Онлайн чтение книги От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии A Traveller in Southern Italy
Глава четвертая. Вдоль побережья Адриатики

Норманнские соборы Апулии. — Отвиль. — Норманнские рыцари Сицилии. — Норманны в Англии и в Италии. — Свадебные посольства. — Поле боя в Каннах. — «Дисфида» из Барлетты. — Бронзовый император Фридрих II, «Поражающий Вселенную». — Его замок дель Монте. — Его книга о птицах и соколиной охоте. — Его похороны.

1

Я не знаю более романтического побережья, чем в Апулии. За многие сотни лет солнце выбелило местный песчаник так, что он стал похож на мел. На пятьдесят миль, в любую сторону от Бари, протянулась череда маленьких морских портов и рыбачьих деревень, причем в каждом таком селении имеется свой норманнский массивный замок — иногда обновленный Гогенштауфенами или представителями Анжуйской династии — и лабиринт узких улиц, в некоторых случаях таких восточных на вид, что может показаться, будто ты в Марокко. Но больше всего мне запомнился ослепительный свет и, разумеется, изумрудное Адриатическое море, переходящее в оттенок, который Гомер назвал «винно-темным».

Нигде в Европе вы не найдете столько норманнских соборов, стоящих рядом друг с другом. Возможно, педант упрекнет меня в том, что я называю их норманнскими, а не апулийско-романскими. На это я смогу лишь сказать, что темные и торжественные нефы, с их округлыми арками, резные массивные двери, изящные аркады и сотня других деталей исключительно норманнского происхождения. Трудно сказать, какой из этих соборов самый интересный, но возможность пройти пешком от одного здания к другому побуждает не однажды посетить их и сделать сравнение. В десяти милях от Бари находится собор Джовинаццо, построенный в 1283 году. Еще две мили, и вы уже в прекрасной Молфетте. В воде отражается белый собор с тремя куполами и двумя колокольнями. Восемь миль — и вас приветствует Бишелье с собором XII века. Не поленитесь, преодолейте еще пять миль — вы увидите собор Трани (1096) и наверняка залюбуетесь его великолепными бронзовыми дверями. Как и Молфетта, он стоит рядом с морем. Тот, кто проедет еще десять миль, окажется в прибрежном городе Барлетта. Здешний собор возвели в 1139 году. А ведь отсюда до Бари каких-то тридцать пять миль.

Если, возвращаясь в Бари, сделать крюк и отъехать на восемь миль в глубь материка, можно увидеть место, где проходила битва при Каннах, и могилу крестоносца Боэмунда, покорившего Антиохию в 1098 году. Проедете еще двенадцать миль — попадете в Андрию. В соборе этого города похоронена английская жена Фридриха II. Затем ваш путь лежит в Руво-ди-Пулья с норманнским собором, еще двенадцать миль — и вот вы уже с восхищением разглядываете изысканный собор Битонто (построен в 1200 году). Ну, а теперь — в Бари.

Не могу представить другого столь маленького пространства, которое представляло бы такой интерес для историка и в особенности для архитектора. Апулийские соборы и церкви — относительно неизвестная глава в истории норманнской архитектуры, и вряд ли что-нибудь о них написано. Они остаются в восхитительной тени; в маленьких бухтах жизнь идет своим чередом; раз в неделю возле соборов шумят уличные базары. Это — самое красивое воспоминание о норманнах, некогда завоевавших Южную Италию.

Думаю, только в Англии и Южной Италии норманнское завоевание стало существенной частью исторического процесса. Но юные итальянцы и английские дети читают о двух разных завоеваниях. В Англии феодальная армия под командованием герцога высадилась на остров и захватила страну после одного сражения. В Италию норманны являлись поодиночке, продавали свои услуги тому, кто больше заплатит, и постепенно, в течение долгого времени, брали власть над своими хозяевами и в конце концов стали контролировать всю страну.

Норманны напоминают людей, к которым чувствуешь… Нет, неприязнь — слишком сильное слово… Скорее, инстинктивное неприятие. В ряду их пороков можно назвать алчность и жестокость, а в числе достоинств — исключительную физическую доблесть. К этому можно добавить дисциплину и преданность руководителю. В отличие от них, англосаксы, несмотря на присущую им меланхолию, были приятными, поэтичными людьми, работающими на земле, в то время как ломбардцы, византийцы и сарацины, кому в Италии противостояли норманны, являлись продуктом более высокой цивилизации. Норманны — надо отдать им должное — были бесстрашными солдатами, смелыми политиками и хорошими администраторами. Но почему их нельзя любить?

Вероятно, потому, что они были невероятно жестоки. Возможно, ужас, с которым связано у нас слово «темница», происходит со времен завоевания Англии, когда появились мрачные рассказы о судьбе людей, которых чужеземцы забрали с собой в стоявшие на горах замки. С тех пор их никто не видел. Английский монах, Одерик Виталий, хроникер XII века, походя упоминает рыцаря по имени Уильям Фицджеральд. Его любезно пригласили на свадьбу и прямо на пиршестве «без какой-либо причины и обвинения лишили глаз, гениталий и верхней части ушей». Был один норманн: рассердившись на жену, он приказал ей надеть свадебное платье, после чего привязал к столбу и сжег. Тот же человек имел привычку унижать сыновей: предварительно взнуздав их, как лошадей, отец заставлял детей ползать на четвереньках. Это были не действия нескольких маньяков или садистов, о зверствах норманнов можно долго рассказывать. Во время войны они сжигали целые поселения, уничтожали посевы и скот. Об этом свидетельствуют их «набеги на Север» в Англии и голодомор, устроенный армией норманнов в Калабрии.

Рассказ о норманнском завоевании Южной Италии хорошо изложен Гиббоном, и это, возможно, расхолодило последующих английских авторов, за исключением Джона Джулиуса Нориджа, чья книга «Норманны на Юге» посвящена исключительно этой теме. Лорд Норидж распутал клубок свидетельств современников и дал жизнь персонажам, которые до сих пор казались темными и загадочными. Его книгу непременно должен прочитать всякий, кто с познавательной целью выезжает к югу от Рима. Главными персонажами времен завоевания стали члены семьи, о которой я уже упоминал, — Отвили. Отец, Танк-ред де Отвиль, был скромным рыцарем. У него имелось феодальное поместье примерно в восьми милях от Кутанса, к югу от Шербура, на приятном полуострове Котентан, чья западная сторона обращена к острову Джерси. У Отвиля от двух браков имелось двенадцать сыновей и несколько Дочерей. Пятерых сыновей от первого брака звали: Гийом (известен под прозвищем Железная Рука), Дрого, Хамфри, Джеффри и Серло. От второго брака у Танкреда родилось семеро сыновей: Роберт (известен как Гвискар, или Хитроумный), Може, Гийом, Обри, Танкред, Умберт и самый младший, ставший по воле судьбы самым известным, — Роджер. Маленький замок, в котором выросло это шумное семейство, вскоре стал слишком тесным для них, и, по словам хрониста Одерика Виталия, который жил при последних Отвилях, отец передал поместье своему четвертому сыну, Джеффри, а остальным сказал, что «с помощью храбрости и талантов они должны заработать себе на жизнь за пределами родной земли».

Живи Отвили в 1066 году, вместо 1036-го, то, без сомнения, их храбрость и таланты с успехом были бы приложены в завоевании Англии, однако в 1036 году Вильгельму Завоевателю было лишь девять лет. Амбициозные молодые норманны грезили о поиске своей фортуны в Испании, в сражениях с маврами или в более тяжелых сражениях на юге Италии. Норманны прославились в Италии как смелые воины, и в течение десяти лет город Аверса являлся норманнским городом. Туда устремлялись норманнские наемники, и потому трое старших Отвилей в 1036 году отправились в Аверсу в поисках счастья.

Никто из тех, кто провожал первых трех братьев в дорогу, и предположить не мог, как отметит их судьба. Фортуна, обычно столь капризная, благоволила не только тем троим, но и младшим членам семейства Отвилей: они сделались герцогами и королями.

Дрого и Хамфри приехали в Аверсу в 1035 году и тотчас смекнули, что политическая ситуация сложилась для них чрезвычайно удачно. Солдата-наемника ожидала куда большая награда, чем в какое-либо другое время, вплоть до Ренессанса. Престиж норманна как воина стоял так высоко, что ломбардцы, византийцы и местная знать буквально дрались за эмигрантов. Отвилям выпала масса возможностей для хитроумных маневров, в которых норманны особенно искусны. Однако такими уж паладинами, какими воображают их современные исследователи, они вряд ли все были. Вероятно, что и норманнское завоевание Южной Италии не было столь трудной военной операцией, как это можно себе представить. Местный ландшафт был тяжелый, да и сарацины не из легкого десятка, однако хорошо тренированный норманнский кавалерист способен был одолеть несколько византийцев и ломбардцев. Норманнская военная база в Аверсе, находившаяся к северу от Неаполя, была создана норманном Райнульфом за двадцать лет до появления там Отвилей. Райнульф был еще жив. Должно быть, он с радостью принял троих столь искусных рекрутов. Норманны не были высоким народом, но древние авторитеты постоянно подчеркивают рост Отвилей, создавая тем самым впечатление о семье великанов. Возможно, это было лестью, поскольку маленьким мужчинам нравится, когда их называют высокими. Впрочем, Анна Комнина, у которой не было причины для лести, тоже отметила рост Роберта Гвискара.

