и, в данный момент – растерянные. И мистеру Ребеку стало немного лучше. Он опасался, что глаза эти окажутся бесцветными и невыразительными, словно пеньки.

– А, черт возьми, – сказал наконец верзила, – пошли со мной. – Он двинулся к сторожке, то и дело оглядываясь, дабы убедиться, что мистер Ребек идёт за ним. У дверей он сделал мистеру Ребеку знак остановиться и пропал в домике. Мистер Ребек услышал, как что-то летит на пол, затем – короткую и весьма изобретательную брань и далее – грохот выдвигаемого ящика комода. Стоя там, где незнакомец его покинул, мистер Ребек подумал: «Должно быть, это неуверенный в себе новичок. Вот он и пошёл позвать кого-то на помощь. Через несколько минут сюда придет человек, который знает, как поступать с нарушителями». Люди, которые знают, что делать, всегда, вопреки желанию мистера Ребека, производили на него впечатление.

Торжествующий вопль в сторожке. Снова грохот. И вот незнакомец – в дверях. И держит в руке новую бутылку.

– Нашёл я этого сукина сына, – похвастался он. – Прямо у меня под носом валялся, – он поднес бутылку к носу и хихикнул. – К счастью, нюх у меня что надо. Вот так, – он протянул бутылку мистеру Ребеку. – Держи. А я пока подумаю, что мне с тобой делать.

Мистер Ребек бутылку не взял. Затянув потуже пояс халата, он спросил:

– Вы – дежурный сторож?

Верзила кивнул.

– Я самый. Дежурю с полуночи до восьми. Затем иду домой.

– Ну, так ради Бога! – негодующе воскликнул мистер Ребек. – Вы и сторожите хоть что-нибудь! А что это за сторож, который ходит и предлагает выпить каждому, кого ни встретит?

Верзила отнёсся к вопросу вполне серьезно.

– Не указывай мне, – сказал он, закрыл поплотнее глаза, сморщил лоб, и сам себе забормотал возможные ответы. – Великодушный сторож, – предположил он. – Безмозглый и великодушный сторож – верно?

Мистер Ребек был человеком благовоспитанным и уважал собственность. Позиция верзилы задела его.

– Черт возьми, – сказал он. – А вы уверены, что я не вор? Откуда вы знаете, что я не задумал что-нибудь украсть?

Изо рта верзилы вылетел низкий, чуть пьяный смех.

– Нечего тут красть. Воры не приходят шляться среди могил. Зачем?

– Зато похитители трупов приходят, – сказал мистер Ребек, не желая уступать. – Грабители могил. Может быть, я могилы граблю.

Синие глаза тщательно оглядели его.

– Ты, должно быть, ограбил совсем крохотную могилку. У тебя только и есть, что один карман.

Что-то должно пробудить в этом человеке чувство ответственности. «Удача, что он мне подвернулся», – подумал мистер Ребек. Он встал поудобнее и похлопал по распахнутой ладони указательным пальцем.

– Предполагается, что вы не принимаете решений, – сказал он терпеливо. – Предполагается, что не вы определяете, кто вор, а кто нет. Это не ваше дело. Вы меня слушаете?

– Ага, – сказал тот и потряс бутылкой перед лицом мистера Ребека. – Ну, так ты хочешь выпить или нет?

– Дай её мне, – устало согласился мистер Ребек. Он был рад, что этот парень не собирается его арестовывать. Но то, как легко незнакомец пренебрегает своими обязанностями, опечалило мистера Ребека и слегка испортило ему настроение. Он вспомнил все ночи, когда он дрожал от испуга в уборной, двигался на цыпочках, отчаянно желая, чтобы дверь не скрипнула, угадывая свою участь в эхе каждого своего шага, опасаясь даже взглянуть ненароком на освещённый домик по ту сторону дороги: а вдруг и это как-то привлекло бы внимание сторожей? «Я мог бы маршировать здесь в армейских ботинках, – горестно подумал он, – пьяным голосом распевая песни и кидая в дверь камни, а он бы даже и не шелохнулся во сне». Теперь мистер Ребек понял, что испытывал удовольствие от своих тайных прогулок к уборной и жалел, что этого больше не повторится.

Он отхлебнул из бутылки – и не подавился, хотя пил впервые за 19 лет. Шоколадно-угольный букет рома согрел ему горло, пробегая в желудок.

– Спасибо, – сказал он и протянул бутылку хозяину.

Тот покачал головой.

– Это тебе, – сказал он, пихнув бутылку назад, к мистеру Ребеку, с достаточной силой, чтобы тот пошатнулся. – Я ещё свою не кончил.

– Что же, это достаточно справедливо, – сказал мистер Ребек и снова отхлебнул. Затем, вспомнив о хороших манерах, протянул верзиле руку и представился:

– Меня зовут Джонатан Ребек.

– Кампос, – представился верзила и пожал руку мистеру Ребеку со сдержанной любезностью человека, знающего свою силу. Почти что сразу же он расслабился. – Давай присядем где-нибудь с этим добром.

