Онлайн чтение книги Дыхание Судьбы A Special Providence
Глава вторая

Переправа началась перед рассветом. Началась с жесткой, злой толкотни людей, придавленных непривычной тяжестью неотвратимости и снаряжения, с медлительного построения роты на темной дороге и угрюмого, с руганью, марш-броска.

К тому времени, как колонна подошла к мосту, небо и земля начали голубеть. Сама переправа состояла в том, чтобы спуститься к воде, стараясь не поскользнуться на раскисшем крутом берегу, потом, осторожно ступая, пройти показавшуюся очень длинной дорожку из стальных полос поверх понтонов, которые качались внизу, в гремящей черно-серебристой стремнине, и выбраться наверх по такой же грязи на противоположном берегу.

Скоро все стало зеленым и золотым. Они шли по ровной щебеночной дороге через лес, и единственным звуком, кроме топота их резиновых каблуков, было пение птиц на вершинах деревьев.

Лейтенант Коверли, охваченный возбуждением, прошел вдоль взвода, подбадривая своих людей. Прентис увидел его впереди, болтающим с Финном. Затем он вернулся назад, задержался возле Мюллера, прошел немного рядом, положив руку тому на плечо, после обменялся несколькими словами с Уокером, который сказал что-то, заставившее его рассмеяться.

— Ну а ты как, Прентис? — спросил он, еще улыбаясь от шутки Уокера.

— Отлично, сэр.

— Небось тяжеловато после госпиталя? Молодец, так держать.

Они шли все утро, каждый час делая пятиминутную остановку для отдыха. В полдень они остановились на привал на поляне рядом с дорогой — поляне, где лежали двое убитых немецких солдат, — и достали неприкосновенный запас. Большинство расселось как можно дальше от трупов, но Крупку они, похоже, только развлекали. Он потыкал носком ботинка их в ребра и постоял над ними; потом, найдя в траве возле одного из них солнечные очки, пристроил их на лицо мертвецу, заботливо, как маленькая девочка, играющая с куклой.

— Эй, парни! — крикнул он. — Спорим, ни у кого из вас не хватит духу поесть, сидя верхом на одном из этих ублюдков. Спорим на пять баксов. Ставлю пятерку, что ни у кого не хватит духу.

Никто не откликнулся на его вызов, так что он сделал это сам: уселся на грудь трупа в очках и вскрыл банку с яичным порошком, цветом почти неотличимым от плоти трупа.

Потом они шли весь день. Изредка им попадались амбары и крестьянские дома, судя по виду брошенные, но в основном смотреть было не на что: лишь деревья, да поля, да бесконечно разматывающаяся дорога.

В какой-то момент Прентис поднял взгляд и обнаружил, что рядом с ним бодро шагает красавец Пол Андервуд.

— Эй, Прентис! — сказал Андервуд. — Подарочек тебе. — И сунул ему ручную гранату с выдернутой чекой.

— Господи Иисусе!

Прентис стискивал гранату в трясущейся руке, а Пол смеялся:

— В чем дело? Черт, да она не опасна, пока прижимаешь рычажок.

Тут Прентис понял, что Андервуд, при всей его внешней беззаботности, сунул ему гранату таким образом, чтобы он не смог ее выронить.

— Да, но где чека?

— Никто не знает, и это самое забавное. Ребята весь день передают ее по колонне. Ну, хватит, сейчас я заберу ее. Осторожней.

И Андервуд грациозно удалился искать новую жертву для розыгрыша. Чуть позже Прентис увидел, как он сходит с дороги и рысцой бежит в поле. Отбежал ярдов на сто, остановился, присел на корточки, и Прентис понял, что тот делает: закапывает гранату, обкладывает землей или камнями, и поразился чудовищной необдуманности этого поступка. Что, если крестьянин — или, не дай бог, ребенок — споткнется об этот холмик? Но, с другой стороны, как иначе мог Андервуд избавиться от гранаты? Оставить у себя он, конечно, не мог и бросить подальше — тоже, потому что если враг поблизости, то услышит взрыв. Так или иначе, Прентису было сейчас не до гранаты; все его мысли были сосредоточены на том, чтобы идти, переставлять опухшие, ноющие ноги, одну, потом другую, приноравливая дыхание к ритму шагов. В груди болело, но трудно было сказать, что тому виной: слабые после болезни легкие или тяжесть рюкзака с шестью дополнительными винтовочными гранатами. Откуда, черт возьми, у Андервуда силы, чтобы еще бегать в поле и обратно?

К вечеру, принесшему холодный ветер, многие отстали: колонна превратилась в нестройную толпу, бредущую по всей ширине дороги, и Прентис проходил мимо смутных фигур, сидящих или лежащих на обочине. Видно было, что солдат, шедший прямо перед ним, Уокер, вконец измучен, потому что временами его сносило назад, на Прентиса, но потом он делал усилие и уходил вперед. Но Мюллер, навьюченный больше остальных, держался отлично, и Прентис стал равняться на его равномерно движущуюся пухлую детскую спину. Один раз Мюллер споткнулся и упал, но тут же неуклюже поднялся, опираясь на ствол своего пулемета, как на костыль. При этом дуло, наверно, забила грязь, что, впрочем, не принизило Мюллера в глазах Прентиса. Если уж Мюллер способен держаться, сказал он себе, то и я смогу.

На ночевку они расположились в амбаре, выставив охранение. Большую часть второго взвода отправили на чердак: пришлось лезть наверх по деревянной лестнице, светить себе огоньком спички, спрятанной в кулаке, чтобы устроиться в темноте, зато как потом было приятно вытянуться под плащ-палаткой и заснуть. Прошло то ли несколько минут, то ли несколько часов, и всех разбудил пронзительный визг и взрыв. Вряд ли это было прямое попадание в крышу, но чертовски похоже на то, как и последовавшие за ним три других быстрых взрыва. Еще не успел раздаться второй взрыв, как чердак превратился в сумасшедший дом: все вопят, натыкаются друг на друга, отпихивают, проталкиваясь к лестнице.

— Пропусти меня!..

— Не мешай, черт!..

Спускаясь, Прентис почувствовал под башмаком чьи-то пальцы и услышал вопль; потом чужой ботинок наступил на пальцы ему самому, а приклад чьей-то болтающейся винтовки хрястнул его по голове. Он свалился с середины лестницы, ударился о цементный пол, перекатился на спину, и в следующее мгновение ему на руки тяжело упал другой человек.

— Спокойней! — кричал лейтенант Лумис. — Спокойней, ради бога!..

Потом все закончилось, снарядов больше не было. Но никто не хотел лезть обратно на чердак; народ толпился внизу, где и так было все переполнено, шагу нельзя сделать, чтобы не наступить на руку или на ногу лежащему: то и дело слышались ругательства или вопли. Но наконец все так или иначе сумели улечься, и в амбаре вновь воцарился относительный покой.

Когда где-то после полуночи пришла очередь Прентиса заступать на пост, он наткнулся на троих, пока пробирался к выходу. А когда, отстояв два часа, пялясь во тьму под ветром, бьющим в лицо, и с гудящей от удара прикладом головой, он вернулся, то понял, что не сможет найти прежнее место. Он кое-как пробрался вдоль стены, опустился на колени и ощупал пол. Руки утонули в куче соломы, и он улегся на нее, как на роскошную перину. Рядом оказалась чья-то теплая широкая спина, и он благодарно прильнул к ней. Только когда рассвело, он обнаружил, что спал на куче присыпанного соломой свиного навоза, а спина, к которой прижимался, принадлежала спящей свинье.

«Куда, черт возьми, мы идем? — без конца спрашивали все друг друга на второй день марша. — В чем, черт возьми, дело?» Но к полудню каждый знал, в чем дело. В нескольких милях впереди было три небольших городка. Если они не встретят вражеского сопротивления в первом, то двинутся ко второму, а если и тот городок окажется покинутым, тогда к третьему.

— Такой долгий бросок, и все зря, — сказал кто-то, — они отойдут и разнесут нас в клочья тяжелой артиллерией.

Вскоре они сошли с дороги, чтобы двинуться дальше по открытым полям. Колонна перестроилась и теперь шла широкой цепью в сложном боевом порядке для атаки. Впереди в каждом отделении двое разведчиков, за ними пулеметчик с двумя стрелками по бокам, затем командир отделения, прикрываемый остальными стрелка́ми, и замыкал группу его помощник. Идя так, они приблизились к первому городку, поднялись по откосу свежевспаханного поля: второй взвод во главе роты, а отделение Финна — во главе второго взвода.

— Рассы́паться! — все время командовал Финн. — Шире, не собираться вместе! Рассы́паться!

Осторожно шагая по правую руку от Мюллера, Прентис, держа винтовку у груди, а палец на предохранителе, чувствовал, как его лицо непроизвольно подергивается. В домах впереди прекрасно могли засесть немцы с пулеметами и выжидать, пока маленькие зелено-коричневые фигурки не подойдут ближе; прицеливаются и предупреждают друг друга не торопиться открывать огонь, и сам Прентис — одна из их первых трех или четырех мишеней.

Но ничего не произошло. Подойдя ближе, они увидели, что из окон почти каждого дома торчит белый флаг, а потом навстречу им в поле направилась группа гражданских в черном, высоко поднимая белый флаг. Двое из них, спотыкаясь, побежали к солдатам, крича и размахивая руками. У одного поверх пыльного сюртука висела нарядная нагрудная цепь: видно, мэр городка.

Так что ничего не оставалось, как пройти по улицам городка, на которых всюду валялись брошенные немецкой армией ранцы, каски, даже винтовки, — и проверить наугад отдельные дома на предмет вражеских солдат. Когда они входили в какой-нибудь дом, их окружала толпа жителей: один старик схватил Прентиса за рукав и стал тыкать трясущимся пальцем в грязный документ, подтверждавший, что он гражданин какой-то другой страны, не Германии.

— Кое-кто из этих ублюдков — солдаты, переодевшиеся в гражданскую одежду, — сказал сержант Логан. — Небось переоделись десять минут назад.

Проходя городок, они попали под короткий артиллерийский обстрел, и Прентис оказался в подвале, зажатый между Мюллером и плачущей старухой на полу подвала, но скоро снаряды перестали сыпаться с неба, и снова наступила тишина. Затем настало время двинуться на второй городок, который настолько не отличался от первого, что оба смешались в памяти. К тому времени, как оставили позади второй, они уже валились с ног от усталости. Было только четыре часа дня, но Прентису ничего так не хотелось, как спать. Не хотелось даже есть, пока не поспит, однако стоило ему подумать о еде, как он ощутил зверский голод.

— В третьем городе жди неприятностей, — послышался чей-то голос. — Они там окопались и поджидают нас.

До третьего городка было три мили.

— Рассыпаться! — приказал Финн. — Не собираться вместе! Я сказал: рассыпаться. Прентис!..

Они приближались к третьему городку по лугу, который шел вверх к лесистому гребню горы. Говорили, что городок находится сразу на другом склоне и рота «Б», которая движется где-то справа, должна атаковать его первой. Отделение Финна преодолело меньше трети пути по лугу, как земля содрогнулась от мощного взрыва позади них, — мгновенно обернувшись, Прентис увидел высокий, больше пятидесяти футов, язык пламени, вздыбившейся земли и каких-то ошметков на проселочной дороге, которую они только что пересекли. Это была мина; и среди крутящихся, падающих обломков он разглядел пару автомобильных колес. То был джип — джип ротного вестового, как потом говорили, — и обоих, водителя и вестового, разорвало на куски.

Он подумал: на такую же мину наступил Квинт? Нет, эта, наверное, будет побольше. Но мина — две мины, которые убили Квинта и санитаров, должно быть, взорвались так же кошмарно неожиданно, наполнив воздух тем же горьким запахом судьбы.

— Рассыпаться, немедленно! — вновь скомандовал Финн.

Взбираться на гору было тяжело: мешал густой подлесок и ветки цеплялись за снаряжение, били по лицу. На вершине они осторожно приблизились к краю противоположного склона, и перед ними открылась лежащая глубоко внизу плоскость поля, сотни две ярдов в ширину, а дальше безлесный холм, поднимающийся к тесно стоящим домам городка — городка, в котором не было ни единого белого флага.

Двое разведчиков, Дрейк и Крупка, спрятались в кустах и поджидали Финна, который вышел вперед и принялся размещать своих людей вдоль гребня горы в линию в пяти-десяти ярдах друг от друга. Второе отделение таким же образом рассредоточивалось слева от них, третье оставалось в резерве где-то среди деревьев. Командование взводом расположилось слева, где гребень горы был значительно ниже: глядя на них сверху, Прентис видел профиль Лумиса и еще одну каску, вероятно Коверли. Прямо перед ними, у подножия горы, откуда начиналось поле, стояло небольшое кирпичное здание — электрическая подстанция или что-то в этом роде, — прячущийся за его стеной Пол Андервуд, улыбаясь, обернулся и что-то сказал Лумису.

— Сесть ниже, быстро! — командовал Финн. — Не высовываться из-за кустов! Пригнуть головы!

Прентис припал к земле и пригнул голову; потом увидел, что рядом с ним Уокер и Браунли бросились ничком на землю, и тоже лег, с удовольствием расслабившись. Это значило, что он больше не видел ни Финна, ни Лумиса, но было ясно, что Уокер их видит. Когда Уокер сделает движение, он тоже двинется, а Браунли и остальные — за ним. Пока же он просто лежал, переводя взгляд с Уокера на серый молчаливый городок за полем. Но он также обнаружил, что, когда смотрит на городок, силуэты домов плывут в тумане дремоты. Лежать было чертовски приятно, и единственное, что он мог сделать, — это не дать глазам закрыться.

И чего они только ждут? Потом вспомнил: они ждут, когда рота «Б» справа начнет наступление. Едва он это вспомнил, как на правой окраине городка громко застучал пулемет, к которому мгновенно присоединились другие, станковые и ручные, и винтовки, — шквал огня. Рота «Б»! А что, черт возьми, теперь делать им? Лежать здесь, пока рота «Б» не оторвется от них?

Он на мгновение приподнял голову и увидел, что Финн все еще прячется за кустом и что ниже его каски Лумиса и Коверли по-прежнему на месте. Рота «А» явно еще не получила приказа идти вперед.

Он опять лег и заставил себя не закрывать глаза, а следить за Уокером, который следил за Финном, который, в свою очередь, следил за Лумисом и Коверли. Стрельба чуть утихла, затем возобновилась с прежней силой. Ее шум то усиливался, то затихал, почти равномерно, как шум морского прибоя, как собственное его дыхание, в такт монотонно звучащему в голове:

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду следить за Уокером, а Уокер за Финном, а Финн за Лумисом…»

«Если буду…»

* * *

Взрыв!

Он проснулся и в долю секунды был на ногах; первое, что увидел, — это Уокера: тот поднимался и крутил головой, высматривая, куда попал снаряд. Поднималось желтое облако пыли, вокруг них падали комья земли.

Взрыв!

Он увидел, как Уокер снова упал, поднялся, бросился в одну сторону, потом в другую, как человек, охваченный паникой; еще он увидел, как над кустами поднимается перекошенное лицо Браунли с разинутым ртом и вытаращенными глазами.

Взрыв!

Рядом с шумом упал древесный сук. Голова Браунли нырнула обратно в кусты, и только теперь Прентис заметил, что ни Финна, ни Коверли нет на прежнем месте, не было их и на открытом поле впереди. Возле маленького кирпичного строения в зеленой траве зияла воронка с рваными краями, а рядом Тед, санитар, склонился над лежащим человеком. Винтовочный огонь был таким плотным, что невозможно было сказать, насколько велики были силы врага, ведшие его: в поле стоял сплошной визг пуль.

Взрыв!

На поле выскочила одинокая фигура, подняв правую свободную руку в призывном жесте: «За мной!» — это был сержант Бернстайн, «самоубийца», и Прентис бросился следом. Чувствуя в себе ликующую звериную силу, он проскочил кусты и ринулся вниз, вопя что есть мочи: «Вперед!» — Уокеру, Браунли и всем, кто мог быть позади. У подножия горы он потерял равновесие и растянулся на земле, но тут же вскочил и побежал дальше: в ушах свистел ветер, сумка с гранатами колотила в больную грудь, сознание говорило, что никогда еще он не был так храбр.

Снаряды продолжали падать, но теперь они взрывались позади, на горе, где продолжали прятаться Уокер, Браунли и невесть сколько еще других; по полю бежали, казалось, только Бернстайн и он.

Он бежал так быстро, что почти догнал Бернстайна, когда тот взбирался на холм; Бернстайн только что достиг вершины, припал к земле, обернулся и увидел позади тяжело дышащего Прентиса.

— Где мое отделение? — спросил он.

— Не знаю… наверно, остались сзади. А где Финн?

— Не имею понятия. Ладно, нам лучше держаться вместе. Идем.

Все так же пригнувшись, они преодолели подъем и заскочили в убогий задний двор, полный ржавеющих автомобильных частей и каких-то ящиков, оказавшихся кроличьими клетками. Огонь мог вестись с противоположной стороны улицы или даже из этого самого дома, но Бернстайн, похоже, знал, что делает. Он прямиком подбежал к задней двери дома, на бегу поднял приклад винтовки и ударил им по ручке и замку, одновременно навалившись плечом на дверь, вскинул винтовку и ворвался внутрь. Прентис прыгнул за ним в аккуратную кухню, в которой стоял запах недавно готовившейся еды: Бернстайн уже успел исчезнуть в темноте столовой, крикнув ему: «Проверь наверху!»

Прентис со страхом, будучи почти уверен, что обнаружит немецкого пулеметчика, который хладнокровно поджидает его на верхней площадке либо в одной из комнат, взлетел, перепрыгивая через две ступеньки, на второй этаж. Пинком распахнул дверь первой спальни и нырнул внутрь, потеряв равновесие, но при этом держа винтовку наготове. В комнате стояла тщательно застланная двуспальная кровать, покрытый салфеткой с оборками туалетный столик, от которого шел аромат духов, и платяной шкаф, в котором среди мужской и женской одежды висели офицерские мундиры, а на полке лежали офицерская фуражка с высокой тульей и несколько мягких мужских шляп.

Остальные две спальни тоже были пусты, и он заканчивал осматривать последнюю, когда снизу донесся голос Бернстайна:

— Как там наверху?

— Все чисто!

Они вышли на задний двор, перепрыгнули низкий решетчатый заборчик и двинулись к соседнему дому. Откуда же, черт возьми, велась стрельба? Дом был больше первого, и они вместе проникли на нижний этаж; потом побежали наверх, Бернстайн впереди. Он ворвался в одну спальню, Прентис в другую, затем вместе в третью, самую просторную. Тут стояла кровать, прячущаяся за самодельным балдахином из одеял, которые висели на бельевых веревках. Прентис стоял, не зная, что делать, — сорвать одеяла? Он еще думал, когда Бернстайн поднял винтовку, прогремело три выстрела, и во вздрогнувшем балдахине появились три маленькие черные дырочки. Только когда они спускались вниз, Прентис забеспокоился о том, кто мог лежать за пологом: а что, если это были старик или старуха, слишком слабые, чтобы их эвакуировали со всей семьей? Или дети, игравшие в индейцев внутри импровизированного шатра?

Но они уже были возле третьего дома, перебежав, низко пригнувшись, переулок. Кухонная дверь была нараспашку, а внутри толпились трое: Лумис, Коверли и Кляйн.

— Осел-Пес! — вызывал Кляйн по рации, прикрыв свободной рукой одно ухо от грохота стрельбы. — Осел-Пес, говорит Осел-Бабулька, Осел-Бабулька. Как слышите меня? Прием.

— Бернстайн, где, черт, твои люди?

— Я думал, они идут за мной, они все на…

Кляйн наконец связался со штабом роты, и Коверли, схватив рацию, закричал высоким, вибрирующим голосом:

— Я оторвался от подразделения на правом фланге и на левом! Я не знаю, какого черта мы делаем здесь и даже сколько у меня сейчас людей! Большая часть моих до сих пор на горе, прижаты огнем противника.

— Какое, к черту, прижаты! — сказал Лумис. — Попросту в штаны наложили!

Из коридора вышли запыхавшиеся сержант Финн, а за ним Мюллер, Гардинелла и Сэм Рэнд — очевидно, только что закончили проверять дом.

— Финн, — спросил Лумис, — сколько у тебя здесь людей? Только эти трое?

— Так точно.

— Еще я, Финн, — подал голос Прентис.

— Где ты, черт возьми, был?

— Я пришел с Бернстайном… Да мы уже проверили…

— Почему не последовал за мной?

— Я вас не видел. Бернстайн был единственный, кто…

— Ладно, заткнулись все, — остановил их Лумис.

Лейтенант продолжал говорить по рации, утирая свободной рукой взмокшее лицо.

— Нет, сэр… — повторял он. — Нет, сэр, я…

Стрельба на улице стала ближе. Что им теперь делать? Просто дожидаться, пока подойдут остальные? Бернстайн не выказывал желания выходить наружу, и Финн тоже. Прентис потихоньку, стараясь не привлекать внимания, отошел от них и заметил, что дверца плиты приоткрыта, а на плите стоит то, что наполняло кухню сладким ванильным запахом, который он почуял, как только оказался тут: бисквит, выставленный охладиться явно за мгновение до того, как хозяйка убежала. Он потрогал его пальцем, оставив маленькую грязную вмятину на корочке. Бисквит был еще теплый.

— Да, — говорил лейтенант Коверли. — Есть! Есть, сэр…

С улицы, пошатываясь, вошел запыхавшийся, багровый Тед, санитар.

— Как Пол, Тед? — спросил кто-то.

— Пола больше нет, — ответил Тед. — Контузия. На теле не было ни царапины.

— Господи! — охнул Бернстайн, а Лумис выругался.

Известие оглушило Прентиса. Неужели они говорят о Поле Андервуде? Неужели он мертв?

— На теле ни царапины, — повторил Тед. Потом прошел к плите, сел на стул возле бисквита и заплакал. Невыносимо было смотреть на него, как он сидел, по грязному лицу текли слезы, и он пытался утирать их ладонями, распухшие губы кривились, как у ребенка. — Ни единой царапины. Я ничем не мог помочь ему…

Бернстайн снова вывел Прентиса из дома, они последовали за Финном, Рэндом, Гардинеллой и Мюллером: предстояло проверить другие дома и устроить оборонительные позиции, пока не подойдет остальной взвод. Они выбивали очередные двери, проверяли очередные пустые комнаты. Должен ли он теперь быть при Бернстайне, задавался вопросом Прентис, или все же последовать за Финном? Они выходили из проверенного дома, когда Бернстайн повернулся и остановил его.

— Нет, погоди, Прентис, — сказал он, сосредоточенно морща лицо. Он явно обдумывал примитивную тактику действий. — Оставайся здесь и держи на прицеле тот участок. Видишь? — Он показал на окно, выходившее на унылый пустырь, по краям которого кое-где стояли уцелевшие дома. — Останешься здесь. Увидишь, кто бежит по пустырю, стреляй. Понял?

Прентис кивнул и поспешно опустился на одно колено у окна.

— Вот так, — одобрил Бернстайн. — И ни шагу отсюда, что бы ни случилось.

Он выбежал из дома и что-то закричал кому-то.

Прентис ждал, как было приказано, у окна. Секунду-другую спустя он ткнул стволом и выбил оконное стекло, не затем, чтобы удобней было целиться, а потому, что так всегда делали в кино. Теперь он чувствовал возбуждение и уверенность в себе, — по крайней мере, у него сейчас особое задание. Возможно, вся сложность боевой операции недоступна его пониманию, но никто не может сказать, что он не внес свой вклад в общее дело; никто не может отрицать, что он действовал лучше Уокера и остальных, не важно, уснул он на горе или нет. Они все еще находятся там («в штаны наложили») — он представил искаженное ужасом лицо Уокера, запорошенное желтой пылью, — а он перебежал поле. Он здесь.

Вокруг продолжали греметь выстрелы, перемежаясь периодами тревожной тишины, но на пустыре ничего не происходило. И скоро гордость заговорила в нем, заставив почувствовать раздражение: казалось, главные события проходят мимо него, хотелось, чтобы Бернстайн вернулся и отменил свое, явно бессмысленное, задание.

— Какого черта ты тут делаешь, Прентис? — услышал он голос Лумиса, обернулся и увидел, что тот, Коверли и Кляйн стоят в комнате.

— Бернстайн приказал. Велел держать…

— Лучше возвращайся в отделение.

К тому времени, как он нашел своих, толпившихся за кирпичной стеной за три дома дальше, начали появляться и отставшие. Первым прибежал Крупка, следом пришли Дрейк с Браунли и, наконец, Уокер, который смущенно посмотрел на Прентиса. Что ж, если Уокер застал его в позе отчаяния, когда они впервые столкнулись на Рейне, то теперь, подумал Прентис, они квиты.

Гардинеллы с ними не было, хотя Прентис не обратил на это особого внимания, и, бесспорно, что-то странное творилось с лицом Мюллера — оно пылало, а глаза выдавали глубокое потрясение, — но Прентис предположил, что Мюллер просто напуган, и подумал, что, может, сам выглядит так же.

— Ну, теперь-то хоть все собрались, для разнообразия? — спросил Финн. — Хорошо, хватит валять дурака, держитесь вместе.

Прентис хотел было возразить: «Я не валял дурака, меня Бернстайн поставил у окна, и я должен был…» — но не успел. Махнув рукой отделению, чтобы следовали за ним, Финн выскочил из-за кирпичной стены, за которой они прятались, и перебежал открытое место до следующего дома.

Вскоре стало ясно, что враг по большей части или окружен, или отошел назад. Один раз отделение Финна увидело в конце улицы убегавшего немецкого солдата, но только они приготовились стрелять, как он метнулся за угол и исчез, так что Прентис даже не успел передернуть затвор, в котором оставалась пустая гильза от первого сделанного им на войне выстрела. До конца дня они, разбившись на пары, обходили дома.

Прентису нравился процесс: вышибать ногой дверь и с бандитским видом врываться внутрь, готовым ко всему. В каком-то доме он неожиданно увидел двоих очень чистеньких штатских пареньков примерно его лет. На голове у одного были наушники; оба сидели за столом, склонившись над маленьким, замысловатого вида радиоприемником. Прентис не мог определить, был ли это не только приемник, но и передатчик, но даже одно предположение, что они, возможно, артиллерийские корректировщики, было достаточным оправданием его реакции: он сорвал наушники с головы парня, ударом ноги опрокинул стол и ударил прикладом упавшее радио, которое разлетелось на куски по всему полу, и лица ребят исказились как от боли. А что, если они были всего лишь обычные радиолюбители, которые месяцами или годами собирали свой приемник? Черт с ними!

В другом доме он ворвался в комнату стариков и старух — их там была дюжина или больше, они окаменели, когда он сорвал с плеча винтовку. Ближняя к нему полная женщина пронзительно закричала, съежилась и закрыла лицо ладонями; потом она поглядела сквозь раздвинутые пальцы, опустила руки и улыбнулась ему, печально, по-матерински, что-то сказала, наверно, что не ожидала увидеть, что захватчик окажется худым, безбородым, измученным мальчишкой. Потом подошла и обняла его своими мягкими руками, прижавшись головой к его плечу, а он свободной рукой погладил ее по спине.

А в другом доме, влетев в полутемную спальню, он увидел перед собой солдата и лишь мгновение спустя понял, что смотрит на собственное отражение в темном высоком зеркале. Задерживаться было некогда — внизу Браунли вопил: «Идем дальше!» — но он приблизился к зеркалу, окинул себя взглядом и остался доволен увиденным. Лицо, может, слишком мальчишеское, но в остальном настоящий солдат с головы до пят. «Иду!» — крикнул он Браунли, гордо оглядел себя напоследок и выбежал из комнаты.

Только поздно вечером, борясь со сном в охранении на случай возможной контратаки, он узнал, что произошло за те пять или десять минут, когда он по приказу Бернстайна наблюдал за пустырем. За те минуты на улице дома через два от него Гардинелла погиб, а Мюллер стал героем. Он понял это из бубнения Сэма Рэнда, когда тот рассказывал Лумису, как все произошло. Их было четверо: Финн, Рэнд, Мюллер и Гардинелла, и они двигались по улице, когда вдруг из укрытия не больше чем в пяти футах от Гардинеллы вышел немецкий солдат и успел сделать лишь один выстрел ему в спину, убив его. Мюллер мгновенно развернулся, завопил и повалился на спину, нажав на спусковой крючок своего пулемета: он прошил немцу живот, грудь и лицо прежде, чем Рэнд с Финном успели оглянуться, чтобы понять, что происходит.

— Когда я обернулся, — сказал Сэм, — старина Мюллер лежал на спине, орал как сумасшедший и стрелял, стрелял, а толстозадый фриц сложился как чертова бумажная кукла. Небось старина Мюллер сам не понял, что он сделал, пока все не кончилось. Финн говорит ему: «Мюллер, теперь пулемет останется у тебя; ты его заслужил».

Прентис не понимал, как отнестись к гибели Гардинеллы, этого печального, дружелюбного, тихого человека, которого едва знал; но вот к Мюллеру он чувствовал какую-то детскую зависть, даже ревность: и он способен на подобное, и он мог бы сделать то же самое, если бы только представился шанс.

И лишь на другое утро, когда они двинулись дальше, он узнал, что произошло с наспех переформированным отделением Бернстайна за тот же короткий промежуток времени. Они наткнулись на пулеметный огонь и потеряли из нового пополнения двух человек убитыми и одного раненным. Сам Бернстайн уничтожил пулеметное гнездо точно брошенной гранатой, а его пулеметчик свалил другого немца, пытавшегося бежать.

Оба события в пересказе выглядели неправдоподобными солдатскими байками, и все же оба произошли на самом деле, да еще и в непосредственной близости от него. И теперь, когда он шагал, стараясь так устроить сумку с гранатами, чтобы она поменьше давила на больную грудь, ему казалось, что собственные его вчерашние достижения смехотворны. И что он совершил особенного: уснул на горе и прозевал все сражение, разбил радиоприемник, успокоил старуху, да еще (о господи!) любовался своим отражением в зеркале.

Все перемешалось: дни, ночи. Ни разу не удалось поспать до утра и не хватало еды. Они медленно занимали Рурскую область, миля за милей шагая в неизменном ритме на отяжелевших, распухших ногах; сквозь туман усталости, в котором перед ними расступающимися улицами вставали разрушенные города; потом комнаты, дома, улицы и города смыкались, оставаясь позади, и вновь впереди были дороги, очередные поля и леса, рельсы и заводы и очередные ожидающие их города.

Еще был канал Дортмунд — Эмс, через который пришлось переправляться ночью. Наступать предстояло одной из других рот, но отделению Финна дано было задание находиться при штабе батальона: следовать непосредственно за наступающей ротой с бобинами телефонного провода, тянуть связь. Каждая такая бобина весила сорок-пятьдесят фунтов; у той, которую тащил Прентис, отсутствовала ручка, так что он сделал петлю из скрученного провода, которая больно вреза́лась в ладонь. Для равновесия он скинул с плеча винтовку и, держа ее в другой руке, шел, в состоянии думать только о каске Уокера, маячившей впереди него на дороге, пока они не дошли до канала в почти полной темноте. Он хотел обернуться и шепнуть: «Сэм!» — чтобы удостовериться, что Рэнд идет позади него, но боялся оборачиваться даже на секунду. Все было похоже на то, как они шли в Орбур прошлой зимой, но тогда хотя бы лежал снег и в темноте кое-как различались фигуры идущих рядом.

Первый огненный столб от восьмидесятивосьмимиллиметрового снаряда отбросил его в придорожную канаву, тяжелая бобина упала на него, ударив по почкам. Взрыв! Уокер лежал впереди, и, вытянув левую руку с проводом, обмотавшимся вокруг запястья, он мог дотянуться до Уокеровой подошвы.

— Не останавливаться! — послышалась команда.

Затем вырос другой столб трепещущего пламени и раздался грохот, но ботинок Уокера не двинулся, и Прентис тоже остался на месте.

— Вперед. Не останавливаться!

Взрыв! На сей раз Прентис почувствовал, как что-то звякнуло о каску, застучало по спине. С другой стороны дороги донесся дрожащий, чуть ли не извиняющийся голос:

— Санитар? Санитар?

— Где? Где ты?

— Здесь… он здесь…

— Не останавливаться…

Ботинок Уокера дернулся, Прентис тоже выбрался на дорогу и помчался вперед, винтовка в одной руке, бобина в другой. При следующей вспышке Уокер и он вовремя нырнули в канаву — взрыв! — тут же вскочили и побежали дальше. Теперь бежали все.

Через дорогу раздался пронзительный новый вопль:

— А-а-а! Кровь хлещет, хлещет, хлещет!

— Спокойно!

— Заткните ублюдка!

— Хлещет! Хлещет!

— Ты где? Где ты?

— Не останавливаться! Вперед!..

Спина Уокера скрылась во тьме, кажется, свернула направо. Потом вроде еще направо, назад, но Прентис не был уверен. Он стоял посреди дороги, крутя головой, пока не увидел ее снова впереди. Но та ли это спина? Не слишком ли узкая и короткая? Очередная дрожащая вспышка, и спина упала на землю, Прентис — рядом, схватил человека за плечо.

— Уокер? — спросил после того, как прогремел взрыв.

— Ошибся, парень.

Он опять вскочил и побежал. «Уокер?.. Уокер?..» Проволочная петля, как раскаленная, жгла руку. Он замедлил бег, поравнявшись с кем-то невысоким, похожим на Сэма Рэнда, но, судя по властному тону его команды: «Не останавливаться!» — это был кто-то из офицеров. С нелепой вежливостью Прентис спросил его:

— Прошу прощения, сэр, не скажете ли, где люди, которые тянут провод?

И офицер, тоже, видимо, не в себе, ответил с той же нелепой вежливостью:

— Ничем не могу помочь, боец, извини, не знаю. Не останавливаться!..

Прентис обогнал его и побежал через дорогу. На середине услышал новый вибрирующий свист и бросился, как бейсболист на базу, на другую сторону, и вовремя — взрыв! Рядом в канаве лежал ничком солдат.

— Эй, парень! Не видел людей с проводами?

Ответа не последовало.

— Эй!..

Молчание; то ли мертв, то ли до смерти испуган. Прентис вскочил и снова побежал и, только порядочно отбежав, подумал: может, он был ранен? Господи, наверно, надо было пощупать у него пульс? Или позвать санитара?

Он бежал и бежал, бросаясь лицом на дорогу при свисте снарядов, а иногда и не обращая на них внимания, чувствуя себя отчаянно храбрым, потому что продолжал бежать, а все остальные падали наземь.

Дорога кончилась, и он бежал вместе с толпой вниз по мокрому, скользкому склону. Снаряды продолжали падать, но уже, как казалось, в основном позади: он вбежал на некое подобие деревянных сходен — обычную доску над полосой воды, круто уходившую вниз и трясущуюся под множеством ног. «Легче, парни! Легче!» — повторял кто-то. Потом доска кончилась, и внезапно ледяная вода как клещами стиснула ноги выше колен. Впереди кто-то упал с громким плеском, двое остановились, помогли ему подняться.

Потом неожиданная грязь противоположного берега, поднимающегося под ногами; он снова был на суше, но впереди смутно вырисовывалось что-то высокое и прямое, темнее, чем небо: подпорная стена, каменная или бетонная. Послышалась команда: «Лестницы… Лестницы!..»; он пошарил перед собой и нащупал скользкие деревянные перекладины веревочной лестницы. Забросил винтовку на спину, просунул другую руку в отверстие бобины с проводом и начал карабкаться наверх; по сторонам от него угадывались другие лестницы с карабкающимися по ним людьми. Перекладины закончились недалеко от верха стены, и какое-то мгновение он неистово махал руками, не зная, за что ухватиться, пока его не вытащили наверх. «Спасибо!» — сказал он, перекинув одну ногу через стену, и человек, помогший ему, побежал дальше. Он обернулся, протянул руку, помог выбраться тому, кто следовал за ним, и в свою очередь услышал: «Спасибо!»

По всей длине набережной слышались возбужденные, задыхающиеся голоса:

— Туда… Куда-куда?.. Куда теперь, черт подери?..

Они оказались на вспаханном поле: неровная, в бороздах земля под ногами была как тесто. Прентис снова побежал, ориентируясь на голоса в темноте, а над головой летели снаряды, разрываясь далеко позади, за каналом. И здесь, на поле, где-то рядом за спиной справа он услышал голос Сэма Рэнда:

— Прентис? Это ты?

— Сэм! Господи, ты где?..

— Где ты, черт, был?

— Это я где был?! Боже, да я везде искал тебя. Где Уокер?

— Ори потише. Все впереди; я задержался, чтобы найти тебя. Провод с тобой?

— Конечно со мной. Ты что, думаешь, я…

— Тяни его. И постарайся на сей раз не отставать. Пошли.

Испытывая горькое чувство обиды, он плелся за Рэндом, решив в сердцах, что не примет никаких замечаний от Финна. «Проклятье, я не отставал, — повторял он про себя слова, которые скажет Финну. — Перешел треклятый канал раньше, чем вы, ребята…»

Выговор последовал через полчаса, перед самым рассветом; они закончили тянуть провод и в ожидании, когда их отпустят, позволив вернуться во взвод, прятались за стеной в деревне, лежавшей за распаханным полем.

— Прентис, Финн хочет видеть тебя, — сказал Уокер голосом праведника, и Прентис направился к Финну, сидевшему привалившись спиной к стене.

— Прентис, что произошло на том берегу?

— Я потерял из виду Уокера во время обстрела, только и всего.

— Какого черта! Не можешь не отставать?

— Не отставать? — Он понимал, что если промямлит что-нибудь вроде: «Виноват», то убережется от еще больших неприятностей, но уже не мог остановиться. — Финн, вопрос не в том, что я якобы отстал. Господи, да я переправился через канал тогда же, когда и вы, — может, даже раньше. Слушайте, Финн, если охота придираться к кому-то — это другое дело, но только не говорите, что я…

— Я ни к кому не придираюсь, боец.

— Ну хорошо. Тогда не говорите, что я не могу быть наравне со всеми, всего-то навсего. Просто я шел отдельно.

— Да, а ты заткни свою поганую пасть, понял? Заткни и слушай.

Сникшему, с пересохшим ртом Прентису ничего и не оставалось. И все отделение тоже слушало.

— Мне не нужен бардак, Прентис. А ты постоянно устраиваешь неразбериху, так? Так? Пока ты в моем отделении, придется тебе быть как все мы, и чтобы я больше не слышал никаких идиотских возражений. Ясно?

— Финн, я…

— Ясно?

— Да.

— Хорошо. Возвращайся на место.

Спустя два, или три дня, или пять — все уже потеряли счет времени — они с утра до вечера шли под проливным дождем. Задача была занять высотку за еще одним городком, а чтобы добраться до места назначения, сперва очистив городок от противника, надо было пройти развалины разбомбленных промышленных предприятий.

— Рассредоточиться, рассредоточиться! — повторял Финн отделению, пробиравшемуся среди груд битого кирпича, торчащей арматуры и накренившихся, шатающихся бетонных плит. Они вновь соединились со взводом и ротой.

Далеко впереди выросло неповрежденное кирпичное строение, увенчанное подъемником, и рядом протянувшаяся чуть ли не на полмили по горизонту гора угля, черная и блестящая под дождем, как лакрица. Подойдя ближе, они увидели у подножия горы угля множество параллельных путей, железнодорожных стрелок и запасных веток, на одной из которых стоял состав из полувагонов. Большое строение явно было погрузочной станцией: рельсы уходили внутрь, теряясь среди многочисленных кирпичных столбов. В этой сложной обстановке чуть ли не всё: угольная гора, погрузочная станция или любое из более мелких строений вокруг нее — представляло собой удобную позицию для вражеского пулеметчика или артиллерийского корректировщика, так что они двигались, соблюдая все меры предосторожности, держа оружие наперевес, как охотники.

Свист первых восьмидесятивосьмимиллиметровых раздался, когда они подходили к небольшому строению возле погрузочной станции; им достаточно было пробежать последние несколько ярдов и влететь внутрь, и они были бы в безопасности. Но, оглянувшись назад, увидели, что остальная рота, когда снаряды начали взрываться в ее рядах, в панике бросилась врассыпную: люди бежали, падали, вскакивали и снова бежали, кто пытался укрыться в каменных развалинах, другие, напротив, искали спасения на открытом месте.

Отделение Бернстайна укрылось в здании; там же были Лумис, Коверли, Кляйн и капитан Эгет. Большей части остальной роты удалось добежать до соседнего здания, другие лежали в сотне футов от них за разбитой стеной и лишь несколько человек — на открытом месте, и было невозможно сказать, живы ли они.

— Черт! Тут нам сидеть ни в коем случае нельзя, — сказал капитан Эгет. — Давайте-ка на ту сторону, через пути.

Отделение Финна, пригибаясь, вышло на открытое место, где торчали кирпичные столбы опор, и побежало по шпалам. Они добежали до середины, когда застучал — нет, загрохотал — пулемет, заставив всех ринуться под прикрытие столбов. Река желтых трассирующих пуль пронизывала грохот автоматических очередей, пули — господи, да это даже не пули, а снаряды, — снаряды взрывались, поражая опоры и стены зданий, — бум! бум!  — как зенитка. Это и был зенитный пулемет, стрелявший прямой наводкой.

Столб, за которым стоял Прентис, был на дюйм-другой шире его плеч: если он стоял выпрямившись и прижавшись спиной к кирпичу, поджав локти, а винтовку держа в положении «к ноге», то снаряды, проносившиеся по обе стороны опоры, его не задевали; но некуда было спрятаться от визжащих, невидимых осколков, которые впивались над головой в опору и в шлак у ног. Краем глаза он видел прячущихся за такими же опорами Сэма Рэнда и Дрейка.

Капитан Эгет стоял футах в двадцати от него, за стеной. Смотрел не отрываясь на Прентиса, и вдруг его суровое лицо расплылось в веселой улыбке.

— Эй, Прентис! — закричал он сквозь грохот взрывов. — Воль-но! — согнулся, хлопнул себя по коленям и засмеялся своей шутке.

Стрельба продолжалась, наверно, не больше полминуты, но казалось, куда дольше; а еще казалось, что она прекратилась, только чтобы выманить их из-за опор. Прентис колебался, не зная, что ему делать, пока не увидел, как Сэм бросился к зданию, за которым прятались Эгет с остальными. Он помчался следом, и другие из отделения тоже, и стрельба не возобновилась. Последним появился Дрейк, спотыкаясь и припадая на одну ногу. Тед, санитар, вышел помочь ему и дотащил до укрытия. Потом извлек у него из ноги осколок.

— Небось у этого сукина сына кончились патроны, — говорил капитан Эгет. — Теперь он бросит свой пулемет и удерет как заяц. Или выйдет, подняв свои поганые ручонки.

Но отделение Финна не могло ждать, что Эгет решит насчет пулемета: их послали в обход, под прикрытием состава из полувагонов, попытаться пересечь пути там.

У них это получилось, и затем они, цепляясь и соскальзывая, взобрались на гору угля. По ту ее сторону не было ничего, кроме пустой сырой равнины, простиравшейся до линии черных деревьев на горизонте, вид справа заслоняла другая гора угля, расположенная под прямым углом к той, на которой они находились, и невозможно было увидеть, откуда била зенитка. Когда они съехали по осыпающемуся склону вниз в дальнем конце горы, Финн махнул им, чтобы они шли налево. Там они встретили отделение Бернстайна, обошедшее гору с другой стороны; отделению были приданы два пулеметных расчета из взвода оружия, и у Бернстайна был для них приказ сержанта Лумиса. Оба отделения вместе с пулеметчиками должны были занять оборонительную позицию у этого конца угольной горы; половина группы окопается на вершине так, чтобы держать под прицелом всю равнину впереди, а остальные расположатся на отдых в небольшом кирпичном строении позади. Ночью обе группы поменяются местами.

— Вот только, Финн, — сказал Бернстайн, — у меня всего пять человек. Дашь на время одного из своих? Прентиса, если можно?

— Конечно, забирай, — согласился Финн, и Прентис не знал, то ли ему гордиться, то ли стыдиться; приятно, что Бернстайн предпочел его — может, запомнил тот день, когда они вместе бежали через поле, — но досадно, что Финн отпустил его с такой готовностью.

Было решено, что первую смену на угольной горе проведет отделение Финна. Когда они возвращались в здание, Прентис постарался пристроиться к Бернстайну и завел с ним односторонний разговор о том, что за сучий выдался день в тот раз. Он боялся говорить слишком много, но благожелательность, с какой Бернстайн слушал его, вдохновляла. Если этой ночью он не оплошает, возможно, ему позволят перевестись в отделение Бернстайна.

Маленькое кирпичное строение явно имело какое-то отношение к железной дороге, хотя, устраиваясь спать на замусоренном полу холодного темного помещения, они не могли разглядеть его в подробностях. Один раз Прентиса разбудили, чтобы он занял пост снаружи у дверей, и, вернувшись, он заснул, и сон был таким глубоким и спокойным, что казалось, он проспал много часов. Потом раздался голос Бернстайна:

— Прентис? Не спишь?

— Нет. — Он вскочил на ноги.

— Хорошо. Тогда пошли.

И Бернстайн подвел его к старому бюро с выдвижной крышкой, на столешнице которого горели две свечи.

— Часы у тебя есть? Отлично, сделаем так: ты недолго подежуришь, чтобы я мог поспать. Сейчас половина первого. В половине второго разбудишь Корниша, чтобы он сменил часового у входа. Понял?

— Так точно.

— В два часа поднимешь всех, в это время мы должны идти на угольную гору. О’кей?

— О’кей.

Прентис сел на вращающийся стул у бюро.

— А если кто придет оттуда раньше времени, жаловаться, что их не меняют, — продолжал Бернстайн, — скажи, что у тебя приказ придерживаться этого расписания. До двух часов мы никого сменять не собираемся.

— Ясно.

Он остался один, и от тишины, покоя и мягкого света свечей его стала одолевать дремота. Он хотел было опустить голову на столешницу, но решил не рисковать. Вместо этого снял с запястья часы, положил перед собой и уставился на секундную стрелку, ползущую по циферблату.

Прошло немного времени, и из тени возник Бернстайн.

— Все в порядке, Прентис?

— В порядке.

Бернстайн сел на другой стул возле бюро.

— Что-то не удается уснуть, — сказал он. — Посижу, пожалуй. Можешь идти досыпать, если хочешь.

— Нет, я тоже посижу.

Вскоре они уже беседовали, как старые друзья.

— Ты не очень-то ладишь с Финном, да? — спросил Бернстайн.

— Да, не очень.

— Меня это не удивляет. Финн не слишком умен. Я вижу, он не знает, что делать с такими, как ты.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, ты человек несколько необычный, тебе не кажется? Почему, как считаешь, я выбрал тебя?

— Я думал, это случайно.

— Нет, не случайно. В сущности, мы с тобой схожи, Прентис. Мы люди с интеллектом, но это не тот интеллект, который в армии способны оценить. Если бы в армии оценивали по уму, люди с мозгами, как у тебя или у меня, были бы офицерами. Я часто думал над этим. Возьми, к примеру…

Внезапно кто-то схватил его за руку и сильно дернул, отчего он развернулся на стуле, — это был Крупка, насквозь мокрый и черный от угольной пыли, и Крупка орал на него:

— Прентис, урод, в чем дело? Где наша поганая смена?

Прентис вскочил и заорал в ответ, чувствуя свою чрезвычайную власть:

— А ну придержи язык, Крупка. Смена будет, когда я скажу. У меня на этот счет особый приказ…

Только тут, страшно медленно, он начал различать действительность и сон. Крупка был реален, свечи тоже реальны, таким же реальным было время на часах — 2:35, как бесспорно реальным было появление полусонного Бернстайна, вопрошавшего:

— Что, что происходит?

Значит, беседы на самом деле не было. Она происходила лишь в его голове, а, как он понял теперь, его голова до того самого мгновения, когда Крупка дернул его за руку, лежала на столешнице.

Всю остальную ночь, промокший и продрогший на вершине угольной горы, он содрогался от ненависти к себе так, что под ним скрипели куски угля.

Но это было его последним и тягчайшим унижением. Какие бы ошибки он ни совершал после этого случая, им милосердно не придавали значения; если он и оставался худшим солдатом в отделении, то по крайней мере этого не замечали. А вскоре одним памятным утром бремя неудачника перешло с него на Уокера.

Они шли всю ночь. Шли, избегая дорог, во тьме по местности, которая, как мрачно сказал им капитан Эгет, была вражеской территорией («Замечу, кто чиркнет спичкой, пристрелю на месте!»). Они шагали, сохраняя полную тишину, у каждого к правому плечу была прикреплена белая полоска бинта, чтобы идущий позади знал, куда идти. К рассвету они достигли пункта, отмеченного на карте Эгета, и большая часть второго взвода разместилась в теплом чистом крестьянском доме, где хозяйка согласилась согреть им воду для кофе, а потом и чтобы помыться и побриться. Но скоро они опять шагали по полям, и было ясное утро, понизу стелился туман, свежий воздух по-зимнему пощипывал отмытые лица. Впереди показались окраины городка, путь к которым лежал через болото среди множества низких пригорков, так густо заросших кустарником, что невозможно было идти широкой цепью: каждое отделение продвигалось гуськом, оставляя между пригорками мокрые тропы. Белый, сырой туман был столь густ, что в пяти ярдах не было ничего видно, и всякий силуэт, появлявшийся впереди, — дерева, куста или сарайчика, — казалось, таил в себе опасность. Когда они вышли на более высокое место, справа возникло огромное прямоугольное пятно, и едва стало ясно, что это амбар, как тишину на левом фланге разорвала пулеметная очередь.

Все бросились на землю, стараясь укрыться за неровностями почвы; где-то впереди раздались ответные винтовочные выстрелы. Кто-то слева командовал: «Огонь! Огонь!» — и Прентис подумал, что, наверно, надо поднять винтовку и стрелять; но куда? Отделение Бернстайна скрылось в тумане где-то слева, там же и третье отделение. Стрелять все равно, рискуя попасть в своих?

— Эй, парни, не стреляйте… погодите открывать огонь! — крикнул где-то рядом за спиной Сэм Рэнд, так что сомнения разрешились: можно было просто спокойно лежать. Прямо перед глазами торчали увеличенные, как в окулярах бинокля, подметки и зад Уокера.

Затем донесся голос Финна: «Вперед! Отделение… за мной!» Башмаки Уокера дернулись. Он вскочил и, пригнувшись, побежал, широко забирая вправо, под укрытие амбара. Прентис побежал следом, Сэм Рэнд за ним, и, только завернув за угол амбара, они увидели, что их лишь трое, остальное отделение исчезло.

— Что за черт? — крикнул Рэнд. — Где Финн? Уокер, ты за кем побежал?

Широкое, задыхающееся лицо Уокера виновато сморщилось.

— Я думал, он это имел в виду, Сэм. Что нужно забежать за амбар.

— Почему ты так решил?

— Ну, я… Господи, Сэм, сам не знаю.

— Проклятье! Как мы, черт побери, найдем их теперь? Куда они побежали: прямо, или налево, или еще куда?

Они были в безопасности, пока прятались за амбаром, но Сэм Рэнд не дал им долго стоять там. Сперва послал Прентиса назад, но мгновенно опять заработал пулемет, и дождь штукатурки, посыпавшейся в футе над его головой, дал ясно понять, что стреляют по нему. Он бросился ничком на землю и как сумасшедший пополз сквозь кусты обратно. Тогда Сэм сказал:

— Ладно. Попробуем по-другому, делать нечего.

Он повел их к другому углу амбара, и они стояли наготове, сомневаясь, выходить ли на открытое место, когда вновь поднялась стрельба: тарахтение пулемета и ответные выстрелы винтовок и «брауна», которые, казалось, раздавались с разных сторон; и внезапно, после одиночного взрыва ручной гранаты, наступила тишина. Затем послышались крики:

— Кончай ублюдка!

— Вон он!

— Kamarade…

— Нашел товарищей, мать его! Кончай ублюдка…

Сэм махнул, но не в сторону открытого места или криков, а крестьянского дома, оказавшегося теперь, когда туман рассеялся, совсем близко и где виднелись поднимающиеся с земли фигуры Финна и остальных из их отделения.

— Черт бы тебя подрал, Прентис! — закричал Финн. — Где ты был?

— Я… слушай, Финн, я ни в чем не… мы были за…

Но тут ему на помощь пришел Сам Рэнд:

— Он ни в чем не виноват, Финн. Это Уокер повел нас за амбар.

Финн перевел прищур на Уокера:

— На кой черт ты это сделал?

— Я… Финн, мне показалось, ты туда…

Прентис наслаждался, наблюдая за унижением Уокера, и чем дальше, тем больше. Весь тот день и следующий, когда казалось, что Уокер окончательно попал в опалу.

Несколько дней спустя обоим, Уокеру и Прентису, выпал шанс искупить былые грехи: капитан Эгет искал добровольцев для особого патруля.

— Я иду, — сказал Финн, обращаясь к своему отделению. — Кто со мной?

— Ну уж нет, — заявил Крупка. — Добровольцем? Когда эта поганая война практически кончилась? Ты, Финн, можешь искать приключений на свою голову, но меня уволь.

Кроме Финна, единственными, кто вызвался еще, были Уокер и Прентис; вместе с Финном они присоединились к восьми или десяти другим добровольцам в штабе роты, чтобы торжественно выслушать инструкции капитана.

— Так, хорошо, — сказал он, стараясь сосредоточить разбегающиеся глаза на группе, а те стали смущенно переглядываться, начиная понимать, что капитан пьян. — Вот что мне нужно от вас. Чтобы вы прошли через тоннель под путями, свернули налево и продолжали идти, пока не встретите фрицев. Нам известно, что фрицы там, но не знаем, сколько их и как они далеко. Вам предстоит это выяснить. Кто из вас старший по званию?

— Наверно, я, сэр, — ответил здоровенный бородатый старший сержант из первого взвода по фамилии Коварски.

— Хорошо. Сержант Коварски будет у вас командиром. Есть вопросы, Коварски?

— Сэр, это разведка местности?

— Какого черта, нет, это не разведка местности. Или ты думаешь, мы на маневрах? Это разведка боем. Когда наткнетесь на фрицев, они будут стрелять, а вы будете обязаны отвечать. Иначе как, черт побери, узнаете, сколько их?

— Сукин сын, — пробормотал кто-то, — ничего себе разведка.

Но все кончилось, не успев толком начаться. Они прошли по тоннелю едва сотню ярдов, как Коварски остановился и собрал всех для собственного совета.

— Не знаю, как вы, ребята, — сказал он, — но лично я ни за что не вызвался бы, знай, что Эгет пьян. Считаю, что мы в полном праве откосить от такой разведки. Есть кто несогласный?

Несогласных не нашлось.

— Тогда слушайте. Дойдем только до тех вон деревьев. Заляжем, постреляем в ту сторону, и все. Потом смоемся, не важно, будет стрельба в ответ или не будет. Я доложу, что задание выполнено, но все чтобы держали рот на замке. О’кей?

Так они и поступили, лишив Прентиса и Уокера возможности проявить героизм; а капитан Эгет выслушал лживый доклад Коварски с таким видом, будто у него башка трещит с похмелья и единственное, чего он жаждет, — это проспаться часок-другой.

Настало время, когда дни и ночи настолько полнились слухами, что не одна, так другая история вполне могла оказаться правдой. Почти ничему нельзя было верить: ничто не могло поразить в мутном потоке ежедневных событий. Одни говорили, что на севере Девятая армия уже заняла предместья Берлина, другие — что она находится на сотни миль западнее. И до сих пор не было ни подтверждения, ни опровержения слуху, ходившему несколько дней, о смерти президента Рузвельта. «Хорош, остановимся здесь», — под вечер одного теплого дня скомандовал взводу сержант Лумис, дойдя до стены, испещренной оспинами от шрапнели. В тот день они прошли деревню и большое открытое пространство без единого признака присутствия вражеских войск, но теперь стало ясно, что немцы во множестве окопались на склоне высокого крутого холма, который поднимался за лежащим впереди более крупным городком. Кроме того, было похоже, что в этот день они впервые за всю кампанию могут сойтись с врагом в рукопашном бою. Но Прентис слишком устал, чтобы чувствовать возбуждение или страх, и, взглянув на окружающие его лица, пыльные, потные, с почерневшими губами, увидел, что остальные тоже равнодушны к предстоящему.

— Это, для разнообразия, будет серьезное дело, — сказал Лумис. — На сей раз столкнемся с крупными силами.

Он как мог старался воодушевить подчиненных, но воспаленные глаза, губы в черной корке грязи свидетельствовали о том, что он измучен не меньше других. В кои-то веки он, должно быть, почувствовал, как и остальные, что его слова звучат словно в кино.

— Перед тем как нам идти в атаку, будет мощная артподготовка, но они там зарылись в землю будь здоров, так что самая тяжелая часть работы ложится на нас. На холме всяк будет за себя, и я не хочу видеть, чтобы вы валились на спину и верещали со страху, боясь применить оружие. Я все сказал. Есть вопросы?

И они продолжили утомительный путь по крутым, увешанным белыми флагами улицам городка, глядя вперед, где высился голый бурый холм, освещенный предвечерним солнцем. Все казалось каким-то нереальным.

На выходе из городка им разрешили сделать короткий привал. До начала артподготовки было еще полчаса, и им ничего не оставалось, как ждать. Отделение Финна, угрюмое и измученное, уселось в ряд, прислонившись спиной к оштукатуренной стене дома, смотрящего вниз на улицу, по которой они поднялись, и сидело молча, пока Сэм Рэнд не вытащил блестящий автоматический «люгер», который он снял с пояса пленного немца в предыдущей деревне.

— Ух ты! — восхитился Уокер. — Отличная вещь, Сэм. Не против, если взгляну поближе?

И он потянулся через колени Крупки, Браунли и Прентиса, а Сэм протянул ему пистолет, и в тот миг, когда пистолет переходил из рук в руки, мир обрушился.

Это был американский снаряд, выпущенный на полчаса раньше условленного срока и не долетевший пятисот ярдов до цели; он врезался в дом в шести футах над их головами. Позже кто-то говорил, что снаряд попал в дом рикошетом от улицы внизу, кто-то — что напрямую. В тот момент они были потрясены, ослеплены, оглушены, вскочили, заметались в панике, наталкиваясь друг на друга, теряя каски, прыгая в разные стороны.

Прентис ткнулся головой в Уокера, отскочил, завернул за угол дома и налетел на высокую сетчатую ограду курятника. Развернулся и бросился вниз по улице вслед за неистово несшимся Крупкой; сзади бухали чьи-то шаги. Второй снаряд бросил его на землю, и он лежал, извиваясь на тротуаре, словно пытаясь закопаться в него. Когда он поднял голову, Крупка исчез. В десяти ярдах от того места, где он только что был, валялась кучка зелено-коричневого тряпья, и только потом он понял: это все, что осталось от Крупки. Потом раздался третий взрыв, четвертый. Короткий промежуток тишины, последовавший за этим, наполнил пронзительный рыдающий фальцет, который, как он теперь сообразил, слышался уже несколько секунд, и он поднял голову посмотреть, кто так вопит. Это был лейтенант Коверли, который бежал по улице, взмахивая руками. За ним, пригнувшись, мчался Лумис, крича: «Ложись, Коверли, ложись!» Новый взрыв, еще один. Прентис уткнулся лицом в ладонь и что есть мочи прижался к канаве, в которой лежал. В голове стучало: «Теперь хотя бы не придется брать холм; теперь хотя бы не придется брать холм». Он лежал, скрипя зубами и закрыв глаза рукой, а земля ходила ходуном от разрывов снарядов.