Онлайн чтение книги Руководство для домработниц A Manual For Cleaning Women
Руководство для домработниц

42 ПЬЕМОНТ-КОЛЬЦЕВОЙ. Автобус неторопливо катит к Джек-Лондон-сквер. Домработницы и пожилые дамы. Я села рядом со слепой старушкой, которая читает книгу, набранную шрифтом Брайля: медленно, бесшумно водит пальцем по странице, от строчки к строчке. Смотришь и успокаиваешься. Старушка сошла на Двадцать девятой улице, где с вывески “ПРОДУКЦИЯ ОБЩЕСТВА СЛЕПЫХ” осыпались все буквы, кроме “СЛЕПЫХ”.

Мне тоже сходить на Двадцать девятой, но я поневоле еду в центр: надо обналичить чек миссис Джессел. Если она еще раз выпишет чек вместо того, чтобы отдать наличными, я от нее уйду. А еще у нее никогда не бывает мелочи. На прошлой неделе я отдала свои кровные двадцать пять центов, чтобы доехать до банка, и что же вы думаете: оказалось, она забыла расписаться на чеке.

Она все забывает, даже свои болячки. А я их подбираю и кладу на ее секретер, когда обметаю пыль. На каминной доске бумажка: “10 УТРА ТOШЬНОТА” (пентобарб.). На полке у раковины – “ДИЯРЕЯ”. На кухонной плите – “ГОЛ-КРУЖ. ПЛОХО С ПАМЯТЬЮ”. В основном она забывает, пила ли сегодня фенобарбитал, и забывает, что уже два раза звонила мне домой спросить, пила ли, и где ее кольцо с рубином, и так далее.

Она ходит за мной по пятам, из комнаты в комнату, повторяя одни и те же фразы, снова и снова. Я с ней скоро сама свихнусь. Каждый раз говорю: “Все, ухожу”, но мне ее жаль. Ей не с кем поговорить, кроме меня. Муж – адвокат, у него есть гольф и любовница. Наверно, миссис Джессел про это не знает или не помнит. А вот домработницы знают всё.

Домработницы воруют, что правда, то правда. Но не те вещи, над которыми так трясутся наши хозяйки. Лежащие мертвым грузом излишки – вот что, в конце концов, совращает нас с пути истинного. А мелочь в ваших стильных пепельницах нам совершенно ни к чему.

В один прекрасный день за бриджем некая дама поделилась идеей: “Хотите проверить домработницу на честность – понаставьте везде миниатюрные пепельницы и насыпьте в них горсточки мелочи, и пусть они будут на каждом шагу”. У меня свое решение: всегда подкладываю в пепельницы по два-три цента, а иногда даже десятицентовик.

Придя на работу, я первым делом проверяю, где лежат часы, кольца, вечерние сумочки из золотой парчи. И потом, когда хозяйки прибегают, запыхавшись, раскрасневшиеся, все на нервах, спокойно говорю: “У вас под подушкой” или “За вашим фисташковым унитазом”. Я лично ворую только снотворное: запасаюсь на черный день.

Сегодня я украла баночку кунжута “Острова специй”. Миссис Джессел редко готовит. А если готовит, то курицу с кунжутом. Рецепт приклеен к дверце шкафчика с пряностями. Его ксерокопия лежит в ящике с марками и шпагатом, еще одна – в ее записной книжке. Всякий раз, заказывая по телефону курицу, соевый соус и херес, она добавляет еще баночку кунжута. У нее пятнадцать баночек кунжута. Теперь четырнадцать.

Пока ждала сорок второго, сидела на бордюре, а надо мной стояли три другие домработницы, темнокожие, в белых форменных платьях. Они старые подруги, много лет работают на Кантри-клаб-роуд. Вначале мы хором возмутились: автобус пришел на две минуты раньше, показал нам хвост. Паршивец. Водитель прекрасно знает, что домработницы всегда ждут на остановке и следующий сорок второй будет только через час.

Я курила, другие сравнивали то, чем разжились. Прихвачено без спросу: лак для ногтей, духи, туалетная бумага. Подарено: разрозненные сережки, двадцать вешалок, рваные бюстгальтеры.

(Совет домработницам: что бы вам ни подарила хозяйка, берите и благодарите. Ненужное можно оставить в автобусе – запихнуть в щель между сиденьями.)

Чтобы включиться в разговор, я показала им мою баночку с кунжутом. Они покатились со смеху. “Ой, доча, учудила! Кунжут?!” Спросили, как только меня хватает так долго работать у миссис Джессел. Почти все сбегают самое позднее после третьего раза – просто не выдерживают. Спросили, правда ли, что у нее сто сорок пар туфель. Да, но это еще не страшно, а вот что почти все пары одинаковые…

За приятной беседой час прошел незаметно. Обсудили всех дам, у которых работаем. Посмеялись, иногда не без горечи.

Домработницы старой школы обычно меня сторонятся. И устроиться домработницей мне нелегко, потому что я “образованная”. Черт возьми, никакую другую работу я сейчас точно не найду. Я навострилась сразу же сообщать дамам: мой муж-алкоголик недавно умер, оставив меня с четырьмя детьми. Я никогда нигде не работала – детей растила, и всякое такое прочее.

43 ШЭТТАК – БЕРКЛИ. Скамейки с надписью РЕКЛАМНОЕ АГЕНТСТВО “ТОЧКА РОСЫ” каждое утро сырые. Прошу у прохожего прикурить, а он отдает мне всю книжечку. “ПРОФИЛАКТИКА СУИЦИДА”. Спички для дураков, супербезопасные – чиркаш спрятан под специальным клапаном. Береженого бог бережет.

На той стороне улицы женщина из химчистки “Чистота” подметает свой кусок тротуара. По обе стороны от нее асфальт словно бы шевелится: столько на нем мусора и листьев. В Окленде осень.

В тот же день, когда, отработав у Хорвицей, я ехала обратно, тротуар перед “ЧИСТОТОЙ” снова скрывали листья да мусор. Я швырнула на него свой пересадочный билет[21]В США есть билеты на общественный транспорт, позволяющие бесплатно сделать одну пересадку на другой маршрут.. Мне всегда дают пересадочные билеты. Иногда я их кому-нибудь отдаю, но чаще просто храню на всякий случай.

Тер поддразнивал меня за то, что я никогда ничего не выбрасываю:

– Знай, Мэгги Мэй: на этом свете нет ничего, что ты можешь удержать. Ничегошеньки – разве что меня.

Когда мы жили на Телеграф-авеню, я однажды проснулась от того, что Тер сунул мне в руку колечко от пивной банки. Смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Терри был молодой ковбой, приехал из Небраски. Он никогда не ходил в кино на зарубежные фильмы. А почему, я только теперь сообразила – не успевал прочесть субтитры.

Если Тер читал книгу, что случалось редко, то каждую прочитанную страницу вырывал и отшвыривал. Прихожу домой, а по всей комнате – окна у нас всегда были открыты или разбиты – кружатся листки, точно голуби на парковке у супермаркета.

33 БЕРКЛИ (ЭКСПРЕСС). Тридцать третий заблудился! У вывески “СИРС”[22]Магазин крупной американской торговой сети. водитель прозевал поворот на шоссе. Все пассажиры принялись давить на кнопки, и водитель, багровый от стыда, свернул налево на Двадцать седьмую. И завез нас в тупик. Местные высовывались из окошек поглазеть на автобус. Четверо мужчин вышли из своих домов, чтобы помочь водителю выбраться задним ходом – протыриться по узкой улице между припаркованных машин. Вырвавшись на шоссе, автобус разогнался до восьмидесяти миль. Стало как-то страшновато. Мы все переговаривались, перебивая друг друга, оживились: все-таки событие.

Сегодня мне к Линде.

(Домработницы! Возьмите за правило: у друзей работать нельзя. Рано или поздно они обидятся на вас за то, что вы про них слишком много знаете. Либо, по той же причине, они вам разонравятся.)

Но Линда и Боб – мои добрые старые друзья. Даже когда их нет дома, я чувствую их тепло. На простынях – пятна от спермы и черничного желе. В туалете – “Скаковой листок” и сигаретные бычки. Записки, которые Боб пишет Линде: “Купи курево, машину тебе оставляю, трам-па-ра-рам и трали-вали”. Рисунки: “Андреа с любовью маме”. Корочки от пиццы. Протираю “Виндексом” их зеркальце для кокаина.

Из всех домов, куда я хожу работать, только этот не сверкает чистотой. Точнее, это натуральный свинарник. Каждую среду я, чувствуя себя Сизифом, поднимаюсь по ступенькам в гостиную, которая вечно выглядит так, словно хозяева затевают переезд.

С друзей я имею не очень много: не требую ни почасовой оплаты, ни денег на проезд. И пообедать у них, естественно, всегда нечем. А тружусь в поте лица. Но часто присаживаюсь отдохнуть, задерживаюсь допоздна. Курю и читаю “Нью-Йорк таймс”, порнороманы, “Как возвести крышу над патио”. А в основном просто смотрю в окно на соседний дом, где раньше жили мы. Рассел-стрит, дом 2129. Смотрю на дерево, на котором растут “деревянные груши”. Тер любил стрелять по ним из духовушки. Штакетник и теперь блестит от его стальных шариков. Вывеска “БЕКИНС”, освещавшая по ночам нашу постель. Я тоскую по Теру и курю. Поездов днем не слышно.

40 ТЕЛЕГРАФ-АВЕНЮ – САНАТОРИЙ “МИЛЛХЕЙВЕН”. Четыре старухи в инвалидных креслах смотрят туманным взглядом на улицу. За их спинами, на сестринском посту, красивая чернокожая медсестра танцует под “Я застрелил шерифа”[23]Известная песня Боба Марли.. Музыка кажется громкой даже мне, но старухи – ноль внимания. Под ними на тротуаре лежит записка, кривые буквы: “ОНКОЛОГИЧ. ИНСТИТУТ, 13.30”.

Автобус опаздывает. Мимо проезжают машины. Если в автомобиле богатый, он никогда не смотрит на людей на улице – не смотрит, и все. А бедный обязательно посмотрит… Вообще-то порой кажется, что бедняки просто катаются по городу, глазея на прохожих. Я сама так делала. Бедняки проводят много времени в ожидании. В очередях за соцпособием и на бирже труда, в прачечных самообслуживания, у телефонных будок, в приемных покоях, в тюрьмах и т.д. Дожидаясь сорокового, все мы заглядывали в широкое окно под вывеской “ПРАЧЕЧНАЯ БАКА И АДДИ”. Бак родился среди бензобаков – на автозаправке в Джорджии. Сейчас, распластавшись на пяти стиральных машинах, он привинчивал к стене у себя над головой гигантский телевизор. Адди развлекала нас смешной пантомимой: показывала знаками, что телевизор обязательно свалится. Прохожие останавливались вместе с нами понаблюдать за Баком. А экран отражал всех нас – совсем как в передаче “Человек с улицы”.

Рядом, в “ФУШЕ” – большие негритянские похороны. Я раньше читала неоновую вывеску агентства ритуальных услуг как “ТУШЕ”, и мне неизменно представлялась смерть в маске, а кончик ее рапиры – у моего сердца.

У меня набралось тридцать таблеток: от Джесселов, Бёрнсов, Макинтайров, Хорвицей и Блумов. В каждом доме, где я работаю, колес столько – у одних они возбуждающие, у других успокоительные, – что какого-нибудь “ангела ада” упекли бы за такие запасы на двадцать лет.

18 ПАРК-БУЛЬВАР – МОНКЛЕР. Центральная часть Окленда. Пьяный индеец – он вечно торчит на остановке – уже запомнил меня, каждый раз говорит: “Вот так-то, милка, судьба придет – по рукам свяжет”.

На Парк-бульвар – синий автобус полицейского управления нашего графства, на окнах решетки. В автобусе – два десятка арестантов, едут в суд на предъявление обвинения. Мужчины в оранжевых комбинезонах скованы вместе и передвигаются, словно одна артель. И вообще-то с тем же чувством локтя. В автобусе темно. В стекле отражается светофор. Желтый “ЖДИТЕ-ЖДИТЕ”. Красный “СТОЙТЕ-СТОЙТЕ”.

Долго, сонно тянется время: до фешенебельных холмов Монклер, затянутых дымкой, час езды. В автобусе одни домработницы. На склоне чуть ниже лютеранской церкви “Сион” – огромный черно-белый указатель “БЕРЕГИСЬ КАМНЕПАДА”. Каждый раз читаю и каждый раз невольно начинаю смеяться. Другие домработницы и водитель оборачиваются, таращатся на меня. Это уже ритуал. Когда-то я машинально крестилась, проезжая мимо католических церквей. А перестала, наверно, потому, что пассажиры вечно оборачивались и таращились. Но “Радуйся, Мария” я до сих пор машинально читаю про себя, когда слышу сирены “скорых”. И это доставляет мне большие неудобства, потому что в Окленде я живу на “Пилюльке”, между трех больниц.

У подножия холмов Монклер женщины на “тойотах” ждут приезжающих на автобусе домработниц. Меня всегда подвозят до верхнего конца Снейк-роуд: я сажусь вместе с Мейми к ее хозяйке, и та говорит: “Ой, Мейми, какая вы красотка в этом мелированном парике, а я прямо от мольберта, черт-те в чем”. Мы с Мейми закуриваем.

Голос женщины всегда повышается на две октавы, когда она разговаривает с домработницей или кошкой.

(Домработницы! Кстати, о кошках… Никогда не ласкайте кошек, не разрешайте им играть со шваброй и тряпками. Дамы станут ревновать. Но никогда не спихивайте кошек со стульев. А вот собак всегда ласкайте и, когда приходите в дом впервые, пять-десять минут гладьте Чероки или Лапку. И не забывайте закрывать унитазы крышками. Пушистые, слюнявые толстомордики.)

Блумы. Самый странный дом из тех, где я работаю, единственный красивый дом. И он, и она – психиатры. Семейные психотерапевты. У них двое усыновленных “дошкольников”.

(В домах, где есть “дошкольники”, лучше не работать. Младенцы – прелесть. На них можно смотреть часами, их можно укачивать на руках. Но детки чуть старше – это рев, засохшие комки каши, затвердевшие неожиданности, по которым потоптались тапочки в виде песика Снупи.)

(У психиатров тоже не надо работать. Спятишь. Я сама могла бы дать им пару советов… Мужские туфли для увеличения роста – ну-ну…)

Доктор Блум (он, а не она) снова сидит дома, болеет. Он еще и астматик, в довершение всего. Стоит вот в халате, мешает мне, почесывает шлепанцем свою бледную волосатую ногу.

“О-го-го-го, миссис Робинсон”[24]“Миссис Робинсон” – песня популярного дуэта “Саймон и Гарфанкел” из кинофильма “Выпускник” (1967).. У него стереосистема за две тысячи долларов и пять пластинок. Саймон и Гарфанкел, Джони Митчел и три альбома “Битлз”.

Стоит в дверях кухни, чешет другую ногу. Когда я, орудуя шваброй, рисую на полу “Мистером Мускулом” сладострастные разводы – от доктора Блума до обеденной зоны, – спрашивает, почему я выбрала такую работу.

– Сдается мне, то ли от чувства вины, то ли со зла, – говорю нараспев.

– Можно, я заварю себе чаю, когда высохнет пол?

– Будет вам, идите присядьте. Я принесу чай. С сахаром или с медом?

– С медом. Если это не слишком затруднительно. И с лимоном, если…

– Идите, присядьте. – Несу ему чай.

Однажды я вздумала подарить четырехлетней Наташе черную кофточку с блестками. Для игр в принцесс. Доктор Блум (она, а не он) раскипятилась, завопила: “Это же разврат”. Сначала я поняла ее слова так, будто она обвиняет меня в попытке совратить Наташу. Она выкинула кофточку в мусорный бак. А я, когда отработала, вытащила из бака и унесла, и теперь иногда надеваю, когда играю в принцессу.

(Домработницы! На своем пути вы повстречаете много эмансипированных женщин. Первая стадия – группа женской солидарности; вторая стадия – наем домработницы; третья – развод.)

Таблеток у Блумов – полным-полно, прямо как из рога изобилия. Ее тонизирующие и его успокоительные. У него есть таблетки “белладонна”. Не знаю уж, как они действуют, но жаль, что меня зовут не Белладонна.

Однажды утром я подслушала, как он сказал ей за завтраком: “Давай сегодня сделаем что-нибудь спонтанное: пойдем с детьми запускать воздушного змея!”

Растрогал меня до глубины души. Сердце советовало мне немедленно встрять в их разговор, наподобие домработницы из комиксов на последней странице “Сэтердей ивнинг пост”. Я умею делать отличных змеев и знаю хорошие места в Тилдене: вот где ветер. В Монклере ветра нет. Но моя рука включила пылесос, чтобы заглушить ответ его супруги. На улице лило как из ведра.

В игровой комнате тарарам. Спрашиваю Наташу: “Вы с Тоддом правда играете во все эти игрушки?” Она говорит, что по понедельникам они с Тоддом, как только встанут, вываливают игрушки на пол, потому что в этот день приду я. “Веди сюда брата”, – говорю.

Только я их впрягла в работу, заходит доктор Блум. Она, не он. Читает мне нотацию: не надо, мол, вмешиваться, она, мол, не желает “грузить детей комплексами вины и долга”. Стою, слушаю надувшись. Она умолкает, а потом добавляет: разморозьте, мол, холодильник и протрите его нашатырем, а потом – ванильным экстрактом.

Нашатырь и ванильный экстракт? Всю ненависть с меня как рукой сняло. Вроде бы мелочь, но я поняла, что ей искренне хочется иметь уютный дом и не хочется, чтобы ее детей грузили комплексами вины и долга. Потом я выпила стакан молока, от которого пахло нашатырем и ванилью.

40 ТЕЛЕГРАФ-АВЕНЮ – БЕРКЛИ. “ПРАЧЕЧНАЯ БАКА И АДДИ”. Адди сейчас одна в прачечной, моет огромное окно. Позади нее, на одной из стиральных машин, лежит гигантская рыбья голова в целлофановом пакете. Глаза невидящие, сонные. Это им приятель – Уокер его зовут – приносит головы на бульон. Адди рисует на стекле здоровенные мыльные круги. На той стороне улицы, в детском саду Святого Луки, маленький мальчик решает, что она ему машет. И тоже машет, описывая рукой такие же громадные круги. Адди замирает, улыбается, машет ему по-настоящему. Подходит мой автобус. В гору по Телеграф-авеню, в сторону Беркли. САЛОН КРАСОТЫ “ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА”, в витрине – звезда из фольги, прикрепленная к мухобойке. Рядом – ортопедические товары: две умоляющие руки и одна нога.

Тер отказывался ездить на автобусах. Люди нагоняли на него тоску: просто сидят, и все. Но автовокзалы ему нравились. Мы часто ходили на автовокзалы в Сан-Франциско и Окленде. Чаще в Окленде, на Сан-Пабло-авеню. Однажды он сказал, что любит меня за то, что я похожа на Сан-Пабло-авеню.

А он был похож на свалку в Беркли. Жаль, что до свалки не ходит автобус. Мы туда ездили, когда скучали по Нью-Мексико. Там голо и ветрено, и чайки парят, как в пустыне козодои. В какую сторону ни глянь, везде только небо. По дорогам, поднимая лавины пыли, громыхают мусоровозы. Серые динозавры.

Тер, я не могу вытерпеть твою смерть. Но ты и сам знаешь.

Как тогда, в аэропорту, когда ты собирался подняться на трап, похожий на гусеницу. Ты улетал в Альбукерке:

“О черт, как я могу уехать? Ты ни за что не найдешь, где я оставил машину”.

“Что ты только станешь делать без меня, Мэгги?” – спрашивал ты снова и снова в другой раз, когда летел в Лондон.

“Макраме плести, шпаненок”.

“Что ты только станешь делать без меня, Мэгги?”

“Ты правда думаешь, что я без тебя – как без рук?”

“Да”, – сказал ты. В Небраске говорят просто.

Друзья говорят, что я потонула в угрызениях совести и жалости к себе, бедная я, бедная. Говорят, что я теперь смотрю – и никого не вижу. А когда улыбаюсь, рука машинально вскидывается прикрыть рот.

Я коплю снотворное. Когда-то мы уговорились… если к 1976 году у нас ничего не наладится, мы устроим дуэль на конце пирса в яхт-клубе. Ты мне не доверял, сказал, что я пристрелю тебя первая и убегу или застрелюсь первая – мне без разницы. Я устала жить с этим уговором, Тер.

58 КОЛЛЕДЖ – АЛАМЕДА. Старые дамы из Окленда ездят за покупками в универмаг “Хинкс” в Беркли. А старые дамы из Беркли – в универмаг “Кэпвеллс” в Окленде. В этом автобусе все молодые – чернокожие, а все пожилые – белые. Этот принцип распространяется и на водителей. Пожилые белые водители автобусов нервничают и злобствуют, особенно когда приближаются к Оклендскому техническому колледжу. То и дело бьют по тормозам, орут, чтобы пассажиры не курили, чтобы не включали транзисторы. Автобусы дергаются, останавливаются с грохотом, толкая белых старушек на стойки. На руках старушек мгновенно появляются синяки.

Молодые чернокожие водители ездят быстро, на Плезант-Вэлли-роуд стараются проскочить на “желтый”. В их автобусах – хоть топор вешай: музыка да дым, но ход плавный.

Сегодня мне к миссис Бёрк. От нее тоже надо бы уйти. Ничего вообще не меняется. Ничего никогда не пачкается. Не возьму в толк, зачем я вообще к ней хожу. Но сегодня мне стало поспокойнее. По крайней мере я догадалась, зачем им тридцать бутылок розового вина “Лансерс”. Еще в прошлый раз была тридцать одна. По-видимому, вчера у них была годовщина свадьбы. В его пепельнице – два окурка (а не только его единственный), на столе – один бокал (она трезвенница) и давешняя новая бутылка розового. Призы из боулинга чуточку сдвинуты в сторону. Наша совместная жизнь.

Миссис Бёрк многому меня научила в плане домоводства. Туалетную бумагу вешайте так, чтобы она разматывалась сверху, а не снизу. На крышке “Комет” прокалывайте не шесть дырочек, а три. Раскиданное ворохами не соберешь крохами. Однажды, в порыве бунтарства, я содрала крышку целиком и случайно выплеснула всю бутылку “Комет” в духовку. Это был ужас.

(Домработницы! Покажите им свое усердие. В первый день отодвиньте всю мебель, а обратно поставьте не так, как положено: на пять-десять дюймов дальше, чем нужно, или задом наперед. Когда вытираете пыль, поменяйте местами сиамских кошечек, поставьте сливочник слева от сахарницы. Зубные щетки перемешайте, как вздумается.)

По этой части я сама себя перещеголяла, когда прибралась на холодильнике у миссис Бёрк. Она всевидящая, но если бы я не оставила включенным светильник над холодильником, она бы не заметила, что я отдраила и смазала вафельницу, фарфоровую гейшу подклеила, а заодно вымыла абажур светильника.

Когда вы все делаете не так, это не только доказательство вашей тщательности – вы даете хозяйке возможность самоутвердиться, покомандовать. Почти всем американкам крайне неловко сознавать, что у них есть прислуга. Пока вы находитесь в их доме, они не знают, куда себя деть. Миссис Бёрк, например, перепроверяет список тех, кому надо отослать рождественские открытки, и разглаживает прошлогоднюю оберточную бумагу для подарков. В августе, ага.

По возможности идите работать к еврейкам или черным. Вас накормят обедом. Но главное, что еврейки и черные уважают труд, ваш труд, а еще им ни капельки не стыдно весь день сидеть сложа руки. Они же вас наняли, верно?

Женщины из “Ордена Восточной звезды”[25]Парамасонская организация, куда принимают и мужчин, и женщин. Создана в 1850 г., основана на учении Библии, но открыта для представителей всех конфессий. – совсем другие. Чтобы их не замучила совесть, всегда старайтесь делать то, чего они сами ни за что бы не сделали. Взгромоздиться на плиту, чтобы смыть с потолка пятна от кока-колы. Запереться в стеклянной душевой кабине. Придвинуть к двери всю мебель, в том числе рояль. Они этого никогда не сделают – и вдобавок не смогут войти.

Слава богу, всегда есть хоть одна телепередача, без которой они жить не могут. Я на полчаса включаю пылесос (его шум действует успокаивающе) и ложусь на пол под роялем, на всякий случай сжимая в руке одноразовую тряпку “Антипыль”. Просто лежу, мурлычу что-нибудь под нос и размышляю. Я отказалась пойти на опознание твоего тела, Тер, нажила себе из-за этого кучу хлопот. Я боялась, что дам тебе в морду за то, что ты натворил. За то, что ты умер.

В последнюю очередь вытираю рояль Бёрков. Плохо то, что на нем всегда стоят одни и те же ноты – “Гимн морской пехоты”. Каждый раз иду на автобус и невольно марширую: “От чертогов Монтесу-у-умы…”

58 КОЛЛЕДЖ – БЕРКЛИ. Водитель – злющий пожилой белый. Дождь, поздний час, толчея, холод. Рождество – неудачное время для автобусных поездок. Удолбанная хипушка визжит: “Выпустите меня отсюда, козлы, дайте мне сойти!” “Ждите остановки!” – рявкнул водитель. Толстуху-домработницу на переднем сиденье тошнит: мне – на один сапог, другим – на галоши. Волна смрада, несколько человек – и толстуха тоже – сходят на следующей остановке. Водитель заезжает на бензоколонку “Арко” на Алькатрас-стрит, достает шланг, принимается мыть салон. Но, конечно, только воды напустил – и она скапливается в хвосте, только размочил все еще хуже. Раскрасневшись со зла, проскочил на следующем перекрестке на “красный” – всеми нашими жизнями рискнул, сказал мужчина рядом со мной.

На остановке “Оклендский технический колледж” – два десятка студентов с транзисторами. Первый в очереди – немощный инвалид. Рядом с колледжем находится управление соцзащиты. Когда инвалид еле-еле забрался в автобус, водитель воскликнул: “Да что ж это такое!” – а тот посмотрел удивленно.

Снова к Бёркам. Никаких перемен. В доме десять электрических будильников, и все показывают одно и то же время, правильное. В тот день, когда я от Бёрков окончательно уйду, повыдергаю все вилки из розеток.

От миссис Джессел я все-таки ушла. Она неизменно расплачивалась со мной чеками, а однажды позвонила домой четыре раза за вечер. Я позвонила ее мужу и сказала, что у меня мононуклеоз. Она позабыла, что я ушла, вчера вечером позвонила и спросила, не показалось ли мне, что у нее цвет лица стал бледнее. Я по ней скучаю.

Сегодня я иду к новой даме. К настоящей даме. У таких дам не то что “домработницей” или “помощницей”, а даже “горничной девушкой” называться не зазорно.

Миссис Джохансен – шведка. По-английски говорит совсем как филиппинки – то и дело вворачивает простонародные словечки.

Первое, что она мне сказала, открыв дверь:

– Вот те на!

– Ой. Я слишком рано?

– Нет-нет, дорогая.

Она царственная. В свои восемьдесят – вылитая Гленда Джексон[26]Гленда Джексон (род. 1936) – британская актриса.. Я готова ноги ей мыть. (Видите, я уже заговорила, как она.) С порога упала ей в ноги.

Прямо в прихожей, еще до того, как я успела снять свою куртку (куртку Тера), она рассказывает мне про главное событие своей жизни.

Шесть месяцев назад умер Джон, ее муж. Она обнаружила: самое трудное – заснуть. И стала собирать пазлы. (Указывает рукой на ломберный столик в гостиной с почти готовой панорамой Монтичелло[27]Музей-усадьба Томаса Джефферсона в штате Вирджиния.: только в верхнем ряду справа зияет дыра, похожая на амебу.)

Как-то вечером она так заморочилась с пазлом, что не легла спать. Забыла про сон, просто забыла! И про еду тоже, кстати. В восемь утра съела свой ужин. Потом прилегла, в два часа проснулась, и тогда же, в два часа пополудни, позавтракала, а потом пошла в магазин за следующим пазлом.

“А ведь пока Джон был жив… В шесть завтрак, в двенадцать обед, в шесть ужин. Совсем другие были времена – зуб даю, другие”.

– Нет, дорогая, вы пришли вовремя, – сказала она. – Просто я могу в любую минуту завалиться спать.

Я стояла, замерев, чувствуя, как мне жарко, глядя в сияющие сонные глаза моей новой хозяйки, ожидая, что она с минуты на минуту начнет твердить: “Ворон каркнул: «Никогда»”.

Вымыть окна да пропылесосить ковер – вот все, что я должна сделать. Но до ковра найти деталь пазла. Небо с кленовой веткой. Она точно знает, какой детали не хватает.

Стоять на балконе и заниматься мытьем окон было приятно. Холодновато, но солнце грело мне спину. Хозяйка сидела над пазлом в комнате. Самозабвенно погрузилась в свое занятие, но все равно держала позу. Наверно, когда-то была настоящей красавицей.

Покончив с окнами, принимаюсь искать деталь. Прочесываю дюйм за дюймом зеленый ковер с длинным ворсом: крошки от галет, резинки от номеров “Кроникл”. Наслаждаюсь: такой хорошей работы у меня еще никогда не бывало. Хозяйке “совершенно по барабану”, курю я или не курю, так что я ползаю с сигаретой в зубах, переставляя пепельницу с места на место.

Нахожу деталь. Далеко же она отлетела от ломберного столика, в другой угол. На детали – небо и кленовая ветка.

– Я ее нашла! – закричала она. – Я знала, что ее не хватает!

– Это я нашла! – закричала я.

Теперь можно было пылесосить, что я и сделала, а она со вздохом вставила на место последнюю деталь пазла. Прощаясь, я спросила:

– Как вы думаете, когда я вам снова понадоблюсь?

– Как знать! – сказала она.

– Ну-у… Флаг вам в руки, – сказала я, и мы обе рассмеялись.

Тер, мне совершенно не хочется умирать, правда-правда.

40 ТЕЛЕГРАФ-АВЕНЮ – КОЛЬЦЕВОЙ. Автобусная остановка около “БАК И АДДИ”. В прачечной толчея: люди ждут, пока освободится машина, но настроение у них праздничное – словно столика дожидаются в ресторане. Стоят у окна, болтают между собой, пьют “Спрайт” из зеленых банок. Бак и Адди снуют в толпе, точно радушные хозяева на вечеринке, разменивают деньги. В телевизоре оркестр штата Огайо играет государственный гимн. В Мичигане кружится снег.

Январский день, холодный и безоблачный. На Двадцать девятую сворачивают четверо велосипедистов – все с бакенбардами, их цепочка – вылитый хвост воздушного змея. У автобусной остановки стоит, тарахтя мотором, “харлей”, и его седоку с дредами машут ребятишки из кузова “доджа” 50-х годов. И только теперь я начинаю плакать.