– Очень хорошо, – сказал мистер Ребек. – Но я хочу выяснить одну вещь. Вы – прекрасный парень и прекрасно угощаете своих посетителей, но сторож вы – самый никудышний из всех, каких я только видел. Пусть у нас не будет взаимных претензий.

– Не будет, – согласился. Кампос. – Никаких. Только я всегда думал, что я довольно неплохой сторож.

– Ты – ужасный сторож, – сказал мистер Ребек. Он тронул Кампоса за руку. – Извини, я не хотел тебя обидеть. Но кое о чём надо сказать.

– Я – ужасный сторож, – громко промычал Кампос. И вяло пожал плечами. – Что ж, не каждый день узнаёшь что-то новое. Садись. Ну, давай садись.

И они уселись вдвоём на траве перед сторожкой. Кампос тут же вскочил и бросился в сторожку. Почти немедленно он вернулся с переносным транзистором в кожаном футляре, прижатом к груди.

– Моя музыка, – объяснил он. Он поставил приёмник наземь, включил и настраивал его до тех пор, пока не поймал станцию, передававшую классическую музыку. Затем опёрся о стену домика и ухмыльнулся мистеру Ребеку. – Всё время её слушаю.

Мистер Ребек уселся рядом с ним.

– Очень здорово, – с наслаждением сказал он. Бутылку он держал на коленях, перекатывая её в ладонях.

– Все это чёртово время я её слушаю, – сказал Кампос. – С тех пор, как здесь работаю.

– И как давно?

– Уже год. Меня сюда Уолтерс устроил.

Мистер Ребек потерял осторожность.

– Это такой светловолосый парень?

– Угу, – на мгновение в чернильно-синих глазах Кампоса вспыхнуло подозрение. – А ты откуда знаешь, каков из себя Уолтерс?

Легкомысленная надежда, что возмездие отменено, которую позволил себе мистер Ребек, умерла где-то в желудке с возгласом упрека. Струйка рома, попав в трещину на губе, вызвала жжение.

– Я уже видел его, – сказал он, – когда бывал здесь раньше. Видел, как он ведёт грузовик. Кажется, ты в тот раз был с ним.

Но от Кампоса было не так легко отделаться. Его громадная лапа схватила бутылку, которую держал мистер Ребек, и вырвала её.

– Не смей расплескивать мой ром. Как ты вообще очутился здесь в такое время? Мы закрываемся в пять.

– Меня заперли, – тут же сказал мистер Ребек. Он умоляюще улыбнулся Кампосу. – Сам знаешь, как летит время, когда посещаешь чью-то могилу. И прежде чем я понял…

– Ну, не пришел же ты прямо в этом халате, – усомнился Кампос. Он указал на ноги мистера Ребека. – И в этих ковровых тапочках. Уолтерс бы тебя не впустил. Я ещё мог бы, потому что я бы мог слушать свою музыку и ничегошеньки не заметить. И ты бы мог пройти мимо меня, потому что я иногда чего-то не замечаю. Но Уолтерс бы тебя сюда не впустил, да ещё и так одетого.

Он закончил на такой торжествующей ноте, что мистер Ребек перекрутил подол своего махрового халата, понимая, что попался. Ему только и оставалось, что понадеяться на милосердие Кампоса. А по части милосердия опыт мистера Ребека был таков, что оно имеет тенденцию прогибаться под тяжестью человеческой души. Но он очень устал, и было 3 часа утра, и он сидел бок о бок на кладбище с чужим, склонным к подозрительности человеком – всё это его стремительно старило. Если что-то должно случиться – пусть сейчас, пока с ромом и видимостью дружбы не совсем покончено.

– Я здесь живу, – бесстрастно сказал он. – Я живу в старом мавзолее, и довольно давно. Ну, а теперь либо зови полицию, либо верни мне ром. Я слишком стар для подобных штучек.

– Ах да, – сказал Кампос. – Я-то даже и не сообразил, что ром – у меня, – он вернул бутылку мистеру Ребеку, который посмотрел на него с мгновение, а затем стал пить напряжёнными и гулкими глотками. Когда он наконец поперхнулся, Кампос похлопал его по спине и помог ему выпрямиться.

– Конечно, я понял. Уолтерс тебя не впустил бы, – объяснил он. – Вот я и решил, что как раз что-нибудь эдакое, – он потянулся, чтобы пощупать ткань халата. – Ты же простудишься, если будешь так бегать. Ты просто наверняка простудишься.

– Нет, не простужусь, – возразил мистер Ребек. – Ночь очень теплая.

– Всё равно, – сказал Кампос. Он усилил громкость приемника и принялся демонстративно слушать струнный квартет. Это было что-то из Моцарта. Или из Гайдна. То немногое, что знал мистер Ребек из классической музыки, он начисто забыл. Но он видел, что Кампос смотрит на него, ожидая одобрения, закрыл глаза и мягко замычал, дабы показать, что он тоже слушает.

