ГЛАВА XII

Онлайн чтение книги Молодые дикари A Matter of Conviction
ГЛАВА XII

Нью-йоркским юристам было известно, что судья Абрахам Самалсон не позволяет никаких вольностей в зале судебного заседания. В понедельник, когда начался процесс по делу Морреза, в зале уголовного суда, секция III, отделанном деревянными панелями и залитом солнечным светом, царила торжественная атмосфера, несмотря на то, что он был битком набит кандидатами в присяжные, зрителями и репортерами. Сидя в конце зала, Кэрин и Дженифа Белл слушали почтенного Абрахама Самалсона, производившего в своей судейской мантии внушительное впечатление. Он напомнил зрителям, что суд имеет дело с серьезным случаем и что всякие попытки превратить его в цирк закончатся тем, что он запретит доступ зрителям в зал суда. С терпением педагога детского сада он объяснил, каковы будут его функции в качестве судьи, и попросил вызвать первого кандидата в присяжные.

По всем внешним признакам отбор присяжных проходил обычным порядком и без каких-либо неожиданностей. Хэнк от имени обвинения задавал обычные в этих случаях вопросы. Защитники троих подсудимых (а их было двенадцать человек), назначенные судом, в свою очередь задавали обычные в этих случаях вопросы. Процедура была длительной и большей частью неинтересной. Майк Бартон, слушая вместе с другими репортерами процедуру отбора, много раз подавлял зевоту.

— Мистер Нельсон, если бы обвинитель бесспорно доказал, что эти трое молодых ребят виновны в предумышленном убийстве, были бы у вас какие-нибудь сомнения, чтобы проголосовать за решение о их виновности?

— Почему у меня должны были бы быть какие-либо сомнения?

— Потому что в отношении предумышленного убийства по закону предусматривается обязательный смертный приговор.

— Нет, у меня не было бы никаких сомнений.

— Вы послали бы их на электрический стул?

— Да. Если они виновны, послал бы.

— С другой стороны, если представленные факты дадут основание просить о смягчении приговора, соответствовало бы вашей морали и этике просить суд о снисхождении при вынесении обвинительного приговора этим ребятам?

— Да.

— А если мы сумеем доказать, что было совершено менее серьезное преступление, чем предумышленное убийство, приняли бы вы во внимание представленные факты и сочли бы возможным определить преступление как непредумышленное убийство?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду?

— Он имеет в виду, — вмешался Самалсон, — что в то время как окружной прокурор попытается доказать, что эти трое ребят совершили предумышленное убийство, представленные на рассмотрение суда факты могут показать, что на самом деле было совершено менее серьезное преступление, как, например, непредумышленное убийство. В этом случае позволили бы вы, чтобы обвинительный акт большого жюри или окружная прокуратура повлияли на принятие вами решения о менее серьезном преступлении?

— Нет, не позволил бы.

— Этот ответ удовлетворяет вас, мистер Рандольф?

— Да, удовлетворяет. Благодарю вас, ваша честь. А если на этом суде будет доказано, что эти трое ребят не совершили никакого преступления, вы бы проголосовали за то, чтобы их оправдали и освободили?

— Да, проголосовал бы.

— Благодарю вас, — сказал Рандольф. Я отвожу эту кандидатуру.


— Скажите, миссис Рилей, где вы живете?

— На углу Сто тридцать восьмой улицы у бульвара Брукнер.

— Много пуэрториканцев живет в этом районе? Порядочно.

— Вам нравится этот район?

— Ничего.

— Есть что-нибудь, что вам не нравится?

— Да, конечно.

— Что, например?

— Ну, район становится хуже.

— Что вы имеете в виду «становится хуже»?

— Ну, вы знаете.

— Нет. я не знаю. Будьте любезны, объяснить мне это, миссис Рилей.

— Извините, мистер Белл, — вмешался Самалсон, — но к чему вы клоните?

— В этом деле жертвой является пуэрториканец, и я пытаюсь выяснить, не считает ли миссис Рилей, что обстановка в этом районе ухудшается потому, что туда переселяются пуэрториканцы.

— В таком случае не говорите обиняком, а ставьте ваш вопрос прямо.

— Вы так считаете, миссис Рилей?

— Ну, я, конечно, не считаю, что пуэрториканцы способствуют улучш...

— Отвод, — заявил Хэнк.


— Ваш род занятий, мистер Аббени?

— Я владелец нескольких ресторанов.

— Вы нанимаете на работу пуэрториканцев?

— Да.

— Почему?

— Они хорошие работники.

— Сколько у вас работает пуэрториканцев?

— О, я полагаю, около пятидесяти.

— Вы нанимаете на работу негров?

— Нет.

— Почему?

— Просто никогда не приходилось, вот и все.

— У вас нет принципиальных возражений против принятия на работу негров?

— Я бы сказал, нет. Просто мне никогда не представлялась такая возможность, вот и все.

— Мистер Белл, — прервал Самалсон, — насколько мне известно, по этому делу негры не проходят. Задавая кандидатам в присяжные вопросы, не имеющие никакого отношения к настоящему делу, мы можем значительно затянуть судебное разбирательство, в чем я не вижу необходимости.

— Я просто пытался выяснить, ваша честь, как далеко распространяется расовая терпимость мистера Аббени.

— Тем не менее, его отношение к неграм не могло бы иметь существенного отношения к разбираемому в этом суде делу.

— В таком случае у меня больше нет вопросов, ваша честь. Я хотел бы, чтобы этот кандидат был освобожден от обязанностей присяжного.


Потребовалась целая неделя, прежде чем обе стороны пришли к соглашению по поводу присяжных. После этого адвокаты произнесли свои вступительные речи. Хэнк заявил присяжным, что он вне всякого сомнения попытается доказать, что эти трое ребят виновны в предумышленном убийстве. Адвокаты со стороны защиты совершенно естественно заявили присяжным, что они докажут, что эти ребята невиновны.

«Во время этого суда вы услышите массу возбуждающих слов, — сказал один из защитников, — много страстных речей о расовой терпимости, о физических недостатках людей и о слепом невинном мальчике, который, как утверждается, был безжалостно убит этими тремя юношами. Но мы призываем вас во имя правосудия, во имя справедливости, во имя бога выслушать нас вашим разумом, а не сердцем. Мы представим вам факты ясно и логично, и если они будут сопоставлены вместе с помощью разума и без влияния эмоций, то эти факты подскажут вам, какое принять решение в этом торжественном зале суда, которое предопределит, будут ли эти трое ребят лишены жизни или нет. И этим решением будет: невиновны!»

После этого началось само судебное разбирательство.

Были представлены свидетели: полицейский, арестовавший преступников, помощник окружного прокурора, прибывший в полицейский участок, чтобы присутствовать при допросе, лейтенант Ганнисон и детектив Ларсен, и все они единогласно подтвердили, что вечером десятого июля на всех троих ребятах были пятна крови. На второй день судебного разбирательства Хэнк вызвал на свидетельское место Антони Апосто. В то время как парень приносил присягу, в зале суда наступила тишина. На нем был опрятный синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Когда он сел, Хэнк приблизился к нему, с минуту внимательно смотрел на него, а затем сказал: «Пожалуйста, не скажешь ли ты суду свое имя?»

— Антони Апосто.

— Ты так же известен под прозвищем Бэтман?

— Да.

— Откуда ты взял это имя?

— Он в комиксах. Бэтман, я имею в виду.

— Ты любишь комиксы?

— Да, мне нравятся картинки.

— Тебе трудно читать?

— Да, немного.

— Тебе нравится училище, Антони?

— Нет, не очень.

— Что ты изучаешь?

— Как стать авиамехаником.

— Ты хорошо учишься?

— Ну, не так уж хорошо.

— Тебе хотелось бы стать авиамехаником?

— Это довольно хорошая работа, и за нее хорошо платят.

— Да, но тебе хотелось бы им стать?

— Ну... нет. Не совсем.

— Кем бы тебе хотелось быть?

— Не знаю.

— Хорошо, подумай об этом минутку. Если бы у тебя был выбор, если бы ты мог стать в мире всем, чем захочешь, что бы ты выбрал?

— Я думаю, я хотел бы стать мировым борцом.

— Почему?

— Мне нравится борьба. Я хороший борец. Все это знают.

— Если суд освободит тебя, Антони, что ты будешь делать?

— Протест!

— Отклонен. Продолжайте.

— Что я буду делать?

— Да.

— Думаю, я вернулся бы в свой квартал. Думаю, я сделал бы именно это. Да, вначале я бы сделал это.

— А завтра?

— Завтра? Вы имеете в виду, что бы я делал завтра?

— Да.

— Ну, я не знаю. — Он пожал плечами. — Откуда я знаю, что бы я делал завтра?

— Свидетель, отвечайте, пожалуйста, на вопрос — сказал Самалсон.

— Завтра? Ну... — Апосто в раздумье нахмурил брови. — Завтра? — Он вытер со лба пот. В течение трех напряженных минут он сидел, думая, и наконец ответил: — Я не знаю, что бы я делал завтра.

Хэнк отвернулся от парня.

— Свидетель ваш, — сказал он защите.

Один из защитников Апосто поднялся.

— У нас нет вопросов, ваша честь.

— Очень хорошо. Свидетель может быть свободным. Вызовите Чарльза Аддисона. Чарльз Аддисон, будьте любезны занять свидетельское место.

— Аддисон, высокий худой человек в сером костюме, вышел вперед и принес присягу. Хэнк подошел к своему столу, взял папку и передал ее судебному клерку.

— Пожалуйста, я хотел бы, чтобы это приобщили к делу как вещественное доказательство, — сказал он.

— Что это? — спросил Самалсон.

— Заключение из психиатрического отделения госпиталя «Белльвью» на Антони Апосто, одного из подсудимых.

— Разрешите мне взглянуть на него. — Самалсон просмотрел заключение и вернул его клерку.

— Зарегистрируйте это как вещественное доказательство под номером один.

— Спасибо, ваша честь, — поблагодарил Хэнк и повернулся к Аддисону.

— Ваше имя, пожалуйста, сэр?

— Чарльз Аддисон.

— Чем вы занимаетесь, мистер Аддисон?

— Я психолог. Я имею ученую степень по психологии.

— Где вы работаете, мистер Аддисон?

— В госпитале «Белльвью». Я состою штатным психологом палаты номер пять по выявлению коэффициента интеллекта личности.

— Что из себя представляет палата номер пять?

— Это палата для юношей.

— Вы давно работаете в психиатрическом отделении госпиталя «Белльвью»?

— Двенадцать лет.

— И много за это время вы проделали психологических тестов?

— Да. Очень много.

— Это верно, что вы провели несколько психологических тестов в отношении Антони Апосто и подготовили заключение, подписанное вашим начальником доктором Дерего?

— Верно.

— Мистер Аддисон, в заключении имеется множество психологических терминов. Могли бы вы объяснить мне некоторые из них?

— Попытаюсь.

— В заключении вы говорите, что во время тестов Апосто дал много ответов, указывающих на слабое восприятие действительности и слабую рассудительность. Что это означает в отношении парня, который, возможно, убил ножом другого парня?

— Ну, это могло бы означать, что для этого молодого человека факт нанесения ножевых ударов не имел реальной связи с окружающей действительностью. Например, кто-то возможно, сказал ему: «Зарезать этого парня ножом — забавно». В этом случае Апосто мог бы ухватиться за мысль, что это забавно. Или, может быть, он неправильно истолковал чьи-то слова, что вызвало в нем ярость, не соответствующую реальному значению сказанного. Короче говоря, мотив его поступка мог совсем не иметь ничего общего с реальной ситуацией. Это и означает слабое восприятие действительности. Его мотивы к тому, чтобы зарезать кого-то ножом, могли быть абсолютно нереальными.

— Понимаю. Как, по-вашему, мистер Аддисон, способен Антони Апосто совершить поступок, который требует предварительной подготовки?

— Нет. Я считаю, что нет. Мы должны исходить из того, что человек, способный что-то заранее запланировать, является личностью с трезвым восприятием действительности. Я сейчас говорю о настоящем плане, вы понимаете.

— О плане, требующем длительной подготовки? Например, план о будущей карьере. План сбережений. Вы это имеете в виду?

— Да.

— Вы слышали Апосто несколько минут тому назад? Слышал.

— Когда я спросил его, что бы он делал завтра, казалось, он не знал, что ответить.

— Ну, это могло быть связано с волнением, что его допрашивает окружной прокурор.

— Несмотря на свое волнение, — спросил Хэнк — разве он не был в состоянии решить, что бы он стал делать завтра?

— Я считаю, что Антони Апосто абсолютно способен составить план на завтра. Из-за своего низкого коэффициента интеллекта, он, возможно, осуществил бы этот план плохо, однако он, бесспорно, мог бы составить такой краткосрочный план.

— Понимаю, — сказал Хэнк. Казалось, что-то его вдруг обеспокоило. — Был ли он способен запланировать убийство Рафаэля Морреза?

— Протест! — пронзительно выкрикнул защитник.

— Ваша честь, был убит парень, — сказал Хэнк, — и я пытаюсь установить, был ли способен, по мнению психологов, один из подсудимых заранее запланировать это убийство. Поскольку преднамеренность является неотъемлемой частью предумышленного убийства и поскольку мы расследуем именно предумышленное убийство...

— Протест отклонен, — сказал Самалсон. — Продолжайте. Мистер Аддисон, будьте любезны отвечать на вопрос.

— Я не верю в то, что он был бы способен заранее разработать план убийства, — ответил Аддисон.

— Мог бы он убить под влиянием импульса?

— Да.

— В припадке сильного гнева?

— Да.

— Знал бы он в этот момент, что он совершает убийство?

В зале суда наступила вдруг мертвая тишина.

— Да, — ответил Аддисон. — Он знал бы, что совершает убийство.

Сидя в конце зала, Кэрин видела, как напряглась спина Хэнка, и моментально поняла, что это был не тот ответ, которого он ожидал.

— Вы знаете, о чем вы говорите?

— Я знаю точно, о чем я говорю. Эмоционально Апосто, возможно, не знал, что он делает, но рассудком он знал, что он делает. Он знал, что нанося удары ножом другому парню, он тем самым совершает преступление.

— Вы знакомы с юридическим определением сумасшествия?

— Да, знаком. Апосто не является сумасшедшим ни в юридическом смысле, ни с точки зрения медицины. Он умственно недоразвитый, но он был способен понимать последствия своего нападения с ножом.

— А как вы это знаете? — сердито спросил Хэнк. — Как вы можете знать, что было на уме у этого парня, когда и если он наносил другому парню удары ножом?

— Я не могу знать этого, но я также не могу клятвенно утверждать, что он не знал, что он делает. Именно это вы хотите, чтобы я сказал, не так ли?

— Я хочу, чтобы вы говорили все то, что считаете нужным сказать, — ответил Хэнк и отвернулся от Аддисона. — Свидетель ваш, — заявил он защите.

Защитник Апосто поднялся.

— Вопросов нет, ваша честь.

Самалсон посмотрел вначале на защиту, а затем на Хэнка.

— Суд удаляется на десятиминутный перерыв, — сказал он быстро, — Мистер Белл, будьте любезны, зайти ко мне в кабинет.

— Суд удаляется на десятиминутный перерыв, — объявил клерк. — Прошу всех встать.

Зрители, свидетели, репортеры, подсудимые и адвокаты — все поднялись, в то время как Самалсон выходил из зада суда. Его мантия развевалась вслед за ним.

— Зачем он хочет видеть папу? — спросила Дженни.

— Не знаю, — ответила Кэрин.

— Ему разрешается это делать? Наедине, без присутствия защитников?

— Это могут неправильно истолковать, но в этом зале — судья Абе, и он может делать здесь все, что считает нужным.

— Мне хотелось бы знать, зачем он хочет видеть папу, — повторила Дженни.


— Садись, Хэнк, — пригласил Самалсон. — Сейчас здесь нет ни судьи, ни окружного прокурора. Сейчас мы только друзья. Ответь мне на один вопрос. Ты хочешь потерять работу?

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Если у тебя есть сомнения в отношении виновности ребят, тебе следовало бы пойти с этим к окружному прокурору. Ты хочешь, чтобы тебя уволили?

— Нет. Я не хочу, чтобы меня уволили.

— Тогда почему ты не пошел с этим к своему начальству? Или почему не обратился ко мне? Есть много правды в старой пословице, в которой говорится, что уголовное право — это дешевый подвальный магазин, где можно легко договориться о цене на товары. Я уверен, что защита с готовностью пошла бы на сделку с тобой.

— Абе, вы не понимаете. Я делаю то, что я обязан делать.

— И что это такое?

— Давайте скажем так, что у меня есть сомнения.

— На самом деле?

— Это только предположение.

— Это только предположение, потому что ты мне не доверяешь.

— Я доверяю вам, Абе. Но вы судья на этом процессе.

— В данный момент я не судья, а твой друг. Я бы и пальцем не пошевельнул, что бы с тобой ни случилось, если бы я не был твоим другом.

— Когда мы вернемся в зал судебного заседания, вы снова станете судьей.

— Черт возьми, Хэнк, доверься мне. Чего ты пытаешься добиться?

Хэнк глубоко вздохнул.

— Я пытаюсь добиться оправдательного приговора для Апосто и Ди Пэйса и смягчения приговора для Ридона.

— Ради всего святого, почему?

— Я считаю, что это будет правосудием.

— Тогда почему ты не пошел к окружному прокурору? Почему ты не пришел перед началом судебного процесса ко мне?

— Потому, Абе, что впервые в жизни я хочу, чтобы обо мне писали газеты на своих первых страницах.

Самалсон поднялся из-за стола.

— Ты совершаешь самоубийство. Ты себя уничтожаешь.

— Нет.

— Да, черт возьми, да. Тебя уволят, и это так же верно, как то, что я здесь стою. Ты поставишь окружную прокуратуру в глупое и смешное положение. Они не простят этого, Хэнк.

— Мне все равно, если этим я добьюсь...

— Ты ничего этим не добьешься. Ты потеряешь работу, вот и все. И никто больше не захочет иметь с тобой дело.

— Может быть.

— Здесь не может быть никаких «может быть». Произойдет именно так. Я не позволю тебе этого делать. Мы сейчас же прямо отсюда пойдем переговорить с адвокатами.

— Нет, Абе, пожалуйста. Позвольте мне делать так, как я хочу.

— Позволить тебе убить себя. Ты об этом меня просишь? Ты разве не знаешь, что прокуратура решила использовать этих троих ребят в качестве примера? Ты разве не знаешь, что город...

— Я и собираюсь использовать их в качестве примера. Примера людей, Абе, они не мистические существа с другой планеты. Они испуганные, одинокие ребята.

— Скажи это матери Рафаэля Морреза. Психология в этом деле не поможет жертве, Хэнк.

— Да, Абе, не поможет, потому что каждый проклятый — парень, вовлеченный в это убийство, — жертва.

— Закон ясен...

— Это не имеет ничего общего с законом. Черт с ним, с законом! Абе, я юрист, и закон был моей жизнью. Вы это знаете. Но как я могу предъявить обвинение этим троим ребятам, пока не выясню, кто в действительности убил Рафаэля Морреза? А когда я выясню это, закон станет бессмысленным.

— Ты не знаешь, кто убил этого парня?

— Нет, Абе, знаю. Мы все убили его.

— Хэнк, Хэнк...

— Мы все убили его, Абе, потому что мы ничего не делаем. Мы сидим и болтаем об этом, назначаем комиссии и выслушиваем различные точки зрения, хотя все это время знаем, что неправы. У нас уже есть факты, но мы не действуем в соответствии с ними. Вместо этого мы позволяем, чтобы Рафаэль Моррез лишился жизни.

— Итак, что ты собираешься делать? Сию же минуту начать кампанию? В моем суде? Хэнк, ты никогда...

— Вы можете предложить более подходящее время, Абе?

Самалсон покачал головой.

— Это неправильный путь, Хэнк.

— Это правильный и единственный путь. Кто-то же должен встать и закричать! Кого-то же должны услышать!

— Почему, черт возьми, это должен быть ты?

— Я не знаю, почему. Вы думаете, это меня не пугает? Мне было бы легче предстать перед дулом орудия, чем выйти в этот зал суда, и изменить на сто восемьдесят градусов ход моего собственного дела. Но, Абе, если кто-нибудь не сделает этого сейчас, если кто-нибудь не встанет и не положит конец этой проклятой ситуации, то тогда нам уже, возможно, сейчас надо начинать воздвигать баррикады. И в этом случае закон и правосудие потеряют всякий смысл, потому, что миром будут править дикари. Я не хочу воспитывать своего ребенка или детей моего ребенка в лагере варваров. Я не хочу, чтобы их разорвали на части, Абе. Эти ребята слишком важны. Они слишком важны, черт возьми, чтобы ими жертвовать.

В комнате наступила тишина.

После длительного молчания Абе Самалсон сказал:

— Мне хотелось бы быть моложе.

— Абе?..

— Я буду слушать дело беспристрастно. Не жди от меня никаких поблажек.

— Вы меня хорошо знаете, Абе.

— Ты собираешься перерезать себе горло.

— Может быть.

— Хорошо, хорошо, — вздохнул Самалсон. — Идем отсюда, пока они не обвинили нас в сговоре. — У двери, положив руку на плечо Хэнка, он помешкал. — Желаю удачи, — сказал он, — тебе она понадобится.


Первым свидетелем, которого вызвал Хэнк после перерыва, была Анджела Ругиелло.

Девушка нерешительно заняла свидетельское место, оглядывая зал суда испуганными карими глазами. На ней было зеленое платье и туфли на высоких каблуках. Как только она села, она тут же скромно натянула юбку на коленях.

— Пожалуйста, будьте любезны взглянуть в ту сторону, где сидят подсудимые. Вы знаете этих троих ребят? — спросил Хэнк.

— Да, — очень тихо ответила она.

— Вы боитесь, мисс Ругиелло?

— Немного.

— Я читал в газетах, что вы получили записку, предостерегающую вас от дачи свидетельских показаний. Это правда?

— Да.

— Но вы только что принесли присягу говорить суду правду, всю правду и ничего, кроме правды. И вы будете это делать?

— Да.

— Хорошо. Вы видели этих троих ребят вечером десятого июля?

— Да. Я видела их.

— Что они делали?

— Они бежали.

— У них было что-нибудь в руках?

— Да.

— Что у них было в руках?

— Ножи.

— Откуда вы знаете?

— Они отдали их мне.

Хэнк подошел к своему столу, взял три ножа и сказал:

— Если суд не возражает, я хотел бы, чтобы эти ножи приобщили к делу как вещественные доказательства.

— Зарегистрируйте эти ножи как вещественные доказательства под номерами два, три и четыре, — распорядился Самалсон.

— Это те самые ножи, мисс Ругиелло, которые дали вам трое ребят вечером десятого июля?

Анджело Ругиелло внимательно осмотрела ножи.

— Да. Это те самые ножи.

— Вы помните, какой парень какой нож вам дал?

— Нет. Все случилось так быстро. Я просто взяла у них ножи и принесла их домой.

— На этих ножах была кровь?

— Да.

— На всех этих ножах?

— Да.

— Что вы сделали с этими ножами, когда принесли их домой?

— Я положила их в бумажный пакет и засунула в дальний угол ящика своего стола.

— Вы не мыли эти ножи?

— Нет, я не мыла их.

— Разрешите мне уточнить, мисс Ругиелло. Вы не вымыли ни одного из этих ножей, это верно?

— Верно.

— Таким образом, позднее, когда вы передали эти ножи полиции, они были в том же самом состоянии, в каком вы получили их от этих ребят, правильно?

— Правильно. Я ничего с ними не делала.

— У меня больше нет вопросов.

— Вы можете продолжать допрос, — сказал Самалсон.

Рандольф, один из защитников, приблизился к свидетельскому креслу.

— Мисс Ругиелло, — сказал он, — вы уверены, что трое ребят, которые дали вам эти ножи, были Артур Ридон, Антони Апосто и Даниель Ди Пейс?

— Да, уверена.

— Как вы можете быть уверены?

— Я знаю их, разве не так?

— Да, но разве в тот вечер не было темно?

— Было не так уж темно, чтобы я не могла их разглядеть.

— Но было темно, не так ли?

— Ночь еще не наступила, поэтому не было так темно, как ночью.

— Но было темно.

— Только потому, что пошел дождь,

— И в этой темноте не могли вы перепутать этих троих ребят, которые, как утверждается, передали вам эти ножи, с какими-нибудь другими ребятами?

— Нет. Я не могла перепутать. Это были они. Как я могла перепутать их с кем-нибудь, если я разговаривала с ними?

— Понимаю. Кто дал вам первый нож?

— Я не помню.

— Это был Ридон?

— Я не помню. Все произошло так быстро.

— Это был Ди Пэйс?

— Я вам сказала, я не помню.

— Однако вы помните, что именно эти трое ребят дали вам ножи? Вы в этом уверены. Но вы не совсем уверены, кто дал вам эти ножи, не так ли?

— Протест! Защитник пытается извратить показания свидетеля. Она уже сказала, что эти ножи ей дали Ридон, Ди Пейс и Апосто. Она просто не помнит, в какой последовательности ей были отданы эти ножи.

— Протест удовлетворен.

— У меня нет больше вопросов, — сказал Рандольф.

— Вызовите Даниеля Ди Пэйса.

Дэнни поднялся со своего места и взглянул на защитников. Те кивнули в знак согласия, и он нерешительно направился к свидетельскому месту. На нем был темно-коричневый костюм. В его рыжих волосах запутались солнечные лучи, струившиеся через высокие окна зала суда. Клерк привел его к присяге, и он сел, вытирая о брюки ладони рук. Хэнк подошел к нему. Некоторое время они молча изучали друг друга.

— Ты Дэнни Ди Пэйс?

— Да.

— Ты знаешь, не правда ли, Дэнни, что тебя обвиняют в предумышленном убийстве, и, если присяжные сочтут тебя виновным, ты можешь попасть на электрический стул? Ты знаешь об этом: не так ли?

— Да, знаю.

Хэнк взял ножи и протянул их Дэнни.

— Узнаешь эти ножи?

— Нет.

— Ты находишься под присягой, Дэнни! — рявкнул Хэнк. — Не добавляй лжесвидетельство к выдвинутому против тебя обвинению.

— Это что-нибудь похуже, чем предумышленное убийство?

— Посмотри на эти ножи. Ты узнаешь их?

— Нет. Я их не узнаю.

— Это те самые ножи, которыми был убит Рафаэль Моррез. Теперь ты узнаешь их и не ври мне. Я не хочу слышать ложь.

— Протест! Свидетеля запугивают.

— Протест отклонен!

— Ты узнаешь эти ножи или ты их не узнаешь?

Дэнни заколебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Думаю, что, возможно, я узнаю их.

— Без всякого «возможно». Да или нет? Узнаешь ты их или не узнаешь?

— Хорошо, да. Узнаю.

— Который из них твой?

— Я не помню. Почему вы думаете, что я должен помнить?

Хэнк протянул один из ножей.

— Этот? — Не знаю.

— Посмотри на него! — Я смотрю. — Это твой нож?

— Не знаю.

— Чей это нож? У него черная ручка с серебряной кнопкой. У твоего ножа черная ручка?

— Нет, не думаю.

— Тогда это не твой нож. Правильно?

— Вероятно.

— Да, или нет? Это твой нож или это не твой нож?

— Хорошо, нет. Это не мой нож.

Хэнк вздохнул.

— Спасибо. Теперь как в отношении другого ножа с перламутровой ручкой? Он твой?

— Нет.

— Эти два первых ножа не твои, правильно?

— Правильно.

— В таком случае этот последний нож твой, это тоже правильно, не так ли?

— Я не уверен.

— Хорошо, посмотри на него. Посмотри как следует и затем скажи мне, тот ли это нож, которым ты пользовался десятого июля?

— Протест!

— Протест удовлетворен.

— Скажи мне только, Дэнни, это твой нож?

— Я не знаю.

— Когда я приходил к тебе на остров Вельфэр, ты мне сказал, что ты ударил Морреза ножом четыре раза. Сейчас...

— Протест!

— Протест удовлетворен.

— Ты говорил мне или ты не говорил мне, что ты ударил Морреза ножом четыре раза?

— Я... я не помню, что я вам говорил. Это было давно.

— Да или нет?

— Я... я... полагаю, что я говорил вам это.

— Что ты ударил ножом Морреза четыре раза?

— Протест!

— Протест отклонен.

— В порядке самообороны, — сказал Дэнни. — Но ты наносил удары ножом, так ведь?

— Да, — ответил Дэнни. — В порядке самообороны.

— Этим ножом?

— Протест!

— Ваша честь, я не могу должным образом вести допрос этого свидетеля, если каждое мое слово отводится, — сердито сказал Хэнк. — Я не вижу никаких возражений против моей линии допроса. Если бы адвокат защиты просто замолчал и дал мне...

— Вы задаете свидетелю наводящие вопросы, — выкрикнул Рандольф.

— Черт возьми, вы разрешили ему занять свидетельское место, не так ли?

— Призываю к порядку! Призываю к порядку! — твердо сказал Самалсон. — Я не потерплю в дальнейшем таких взрывов. Линия допроса со стороны обвинения кажется суду приемлемой. Я должен предупредить адвоката защиты, чтобы он не мешал окружному прокурору. Свидетель, будьте любезны отвечать на последний вопрос.

— Какой... Какой был вопрос? — спросил Дэнни. Он вспотел и вытирал пот со лба и верхней губы.

— Пожалуйста, зачитайте вопрос.

— «Этим ножом?»

— Ну, Дэнни?

— Что, если это мой нож?

— Отвечай на вопрос!

— Да. Да, мой.

— Спасибо. Теперь расскажи мне, что произошло вечером десятого июля?

— Я уже вам рассказывал.

— Расскажи суду.

— Мы прогуливались, — начал Дэнни почти наизусть. — Моррез набросился на нас. В руке у него был нож. Так что мы защищались.

Чья была идея пойти прогуляться?

— Нам просто пришла в голову такая мысль. Всем нам вместе.

— Кто первый сказал: «Пойдем прогуляемся»?

— Я не помню.

— Это был ты?

— Нет.

— Апосто?

— Нет.

— Тогда это должен был быть Ридон.

— Возможно. Может быть, это был Башня.

— Он сказал, что он хочет пойти прогуляться?

— Я не помню.

— Или он сказал, что он хочет пойти на территорию врага и устроить там небольшую неприятность.

— Протест!

— Это была его мысль пойти в испанский Гарлем и устроить там небольшую неприятность, не так ли?

— Протест!

— Ваша честь, вы только что предупредили...

— Я должен предупредить вас, мистер Белл, чтобы вы не задавали своему свидетелю наводящих вопросов. Протест удовлетворен. Вычеркните из протокола два последних вопроса.

— Предлагал ли Башня-Ридон, — сказал Хэнк, — когда он впервые поднял вопрос о прогулке, пойти в испанский Гарлем?

— Я не помню. Кажется, он просто сказал: «Пойдем пройдемся» или что-то в этом роде.

— Он не сказал куда?

Возможно, не сказал.

— Может быть, он сказал: «Давайте пройдемся по Парк авеню»?

— Возможно.

— Хорошо, когда вы пришли в испанский Гарлем, что вы сделали?

— Мы пошли вдоль по улице... — Дэнни повернулся к Самалсону.

— Я должен отвечать на этот вопрос?

— Вопрос приемлемый. Пожалуйста, отвечайте на него.

— Мы просто шли по улице.

— Кто первый из вас заметил Морреза?

— Я... Я не знаю.

— Башня?

— Да, я... я думаю, что он. Я не знаю. Какая разница? Мы все вместе зарезали его.

По залу суда прошел ропот. Хэнк наклонился совсем близко к Дэнни, и ропот моментально стих.

— Почему ты наносил ему удары ножом, Дэнни?

— Он бросился на нас. У него был нож.

— У нею в руке была губная гармошка, Дэнни!

— Что?

— Разве это неправда? Разве у него была не губная гармошка? Это был вовсе не нож, так ведь?

— Я... Я не знаю. Она была похожа на нож. — Значит, ты знал, что это была губная гармошка?

— Нет, нет. Я просто говорю, что это было похоже...

— Что было похоже?

— Губная гармошка, я сказал вам! Вы сами только что сказали, что это была губная гармошка, разве не так?

— Да, но когда ты понял, что это была губная гармошка?

— Только сию минуту. Я не знал, пока вы... — Ты знал, что это была губная гармошка, когда ты наносил ему удары ножом, верно?

— Нет. Нет, я думал, что это был нож.

— Кто первый ударил его ножом?

— Б-б-башня.

Сейчас в зале суда царила мертвая тишина. Для Дэнни и Хэнка он совсем не существовал. Они глядели прямо друг на друга, и по их лицам струился пот. Оба подались вперед, словно стремясь установить контакт, который каким-то образом отсутствовал.

— А кто второй?

— Бэтман.

— И затем ты?

— Да, да. Я больше не хочу отвечать ни на какие вопросы. Я не хочу...

— Сколько раз ты ударил его ножом?

— Четыре, четыре.

— Почему?

— Я сказал вам. Он...

— Почему, Дэнни?

— Я не знаю!

— Ты знал, что это была гармошка, так ведь? Ты знал?

— Нет!

— Ты знал! Ты знал! Скажи мне правду, Дэнни!

Рандольф вскочил со своего стула.

— Одну минутку! Одну...

— Скажи мне правду! Ты знал, что это была губная гармошка. Ты видел ее!

— Да, да, я знал! — закричал Дэнни. — Довольны? — Я знал.

— Тогда, почему ты наносил ему удары ножом?

— Я... Я...

— Почему? Почему, Дэнни? Почему?

— Д-д-другие. Потому, что другие... другие...

— Другие наносили ему удары ножами?

— Да. Да.

— И поэтому ты сделал то же самое?

— Да. Я ударил его ножом четыре раза. Я ударил его ножом!

— Ты не ударил его ножом! — закричал Хэнк. Ты врешь!

— Что? — растерялся Дэнни. — Что?

И затем, прежде чем кто-нибудь полностью осознал, что случилось, прежде чем прошел шок от брошенных Хэнком слов, он быстро повернулся к своему столу, схватил голубую папку и швырнул ее на стол клерка.

— Я хочу, чтобы это было приобщено к делу как вещественное доказательство, — быстро сказал он. — Это заключение из полицейской лаборатории города Нью-Йорка по поводу оружия, использованного в убийстве Морреза. В заключении говорится, что на лезвиях только двух ножей были следы крови. Лезвие третьего ножа было чистым. Только на рукоятке этого ножа были следы крови. — Он снова быстро повернулся к Дэнни. — Это был нож, который ты признал своим, Дэнни! Ты повернул нож вперед рукояткой, не так ли? Ты только делал вид, что наносишь Моррезу удары ножом. Ты наносил ему удары рукояткой ножа.

— Нет, нет, я резал его!

— Не ври, Дэнни! Какого черта ты боишься?

— К порядку! К порядку!

— Я резал его! Я резал его!

— Ты врешь!

— Я... Я... Я...

И вдруг Дэнни Ди Пэйс весь обмяк. Полностью сдавшись, он тяжело откинулся на спинку кресла, и, непрерывно качая головой, начал тихо всхлипывать, как скулящее животное.

— Ты наносил ему удары ножом? — спросил Хэнк. Он говорил почти шепотом.

— Я никогда в своей жизни никого не ударил ножом, — сквозь слезы пробормотал Дэнни. — Никогда, никогда, никогда. Я никогда никому не причинил вреда. Никогда, о, Иисус, никогда, никогда.

— Успокойся, Дэнни, — мягко сказал Хэнк.

— Но я... Я не хотел, чтобы они думали, что я боюсь. Как я мог позволить, чтобы они поняли, что я боюсь? Как я мог это сделать!

Репортеры во главе с Майком Бартоном уже ринулись к задней двери зала суда. Мэри Ди Пэйс, сидевшая рядом со своим мужем в первых рядах, вскочила на ноги и сделала невольное движение по направлению к сыну.

— К порядку! — призвал Самалсон. — Суд удаляется на перерыв до двух часов дня. Окружной прокурор и адвокаты защиты, будьте любезны, немедленно пройти ко мне в кабинет.

Он поднялся.

«Всем встать!» — выкрикнул клерк. И в то время, как Самалсон выходил, зал суда вдруг превратился в стремительный водоворот движущихся фигур и громких голосов.

На свидетельском кресле тихо рыдал Дэнни Ди Пэйс. Хэнк вытащил из бокового кармана пиджака носовой платок и сказал: «Возьми, сынок. Вытри глаза. Все кончилось».

— Я не должен был плакать, — сказал Дэнни, пытаясь сдержать рыдания. — Плачут только трусы.

— Мужчины тоже плачут, — ответил Хэнк и был благодарен, когда Дэнни взял его носовой платок.

Когда Хэнк пробирался к жене и дочери, его все время останавливали — Мэри с мужем, адвокаты защиты, репортеры, которые сделали срочные телефонные сообщения и затем поспешно вернулись в зал суда. Наконец, ему удалось подойти к жене и дочери. Он притянул их к себе. Кэрин быстро поцеловала его и посмотрела ему в лицо сияющими глазами.

— Ты был великолепен, — сказала она.

— Папа, папа! — воскликнула Дженни и сжала его руку.

— Я должен пойти к Абе, — сказал он. — Вы подождете меня? Мы вместе пообедаем.

— Хэнк, будут неприятности?

— Возможно. Я могу потерять работу, Кэрин.

— Есть и другая работа, — ответила она.

— Да. Есть и другая работа. — Он помолчал. — Кэрин, я боялся до смерти. Это было заметно? Ты не видела, как у меня дрожали колени?

— Нет, дорогой. Ты выглядел очень смелым... ты выглядел великолепно.

— Я боялся. Но больше не боюсь. — Он вдруг засмеялся. — Проклятье, я умираю с голоду.

— Поторопись, — напомнила Кэрин. — Не заставляй Абе ждать.

— Да. — Он помешкал, беря ее за руку. — Кэрин, не волнуйся. Все будет хорошо.

— Я не волнуюсь, — ответила она.

Прекрасно. Послушайте, подождите меня, ладно? Я скоро вернусь. — Он снова помолчал. — Я люблю вас обеих. Очень.

Он повернулся и направился к отделанной деревянными панелями двери, находившейся слева от судейского стола. На мгновение солнечные лучи осветили его спину и дотронулись до высоко поднятой головы. У двери он немного помедлил, а затем уверенно открыл ее и вышел из зала суда.


Читать далее

ГЛАВА XII

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть