Онлайн чтение книги Отрубленная голова A Severed Head
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

На следующий день, когда время подошло к ленчу, я стал думать, что с Антонией случилось что-то неладное, и не на шутку встревожился. Вечером она не вернулась домой. Не было ее и всю ночь. Довольно поздно вечером я позвонил ее матери и двум-трем подругам, но не смог напасть на ее след. Затем позвонил на квартиру Роузмери, однако там никто не ответил. Я сидел с бутылкой виски и ждал появления Антонии, а потом крепко уснул на софе. Проснулся на рассвете, с затекшими руками и ногами и отчаявшийся. В семь утра снова позвонил Роузмери и на всякий случай в Ремберс, но, как и прежде, ответа не получил. В девять часов я позвонил в парикмахерскую, и мне сказали, что миссис Линч-Гиббон к ним давно не записывалась. Отсюда я сделал вывод, что либо у Антонии теперь другой парикмахер, либо она мне просто солгала. У меня не хватило смелости позвонить Палмеру.

Около десяти утра в дверь раздался звонок, но это были всего-навсего грузчики с мебелью, остававшейся на Лоундес-сквер. Внося ее, они задели край письменного стола «Карлтон-хаус», проталкивая его в дверь. Когда они ушли, я встал и грустно поглядел на стол. Потом облизал палец и поводил им по царапине, чтобы она немного потемнела. Нашел политуру и протер ею стол, но он так и не стал прежним. У него появился покинутый, временный вид, словно он думал, что выставлен на аукционе Сотби. Комната не оправилась после всех событий.

Я позвонил еще несколько раз, в том числе и в местные отделения полиции, и попытался выяснить, не произошел ли с Антонией несчастный случай. И опять без толку. В начале двенадцатого зазвонил мой телефон, но это оказался Миттен, и его интересовал рейнвейн. Я волновался до невероятной степени, до полного безрассудства и не находил себе места. Антония никогда не покидала дом без предупреждения. Это было не в ее правилах, и мне стало представляться, как она лежит без сознания на больничной койке или плывет лицом вниз по течению Темзы. Напряжение вернуло меня к детским переживаниям и страхам, когда моя мать где-нибудь задерживалась; сейчас, как и тогда, я силился успокоиться, говоря себе: через час, через два она возвратится, и все станет понятно, все будет как обычно. Но минуты летели за минутами, не принося никаких новостей.

Конечно, мой брак в целом сохранился, тут Го-нория была права, и тому имелось немало подтверждений. Наверное, посторонний решит, что я малодушен, но, расставшись с Гонорией и придя домой, я желал, чтобы Антония меня утешила. Я, как всегда, приготовил для нее мартини, рассчитывая, что она появится после шести часов вечера. Никакой замены комфорту, создаваемому дружбой, в которой не сомневаешься, не существует, и, в конце концов, несмотря на все случившееся, Антония, и никто другой, оставалась моей женой. Я не видел в этих соображениях ничего нелогичного, да в них и не было ничего нелогичного.

Когда я расстался с Гонорией, мне сделалось ужасно больно, и причиной этой боли стали наши последние реплики. Тем не менее я сидел в ожидании Антонии, прежде чем начал беспокоиться, ощущая сильнейший духовный подъем. Если учесть крайнюю сложность и опасность ситуации, наше объяснение прошло весьма неплохо. Меня поразило, что Гонория вообще согласилась со мной говорить. Очевидно, что даже сейчас она не сказала Палмеру о моем состоянии. Я с удовольствием вспомнил ее дрожащую руку. Она сказала, что не должна обнадеживать меня. И, однако, обнадежила меня, а ведь она по-настоящему умна. Конечно, я трезво сознавал, что надежды мало, очень мало. Но для влюбленного даже слабый свет сияет долго. Больше всего я нуждался в отсрочке. Мне не верилось, что Гонория и Палмер уедут и никогда не вернутся в Англию. Я знал, что увижу ее вновь. Дальнейшие размышления привели меня к выводу, что мою жену и брата Гонории теперь ничто не связывает. Итак, или я потеряю Гонорию и все станет как прежде, или, что маловероятно, я соединю с ней свою судьбу, обрету новую землю и новое небо над головой, а прошлое будет сметено решительным ударом. Я сам сделаюсь новым человеком и, если она безжалостно оттолкнет меня, все равно явлюсь к ней, пусть даже мне придется переступить через кровь.

Этот внутренний монолог прервала растущая тревога за Антонию, и лишь к середине следующего дня, когда усталость начала проходить, я смог мысленно вернуться к Гонории и обдумать ее слова про отрубленную голову. Накануне я радовался, что не послал ей свое первое письмо, в котором объяснял свое поведение, хотя мой анализ был жестким и беспощадным. Я любил ее не как замену Палмеру, которого я любил, потому что он соблазнил мою жену, — в этом я не сомневался; и ее собственная интерпретация тоже не вызвала у меня особой симпатии. Я любил ее не потому, что кровосмешение пробудило во мне непонятный ужас. Но, подумав, я осознал, что сцена в Кембридже не поблекла в моей памяти. Она по-прежнему задевала воображение, пугала и ничем не затмевалась. Я закрыл глаза и опять увидел все, что тогда происходило.

В дверь с силой постучали, и в комнату вбежала Антония. Я испытал одновременно облегчение и страх. Подскочил к ней и стал трясти за плечи. Антония засмеялась. Затем сняла шляпу и пальто и бросила их на кресло. Она была в приподнятом настроении, казалась чуть ли не пьяной. Я с изумлением уставился на нее.

— Черт побери, я тут чуть было не рехнулся. Где ты пропадала? — спросил я.

— Дорогой, — сказала Антония, — нам сейчас надо выпить, и крепко. Потерпи. Я тебе все расскажу. Прости, что я не дала тебе знать раньше. Но ты сам все поймешь. Садись, а я достану бокалы.

Я сел на софу. Теперь, когда она вернулась, я ощущал только усталость и раздражение. Хорошо бы сейчас лечь в постель. Тяжелый, беспробудный сон прошлой ночи не принес мне облегчения.

Антония устроилась рядом со мной, поставила бокалы на стол, а потом повернула мою голову так, чтобы я смотрел ей в лицо. Она перелила большую часть мартини из своего бокала в мой. В ее жесте было что-то смутно знакомое. Она продолжала глядеть на меня своими ясными, увлажнившимися карими глазами. Ее волосы сверкали, как светлая медь.

С чего это я вообразил, будто она постарела? Ее накрашенный рот был подвижен и нежен.

— Хорошо, хорошо, — произнес я. — Рад тебя видеть! — И взял ее за руку.

— Дорогой! — начала Антония. — Мне трудно приступить к разговору, ведь я не знаю, что тебе известно.

— Известно о чем?

— Обо мне и Александре.

— О тебе и Александре? — переспросил я. — Ты убеждена, что назвала верное имя?

— Дорогой мой, — продолжала Антония, — боюсь, что нам не до шуток. Неужели ты ни о чем не подозревал? Ты должен был знать об этом долгие годы.

— Знать о чем?

— Ну, что я и Александр… Давай говорить откровенно: Александр — мой любовник.

— О господи! — воскликнул я и встал. Антония попыталась удержать мою руку, но я отдернул ее.

— Ты хочешь сказать, что ничего не знал? — удивилась Антония. — Но наверняка догадывался. Я была уверена, что ты знал. А вот Александр немного сомневался.

— Каким же ничтожеством вы оба меня считали! — возмутился я. — Нет, я не знал. Конечно, я понимал, что вы очень хорошо чувствуете себя вместе. Но об этом понятия не имел. Вы полагаете, что я бы так легко смирился? Плохо же вы меня знаете.

— Но ты же прекрасно перенес мой уход к Андерсону, — возразила Антония. — Это одна из причин, почему я считала, что ты должен был знать, должен был понимать, что связывает меня с Александром. К тому же это было так очевидно.

— Ты глупа, — заявил я. — Палмер — совсем другое дело.

— С чего ты взял? — сказала Антония. — И что ты имеешь в виду, говоря, будто не смиришься? Я люблю вас обоих, и ты любишь нас обоих, Александр любит…

— Я от тебя с ума сойду, — не выдержал я.

— Ты знаешь, вы нужны мне оба, — продолжала Антония.

— Что ж, с этой минуты тебе придется обойтись лишь одним из нас.

— Не говори так, дорогой! — страстно взмолилась Антония. Она встала и попробовала снова взять меня за руку, но я сунул ее в карман. — Это правда, что мы оба любим тебя и не можем без тебя обойтись, да и не обойдемся. Ты так замечательно вел себя с Андерсоном, и не надо сейчас все портить.

— Я исчерпал все терпение и всепрощение.

— Тогда постарайся быть разумным, мой дорогой Мартин, мой мальчик, — начала убеждать меня Антония. — И, дорогой мой, не смотри на меня так. В конце концов, такое положение вещей сложилось не вчера. И я не вчера стала об этом думать.

— Но я долгое время ни о чем не подозревал, — уточнил я. — И давно это у вас?

— С незапамятных времен, в общем, всегда, — призналась Антония. — Я не хочу сказать, что мы постоянно встречались. По-разному бывало. Но наш роман не прерывался.

— Всегда? Ты имеешь в виду, с первых лет нашего брака?

— Даже до того, как мы поженились. Я влюбилась в Александра с первого взгляда. Но слишком долго не могла поверить в свою любовь, а потом стало уже поздно. Помнишь, ты не знакомил меня с Александром до объявления нашей помолвки? Ты говорил, что он всегда отбивал твоих девушек. А потом все покатилось по заведенной колее. У меня не хватило мужества.

— Ты полагаешь, что наш брак фактически не существовал?

— Нет, конечно, он существовал. И я любила вас обоих. И теперь люблю вас обоих.

— Не думаю, что ты понимаешь смысл этого слова, — заметил я.

— Ты меня больно обидел, — возмутилась Антония.

Мы посмотрели друг на друга. Ее лицо показалось мне надменным, даже величественным. Она спокойно выдержала мой суровый взгляд. Внутренне она еще не вернулась домой и продолжала странствовать. Она напоминала мне актрису. Но большую актрису.

Я подошел к окну и поглядел на магнолию. Неяркое солнце освещало мох на старом стволе. У дерева был какой-то мертвый вид.

— Почему ты мне сразу не призналась? — спросил я.

— Говорю тебе, я думала, что ты знаешь. Мне казалось, что ты предпочитаешь вести себя мягко и неопределенно.

— Ладно, а тебе-то почему взбрело в голову именно сейчас вести себя так мерзко и определенно?

— Меня пробудил Андерсон, — пояснила Антония. — Он сделал меня гораздо увереннее. После него я уже не могла продолжать прежнюю жизнь. Я полюбила Андерсона. Я была им безумно увлечена. И ничего не могла с собой поделать. Это было прекрасно и в то же время путало. Земля уходила у меня из-под ног. Конечно, Александра чуть не убил мой уход. Он все чувствовал за много миль, и я боялась, не сойдет ли он с ума. Он страдал куда сильнее твоего.

— А он узнал об этом раньше, чем я?

— Да. Я не могла его обманывать. Во всяком случае, он догадался.

— Но ты обманывала меня.

— А ты обманывал меня.

— Это другое, — возразил я.

— Ты говоришь о сходных ситуациях так, будто они в корне различны, — в свою очередь не согласилась Антония. — Конечно, в нашем браке с самого начала было что-то не то. И ты это наконец понял. У тебя тоже должна была появиться другая женщина. И я бы тебя простила.

— Идеальных браков вообще нет в природе, — ответил я. — Но в наш я верил. Теперь ты утверждаешь, что он с самого начала был неудачен. Ты не оставляешь мне даже прошлого.

— Ты такой фантазер, Мартин, — заявила Антония. — Ты грезишь и стараешься не видеть, каково все в действительности. Но сейчас тебе необходимо взглянуть правде в глаза. И не надо себя жалеть.

— Не будь такой жестокой, Антония. Я просто хочу понять. Ты сказала, что тебя пробудил Палмер.

— Да. Благодаря ему я стала честнее. Возможно, и смелее тоже. Лучше все открыть, сумев сохранить собственное достоинство, и ничего не разрушить. Как замечательно, что мне удалось удержать тебя после Андерсона! Но я удержала и Александра.

Как бы он ни страдал, наша связь не прекращалась. И это великолепно.

— Великолепно. Понимаю. Значит, ты опять хочешь попробовать все со мной?

— Дорогой, — попеняла мне Антония, — я знаю, что ты с этим справишься! — Она подошла ко мне сзади, и я ощутил, как она ласково прикоснулась к моему плечу.

Я по-прежнему стоял, заложив руки за спину, и смотрел на магнолию.

— Почему ты думаешь, что я справлюсь? — спросил я.

— У тебя должно получиться! — с нежной настойчивостью убеждала меня Антония. Она схватила меня сзади за руки и взяла их в свои. Я не стал оборачиваться, но позволил ей это сделать.

— Ну а как быть с Джорджи?

— Да, это настоящее горе, — отозвалась Антония. — Александра ужасно обидела история с Андерсоном. Пока все продолжалось, ему было так больно, что он не мог даже сердиться. И как следует разозлился, только когда все кончилось. И тогда ему захотелось отомстить мне.

— Ты подразумеваешь, что Александр вовсе не собирался жениться на Джорджи?

— Он думал, что желает этого, — пояснила Антония, — но бедняжка обманывал себя. На какое-то время мы отдалились друг от друга, и для нас это был сущий ад. Ты же не мог не видеть, как я страдала. Он вообразил, будто хочет чего-то нового. Его роман с Джорджи начался просто так, он хотел немного развлечься. Он был полубезумен. Но потом, конечно, понял, что ничего хорошего из его связи не выйдет. Вот почему Джорджи пыталась покончить с собой. Она догадалась, что Александр любит меня, а не ее.

Голос Антонии стих где-то у меня за плечом.

— Это правда? — Я был ошеломлен, отупел и чувствовал себя как пустой сосуд, который то и дело швыряли, стараясь разбить. Теперь я лишился последней опоры — любви Джорджи. Я был готов поверить, что Джорджи все время любила Александра. Во всяком случае, все время его ждала. Однако свои драгоценные волосы она прислала мне.

Я повернулся и поглядел на Антонию. Мы стояли у окна. Она погладила мою руку и наклонила голову вперед хорошо знакомым мне жестом властной нежности.

— Бедная Джорджи, — произнесла Антония. — Но она молода и скоро найдет себе кого-нибудь.

— Ты должна быть довольна собой, — съехидничал я. — Получилось так, что в конце концов все влюблены в тебя.

Антония улыбнулась с видом победительницы.

— Просто я хороша в любви, — заключила она, а потом дотронулась до моей щеки. — Не отвергай мою любовь, Мартин. Я должна удержать тебя в моих любовных сетях. И мы удержим тебя, знай это, мы тебя никуда не отпустим! Мы и раньше так жили, не правда ли, но сами не сознавали. Может быть, мы все немного замечтались. Но теперь поняли, как обстоят дела, и наша жизнь пойдет на лад. Она и раньше могла бы наладиться, найдись у меня мужество. А если мы смелы и желаем друг другу добра, то надо быть правдивыми, и все станет лучше, гораздо лучше! — Она говорила мягко и массировала мне щеку, словно втирала в нее какой-то волшебный бальзам.

Я отдернул ее руку и поцарапал щеку, которую она гладила.

— Что ж, — сказал я, — хорошо, что тебе не придется менять фамилию. Для всяких торговцев и поставщиков будет меньше хлопот. Я рад, что мы сохраним тебя в нашей семье.

Антония ласково улыбнулась.

— Дорогой мой, — начала она, — я так хорошо знаю твой милый иронический ум! Это так трогательно, когда ты стараешься скрыть свою доброту и говоришь о серьезных вещах легкомысленным тоном.

— Итак, я играю свою прежнюю роль и остаюсь ангелом света и милосердия.

— Ты слишком хороший человек, — призналась мне Антония. — Ты не можешь быть грубым, даже когда пытаешься. У тебя гораздо лучше характер, чем у твоего брата! Как я тебя люблю! — Она с силой обняла меня, отставив назад ногу в туфле на высоком каблуке. Мне сделалось больно от ее объятий.

— А что думает Палмер о том, как ты переметнулась к Александру? — спросил я через плечо. После ее исповеди я жаждал хоть немного крови.

Она отодвинулась от меня, и ее лицо исказилось от боли. В его выражении не было видно прежней наигранности. Поколебавшись, она ответила:

— Я ему не говорила.

— Почему?

— Потому что Александр слишком много для меня значит. Я не в силах переступить черту. Это была наша тайна. И Александр не хотел, чтобы я говорила. Я полагала, что под конец решусь и сообщу ему, но все время откладывала. Однако он сам догадался.

— Неужели? Как ему удалось? И когда?

— Как — я не знаю, — раздраженно бросила мне Антония. Она отвернулась от меня, полураскрыв рот и заламывая руки. — Сначала у меня промелькнула мысль, что ему сказал ты. Но конечно, это невозможно, и вдобавок ты ни о чем не подозревал. Когда в прошлый уик-энд, помнишь, я уехала к маме, тут он, наверное, и обнаружил. Может быть, нашел письмо или что-нибудь еще. Он был страшно рассержен, оскорблен и порвал со мной.

— Понимаю, — отозвался я, — понимаю. Бедный Палмер. Но все хорошо, что хорошо кончается, не так ли?

— Да, конечно! — Ее лицо расслабилось и вновь радостно засияло, словно сквозь напускную жесткость проступила свойственная ей душевная теплота. — Да, конечно! У меня гора с плеч свалилась. Я все-таки не лишилась Александра. Кто знает, быть может, этот опыт с Андерсоном и доказал мне, что моя любовь к Александру сильна и неподдельна. Вот почему я смогла сказать тебе правду и теперь начну жить честно. И я действительно благодарна Андерсону.

— Ты не лишилась Александра, — подтвердил я, — и не намерена терять меня. Значит, ты очень везучая.

— Значит, я очень везучая! — весело повторила она, отступила на шаг и взяла меня за руки.

Кто-то постучал в дверь. Мы бросились в разные стороны, как застигнутые любовники. Я откликнулся: «Входите!» Это оказалась Роузмери. Изящная, подтянутая, в новой маленькой черной шляпке, с тонким, словно карандаш, зонтиком.

— Приветствую вас, — чопорно проговорила она. — Я только что вернулась и решила забежать к вам на минуту. — Она шагнула вперед и положила сумку на письменный стол. — Я принесла вам авокадо, — начала она. — Увидела их в «Хэрродс» и подумала, что стоит купить, пока они есть, вы же знаете, они не всегда бывают. Еще не очень зрелые, но продавец сказал, что, если подержать их в теплой комнате, через день-два можно будет есть.

Я повернулся к Роузмери.

— Сестричка, тебя ждут ошеломляющие новости, — сообщил я. — Моя жена выходит замуж за моего брата. Отлично, не правда ли?

— Дорогая! — воскликнула Антония.

— Мне остается только одно, — иронически отметил я, — без памяти влюбиться в Роузмери, а потом мы все уедем и заживем дружной семьей в Ремберсе. — Я расхохотался.

— Мартин! — обратилась ко мне Роузмери. Она протягивала мне что-то. — Это письмо я нашла на коврике. Видимо, оно пришло не по почте.

Я взял письмо и перестал улыбаться, обратив внимание на незнакомый твердый готический почерк. Но я понял, откуда оно.

— Вы, девочки, пока развлекайтесь, займите чем-нибудь друг друга, а я пойду и достану шампанское, — заявил я. — Хочу провозгласить тост за помолвку моей жены.

Я вышел из комнаты, резко хлопнув дверью.

Войдя в столовую, я плотно закрыл за собой дверь и вынул из кармана письмо. С трудом разорвал конверт, узнал почерк Палмера и похолодел. Больше в конверте ничего не было. Я достал смявшееся и надорванное письмо и прочел:

Я сунул письмо себе в карман и неподвижно постоял минуту-другую. Потом открыл сервант и достал бокалы. Спустился в подвал за шампанским и, только взяв бутылку, понял, что каким-то чудом нашел ее во тьме. Затем вернулся в гостиную.

Женщины сразу прервали беседу и нервно посмотрели на меня, ожидая моих действий или слов. Я поставил бокалы и молча принялся откупоривать шампанское.

— Мартин, — спросила Роузмери, — ты не сердишься? — Она обращалась ко мне как к обиженному ребенку.

— Конечно, не сержусь, — отозвался я. — С чего бы мне сердиться?

Я заметил, что женщины переглянулись. Мне пришло в голову, что Роузмери, вероятно, была хорошо осведомлена о романе Антонии и Александра. Несомненно, они встречались у нее на квартире. Пробка от шампанского взлетела в потолок.

— Дорогой мой, сердце мое, — произнесла Антония, — не раздражайся, успокойся. Мы все тебя любим.

Она приблизилась и опять дернула меня за рукав. Я протянул ей бокал, а второй передал Роузмери.

— На свадьбу я подарю тебе гравюры Одюбона, — пообещал я.

Выпив, я снова засмеялся. Они изумленно и неодобрительно следили за мной.