– Здорово, а? – Кампос явно жаждал похвалы своему вкусу. – И всё скрипки. Они дают мне чувство освобождения.

– Освобождения, – повторил мистер Ребек. Он немного побаивался произносить это с вопросительной интонацией. – Да, освобождения.

– Как если бы мне было двадцать, я ни на кого не работал бы и мог бы летать, – сказал Кампос. – Такого вот освобождения.

Они вместе слушали струнный квартет. Музыка была радостной на поверхности и печальной в глубине, и она согрела мистера Ребека не меньше, чем ром. Мистер Ребек лежал на траве, закинув руки за голову, бутылка рома балансировала у него на груди, а он глядел сквозь деревья на немногочисленные звёзды, которые здесь виднелись.

«Это очень приятно, – сказал он сам себе. – Мне все это кажется необычным, потому что я не так уж и часто этим занимался, но, возможно, для этого-то и существует человек. Возможно, конечно, это и не так». Это может быть просто недурной способ проводить время: с музыкой, выпивкой и другом, хотя он и не знает по-настоящему, может ли он считать Кампоса другом. Кампос слишком непредсказуем даже для друга – не добрый и не злой, словно ветер, и доверия достоин не в большей степени. И всё же между ними теперь был долг, и выпивку они разделили, а это часто создает хорошую основу для дружбы».

Когда послышалось восторженное Кампосово: «Привет», мистер Ребек был уверен, что верзила здоровается с другим сторожем и поплотнее вжался в землю, чувствуя себя беспомощным и пригвождённым к месту. Но когда он услышал, что Кампосу отвечает знакомый голос Майкла Моргана, мистер Ребек вскочил так быстро, что бутылка рома скатилась у него с груди, и он бы расплескал содержимое, не подхвати Кампос бутылку в воздухе. Мистер Ребек взглянул на дорогу и увидел приближающихся вдвоём Майкла и Лору. Он заметил, что выглядят они крайне осязаемыми, почти как люди. Отчасти это было объяснимо: их прозрачность не казалась такой очевидной на фоне ночной тьмы. Но было здесь и нечто большее. В них появилась какая-то подчёркнутая ясность, детали их тел и лиц проступали с новой резкостью, как если бы они посмотрели друг другу в глаза и внезапно вспомнили, как выглядят их собственные глаза. Они шагали свободно, Майкл не топал по земле, но и Лора от земли не отрывалась на каждом шагу. Они выглядели почти настоящими, настолько, что, казалось, могут отбрасывать тень или отражаться в зеркале.

Но эта мысль, трепеща, промчалась у него в мозгу и пропала. Он перевёл взгляд с Кампоса на Майкла и услыхал, как человек и призрак окликают друг друга. Он слышал, как они смеются, и только и мог сказать, что у одного из них смех ниже и грубее. Лора увидела мистера Ребека и окликнула его. Он сдержанно кивнул в ответ, чувствуя себя старше своих лет.

– Ты их видишь? – спросил он Кампоса удивлённым шепотом.

– Конечно, – сказал тот. – Что за идиотский вопрос.

Мистер Ребек промолчал.

Кампос встал, как только Лора и Майкл приблизились и спросил их:

– Где вы были?

– Да где мы только не были, – ответил Майкл. – Продавали бусы и керамику туристам. Это не Бог весть что, но худо-бедно управляемся. Иногда она исполняет для них небольшой примитивный танец, пока я совершаю примитивные торговые промахи. И мы от них благополучно отделываемся.

– Привет, – сказала Лора мистеру Ребеку. Она села с ним рядом и положила руку ему на руку. Он не мог ощутить прикосновения её пальцев, но его собственные пальцы внезапно похолодели.

– Привет, Лора, – ответил он. И так как он не мог придумать, что же ещё сказать, добавил. – Я так давно тебя не видел.

– Мы собирались прийти, – сказала Лора. – И мы бы пришли, – она проследила за взглядом, который он бросил на Майкла с Кампосом и улыбнулась. – Тебя удивляет, что мы и с Кампосом можем разговаривать?

– Ещё бы, – сказал мистер Ребек. – Я вообще не понимаю, в чём дело.

– Честно говоря, мы тоже, – сказала Лора. Началось с Майкла. Он первый наткнулся на Кампоса. Я с ним познакомилась позднее.

Майкл повернул к ней голову:

– Что я такое сделал?

– Познакомился с Кампосом, – пояснила Лора, – я рассказываю об этом мистеру Ребеку.

– Так и было, – самодовольно подтвердил Майкл. – Он ехал себе в грузовике, а я вышел на дорогу и попытался его напугать, мне хотелось проверить, есть ли хоть что-то во всех этих старых байках о призраках. Грязная собака проехала прямо по мне. Точнее – через меня.

– А я понял, что ты призрак, – сказал Кампос. – И вообще: разве я не вернулся, чтобы удостовериться?

– О, конечно. Здесь я должен отдать тебе справедливость. Ты хотел убедиться, что твоя шкура не пострадает, – он внезапно взглянул на мистера Ребека. – Ну, и оказалось, что он меня видит и может со мной разговаривать, совсем как ты. И мы с Лорой завели привычку приходить и навещать его, когда он дежурит в ночную смену. Мы ему поём и рассказываем истории. Это помогает ему не спать.

– Понятно, – сказал мистер Ребек. Он вздохнул, и пальцы его расслабились. – Извините меня за мой ошарашенный вид, просто как раз об этом я все время думал: неужели я – единственный в мире человек, который способен видеть призраки? Я знаю, это звучит нахально, но через некоторое время я начал считать, что так и есть.

– Ничто в мире не бывает одним-единственным, – небрежно заметил Майкл. Он опять повернулся к Кампосу. – Послушай, ночной сторож, человек, бдящий в ночи, спой-ка эту песенку о дереве. Я её малость подзабыл.

– Это не о дереве, – возразил Кампос. – Я тебе сколько раз объяснял.

– Правильно. Не о дереве. Она не имеет отношения к деревьям. Ну, так спой же.

Кампос негромко запел, струнный квартет все ещё играл по радио, и гортанный, почти скрежещущий голос Кампоса звучал, словно пятый струнный инструмент, настроенный абсолютно иначе, чем четыре остальных, и наигрывая совершенно другую мелодию, которая бродила вокруг замкнутого круга квартета, надеясь, что её впустят.

No hay arbol , que no tenga

Sombra en verano

No hay nina que no quiera

Tarde o temprano [ 11Кампос поёт по-испански, на своем родном языке. Немного спустя он перескажет содержание песни, так что перевода не требуется.]

– Повтори, – нетерпеливо попросил Майкл. – Это я знаю, – его голос присоединился к голосу Кампоса, и они снова пропели куплет. Голос Майкла был слабее и звучал более отдалённо. Слова он произносил отчётливо и в такт, но его голос, казалось, постепенно затихал, словно в телефонной трубке. Мистер Ребек никогда ещё не слыхал, как поют призраки. Они обычно забывают музыку ещё до того, как забывают название улицы, на которой жили, и позабытые ими песни больше не вспоминаются. Но Майкл сидел рядом с верзилой Кампосом, пел песню, которой не знал мистер Ребек и, кажется, даже нисколько не догадывался, что проделывает нечто необычайное.

– Ты, как будто, опечален, – сказала где-то рядом Лора. Мистер Ребек не знал, что она на него смотрит. Он поспешно изобразил сонную улыбку.

– Я не опечален, а просто малость растерялся. Сегодня был странный вечер, и мне требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к некоторым вещам. Но я отнюдь не несчастен, ничего подобного.

– Это хорошо, – сказала Лора. Она поколебалась, затем быстро добавила. – Думаю, я понимаю, что ты чувствуешь.

Мистер Ребек взглянул на неё, и даже во тьме увидел её бесхитростный облик: прямые волосы, широкий рот… Но заметил он и то, какой красивой сделала Лору хотя бы эта единственная ночь, ничего в ней не изменив.

– В самом деле? – задумчиво спросил он. – Я-то сам не понимаю.

– А я – да, – сказала Лора. Затем её окликнул Майкл, и она отвернулась, подхватив припев песенки, и теперь они пели все втроем, а мистер Ребек слушал. Песенка поднималась, как дымок, окрашенный ромом дымок.

Как подумал мистер Ребек, голос Лоры был самым лучшим из трёх. Высокое сладостное воспоминание, голос из садов и виноградников, с речных берегов и птичьих базаров у моря. Она смотрела на него, когда пела, и он закрывал глаза, чтобы лучше вслушаться в этот женский голос, мудрый, хотя и не отягощённый знанием. Как много времени прошло с тех пор, как он пил ром и слушал пение женщины.

«Чёрт возьми, – подумал он столь яростно, что на миг ему почудилось, будто он воскликнул это вслух. – Чёрт возьми! Чёрт возьми! Что ж я такое чувствую, чего же мне такого не хватает? Печален ли я, в конце концов? Не думаю. С чего бы? Майкл счастлив, Лора счастлива – взгляните на неё. Кампос счастлив – или какие там чувства он испытывает в минуты, вроде этой. Почему же я не могу расслабиться, вобрать в себя этот миг и вслушаться в пение? Что меня гложет, когда они поют?»

Вот голос Майкла – неясный на высоких и низких нотах, но подлинный и сардонический – Майкл поет и увлечен этим. А Кампос гулко смеется. Голос у него тяжелее, чем голоса призраков, резче, да и смысл песни он понимает.

«Они вовсе не для меня поют, – подумал мистер Ребек. – Возможно, это меня и опечалило – то, что мы никогда вместе не пели. Они приходили ко мне за утешением и разговорами, они приходили, чтобы сыграть в шахматы или прогуляться – и просто, чтобы был рядом кто-то живой. Но вот они поют с этим человеком, и я никогда не видел их такими счастливыми. Он их научил этой песне, и теперь они поют вместе с ним. А интересно, мог бы и я это сделать?»

Во время припева Лора играла с мелодией, подбрасывая её высоко, словно быстрый мячик, который, светясь и мерцая отражённым светом, опускался прямёхонько ей в ладони.

Мистер Ребек сорвал травинку и вставил её в губы. Травинка была кислая, и её оказалось приятно жевать.

«Так что же, я их дружбы хотел? – подумал он. – Или, чтобы они от меня зависели? Думаю, это очень важно знать. Мне жаль, что они могут говорить друг с другом и с этим человеком? Я боюсь, что найдутся другие, вроде Кампоса? Или я так скучен даже самому себе, что боюсь: кто-то другой отобьёт у меня моих друзей? Или я – такой усталый и бесцельный, что хочу вечно держать их около себя, пользуясь их необходимостью во мне и одиночеством? Это невозможно сделать, Джонатан, они – души, а души ты не можешь заставить зависеть от себя. Они, конечно, же, обведут тебя вокруг пальца».

Quando se ven queridos,

No corresponden.

Закончив песню, они рассмеялись. Мистер Ребек откинулся на спину и зааплодировал.

– Браво! – воскликнул он. – Особенно – браво, Лора!

– А вы обратили внимание, как я исполнил второй куплет? – спросил присутствующих Майкл. Ответа не было. – Что-то никто не спешит высказаться.

– Впечатляюще, – сухо сказала Лора.

– Тонко, – предположил мистер Ребек с видом человека, пытающегося одновременно поддержать друга и остаться честным, – весьма тонко.

– Я воспользовался четвёртым измерением, – сказал Майкл. – Но я не должен вас упрекать за вашу тупость. У вас не нашлось слов для сравнения и не имелось точки отсчета. Кампос моё искусство оценил. Я именно так читаю его угрюмое молчание.

– Что означает эта песня? – спросил Кампоса мистер Ребек.

Верзила пожал плечами:

– Да то и означает, что женщины прямо удивительны. Никогда не было дерева без тени, дома без пыли по углам и женщины, которая рано или поздно кого-нибудь не полюбила бы. Рано или поздно. А ещё она означает, что мужчины – сукины дети. Как только кто его полюбит – он удирает. Не доверяйте сукиным детям.

– Простая народная мудрость, – сказал Майкл, – доставшаяся нам ещё от майя. Закрой глаза, дорогая, и подумай об Англии.

– Песенок, вроде этой – много, – сказала Лора. – И все – с точки зрения женщины. В них говорится: никогда не доверяй мужчинам, остерегайся влюбленных, любой мужчина тебя бросит, а тот, кто верен – просто умирает, прежде чем соберётся оставить тебя.

– Существует ничуть не меньше песен, выражающих мужскую позицию, – вмешался Майкл. – Только их не поют. Они не забавны и не красивы. А песни о любви, как и люди, должны быть либо такими, либо эдакими. Поэтому никто не исполняет их на концертах в Таун-Холле. Но каждый мужчина знает хотя бы несколько.

– Спой какую-нибудь, – вызывающе предложила Лора, – спой прямо сейчас.

– Надо быть в скверном настроении, чтобы такое петь, – ответил Майкл, – а я, скорее, настроен дружелюбно. Их также надо петь, когда нет настроения петь, а мне что-то больно петь хочется. Я спою, если ты настаиваешь, но я прошу тебя понять, какие тут существуют препятствия.

– А можно и я с вами спою? – спросил мистер Ребек. – Я по-настоящему петь не умею, но хотелось бы.

Все трое воззрились на него, и в глазах их он прочел смесь замешательства и насмешки.

«Как глупо, – подумал он. – Зачем я это сказал? До чего охота переиграть».

Майкл заговорил первый.

– Конечно. А ты думаешь, что надо спрашивать? – он обернулся к Кампосу. – Научи его петь «El Monigote», [ 12 «Кукла» (испанск.).] там, где о кукле. Этому он за пять минут выучится.

Но Лора негромко сказала:

– Нет, научи нас чему-нибудь новенькому. Чему-то такому, чего никто из нас не знает. Это – лучший способ учить песни.

– Я по-настоящему не умею петь, – сказал мистер Ребек, но Кампос его оборвал.

– Я знаю одну колыбельную, – сказал он. – Её детишкам поют. Хотите выучить? – трое остальных кивнули. – Она чертовски проста, – продолжал Кампос. – Примерно так, – он запел, слова возникали где-то в самой глубине его горла, и он все смотрел на дорогу, выводя мелодию:

Dormite ninito que tengo que hacer

Laver tus panales, sentarme a comer.

Dormite ninito, cabeza de ayote,

Que si no te dormis, te come el coyote.

– Я, кажется, расслышал слово «койот», – сказал Майкл. – Откуда койот в колыбельной?

– Да оттуда же, откуда и бука. Вот что это означает: Спи, малыш, мне надо постирать твою одёжку и раздобыть что-нибудь поесть. Спи, малыш, мой мальчик с головкой-тыквой, а если не будешь спать – тебя койот съест.

– О, прелестно, – сказал Майкл. – На Кубе знают, как воспитывать детей. Их там не морочат.

Кампос не обратил на него внимания.

– Ну, а дальше так:

Arru, arruru,

Arru, arruru,

Arru, arruru,

Arruru, arruru

Мистер Ребек начал осторожно подпевать, присоединившись к Майклу и Лоре, Он опасался, что вообще петь не сможет, а когда услыхал первые звуки нового голоса в припеве, так испугался, что на мгновение умолк. Он знал, что голос его высох и заржавел от долгого бездействия, но обнаружилось, что петь ему и почти что физически больно. Его горло словно наполнилось опилками, которые было не проглотить. Губы онемели и запеклись.

Не прерывая пения, Кампос потянулся и всунул в руку мистера Ребека последнюю бутылку рома. Мистер Ребек отхлебнул и почувствовал, что рушится терновая изгородь в горле, и песня проходит через неё. Он ещё раз отхлебнул, чтобы смыть последние тернии, вернул бутылку Кампосу и снова подхватил:

Arru , arruru ,

Arruru , arruru .

Когда припев закончился, он запел его снова. Один. Голос его, громкий и радостный, то вдруг терял мелодию, то снова набредал на неё невзначай, меняя ключ там, где ему не дотянуться было до верхних нот. Лора и Майкл улыбались друг другу, и он был уверен, что они над ним смеются. «Я валяю перед ними дурака, – подумал он. – Но я родился для того, чтобы валять дурака, и взял себе слишком долгий отпуск. Пора бы за дело. Конечно, они смеются, я бы и сам смеялся, если бы не пел».

Но он подумал также: «Спи, малыш. Спи, мой мальчик с головкой-тыквой…» – и пропел ничего не значащие для него слоги, закрыв глаза, потому что опасался, что остановится, если увидит, как они смеются.

Затем к нему присоединился Майкл. Майкл пел негромко и рассеянно, не глядя ни на мистера Ребека, ни на кого другого. Они закончили вместе:

Arru , arruru ,

Arruru , arruru .

Пропев последний звук, Майкл остановился, но мистер Ребек тянул эту ноту настолько долго, насколько мог, пока не иссякло дыхание, и не пришлось замолчать.

Чёрное перо упало в неясном свете, и во тьме над головой раздалось брезгливое фырканье. Затем Ворон шлепнулся в центр круга, яростно хлопая крыльями, словно воздушный поток вдруг взял да и уронил его. Восстановив равновесие, птица, моргая, оглядела всех четверых и спросила:

– Что это за чертовщина? Групповая терапия?

Майкл пришел в себя первым. И указал на перышко в траве.

– Ты, кажется, что-то уронил.

Ворон уныло покосился на оброненное перо.

– Я паршиво приземляюсь, – сказал он. – Я ни разу в жизни не совершил приличную посадку.

– Колибри хорошо приземляются, – сказал Майкл. – Словно вертолеты.

– Колибри несравненны, – согласился Ворон. – Видели бы вы меня, когда я обнаружил, что из меня никогда не выйдет колибри. Я рыдал, как младенец. Чёрт возьми, сказать такое ребенку.

– Что ты тут делаешь так поздно? – спросил его мистер Ребек, – сейчас, должно быть, часа четыре утра.

– Я рано встал. А вы поздно засиделись. Всё равно, для того, чтобы спать, слишком жарко. Я летал в окрестностях и услыхал, что здесь веселье. Вы что-нибудь празднуете?

– Нет, – сказал мистер Ребек, – просто нам всё равно не спится.

Ворон поднял голову и оглядел Кампоса.

– А этого я откуда-то знаю.

– Кампос, – представился верзила. – Я – ужасный сторож.

– Угу, – сказал Ворон. – Я тебя вспомнил. Я как-то втихаря проехался на твоём грузовике.

Кампос пожал плечами:

– Катайся, сколько хочешь. А грузовик – не мой. Он принадлежит городу.

– Разумная позиция, – заметил Ворон.

– Он видит Майкла и Лору, – сообщил Ворону мистер Ребек. – Как и я.

Ворон перевел глаза с Кампоса на мистера Ребека и обратно.

– Похоже. У вас обоих – тот же придурковатый взгляд.

– Что именно за взгляд? – спросила Лора.

– Половина здесь, половина – там, – ответил Ворон. – Половина в себя, половина – в мир. Придурковатый взгляд, я узнаю его, когда вижу, – он повернулся к Майклу. – Последние новости и прогноз погоды. Твоя старушка – куда больше в беде, чем кто угодно на свете.

– Сандра, – сказал Майкл. Он быстро выпрямился. – Что случилось?

Лора не шелохнулась, но мистер Ребек подумал, что она сделалась чуть прозрачней, чуть менее видимой. Он попытался встретиться с ней взглядом, но она на него не смотрела.

– Фараоны нашли на полу кусочек бумаги, – сказал Ворон. – Маленький клочок бумаги, свернутый фунтиком. И в нём – гранулы яда. И теперь вокруг этого устраивают огромную шумиху.