Первой экспедицией, в которой отличились братья, стала атака на сарацин в Сицилии. Во время этой кампании Гийом и получил прозвище, под которым впоследствии стал известен, — Fer-de-Bras Железная Рука. Он отправился верхом в одиночку и зарубил знатного воина-сарацина. За десять лет пребывания в Италии братья сделались знамениты и богаты. Когда Райнульф скончался, его место занял Железная Рука, Дрого сделался графом Апулии, а Хамфри стал графом Лавелло. Обстоятельства смерти Гийома, случившейся в 1046 году, остались неизвестны. Дрого наследовал брату.

Можно вообразить, что после историй, ходивших по Нормандии, много беспокойных и амбициозных молодых людей стали думать об Италии. Семья Отвилей, должно быть, гордилась братьями. Интересно бы увидеть их переписку, но, к сожалению, наше желание неосуществимо. Печально, однако, что братская любовь в больших семьях, бывает, дает осечку. Более того, ненависть между братьями приобретает особенно жестокий характер: она подпитывается жгучими воспоминаниями о детских обидах, ревности и несправедливости. Возможно, что и в семье Отвилей было что-то подобное, поскольку занявшие прочное положение братья не часто приветствовали появление младших родственников. Когда старший сын от второго брака, Роберт, позднее прозванный Гвискаром — самый свирепый из семейства, — явился в Италию, Гийом только что умер, и делами заправлял Дрого. Он не только отказал в помощи своему юному сводному брату, но и послал его в малярийный район Калабрии охранять горные проходы. Роберту это не понравилось. Разве для этого он явился в Италию? У него совсем не было денег, а брат отказался ему помочь. Поэтому он сделал то, что сделал бы на его месте в то время любой нормандец: захватил в горах крепость и стал феодалом-разбойником. Из своего замка в Сан-Марко-Арджентано он командовал бандой головорезов, сжигал фермы, монастыри и церкви, уничтожал посевы, угонял скот и сделался проклятием этих мест. Его хитрость заключалась в том, что он начинал жечь зерно, виноградники, дом, церковь или монастырь, но тотчас гасил огонь, когда ему приносили золото. Документы того времени пестрят описанием его подвигов, среди которых были даже и фальшивые похороны (у гроба, доверху заполненного мечами, сидели плакальщики, в подходящий момент бросавшиеся в атаку). Впрочем, удивительно, что в Калабрии кто-то мог попасться на такой трюк. Брат Аматус из монастыря Монте-Кассино вел хронику событий. Он составил перечень злодеяний Роберта, записывал количество ослов, племенных кобыл и откормленных свиней, которых украл, заметив при этом, что не жалел даже крестьян: отбирал у них хлеб и вино. Странно поэтому, что Роберт ничуть не разбогател и даже похудел. Во время посещения Апулии, возможно, пытаясь вытянуть из Дрого деньги, он встретил земляка по имени Жирар, который — как пишет хроникер — первый назвал его Гвискаром. «Эй, Гвискар, — сказал Жирар, — что ты мыкаешься? Послушай меня, женись на моей тетке, сестре моего отца, а я стану твоим рыцарем и пойду с тобой покорять Калабрию. Я приведу тебе двести всадников». Роберт послушал его совета и женился на тете. Звали ее Альберада, и она прославилась тем, что произвела на свет великого крестоносца, Боэмунда Антиохского. Должно быть, замуж она вышла совсем юной, потому что, согласно документам, после родов она жила еще семьдесят лет.

Положение Роберта Гвискара продолжало улучшаться. Однажды в 1051 году, когда Дрого шел на мессу, человек по имени Рис выскочил из-за двери и пронзил его ножом. Хотя Дрого и бессердечно поступил с юным сводным братом, он тем не менее был самым благожелательным из троих старших сыновей Танкреда. Хамфри, принявший после него бразды правления, не был таким приятным: в его жилах текла жестокая норманнская кровь. Чтобы «облегчить свое горе», писал старый хронист, он отрубил у убийцы своего брата руки и ноги, а все, что осталось, сжег заживо.

Смерть Дрого была частью заговора, поддержанного, возможно, византийцами. Во всяком случае, это был явный знак, что местное население не хочет более терпеть алчность и жестокость норманнов. Роберт Гвискар был не единственным разбойником, таких бандитов здесь были сотни. Дисциплинированные отряды под управлением командиров, таких как Хамфри, пользовались относительным уважением. Другое дело — рыцарь с бандой головорезов, делающий жизнь невыносимой. В 1053 году его святейшество Лев IX, в ответ на жалобные обращения, захотел убрать норманнов и пошел на юг с большой, но недисциплинированной армией, укрепленной немецкой инфантерией. Норманны забеспокоились, но больше всего их мучило то, что придется поднять мечи на наместника Христа. Тем не менее в момент опасности они сомкнули ряды, и Роберт Гвискар поспешил из Калабрии на помощь брату, забрав с собой всех, кого удалось привлечь.

Папская армия переправилась через реку Форторе у северного входа в Капитанату и разбила лагерь возле города Сивита, которого больше нет, хотя руины его находятся вблизи сельской дороги в тридцати милях к северо-западу от Фоджи. Норманны направили к папе делегацию. Посланцы признались в своих прегрешениях и пообещали исправиться, но германская инфантерия, состоявшая из светловолосых гигантов, осмеяла маленьких норманнов. Когда Хамфри и Роберт поняли, что сражение неизбежно, они решили, что чем скорее его начать, тем лучше, в особенности потому, что знали: папа поджидает византийское подкрепление. Сражение, которое затем последовало, превратилось в зверскую резню. Кавалерия норманнов пропахала папскую армию. Лев IX наблюдал за ее уничтожением с крепостных стен Сивиты. Только германская инфантерия оказала сопротивление норманнам и погибла до последнего человека. Администрация города Сивита, опасаясь мести норманнов, передала папу Хамфри и Роберту. И тут люди стали свидетелями странной сцены. Торжествующие норманны, взглянув на гордую и печальную фигуру понтифика, упали перед ним на колени и попросили прощения. Затем в сопровождении почетного караула проводили его к его городу Беневенто, «вдоволь обеспечив вином и хлебом». Лев IX приехал в Рим на следующий год, где через несколько недель скончался.

Та битва выдвинула Роберта Гвискара на первый план и изменила статус норманнов. Три года Вильгельм Завоеватель не мог преодолеть наложенное папой вето: он не разрешал ему жениться на Матильде Фландрской, возможно, из-за кровного родства. Как только Вильгельм услышал, что папа взят в плен, тут же отменил вето и женился на Матильде.

Через четыре года Хамфри на смертном одре назначил Роберта Гвискара, брата от второго брака отца, своим наследником и опекуном младшего сына. Сын этот исчез из истории, хотя неизвестно, имел ли дядя отношение к его исчезновению. Гвискару открылась дорога к славе и богатству. Он был уже не главарем головорезов, а вождем норманнов, защитником папства. Вскоре он сделался герцогом Апулии и Калабрии и стал самой большой силой на юге Италии. Решив, что заслуживает более благородной и эффектной герцогини, нежели Альберада, он обнаружил фатальный недостаток в их союзе, распространенную уловку во времена Средневековья при совершении развода — кровные узы. Гвискар расстался с ней, преподнеся на прощание богатые дары. Альберада забрала с собой их единственного сына, Боэмунда, в то время маленького мальчика. Роберт женился на Сигельгаите, сестре ломбардского князя Салерно. Если он хотел иметь эффектную супругу, то не мог сделать лучшего выбора. Как и многие женщины того времени, она любила носить мужское платье, у нее даже имелось воинское облачение, изготовленное по ее фигуре. Анна Комнина, очевидно, цитировала кого-то, кто видел Сигельгаиту (в ее изложении — Гаиту), когда писала, что вид ее внушал страх. В воображении невольно возникает облик оперной Брунгильды, но Сигельгаита была намного опаснее. Она выросла в Салерно, славившемся своей медицинской школой. Говорят, она была большой любительницей отравлений, но кто знает, было ли это правдой. В те времена любую неожиданную смерть приписывали отравлению. Одерик Виталий слушал, должно быть, рассказы странствующих монахов и священников об эскападах знати с юга Италии и припас историю о последней жене герцога. Говорили, будто она пылала ненавистью к Боэмунду и напоила его зельем собственного приготовления. Когда он был на пороге смерти, его отец, Гвискар, поняв, что случилось, взял в руки Библию и меч. «Послушай меня, Сигельгаита, — сказал он, — клянусь святым Евангелием, что, если мой сын Боэмунд умрет, я воткну этот меч в твою грудь». Сигельгаита, если верить рассказу, пошла в свою лабораторию, и Боэмунд стал поправляться, хотя, как отмечал Виталий, до конца своей жизни был очень бледным.

Какие бы слухи ни ходили в народе, Роберт Гвискар и Сигельгаита оказались прекрасной парой. С первого дня их брака и в последующие двадцать семь лет, до кончины Роберта, они редко расставались. Согласно документам, Сигельгаита сопровождала своего супруга во все горячие точки доминиона. Она скакала подле мужа, с копьем в руке, и ухаживала за ним на смертном одре.

После кончины графа Хамфри и до того, как Роберт Гвискар сделался герцогом Апулии, в страну стали приезжать другие Отвили, а среди них тот, кому было назначено судьбой оставить в тени даже Гвискара. Это был младший сын от второго брака их отца — Роджер. Тогда ему было около двадцати шести лет, а его знаменитому брату — сорок два. Между ними завязались точно такие же отношения, как между Робертом Гвискаром и Дрого. Старший брат делал все, чтобы помешать младшему. Они часто ссорились на публике. Однажды Роджер метнул меч в Гвискара, а тот погрозил ему темницей. Они осаждали друг друга в городах и замках, но, когда приходила настоящая опасность, объединялись. Таким было начало великого партнерства.

В лице Роджера мы впервые встречаем симпатичного Отвиля, веселого, взбалмошного молодого человека, которому нравилось дразнить своего властного и, возможно, надутого старшего брата. Он не однажды заставил герцога помотаться по горам Калабрии. И как же приятно, что после долгого рассказа о кровавых событиях, мучениях и сражениях мы наконец наталкиваемся на очаровательную любовную историю. Похоже, что, прежде чем уехать из Нормандии, Роджер влюбился в молодую женщину по имени Юдит. Она была близкой родственницей Завоевателя и не могла считаться ровней бедному юному Отвилю. Юдит приехала в Италию со своим опекуном, который, очевидно, спасался от гнева Завоевателя. Роджер немедленно на ней женился и увез в свой замок, в Милето, на северо-западном побережье Калабрии. Виталий злорадно описывает это событие. Он сообщает, что Юдит (Юдифь) была монахиней в монастыре Святого Абрульфа. Она устала от монотонной спокойной жизни, нарушила обет и уехала в Италию, где вышла замуж за Роджера Отвиля, который понятия не имел о ее прошлом. Виталий также делает чудовищное предположение, что Юдифь осталась бесплодной из-за того, что вызвала неудовольствие божественного супруга.

Роджер и Юдит были счастливы; по крайней мере, известно, что она рыдала, когда он оставил ее в Милето и отправился в одно из своих сицилийских приключений. В последующем он брал жену с собой. Они перебрались через Мессинский пролив и захватили самый высокий город Сицилии — Троину. Здесь они несколько зимних месяцев выдерживали осаду, и Роджер, вспоминая впоследствии об этих событиях, сказал, что у него и у Юдит был только один плащ, который они, стараясь согреться, носили по очереди. Как и полагается хорошей норманнской жене, Юдит исполняла обязанности караульного и обходила сторожевые посты на крепостных стенах. Они питались кониной и всем тем, что могли украсть во время ночных вылазок.

В последние годы Роберт Гвискар посвятил себя завоеванию Бари, последнего византийского оплота в Италии, а Роджеру предоставил покорение Сицилии. Изо всех врагов, противостоявших норманнам, сарацины были самыми опасными и организованными. Интересно, например, узнать, что в бой они ходили с корзинами, в которых сидели домашние голуби (птиц кормили зерном и медом). Голуби должны были приносить в штаб новости. И как типично по-норманнски вел себя Роджер: после победы он захватил вражеских голубей, окунул бумагу в кровь сарацин и отправил птиц домой с этим мрачным посланием. Бари пал в 1071 году после мужественного сопротивления: осада города длилась три года. В следующем году пал Палермо. Победный марш по улицам сицилийских городов возглавил Роберт Гвискар. Рядом с ним шагала Сигельгаита. С момента первого появления братьев Отвилей в Италии минуло тридцать шесть лет. За это время они изгнали византийцев и готовы были покорить сарацин. Начался второй акт их потрясающей эпохи.

Амбиции Роберта Гвискара взлетели до небес. Несмотря на то что ему шел седьмой десяток, он был силен и страшен. Почему бы не напасть на Константинополь, не скинуть с трона императора Алексея I и не увенчать собственную голову византийской короной? В 1081 году он переправил армию и флот через Адриатику. Авангардом командовал Боэмунд, его сын от первого брака. Роберта сопровождала Сигельгаита. По сравнению с этой авантюрой — завершись она успехом — вторжение норманнского герцога в Англию показалось сущей мелочью. Гвискар едва разместил свою армию на территории, известной сейчас как Албания, когда на Рим и на папу Григория VII обрушилась беда. Минуло четыре года с тех пор как папа отлучил императора Генриха IV и к тому же заставил его лезть в гору (если верить легенде — по снегу) к замку Каносса между Моденой и Пармой, где в это время находился папа, чтобы просить прощения. Прощение было даровано, но только после того, как император, словно кающийся грешник, прождал его три дня. Желая отмщения за доставленное унижение, Генрих шел на Рим, чтобы скинуть с трона Григория, а тот послал норманнскому вассалу клич о помощи.

Клич дошел до Гвискара лишь на следующий, 1082 год. Но, как только он его получил, хотя момент был выбран крайне неудачный, Гвискар немедленно откликнулся. Поклявшись душой покойного отца, что не будет ни мыться, ни бриться, пока не доберется до Италии и не поможет Григорию, он оставил свою армию на Боэмунда и поспешно пересек Адриатику. В Южной Италии он собрал ужасное войско норманнов, сарацин и калабрийцев для разграбления Рима. Они прибыли в мае 1084 года и узнали, что армия императора бежала, а папа по-прежнему томится в тюрьме замка Святого Ангела. Гвискар освободил Григория, а затем позволил своему войску предать Рим мечу и огню. Как пишет Аанчиани: «Несчастный город сделался сценой ужасов, в сравнении с которыми нападение вандалов кажется милосердным».

Норманнская армия двинулась на юг, оставив Рим, где в некоторых местах слой сажи доходил до двенадцати футов в глубину. Ради собственной безопасности они взяли с собой папу Григория VII и поселили во дворце Гвискара в Салерно, а освободитель снова пересек Адриатику и присоединился к армии на Балканах. В 1085 году папа умер.

2

Перед смертью сказал: «Я любил справедливость и ненавидел неправду, поэтому умираю в ссылке». Человек, посетивший Салерно и наткнувшийся в соборе на его могилу, вероятно, удивится тому, что самый могущественный средневековый понтифик погребен так далеко от Рима.

В том же году умер и Роберт Гвискар. Он пережил папу менее чем на два месяца. Анна Комнина, сестра Алексея I, написала в своем замечательном историческом дневнике, что Гвискар умер от лихорадки в возрасте семидесяти лет, и Сигельгаита была подле его постели. Некоторые историки утверждают, что он умер в Дураццо, но Анна Комнина говорит, что Роберт скончался на греческом острове Кефалония, и это больше похоже на правду. В те дни, когда я путешествовал по Греции, маленькое суденышко, пропахшее козами и оливковым маслом, отправлялось из Пирея каждую неделю, вроде бы по четвергам. Оно причаливало к северной оконечности Кефалонии, и местные люди готовы были поклясться, словно все случилось только вчера, что Роберт Гвискар умер именно там, и в доказательство указывали на название их маленького порта — Фискардо.

Сигельгаита старалась, чтобы ее пасынок Боэмунд, унаследовавший кое-что от характера Отвилей, не унаследовал бы и герцогство, которое перешло к ее безразличному отпрыску Роджеру, прозванному Борса «кошелек» из-за его привычки пересчитывать деньги. Он правил двадцать шесть лет и передал герцогство сыну, не оставившему наследника.

Героический этап норманнского завоевания Южной Италии закончился; начался период выстраивания государственности. Главный интерес вызывает фигура Роджера, младшего брата. Сейчас ему пятьдесят четыре. Его волнует не Византия, а Сицилия. Здесь он основал династию, кровь которой потечет в венах Гогенштауфенов и многих других представителей королевских семей Европы. Его сын, Роджер II, сделался королем Сицилии в 1139 году и стал одним из самых знаменитых монархов в Европе. Его экзотический двор в Палермо отличался культурой, роскошью и терпимостью к арабам, грекам и евреям. Сицилия стала ведущей морской державой на Средиземноморье. Было бы интересно отметить, что потомки викингов снова пошли на корабли, однако это не так: сицилийскими моряками были арабы или греки из областей Калабрии, колонизованных греческими мореплавателями за несколько столетий до новой эры. Из Сицилии примерно в это время в лексикон пришло слово «адмирал». Оно образовалось от арабского «эмир» или «амир» («командир») и «амир-ал» (то есть «командующий чем-то»), после чего превратилось в англоязычное «адмирал».

В это время английское влияние в Сицилии было сильно. Архиепископом Палермо был англичанин по имени Уолтер Оффамил. Король Вильгельм II женился на Иоанне, дочери Генриха II Английского и сестре Ричарда Львиное Сердце. Путешественник того времени видел Вильгельма, окруженного евнухами и женщинами в шелковых платьях, расшитых куфическими письменами. Они говорили по-арабски. Поскольку наследника не было, королевство передали тетке Вильгельма, тридцатилетней Констанции. Ее привезли из монастыря, в который она к тому времени удалилась. Вытащили из полной неизвестности в центр событий. Констанция вышла замуж за императора Генриха VI и стала матерью величайшего монарха XIII века, императора Фридриха II, призванного Stupor Mundi — «Поражающий Вселенную».

Итак, за какие-то сто шестьдесят лет Отвили, приехавшие в Италию нищими авантюристами, покорили южную половину полуострова. Кровь норманнов потекла в жилах великих Гогенштауфенов. В истории Средневековья это — самая успешная карьера одной семьи.

3

В жаркие весенние дни я исходил морское побережье и никак не мог понять, какой город мне нравится больше. У них было семейное сходство: все ослепительно белые, рядом с самым синим из морей. Одни стояли на песке, другие, такие как Полижнано-а-Маре, — на скалах. У всех имеются рыбачьи гавани, и в каждом городе есть собор, построенный то ли при норманнах, то ли при Гогенштауфенах. Свой выбор остановил на Молфетте и Трани, косясь одним глазом на Джовинаццо.

Молфетта — один из самых оживленных рыбачьих городов. Здесь есть старинный собор. Сотни разноцветных лодок, названные в честь какого-то святого, стоят в тени этого благородного здания. Многие лодки — обычные, весельные, с двумя большими ацетиленовыми лампами для ночной рыбалки. Один рыбак сказал мне, что он только что вернулся с побережья Югославии, где поймал самого большого осьминога в жизни. Я спросил, как он ловит осьминогов. Он пошел к своей лодке и вернулся с трезубцем, рукоять которого была подлиннее, чем у Нептуна, в остальном он был таким же. Таким орудием здесь пользуются со времен античности.

Вид из гавани великолепен. Даже сейчас не могу решить, лучше ли он, чем в Трани! В конце причала в море лежат огромные каменные глыбы. Они сдерживают сильные зимние ветра. Между глыбами образовались пруды. В них плещутся мальчишки, ловят в водорослях крабов и креветок. На заднем плане поднимаются две башни собора, белые, точно мел. За собором раскинулся лабиринт улиц старого города. Дома отражаются в маленьких горных прудах. Церковь освятили примерно в 1150 году, когда еще был жив Роджер II. Короли и рыцари, участвовавшие во 2-м крестовом походе, высаживались в апулийских портах. Когда несчастливый французский король Людовик VII возвращался домой, горюя о неудачном крестовом походе, его поджидало еще большее унижение: его едва не схватили пираты. Освободил его сицилийский адмирал. Он подплыл к бухте Золотой Рог, выпустил стрелы с серебряными наконечниками и доставил спасенного короля в Палермо.

Я всегда ходил в Трани (10 миль) с чувством приятного предвкушения. Этот город чуть меньше Молфетты. Как и все прибрежные города Адриатики, он ведет двойную жизнь — древней рыбачьей деревни и современного продолжения — города легкой промышленности. Эта деятельность появилась здесь около двадцати пяти лет назад. В Трани, однако, один из видов производства известен с древних времен. Трани — центр винной торговли на юге Италии. Собор стоит рядом со старой гаванью, стены большой величественной площади омывают морские волны. В наши дни редко увидишь в городе такое большое пустое пространство. Я вдоволь налюбовался элегантной архитектурой этой красивой церкви. На этот раз мне не мешали туристские автобусы и автомобили.

С другой стороны бухты раскинулся приятный парк. В тени падубов и пальм играют дети, а садовники поливают из шлангов клумбы с желтыми и красными каннами. Здесь я увидел цветочные часы. Стрелки перемещаются с помощью часового механизма или электрического устройства, вкопанного в землю. Я предпочитаю солнечные часы, но, увидев, что цветочные работают исправно, и это в публичном месте, где так много маленьких мальчиков, снова подивился цивилизованному поведению юных итальянцев.

Еще я обратил внимание на то, что местные жители очень интересуются предсказанием судьбы, даже если им ответит механический оракул. В парке был автомат, который, словно пифия, выдавал за монету безапелляционный ответ. Машина эта внешне походила на большие весы. За полученную от меня монету машина предостерегла меня от темной женщины, посоветовала поехать в Америку, а закончила такими словами: «Вы скоро окажетесь в необычной ситуации». Пророчество немедленно свершилось. Возле автомата дружески беседовали двое мужчин. Один из них стоял, повернувшись ко мне спиной. Читая свой листок, я поднял глаза и увидел, что мужчина завел за спину руки и сделал жест против дурного глаза. Мне это и в самом деле показалось необычным. Никогда еще я не видел, чтобы кто-то воспринимал это суеверие так серьезно. Большой и четвертый палец его правой руки указывали в землю. Я обошел эту пару, чтобы посмотреть на собеседника суеверного человека, однако не прочел на его лице никакого злого умысла. Напротив, он показался мне весьма приятным человеком. Если бы кто-то спросил моего мнения, то, скорее, я заподозрил бы как злонамеренного именно того человека, который сделал этот жест. Однако дурной глаз — странное явление, и даже твой лучший друг не скажет об этом, если он у тебя есть. Говорят, дурной глаз был у папы Пия IX. Я читал, что иногда те, кто подходили к нему за благословением и преклоняли колено, потихоньку делали этот жест.

Маленький порт Трани имеет форму полукруга. Он напоминает бухту Палермо. Там, где ожидаешь увидеть маяк, высится красивый и одинокий собор. Вся сцена напоминает изящную модель в витрине туристского агентства. Рассказ о соборе смахивает на фантастику. Сооружение состоит из трех церквей, помещающихся одна над другой. Этот привлекательный духовный сэндвич появился в римские времена вместе с захоронением или катакомбами, которые христиане того времени связывали со святым Левкием.[21]Этот святой пострадал за Христа при императоре Деки (249–251) в Кесарии Вифинской. Святой Левкий, укоривший правителя Кумврикия за несправедливое преследование христиан, после истязаний был усечен мечом. В VI столетии был построен красивый собор, его посвятили Богоматери, но при этом не разрушили стоявшую внизу романскую церковь. Теперь она стала криптой для здания, бывшего собором Трани почти четыре века. Потом начались крестовые походы. Лучшие и худшие люди Европы проходили через порты Адриатики по пути в Святую Землю. В это время в Трани явился молодой грек-пилигрим. Он нес тяжелый крест и распевал «Купе Eleison». Звали этого молодого человека Никола. Он произвел сильное впечатление на современников, поскольку со времени его смерти в 1094 году прошло пять лет, и папа Урбан II его канонизировал. Люди города Трани приняли Николу Пеллегрино как своего святого покровителя и отказались от прежнего святого, Левкия, после чего построили над старым собором еще один. Деньги собирали с населения, вероятно поэтому строительство так долго не могли закончить. Здание нынешней церкви начали в год смерти пилигрима — 1094-й, но через сто лет работа все еще не была сделана. Результат все же вышел отличный: теперь мы видим красивую норманнскую церковь, стоящую над византийской предшественницей, а ниже — крошечные римские катакомбы.

Отличительной чертой собора Трани являются красивые бронзовые двери, примерно шестнадцати футов в высоту и десяти футов в ширину. Это чудо Южной Италии появилось в 1179 году. В то время у власти находились Вильгельм II Добрый и его английская супруга. Еще не был поражен стрелой в Нью-Форесте Вильгельм Рыжий. С полудня и до заката, на протяжении девятисот лет, бронзовые двери согревало жаркое солнце, и сейчас они сделались зелеными, словно поле ирландского клевера. Быть может, они не такие элегантные, как византийские, виденные мной в пещерной церкви Святого Ангела. Они грубее, массивнее, но барельефы на тридцати двух панелях выглядят более живыми. Как жаль, что мы мало знаем о создателе этих дверей. Известно лишь, что звали его Баризано да Трани, что он — автор дверей собора Равелло и боковых дверей собора Монреале близ Палермо. Интересно было бы узнать, где он выучился изготовлять такие массивные изложницы, и он ли либо кто другой задумал эти тридцать две панели со святыми. Они здесь и сидят, и стоят, и едут верхом. Много тут и других сюжетов. Моделью для святого Георгия с копьем в руке несомненно послужил какой-то норманнский барон, а фигура святого Юстаса (выезжающего на охоту со своими любимыми гончими) была, должно быть, знакома людям, жившим в мирные дни правления доброго короля Вильгельма. Тяжелый каркас двери украшен затейливыми узорами и медальонами, в каждом из них имеется изображение животного или птицы. Одно мне особенно понравилось: мчащийся во весь опор кентавр выпускает позади себя стрелу.

В соборе темно, словно в испанской церкви. Свет просачивается сквозь тонкие пластины алебастра. То же я видел в Равенне. Золотой поток стекает на сдвоенные колонны из гранита и алебастра. Они попарно стоят вдоль нефа, поддерживая круглые норманнские арки и хоры. На хорах группы из трех арок и мраморные колонны, простые и с каннелюрами. В церкви, что пониже, лес античных колонн, стоящих близко друг к другу, и ступени, ведущие в темный древний собор Святой Марии. Под алтарем, в крипте, я увидел кости святого Николы Пеллегрино. Они лежали в стеклянной раке, аккуратно перевязанные красной лентой.

В нижней церкви я увидел первую на юге Италии Мадонну Долората. В стеклянной витрине стояла фигура в натуральный человеческий рост; на восковом лице застыло болезненное выражение. Мадонна одета по моде XVI века в черное бархатное платье, такое как у шекспировской героини, возможно, у Оливии. На голове вуаль, к талии прикреплен аккуратно сложенный кружевной платок, из области сердца торчит медная рукоятка кинжала.

У каждого морского порта Апулии есть собственный маленький пляж, где на узкой полоске песка поджидают посетителей несколько дюжин зонтов. На одном из этих пляжей мне кто-то подсказал название нового отеля с хорошей кухней. Когда я отыскал его, то решил пойти туда на ланч. В обеденном зале было много крупных мрачных мужчин, очевидно, приезжих из других районов Италии. Казалось, они не знают друг друга или не хотят в этом признаться. Возможно, это были делегаты съезда предпринимателей или частные детективы. Официант сказал, что это — дилеры из Ломбардии. Они приехали покупать для купажирования вино Трани. Мне подали для пробы мускат. У него оказался потрясающий вкус и невероятна крепость. Мне сказали, что без маленькой добавки местного вина северные вина не стоит и пить. Возможно, в этих словах сказался местный патриотизм. Но должен заметить: по сравнению с южными винами северное вино бледно выглядит.

4

Самое большое спланированное ограбление совершилось в 1203 году при захвате Константинополя. Участники 4-го крестового похода развезли по Европе украденные сокровища. Каждый турист, посетивший Венецию, не мог не восхититься четырьмя бронзовыми конями над западными дверями собора Святого Марка. Они тоже были частью того грабежа. Барлетта поживилась по чистой случайности: затонувшую галеру выбросило на берег вместе с огромной бронзовой статуей римского императора. Я думал, что эту статую поставят возле собора, однако там ее не нашел. Люди, которых я о ней спрашивал, пожимали плечами, пока один пожилой человек, поумнее других, не сказал: «А, вам нужен Are!» Оказалось, что это — местное имя гиганта, очевидно, сокращение от Ereclio — Геркулеса. Он привел меня в центр города, где напротив церкви святого Сеполкро стоит самая большая бронзовая римская статуя. Те, кто ее измерял, говорят, что высота скульптуры шестнадцать футов, но мне он показался выше. На Are облачение римского полководца. В одной руке он держит шар, в другой — крест. Никто не знает, Геркулес это или Валентиниан — эти предположения самые распространенные. Фигура тяжелая и непривлекательная, к тому же и установлена не так, как следует. Скульптуру предполагали поставить на колонну или высокое здание, внизу же она кажется неуклюжей и непропорциональной. Пожилой прохожий сказал, что статуя пролежала на морском берегу две сотни лет, прежде чем ее установили в городе, и за это время доминиканцы из порта Манфредония отпилили у нее руку вместе с запястьем: им нужен был металл для церковного колокола.

Хотя Are популярен у населения Барлетты, он все же идет на втором месте после Disfida — «Вызов» при Барлетте. Когда люди рассказывают о прошлом Апулии, непременно слышишь это слово. Это один из рассказов из итальянской истории, о нем знает каждый ребенок. Эта история предоставила материал (и продолжает это делать) для написания статей, рассказов, стихов и газетных заголовков. Мы подошли к зданию в старой части города и по ступеням спустились в подвал со сводчатым потолком. Помещение было украшено геральдическими щитами и освещено факелами. Мой гость назвал его cantina и объяснил, что в 1503 году, когда французы осаждали Барлетту, здесь был трактир. Город в то время защищал смешанный гарнизон итальянцев и испанцев под командованием Гонсальво де Кордовы. Когда захватили в плен злобного французского капитана по имени Ла Мотт, то здесь, в cantina, француз стал подвергать сомнению отвагу итальянцев, говорил, что побьет любое число итальянцев, если у него будет столько же французов. Вызов был принят. 13 февраля тринадцать французов и тринадцать итальянских рыцарей сошлись в схватке за стенами Барлетты. Итальянцы скинули с седел своих оппонентов и были провозглашены победителями. В память о событии на этом месте была установлена каменная плита с надписью, но в 1805 году, во время наполеоновских войн, французские солдаты ее убрали, однако после Ватерлоо доска была возвращена на место. Ее до сих пор можно увидеть возле дороги, между Андрией и Корато.

Старый город Барлетты сохранил черты далекого прошлого. Мне показали маленькую церковь, в которой, как мне сказали, молились крестоносцы перед тем как отправиться в Святую Землю. Есть легенда о «Riccardo Cuor di Leone», нашем Ричарде Львиное Сердце, будто бы пожертвовавшем на строительство собора Барлетты. Об этом свидетельствует запись. Я долго ее разыскивал, пока не увидел с левой стороны нефа вырезанное на одной из колонн изображение человека в лодке. Там же имелась надпись, слишком истертая и высоко расположенная, чтобы ее можно было прочитать. Церковный служитель заверил меня, что человек в лодке — Riccardo, и он отправляется в крестовый поход. Однако Ричард, насколько я знаю, никогда не был в Барлетте.

Я приобрел редкий предмет — местный путеводитель, устаревший лет на сорок. Он был издан в 1926 году. Также нашел несколько старых открыток того же временного периода. На них изображены гавани апулийских городов, заполненные дау арабского вида, довольно большими судами с вертикальными грот-мачтами и латинскими парусами. Они были когда-то самыми распространенными на Средиземноморье. Увы, сейчас, насколько я заметил, они почти исчезли. В бухтах Апулии скорее можно увидеть катер, чем старый латинский парусник.

Путеводитель напомнил мне, что император Фридрих II в 1228 году, накануне отправления в крестовый поход, пригласил всех баронов своего королевства. На собрании он объявил своего сына Генриха наследником империи и королем Неаполя и Сицилии. В Барлетте, однако, больше помнят не Фридриха, а самого привлекательного из его детей — незаконнорожденного Манфреда. Очаровательный молодой человек очень любил этот город. Говорят, он бродил по его ночным улицам в сопровождении двух сицилийских музыкантов и распевал старинные местные песни.

5

Свернув с главной дороги, я оказался на земле, засаженной оливами и миндалем. Время от времени встречал фермерские телеги, колеса которых были ростом с высокого мужчину. Это — характерная особенность Апулии. Часто видел на лошадях нарядные хомуты, отделанные медью и голубыми бусами в качестве защиты от дурного глаза. Заметил, что только самые лучшие лошади имели такие амулеты. И в самом деле, кто может сглазить тощее и неказистое животное? Фермы показались мне зажиточными, скот выглядел здоровым. Южной бедности я не приметил, во всяком случае на поверхности.

Увидел табличку «Сапne della Battaglia» — «Битва при Каннах». В 216 году до новой эры на этой мирной равнине произошло сражение. Один из искуснейших полководцев карфагенянин Ганнибал окружил большую римскую армию и, обладая меньшими силами, разбил ее наголову, так что до нынешнего дня слово «Канны» является синонимом поражения. Я с интересом смотрел на поле боя, так как недавно прочел живую реконструкцию современной истории под названием «Август 1914 года», в которой автор, Барбара Такман, объясняет, как стратегия Ганнибала вдохновила немцев на блицкриг 1914 года. Странно объединять Ганнибала с пруссаком, обладателем осиной талии и монокля в глазу. Граф Альберт фон Шлиффен был начальником германского генерального штаба с 1891 года и по 1913-й. По словам мисс Такман, «мертвые битвы, как и мертвые генералы, удерживают боевой дух в своих мертвых объятиях». Граф Шлиффен оказался под гипнотическим влиянием Канн и даже после отставки продолжал об этом писать. Умирая в 1913 году в возрасте восьмидесяти лет, он пробормотал: «Нужно начать бой. Только укрепите правый фланг». Годом позднее «План Шлиффена» был применен на практике, когда германская армия двинулась через Бельгию с целью взять в кольцо Францию: так же некогда делал Ганнибал. Однако молниеносная атака, представлявшаяся воображению графа Шлиффена, превратилась в затяжную окопную войну. Достижение Ганнибала не было повторено до 1967 года, когда Израиль устроил Египту и Иордании современные Канны и уничтожил их армии за несколько дней.

Я пришел к маленькому музею возле дороги — здание вполне современное. Надеялся, что найду внутри серьезных студентов, изучающих военную историю, однако помещение поначалу показалось пустым. Затем услышал смех, донесшийся из буфета. Молодой человек, опершись о холодильник, покупал своей юной спутнице мороженое с вишней наверху под названием «Поцелуй любви». Военная стратегия их не интересовала, да и с какой стати? Я посмотрел им вслед: они вышли к припаркованной «Веспе», девушка скромно уселась позади.

В музее, кроме битой керамики, смотреть было нечего, а я-то надеялся увидеть здесь бронзовые мечи и шлемы. Возможно, самым интересным экспонатом был висевший на стене хороший план, на нем видно, как Ганнибал заманил римских генералов в ловушку и как ловко захлопнул ее в подходящий момент. Ошибается тот, кто думает, будто войны в античности были простым выступлением двух армий друг против друга, будто победа зависела от того, кто крепче ударит противника. Шлиффен говорил, что, хотя оружие может меняться, стратегия остается все той же. Древние командиры знали все хитрости военного дела, многие из которых сейчас позабыты. Работа, которая достаточно не изучена даже классическими учеными, представляет собой коллекцию военных анекдотов, названных «Стратегемы» и собранную римлянином имперского периода Секстом Юлием Фронтином. Одно время он был наместником провинции Британия, позднее занимался римскими водопроводами. Он сохранил несколько анекдотов о Ганнибале, большинство из которых, я думаю, взято либо у Полибия, либо у Ливия. Только выдающемуся полководцу могла прийти в голову такая идея — захват города путем истощения сил противника, он их морозил и заражал. По словам Фронтина, Ганнибал выманил вражескую армию из осаждаемого им города, заставив ее зимой перебраться через реку. Собственных солдат он быстро привел обратно в лагерь, разжег костры и растер тела людей маслом. Предположив, что у противника не будет такой заботы и внимания, выждал, когда холода закрепятся, и промозглым ранним утром захватил город. Типичен и такой поступок Ганнибала: однажды его слоны отказались переплывать широкую реку. Он приказал погонщику ранить одного из животных за ухом, а потом самому поплыть от него, якобы спасаясь. Разъяренный слон начал преследовать беглеца, а его товарищи пустились за ним.

В 216 году до новой эры люди задавались вопросом: почему после битвы при Каннах Ганнибал не пошел на беззащитный Рим? Также многие недоумевали из-за того, что Гитлер не предпринял попытки захватить Англию после Дюнкерка. Возможно, в обоих случаях причиной было море. Хотя Ганнибал разрушил самую большую армию, которую когда-либо Рим выпускал на поле боя, римский флот остался в неприкосновенности. Странно то, что графу фон Шлиффену, думавшему о Каннах, кажется, не приходило в голову, что, несмотря на ту битву, Рим в конце концов победил Ганнибала.

6

Еще несколько миль — и я в Канозе-ди-Пулье, в то священное для итальянца время, когда все население принимает горизонтальное положение. Во время сиесты вы не услышите ни звука. Главная площадь пуста, магазины закрыты, церкви заперты. Ничто так не бесит путешественника, когда он, преодолев долгий путь в надежде увидеть достопримечательности Италии, обнаруживает, что четыре часа его драгоценного времени потеряны. Он воспринимает это как сознательный итальянский эгоизм. Я смотрел сверху на старинный собор, стоящий во впадине на уровне мостовой норманнского периода.

И тут я заметил паренька, лет около двенадцати. Тот растянулся на крепостной стене, хотя лишь притворялся спящим: он незаметно наблюдал за мной. Я спросил, могу ли я увидеть собор. Он ответил, что parroco спит, и ключник тоже спит, но в четыре часа… Пока он говорил, я вынул купюру в пятьсот лир. Мальчишка пулей слетел со стены и скоро вернулся с ключами.

Миллионер, который, как рассказывают, купил отель, потому что не мог получить что-то в гриль-баре, вряд ли бы больше обрадовался власти денег, чем я, с помощью взятки добившийся права войти в итальянскую церковь во время сиесты.

Мы оказались в прохладном темном месте, пропахшем затхлым ладаном. Возможно, это не самый красивый апулийский собор, подумал я, однако один из самых величавых в это тихое время дня. Говорят, что собор построен Боэмундом, и сам он похоронен здесь в 1111 году своей матерью Альберадой. Почему древние историки вспоминают его мать, а не жену, Констанцию, дочь французского короля Филиппа? Почему Боэмунд, князь Отранто, похоронен в Канозе-ди-Пулье, а не в своей столице?

Как и Молфетта, этот собор продолжает византийскую традицию — купола. Их здесь пять, а в Молфетте — три. Но здесь, как и в других городах Южной Италии, есть норманнский неф. На него сразу обращаешь внимание, когда видишь большие колонны. Такие колонны чаще всего встречаются в классических руинах. Капители колонн в этом темном соборе все разные, вряд ли найдешь две похожие. Я увидел епископский трон, типичный для Апулии. В отличие от мраморного трона в Бари, который покоится на человеческих фигурах, этот стоит на двух слонах. Может, подумал я, здесь увековечен слон, благодаря которому войско быстро прошло вперед?

Боэмунд покоится во внутреннем дворе церкви вот уже восемь с половиной столетий. Его часовня построена возле южной стены. Я постарался вспомнить могилу другого лидера 1-го крестового похода, но на память пришла лишь одна — герцога Роберта Нормандского в Глостере. Дверь часовни Боэмунда — прекрасный образец древнего бронзового литья. Левая створка выполнена из одного массивного листа; правая состоит из четырех пластин, вставленных каждая в свою раму. Сделано это так замечательно, что, проводя ногтем по металлу, я не смог обнаружить, где они соединяются друг с другом. Дверь цвета медяницы. На двух панелях правой створки имеются высеченные фигуры, обведенные в византийской манере серебром. Левая створка декорирована рельефными арабесками в больших медальонах, и там есть надпись на латыни, ее еще можно прочитать. Эпитафия воздает должное смелости Боэмунда. Ниже приведено имя мастера, изготовившего дверь, — Роджер Мельфи. Мы с мальчиком отворили двери, и, завибрировав, они издали звук, похожий на музыкальный. Этот звук напомнил мне «поющие двери» Латеранского баптистерия. Внутри было холодно и пусто. Две колонны поддерживали арки, и пространство между ними освещалось солнечными лучами, пробившимися в пять маленьких окошек купола. Посередине, в полу, была голая могильная плита с выбитым на ней единственным словом:

Вокруг камня, в горшках, стояло девять аспидистр. Мне показалось, что это — странный знак памяти древнему воину. От единственного слова на плите отдавало патетикой: предполагалось, что все знают, кто такой Боэмунд. Когда-то так и было, но сейчас это имя не значит ничего. Оно известно разве только некоторым ученым и жителям Канозы. Да и имя это фантастическое. Мальчика нарекли Марком, но его отец, Роберт Гвискар, вдохновившись подвигами великана Боэмунда, настоял на том, чтобы малютке-сыну дали это дикое имя. Внешностью Боэмунд пошел в отца — такой же невероятно высокий и голубоглазый. Анна Комнина, не любившая Боэмунда, тем не менее признавала его очарование и красивую внешность и в своем дневнике неохотно об этом писала. Характер этого великана сговорчивым назвать было нельзя. Как я уже упоминал, ему было четыре года, когда Роберт Гвискар оставил его мать Альбераду и женился на Сигельгаите. Мачеха всю свою жизнь боялась Боэмунда и сделала все, чтобы ее флегматичный сын Роджер Борса унаследовал герцогство и состояние Гвискара. С обидой, но и с присущей Отвилям энергией Боэмунд начал завоевывать себе место под солнцем. Начался 1-й крестовый поход.

С течением времени на крестоносцев стали смотреть как на носителей благородной идеи, однако это качество было присуще очень немногим, и Боэмунд явно был не из их числа. Он думал не об освобождении святых мест, а о завоевании для себя королевства. Для людей, подобных ему, крестовые походы открывали великие возможности. Со временем они вставали во главе армий, о чем в другое время не могли бы и мечтать. С такой властью в руках Боэмунд сделался первым князем Антиохии. Довольно трудно понять то благоговение, которое он внушал своим современникам. Может, дело было в его бесстрашии. Когда он появился в Италии в поисках денег, один писатель того времени сказал, что люди сбегались посмотреть на него, «словно перед ними предстал сам Христос». Когда, опять же нуждаясь в деньгах, Боэмунд явился ко двору французского короля Филиппа I, его очарование и слава, как обычно, сделали свое дело, и закаленному в боях пятидесятитрехлетнему ветерану была отдана в жены дочь французского короля Констанция.

Через четыре года, во время очередной военной кампании, Боэмунд умер от какой-то болезни в родной Апулии. Нам известно, что похоронила его мать, Альберада. Она же распоряжалась строительством уникального мавзолея. В личном плане он более интересен, чем его отец. Гвискара боялись, его сына — любили. Им восхищались. Его взлеты и падения, борьба за славу и деньги, ставшая следствием того, что его лишили наследства, делает его более романтической фигурой, нежели фигура его везунчика-отца. За восемь с половиной столетий прах императоров и королей окончательно развеялся, а Боэмунд спокойно спит в своей могиле. Иногда кто-то подходит к его усыпальнице и обтирает губкой листы девяти аспидистр, последней дани уважения великолепному герою. И я не так уж уверен, что аспидистра — слабая дань уважения к воину. Греческое слово aspidion, от которого произошло название этого растения, означает «щит».

Еще пятнадцать миль — и я в оживленном городке Андрия. Жители приходят в себя после сиесты. Воздух наполнился характерным треском, похожим на автоматные очереди. По всему городу поднимаются металлические жалюзи, являя на свет витрины магазинов. Андрия на вид ничем не примечательна. Люди могут проехать по ней, не вспомнив о ее древности. А ведь этот город уже был древним, когда в 1046 году его захватили норманны. Андрия стала одним из их первых оплотов на юге. Город гордится своей связью с Фридрихом II, любившим приезжать сюда. Жители расскажут вам об этом больше, чем в любом другом городе Пульи. Среди чудачеств императора было сочинение латинских слоганов для своих городов, которые они писал над арками и на стенах. Изречения были язвительными и благожелательными. Нынешним жителям до сих пор нравится определение их города — «верная Андрия». Шестнадцатилетняя жена Фридриха, Иоланда, умерла в Андрии при родах. Здесь ее и похоронили. Ее можно назвать самой трогательной из трех его жен, хотя все они были жертвами политических союзов. Приданого у нее не было, зато ничем не подкрепленный наследственный титул королевы Иерусалима во времена Фридриха обладал некоторой привлекательностью. Иоланде было четырнадцать, когда ее привезли из Святой Земли в качестве невесты для императора. Фридриху тогда исполнился тридцать один. Говорят, он тут же от нее отвернулся и обратил свой взор на очаровательную и образованную двадцатилетнюю девушку из ее свиты. Бедная Иоланда провела два года хотя и в роскоши, но в слезах. Ее ребенок, Конрад, выжил.

В Андрии затерялось несколько красивых старинных церквей и великолепный герцогский дворец. Собор, хотя и претерпел много изменений, по-прежнему стар, старше самого города. Смотритель провел меня по норманнскому нефу к крипте. Мы исследовали ее со свечами в руке. Наши тени ложились на каменные арки и колонны с резными капителями. Цоколей у колонн не было, они, точно поганки, выпрастывались из-под пола. Мне казалось, что мы — путешественники, невесть как забредшие в акватинту XIX века.

— Вы американец? — спросил смотритель.

— Нет, — ответил я. — Я англичанин.

— А… — сказал он. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.

Он поднял свечу и осветил надпись на стене. Привожу ее в переводе:

Я спросил, остались ли в захоронении кости. В ответ смотритель поднял плиту, чтобы я посветил свечой. Я не увидел ничего, кроме камней, пыли и труб.

— Вон там грудная клетка! — сказал смотритель. — Разве не видите?

Я не стал просить его еще раз поднять камень.

Вот и все, что осталось от двух императриц. Обе женщины умерли молодыми во время родов. Я уже упоминал о двух несчастливых годах царствования Иоланды. Шестилетнее пребывание на троне Изабеллы было не таким печальным. Возможно, что Фридрих, кого никто не назвал бы идеальным мужем, способен был сделать счастливой свою красивую английскую жену. Уверенность в том, что все принцессы красивы, чистая правда в случае с Изабеллой, дочерью нашего оклеветанного английского короля Иоанна. Ее отец к тому времени несколько лет как умер, а брат, Генрих III, был королем, когда в 1235 году ее просватали за императора Фридриха II. Изабелле исполнился двадцать один год. Брат послал ее на свадебное торжество, окружив роскошью, ослепившей Европу. Даже кастрюли в ее приданом были из серебра, отмечал хронист Роджер Уэндовер. Проезжая через Кельн, невеста привела в восторг зрителей, наблюдавших с балкона свадебную процессию, потому что подняла вуаль и проехала по улицам с непокрытой головой. Фридрих был ею очарован и, должно быть, сравнил ее с предыдущими двумя женами, первая из которых была старше его на десять лет, а вторая — на семнадцать лет моложе. Среди подарков, которые император послал Генриху III, были три леопарда, намек на королевский герб Англии. Если это были избалованные, прирученные охотничьи леопарды, выученные сидеть на крупах лошадей и привыкшие к людям, то их можно только пожалеть, поскольку судьбе было угодно послать их в лондонский Тауэр. Со временем к ним присоединились белый медведь и слон. Эти Животные составили ядро королевского зверинца. Его обитатели в XIX веке были переправлены в Риджент-парк и стали питомцами лондонского зоопарка.

Изабелла дала нам возможность заглянуть в императорский гарем в Сицилии. В 1241 году ее брат, Ричард Корнуэльский, приехал из Святой Земли, и император оказал ему радушный прием. Обращение, по словам Матвея Парижского, было «самое почтительное и мягкое. Гостю делали кровопускание, он принимал ванны, его лечили разнообразными медицинскими припарками, восстанавливали силы после опасного морского путешествия». Сестры не было видно, а Ричарду не терпелось ее повстречать. Несколько дней на его просьбу не откликались, но потом пригласили на увеселительное мероприятие, проводившееся в ее апартаментах. Разумеется, тут были евнухи и охранники-сарацины. После продолжительной беседы с сестрой Ричарда развлекали фокусники и танцовщицы. Две девушки удостоились его особого внимания. Когда раздвинулся занавес, они приблизились к четырем стеклянным шарам, установленным на блестящем полу. Девушки встали, каждая на два шара, и начали танцевать. «Они прокатывались на этих шарах вперед и назад, хлопали в ладоши, — писал Матвей, — взмахивали руками, напевали разные мелодии и изгибали тела в такт музыке, били в тарелки, щелкали кастаньетами и принимали самые изящные позы. Зрители были в восторге». Эта сцена, так хорошо описанная, явно выбивается из традиционного повествования жизни монарха. Ричард Корнуэльский внес разнообразие в «Великую хронику» Матвея Парижского.

7

Вскоре после того как я покинул Андрию, не более чем в десяти милях от города я увидел самую главную достопримечательность Апулии — Кастель-дель-Монте. Замок можно увидеть с любой точки провинции: он венчает горную вершину.

Объехал гору, и замок вдруг скрылся из глаз. Добравшись до вершины, я с некоторым удивлением увидел, что здание не круглое, как мне казалось раньше, а восьмиугольное, да и маленьким его не назовешь. Куда там! Огромный замок подпирал небо, стены из желтого песчаника согревало вечернее солнце. Чувствовалось, что он обитаем. Здание смотрит на Мурдже (так называют Апулийское предгорье) и на прибрежные города.

Замок в тот день был закрыт, но я заметил на небольшом расстоянии таверну или буфет, где я надеялся найти человека с ключом. Его там не оказалось, и я уселся с бокалом красного вина «Кастель-дель-Монте», а владелец закусочной, указывая на бутылки, сказал, что производят вино здесь. Оно напомнило мне ароматные, крепкие красные вина, что наливают из мехов в тавернах испанской Ла-Манчи. Здешние виноградники растут в похожем, жарком и солнечном краю.

Я соглашусь с тем утверждением, что и в Италии вино по мере продвижения на юг становится все лучше. В нем, без сомнения, меньше примесей, и оно крепче более знакомых нам вин северной и центральной части Италии. Большинство людей, возможно, отдадут пальму первенства вину «Кастель-дель-Монте». Оно может быть красным, белым или розовым. Я же предпочитаю темно-красное вино «Барлетта». Есть здесь также сухое вино цвета соломы, напоминающее шабли. Оно называется «Торре Джулия». Им хорошо запивать морепродукты. Отмечу также красновато-оранжевое вино, для которого у знатоков припасен эпитет «щедрое». Это — «Торре Кварто». В Апулии огромный ассортимент крепких сладких десертных вин: мускат «Трани» — его букет мне напомнил розы; мускат «Мистелла» — еще одно ароматное сладкое вино; мускат «Мурдже» похож в бокале на расплавленный янтарь. Всем, кто любит сладкое, насыщенное вино, советую попробовать темно-красное «Дзагарезе».

Прежде чем покинуть это место, я обошел вокруг замка. Говорят, его архитектурный облик создал сам Фридрих II. Строительство было закончено примерно в 1240 году, то есть замок строился последние десять лет жизни императора. Никто не знает, почему он предложил форму в виде восьмигранника. В результате замок напоминает корону. Одни говорят, что он хотел воплотить в архитектуре восьмигранную корону Священной Римской империи. Другим кажется, что, возможно, в качестве модели он взял восьмиугольную мечеть Омара в Иерусалиме, тем более что, побывав на Святой Земле, он ею публично восхищался. Форму короны подчеркивают здесь стоящие по углам восемь восьмигранных башен. Окон в них немного, и расположены они наверху. Дверь в замке одна — красивая классическая мраморная дверь.

Я вернулся сюда на следующее утро, когда солнце стояло высоко в небе. Приятно было посидеть на крепостном валу и посмотреть сверху на Апулию и Адриатику, поэтому я повременил с посещением замка. Смотрел на море, окруженное маленькими городами — каждый со своим собором, — на долину, засаженную оливами, миндалем, вишневыми деревьями. С южной стороны все было по-другому: здесь горы катились к мрачной земле, с которой связана книга «Христос остановился в Эболи». Там, среди гор, всего лишь в тридцати милях отсюда, находятся отдаленные деревни, такие, как Грассано и Гаглиано, с их языческим прошлым, так хорошо описанные Карло Леви. Далее, к юго-западу, драматизм этой горной местности подчеркивает огромный голубой вулкан Монте-Вультуре. К югу от старинного замка Мельфи находится потухший вулкан, чей кратер, поросший лесом, исследовал в детстве Гораций. Он ходил туда из своего родного селения Венузии, ныне носящего название Веноза.

Во времена Фридриха II нынешняя красиво засаженная долина и голые скалы были густым лесом, в котором водилось невероятное количество дичи. На нее охотились вплоть до XV века. По словам историка Понтана, Фридрих I Арагонский однажды вышел на рассвете из Барлетты, желая привести в замешательство своих врагов. Дело в том, что его разведчики принесли ему тревожное донесение: они увидели огромное пыльное облако и решили, что его подняла вражеская кавалерия. Фридрих приказал вернуться в лагерь. «Но когда встало солнце, оказалось, что страшный враг — стадо оленей».

Я смотрел на ястребов-перепелятников — поддерживаемые воздушными струями, они скользили над замком, едва шевеля крыльями. Само собой, мысли мои вернулись к Фридриху II. Мне хотелось бы верить, что глава его книги, посвященная соколиной охоте, написана в этом замке. Скорее всего так и было. Книга была завершена до 1248 года, и сейчас, по прошествии более семисот лет, появляются новые ее издания. Самый последний английский перевод вышел в 1956 году. Он принадлежит Вуду и Файфу. Название труда — «Искусство соколиной охоты Фридриха II Гогенштауфена, или De Arte Venandi cum Avibus».[22]«…Об искусстве охоты с птицами» (лат.). Известна легенда о любимом сыне Фридриха, незаконнорожденном Манфреде. Ему и посвящена эта работа. Именно Манфред убедил отца написать ее, а после смерти императора Манфред выпустил новое издание. Библиофилы скорбят о том, что среди книг, потерянных для человечества, есть два собственных тома императора. Это — прекрасно иллюстрированные книги, с изображением птиц, некоторые из которых, как говорят, нарисованы самим Фридрихом. Переплеты украшены серебром и золотом. В последний раз о них слышали в 1265 году, но с тех пор их след окончательно затерялся.

Это произведение — не первая книга о соколиной охоте (говорят, что подобную книгу написал Альфред Великий, а также — Эдуард Исповедник), однако перу Фридриха принадлежит первая научная книга по орнитологии и охоте на птиц времен Средневековья. Фридрих писал только о вещах, которые сам наблюдал и проверял. Если не знал ответа, признавал свое невежество. Он не ссылался постоянно на Священное Писание, как это делал Эдуард Исповедник. Фридрих II простыми словами описывал опыт человека, относившего соколиную охоту скорее к искусству, нежели к препровождению времени. Ему не важно было суммарное количество охотничьих трофеев, его интересовало взаимопонимание человека и птицы. Он высоко оценивал способности человека, направляющего свою волю в небеса и умеющего вернуть из облаков посланного им эмиссара. Фридрих стал первым исследователем, наблюдавшим за птицами. Именно он описал привычки кукушки, когда обнаружил в гнезде чужое яйцо. Фридрих вынул его и дал высидеть. Император разоблачил абсурдную средневековую легенду о гусях, вылупившихся из яиц белощеких казарок, когда эти яйца случайным образом пристали к бортам кораблей. Фридрих послал людей на север за лучшими яйцами и опытным путем доказал, что рассказ — фальшивка. Удивительно, что такой занятой человек, как Фридрих, пребывавший в постоянном противостоянии папству и загруженный тысячью проблем империи, находил время для того, чтобы сесть за стол и написать учебник по соколиной охоте.

Его книга состоит из шести частей, хотя вряд ли где сохранились полные экземпляры. После общего наблюдения за птицами, видами гнездования, способами высиживания, миграцией, изучения анатомии и полета, он описывает разные виды соколов и рассказывает, как их следует обучать. В его собственных клетках содержались птицы из всех концов света. Он советовал сокольничему петь птицам во время кормления, причем одну и ту же песню, чтобы птицы связывали ее с едой. Он говорил, что птицы нуждаются в бережной заботе. Гладить их надо только после тщательного мытья рук. Чтобы птицы успокоились, нужно попрыскать на них водой, только прежде следует не менее трех раз сполоснуть рот. Чтобы сокол быстрее привык к новому жилью, император распорядился получше его кормить — куриной ножкой или яйцами, бережно сваренными в молоке. Он подчеркнул, что сокольничий должен быть преданным слугой птицам, посещать их посреди ночи, чтобы удостовериться, что у них все хорошо. Последняя часть книги имеет технический характер, но очень интересна тем немногим, кто занимается самым аристократическим видом спорта. Среди заимствований, которые император взял с Востока, был колпачок, который, как говорят, был до тех пор неизвестен в Европе, хотя кажется странным, что его сицилийские арабы о нем не слыхали.

При входе в замок дель Монте сталкиваешься с математической задачей: здание представляет собой восьмиугольники, вычерченные на двух этажах. В центре внутреннего восьмиугольного двора до недавнего времени находился восьмиугольный фонтан или бассейн. Восемь комнат первого этажа вторят таким же помещениям на втором этаже. В восьми восьмигранных башнях имеются винтовые лестницы, ванные комнаты и туалеты, вода в которые поступает по свинцовым трубам, выходящим из установленной на крыше цистерны. Это — один из старейших образцов дошедшей до нас средневековой канализации. За несколькими исключениями, все комнаты в замке одного и того же размера и формы. Полы в них мозаичные, а стены облицованы лучшим мрамором. Особенность проекта в том, что почти все шестнадцать комнат имеют сообщающиеся двери. Винтовая лестница — на которую можно подняться со стремянки — и люк в нижнюю комнату называются Scala del Falconiere — Лестница сокольничего. Она ведет на крышу, где, как полагают, император держал своих птиц. Таким образом он отгораживал их от остального замка и от нежелательных поклонников. Возможно, идеей замка было обеспечение птиц искусственным гнездом.

Для кого построен замок? Каких гостей хотел принимать Фридрих в сообщающихся комнатах? И где кухни, конюшни, комнаты для прислуги? Я думаю, что, возможно, все эти помещения были построены из недолговечного материала, а потому давно исчезли. Это здание кажется мне загадкой. Снаружи оно похоже на норманнскую крепость. Таким его делают восьмигранные башни с узкими окнами. Внутри все поражает роскошью и элегантностью ренессансного дворца. Такие помещения могли принадлежать Медичи. Несмотря на роскошь, здание производит мрачное впечатление. Если бы меня пригласили сюда на уикенд, я бы не обрадовался. Любое здание с единственным входом, высокими потолками и почти полным отсутствием окон наводит на мысль о тюрьме. Каким бы радушным ни был Фридрих II, думаю, что его гости, особенно те, за кем водились грешки, должно быть, чувствовали себя не в своей тарелке в замке дель Монте: ведь в таких комнатах невозможно уединиться, да и из замка нельзя выйти незаметно, поскольку в нем была единственная дверь.

Я с облегчением вышел на свежий воздух и засмотрелся на кружившего в небе коршуна.

8

Лучший способ рассмотреть страну — это пройти по ней пешком. Неплохо также объехать ее верхом или на велосипеде (это в зависимости от ландшафта). Менее предпочтительный способ — воспользоваться автомобилем, а наихудший вариант — путешествие на поезде. Апулия — прекрасное место для велосипедных поездок. Города с их прекрасными соборами так близко стоят один подле другого, что велосипедист может за неделю очень много увидеть. К тому же на главных дорогах пока еще не слишком оживленное движение, а на второстепенных и вовсе пусто.

В нескольких милях от Бари находятся два городка — Руво и Битонто. Они стоят так близко друг к другу, что могут слышать колокольный звон соседнего собора. Руво — невероятно старый город. Он появился за несколько столетий до новой эры. Когда-то здесь находилась колония греческих гончаров. Они изготовляли не только всевозможные виды горшков, но и импортировали из Греции урны, вазы, тарелки и чайные чашки. Примерно сто лет назад здесь были обнаружены древние захоронения, в которых оказались тысячи красивых экземпляров местной и аттической керамики. Примерно две тысячи этих предметов можно увидеть в музее Джатта. Там находится одна из самых больших и красивых частных коллекций мира. Чтобы увидеть ее, необходимо туда написать и заранее договориться.

Руво был для меня особенно интересен, потому что он упомянут в одной из самых знаменитых сатир Горация. Он с большим юмором описывает путешествие, совершенное за сто лет до Рождества Христова. Часть пути — от Рима До Бриндизи, по Аппиевой дороге — поэт прошел вместе с Другом Вергилием и их общим покровителем, миллионером Меценатом. В Руво они пришли усталыми, так как после дождя дороги развезло. Выходит, что даже в компании с римским миллионером поход не отличался комфортом. А вы бы, наверное, вообразили, что они то и дело устраивали роскошные пикники. Не тут-то было: Гораций жаловался на отсутствие комфорта. Однажды они остановились в месте, в котором не было даже питьевой воды. Возможно, Меценат был одним из тех миллионеров, которым нравится демонстрировать друзьям пример бережливости. Во время их путешествия не было и следа роскоши, никаких тебе «спальных повозок» (carruca dormitoria), которые, по словам Марциала, стоили наравне с целым имением.

Собор в Руво — один из красивейших в провинции Бари. Как и в Канозе, он стоит в ложбине, на которой виден уровень улицы конца XII века. Главный вход — в числе самых богатых, которые я когда-либо видел. Круглая арка окружена резными каменными лентами, подобными кружеву. По ломбардской моде боковые столбы опираются на спины двух львов, а сверху, из стен, словно горгульи, высовываются странные каменные существа, в том числе и два злобных грифона, зажавшие в лапах человеческие головы. Внутри собора солидный норманнский неф подводит к благородному киворию.

На главной улице современного Руво я заметил на прилавке braseros,[23]Жаровня (ит.). на вид точно такие, что продают в Испании. В них тлеют раздавленные масличные косточки. Они отдают слабое тепло, что лишь подчеркивает суровость средиземноморской зимы.

Я приехал в Битонто. На гербе города — два вздыбленных льва. Они смотрят друг на друга под оливковым деревом. Битонто — апулийский сельскохозяйственный городок с историей, начавшейся задолго до христианских Бремен. От городского поселения Бутунтум ничего не осталось, кроме названия да нескольких монет. Когда я увидел собор Битонто, то решил, что он красивее всех остальных, и на мгновение моя преданность Трани пошатнулась. В архитектурном плане собор Битонто, возможно, значительнее, чем его соседи. Он стоит на широком открытом пространстве, и глаза немедленно замечают его отличительные черты. На одной из стен — открытая галерея; у него нет и двух одинаковых колонн, все византийские капители разные. Колонны поддерживают круглые арки. Внутри церковь украшена богатой резьбой. В каком-то смысле она напомнила мне собор Святого Николая в Бари. Неф и трифорий ничем не отличаются от любой норманнской церкви во Франции или Англии, зато здесь есть византийские капители и две изящно декорированные кафедры, на одной из них стоит странная примитивистская скульптурная группа. Некоторые думают, что это — изображение Фридриха II, его жены Изабеллы Английской и двух его сыновей. Впрочем, автор этого творения даже не попытался запечатлеть портретное сходство.

Стоя на площади и любуясь великолепной маленькой открытой галереей, я вспомнил, что в конце декабря 1250 года хронист Спинелли приехал в Битонто. Он хотел своими глазами увидеть похороны Фридриха. Процессия задержалась здесь по пути в Таранто: там их поджидал корабль, готовый перевезти тело императора в Палермо. Спинелли видел, как по площади несли носилки, накрытые алым бархатом. Тело императора сопровождала личная охрана, составленная из сарацин. Все они заливались слезами. Бароны, в черных плащах поверх воинского облачения, следовали верхом на лошадях. Герольды дули в трубы, оповещая всех о кончине Фридриха и о том, что трон отныне перешел к его сыну, Конраду. Итак, останки великого императора — для кого-то он был Антихристом, для других —«Поражающим Вселенную» — проследовали в Сицилию. Там они до сих пор покоятся в стоящей на львах порфировой урне. В прошлом веке могилу открыли, увидели, что Фридрих лежит в богатых шелковых одеждах, с куфическими письменами, вышитыми на них золотой ниткой. К красному плащу крестоносца был пришит крест; на шелковых сапогах — шпоры; возле него лежал меч; к поясу привязан кошелек; на среднем пальце правой руки — золотое кольцо с большим изумрудом.

Вспоминая все это на пустынной площади, я почувствовал позади себя какое-то движение и оглянулся. Я увидел неподалеку похоронную процессию. Две костлявые лошади везли по брусчатке обычный для Италии катафалк. Видно было, что его недавно покрасили блестящей черной краской, однако это его не обновило. Напротив, он стал казаться еще старее и скрипучее. К катафалку были прицеплены шесть лент из белого шелка, держась за которые шли маленькие девочки, впервые надевшие ритуальные платья. Когда печальная процессия подошла поближе, я увидел, что гроб не более четырех футов в длину. Дети медленно ступали в башмачках из мягкой белой кожи, держались за шелковые ленты — последнее, что связывало их с ушедшей подругой. На мгновение их осветило вечернее итальянское солнце, и процессия исчезла в тени собора.