– И на бумаге – отпечатки её пальцев? – спросил Майкл.

Мистер Ребек подумал, что Майкл выглядит голодным и несколько усталым.

– Никаких отпечатков, – ответил Ворон. – Они полагают, что она держала сверточек в платке, когда им воспользовалась, и потеряла эту дрянь, прежде чем успела сжечь. Это – обрывок листа для пишущих машинок. И теперь они пытаются найти сам лист.

Майкл медленно откинулся назад.

– Вот, значит, как. Так и должно было выйти. Вот и всё.

– Майкл, – тихо сказала Лора. – Перестань. Забудь это. Теперь это ничего не значит.

Голос Майкла был гневным и раздраженным:

– Для меня это кое-что значит. Она пытается доказать, будто я совершил самоубийство. Если они ей поверят, они притопают сюда со своими лопатами, выроют меня и похоронят где-нибудь в другом месте. С другими самоубийцами. Тебе бы это понравилось? Ты бы хотела, чтобы это случилось?

– Нет, – сказала Лора. – Нет. Но я не хочу, чтобы она умерла.

Они взглянули друг на друга – два призрака, позабывшие о двух людях и об одной чёрной птице. И вот Майкл первый опустил глаза.

– И я не хочу, чтобы она умерла, – сказал он. – Я думал, будто хочу, но это неважно. Меня не волнует, что с ней случится, но я надеюсь, что она не умрёт.

– Великое открытие, – хмыкнул Ворон. И сдержанно загоготал над чем-то, ему одному известным. – Её адвокат попросил отложить заседание. Ему дали неделю. Теперь суд состоится пятнадцатого.

– Она попалась, – сказал Майкл без всякой радости. – Она должна это знать. Остальное – просто ритуал. Ты мне расскажешь, как это пройдёт?

– Не приставай ко мне, – сказал Ворон. – Я снова прилечу сегодня, после того как посмотрю дневные газеты. В них что-нибудь будет. Я дам тебе знать.

– Спасибо, – сказал Майкл.

Кампос сидел, скрестив ноги и откинув голову далеко назад, глядя прямо в небо.

– Ты что-то потерял? – спросил его Ворон. Кампос наклонил голову и потер загривок.

– Сегодня летать явно не стоит. Будет дождь.

Ворон ухватился за возможность переменить тему.

– Черт возьми. Ты-то откуда знаешь?

– Пташки не поют, – серьёзно сказал Кампос. – Когда слышно, что они щебечут – значит, не будет дождя. Пташки в дождь не высовываются.

– Это все мура, – сказал Ворон. – Когда-то я и сам верил в подобный вздор. Теперь нет. Я проснулся как-то утром, и небо было таким серым, словно буря готова разразиться каждую минуту. Но я услыхал, как поют пташки, и подумал: «Эге, мои пернатые друзья не затеяли бы трезвон, если бы дождик собирался. Они-то знают, что делают». И вот я вылетел поискать себе что-нибудь на завтрак, и как только вылетел, братцы – хлынуло как из ведра. Вот я и уселся, ожидая, когда же на меня попадёт. А эти маленькие пернатые ублюдки чирикают себе – и хоть бы что. Сидят на деревьях и щебечут. Я потом неделю не мог просохнуть. И с тех пор я по сей день птицам больше не доверяю. И не собираюсь.

– Ты не любишь птиц, верно? – спросила Лора. – Я никогда не слышала, чтобы ты сказал о них доброе слово.

– Не то чтобы не любил. Просто я им не доверяю. Каждая из этих чёртовых пташечек – немного тронутая.

– Ты тоже, – пробормотал Кампос. – Ты тоже.

– Я тоже. И больше всех, – Ворон подцепил оброненное чёрное перо жёлтым когтем, повертел, и наконец, взяв его в клюв, передал мистеру Ребеку. – Положи куда-нибудь, – попросил Ворон. Мистер Ребек спрятал перо в карман.

– Я вам кое-что расскажу, – сказал Ворон. – Как-то летал я над Средним Западом – над Айовой или Иллинойсом – что-то вроде того. И я увидел эту треклятую большую чайку – да, чайку прямо посреди Айовы. Она летала себе большими, широкими такими кругами, эдак стремительно парила по кругу, как у чаек принято, помахивая крылышками только-только, чтобы держаться в воздухе. Увидев где-то воду, она всякий раз устремлялась туда, крича: «Нашла! Нашла!». Бедная дурёха искала океан. И каждый раз, когда она видела воду, она думала, что это он и есть. Она понятия не имела о прудах, озёрах или о чём-то таком. Все, что ей попадалось на глаза, любая вода казалась ей океаном. Она думала, что океан – это вся вода, какая только бывает.

– А как она попала в Айову? – спросил Майкл.

– Проспала свою остановку, – насмешливо сказал Ворон. – Откуда я знаю? Наверное, во время бури заблудилась. Но так или иначе, она всё искала да искала океан. Она не испугалась и не растерялась. Она знала, что собирается найти этот чёртов океан, и всякие там ручейки да пруды её нисколько не волновали. Ну, а в результате она всё летала и летала. И все птицы таковы.

Он наклонил голову, чтобы поскрести клювом в мягком пуху на груди и на брюхе. Звезды исчезали с неба одна за другой, сыпались, словно монетки, позади телеантенн, слуховых окошек и натянутых между трубами бельевых верёвок. Небо всё ещё оставалось темным: густым, синим и спокойным. Но трава возбужденно ждала рассвета.

– И ты что-нибудь сделал? – спросил мистер Ребек. – Ты ей помог?

– А что я мог сделать? Что, чёрт возьми, можно сделать для чайки в Айове? Я просто улетел.

– Ты должен был что-то сделать, – сказала Лора. – Должно было найтись что-то такое, что ты мог бы сделать.

– Боже мой, но я же не знал, в какой стороне океан. Я и сам заблудился. А иначе что бы я делал в Айове?

– Ты не способен заблудиться, – возразила Лора. – И, конечно, мог бы ей помочь. Уж что-нибудь сделать ты бы смог.

– Что-что? А ты мне не скажешь, что именно? – клюв Ворона щёлкнул, словно ключ телеграфного аппарата. – Вот вечно у вас, треклятых людишек, какие-то дурацкие заморочки. Вы говорите: «Что-нибудь надо было сделать. Ты должен был что-то сделать». И считаете, что это вас обеляет, снимает с вас ответственность. Не взваливайте её на меня. Я – тупица. Я не знаю, как кому-то помочь. И я тоже заблудился.

Он оглядел их всех по очереди, что-то невнятно бурча, его золотые глаза вспыхивали, как боевые украшения дьявола, бдительного и одинокого.

– Хорошо, – сказал Майкл. Голос его прозвучал очень низко. – Ты прав, я лицемер, и был им всю свою жизнь. Но это вовсе не мешает мне испытывать сочувствие к чайкам.

– А я и не говорил, что мешает, – сказал Ворон. Он взглянул прочь, на розовые уста, которые как раз начали отворяться на востоке. – Светает.

– Подождём, – сонным голосом сказал мистер Ребек. Глаза у него стали тяжёлыми, как шарикоподшипники, а шея больше не могла поддерживать голову. – Спой что-нибудь, Лора. Спой что-нибудь, пока мы ждём зари.

– Ты почти что спишь, – сказала Лора. – Мы проводим тебя домой. Ты сможешь полюбоваться зарёй по дороге.

– Нет, мы здесь просидели вместе всю ночь. Давайте же вместе встретим зарю. Это очень важно, – он тщательно попытался удержаться от зевка, и это ему удалось.

– Заря бывает каждое утро, – сказал Ворон. – И все они похожи одна на другую. Ты совсем как ходячий покойник.

– Исключительно бестактное сравнение, – пробор мотал Майкл.

– Я спою тебе песню, – сказала Лора мистеру Ребеку. Он не видел её, но её голос звучал совсем рядом. – Ложись-ка спать, и я тебе спою. Ты и лёжа сможешь полюбоваться восходом.

И тогда мистер Ребек лёг и почувствовал, что тело его примяло траву. Он сунул руку в карман халата и схватил оброненное Вороном перышко. «Это ром нагнал на меня сонливость», – подумал он. – «Не следовало мне так много пить, да ещё и столько времени спустя». Кампос что-то говорил, слова его походили на спички, зажигаемые на ветру. Мистер Ребек почувствовал сквозь сомкнутые веки теплую красноту и понял, что это начало вставать солнце.

– Так спой же, – попросил он Лору.

Её смех был нежным-нежным. Так смеются, зарывшись лицом в подушку.

– Что же тебе спеть? Песню-загадку? Колыбельную? Песню о любви? Песню о раннем рассвете и восходящем солнце? Что бы ты хотел послушать?

Мистер Ребек начал было объяснять, какого рода песня ему нужна, но уснул, и в результате так и не увидел той самой зари. Были и другие – и довольно красивые, которые удавалось встретить с песнями, но в последующие годы он всегда жалел, что проспал именно ту. «Это из-за рома, – нередко говорил он себе. – Не следовало так много пить. Ром нагнал сонливость».

Кампос отнёс его домой.


Читать далее

Питер С. Бигл. ТИХИЙ УГОЛОК
1 - 1 13.04.13
ГЛАВА 1 13.04.13
ГЛАВА 2 13.04.13
ГЛАВА 3 13.04.13
ГЛАВА 4 13.04.13
ГЛАВА 5 13.04.13
ГЛАВА 6 13.04.13
ГЛАВА 7 13.04.13
ГЛАВА 8 13.04.13
ГЛАВА 9 13.04.13
ГЛАВА 10 13.04.13
ГЛАВА 11 13.04.13
ГЛАВА 12 13.04.13
ГЛАВА 13 13.04.13
ГЛАВА 14 13.04.13
САДОВНИК НАДЕЖД 13.04.13
ГЛАВА 9

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть