Онлайн чтение книги Над тёмной площадью Above the Dark Circus
Глава 13. Вечеринка

Могу себе вообразить смятение Хелен, которая после той любовной сцены с Осмундом, проходившей в тишине гостиной, вдруг оказалась среди шума и гама, в невероятной, фантастически разряженной, пестрой компании.

Но и в тот момент все ее мысли были с Осмундом.

Единственное, о чем она подумала тогда, наблюдая это сборище, — это о том, что ей ни в коем случае нельзя бросать Осмунда. Она твердо решила быть с ним до самого конца.

Когда Хелен стало ясно, что Осмунд больше не в состоянии владеть собой, в ее сознании я отошел на второй план. Она переживала по отношению к нему то же, что я переживал по отношению к Хенчу: она понимала, что он потерял рассудок и потому беспомощен в этом мире, состоящем в массе своей из нормальных, здравомыслящих людей.

Так что простим ее, если она, выбежав на лестницу, поначалу решила, что не только ее муж, но и весь мир вслед за ним сошел с ума.

Вы должны помнить, что в отличие от меня — я-то уже был в курсе дела — она совершенно ничего не знала о вечеринке в квартире номер три у какого-то майора Эскота (понятия не имею, кто он такой). И естественно, она вовсе не была готова к тому, чтобы вдруг очутиться среди мифологических персонажей — древнегреческих богов и героев, которые к тому же успели изрядно наклюкаться, даже еще не добравшись до вечеринки.

Казалось, вся лестничная площадка была битком набита пациентами клиники для душевнобольных. Часть их дружной гурьбой проталкивалась вверх по лестнице, другие — вниз. Необъятных размеров мужчина, не имевший на себе, по мнению Хелен, ничего, кроме ночной сорочки, а на потной лысине — съехавший набок металлический венок из крашенных в ярко-зеленый цвет листьев, писклявым женским голосом выкрикивал:

— Поживее, девочки, мы опаздываем. Страшно опаздываем! Ужас как опаздываем!

Вокруг него, как мелкая рыбешка вокруг большого добродушного кита, вилась его свита, состоявшая из неопределенного количества разнополых существ, в числе которых были и бесполые. В этой группе также шествовали две дамы преклонного возраста, одетые по всем правилам в вечерние туалеты. Было заметно, что обе они сбиты с толку и чувствуют себя крайне неуверенно. Редкой красоты юноша с золотым ободком в волосах и в тунике, оставлявшей открытой большую часть его тела, возглавлял милую стайку поклонявшихся ему жриц.

Невысокий господин с моноклем, беспокойно озираясь по сторонам, упорно твердил одно и то же:

— Так где же все-таки квартира Эскота? Что за странность! Никак не можем найти квартиру Эскота!

К своему изумлению, Хелен обнаружила, что Осмунд и Пенджли, поглощенные толпой, уже приняты в веселую компанию и толкутся вместе со всеми. Она сразу же сообразила, что Пенджли намерен скрыться, воспользовавшись таким удобным случаем. И действительно, ему ничего не стоило улизнуть в любой момент. Осмунд не смог бы ничего поделать в этакой теснотище. Пенджли будет круглым дураком, если не сбежит, подумала Хелен. Она слышала, как кто-то его уговаривал:

— Все в порядке, дружище! Надо же выпить за его здоровье! Всем нам будут только рады.

Глянув в сторону Осмунда, она увидела, что его держит за руку здоровенный тип.

— Идемте, идемте, сэр, он будет счастлив вас видеть! Сегодня двери распахнуты для всех, нам всем по пути!

Да и сама Хелен мгновенно очутилась в гуще карнавала.

Рядом с ней возникла тощая, очень взвинченная молодая особа, которая так и вцепилась в нее:

— Где мой муж, а? Я вас спрашиваю! — Она была в негодовании. — Уж вы-то точно знаете!

— Мне очень жаль, но я не знаю, — ответила Хелен.

Молодая женщина всмотрелась в нее.

— Извините, — сказала она сердито, — я думала, вы Мэри Петч. Пойдемте со мной. Она куда-то делась вместе с моим мужем, я этого не потерплю.

Терзаемая тревогой и отчаянием, Хелен устремилась вперед. Ощущение нереальности всего происходившего, блуждания в каком-то странном лабиринте, владевшее ею с того момента, как она в тот вечер вернулась в квартиру, толкало ее все дальше. Если Осмунд с Пенджли застрянут на этом карнавале, то ей надо быть поблизости, решила она.

Шествие увлекало их выше и выше по лестнице.

На следующем этаже дверь в квартиру была открыта настежь, и оттуда неслись звуки необычайного веселья. Новоприбывшие гости гурьбой ввалились в переднюю. Хелен обратила внимание на то, что квартира была такая же, как у Осмунда. Но если гостиная этажом ниже, убранная канделябрами, триптихом и прочими предметами роскоши, только что была местом драмы, разыгрываемой небольшим числом участников, то гостиная в квартире номер три в описываемый момент была до предела набита веселыми людьми. Шум стоял оглушительный. Во всю мощь играл граммофон, все пели и кричали. Хелен оттерли в угол. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Вплотную к ней оказался худой печальный господин в тунике, трико и сандалиях. Он был притиснут к стене и, по всей вероятности, чувствовал себя крайне неуютно.

— И зачем я сюда притащился? — неожиданно произнес он. — Знал же, что так будет и что мне будет противно. А все-таки пришел!

Все происходившее дальше Хелен помнит очень четко. Ее охватило предчувствие приближающейся смертельной катастрофы, словно кто-то, заглушая общий гам, крикнул ей в ухо: «Ну теперь уж вы никуда не денетесь… не смейте шевелиться… попались… еще секунду, и…»

Есть такой кошмарный сон, когда снится, будто ты перебегаешь железнодорожный путь перед несущимся на тебя поездом. Рев локомотива все громче и громче. Ты бежишь, а расстояние между рельсами, вместо того чтобы уменьшаться, увеличивается. Твои ноги словно прилипли к полотну. Ты слышишь пронзительный свисток; огромное черное брюхо локомотива надвигается на тебя, закрывая белый свет… последний, предсмертный вопль, сокрушительный удар…

Хелен находилась совсем недалеко от открытой двери. Вся мебель из комнаты была заблаговременно вынесена, стульев не было, и гости сидели на полу. Единственными предметами, по которым можно было судить о вкусе майора Эскота, были гравюры на спортивные темы — лошади, перепрыгивающие через барьеры и рвы, и тому подобное, — но они терялись на фоне обоев багряного цвета, не в меру густо разрисованных китайскими пагодами. Небольшая прихожая тоже была переполнена людьми, впрочем, как и спальня. Напитки скорее всего были сервированы на кухне и в ванной комнате. Уже не помню, что в этой части мне рассказала Хелен, а что я взял из описаний подобных вечеринок в современной беллетристике. Заметьте, что ни один роман без этого сегодня не обходится.

Хелен думала только об Осмунде, но его нигде не было видно. Она выяснила, что не только она, но и кое-кто из гостей, принимавших участие в празднестве, даже в лицо не знал хозяина дома. Ей представлялось, что в тот вечер любой желающий мог заглянуть к нему на огонек. Это происходило еще до того, как в прессе была развернута известная кампания, имевшая лозунг: «Долой ограды и преграды!» Но Хелен уже тогда почуяла эту моду, о которой я узнал годы спустя. Согласно этому нововведению обязательно следовало разбавлять своих гостей незнакомым людом, потому что именно незнакомцы часто вносили оживление в чинные и нудные домашние торжества. И многие ревниво придерживались этого правила.

И еще она подметила, что все эти ликующие, хохочущие, шумливые господа на самом деле не были похожи на счастливых людей.

Как я уже сказал, сначала она никак не могла найти в этой толчее Осмунда. И вдруг она его увидела у дальнего окна. К ее изумлению, он обнимал за плечи какую-то полуодетую рыжеволосую красотку. Но его взгляд был устремлен в сторону — он не отрываясь смотрел на Пенджли!

Хелен перевела глаза на Пенджли. Он стоял, задрав голову и глядя сквозь очки, торчавшие на кончике его носа, вверх, на круглое, разгоряченное лицо пожилой дамы, которая так неловко держала над ним бокал с шампанским, что содержимое грозило выплеснуться ему на лысину.

Тут есть некоторая загадка. Хелен была права, полагая, что, хотя коротышка не отводил глаз от бокала нависшей над ним дамы, наверняка в это время он чувствовал на себе взгляд Осмунда и лихорадочно соображал, как бы сбежать. Поставив себя на место Пенджли, Хелен пришла к твердому убеждению, что он понял, и причем впервые за весь вечер, что Осмунда следует бояться. Да, он был напуган, и Хелен это чувствовала, как если бы сама была в его шкуре. До него наконец-то дошло, что Осмунд в житейском смысле слова уже не был нормальным человеком, и если так, то у него наверняка были нарушены причинно-следственные связи; отныне он жил в особом мире и руководствовался иными представлениями. Хелен еще глядела на Пенджли, когда он вдруг начал бочком пробиваться сквозь толпу. Ей даже показалось, что она прочла его мысли: «Надо бежать отсюда, иначе я погиб».

Осмунд зорко следил за его маневрами. Хелен видела, как Осмунд взглядом приказал ему остановиться и Пенджли замер на месте. Его толкали со всех сторон напиравшие гости, но он не шевелился, словно был загипнотизирован.

Опасаясь, что в любой момент может произойти что-то страшное, Хелен решила во что бы то ни стало пробраться к мужу. Она знала, что только она может удержать его от безрассудства, и эта мысль почему-то ее тешила. Хелен рассказывала мне потом, что, глядя на Осмунда из дальнего угла комнаты, она вдруг подумала: разве может кто-нибудь из этих людей представить себе, насколько Осмунд благороднее и выше их — недосягаемо выше! — по красоте души, человеческому достоинству и как в отличие от них от всех он щедро наделен божественным огнем — огнем, который пылает в его душе и который, увы, привел его однажды в темницу, а затем к изгнанию. Да, убийца и преступник — пусть будет так, но образ, явившийся ей в те незабываемые мгновения, был истинным Осмундом.

Их разделяло слишком большое расстояние. К тому же ее так сильно прижали к стене, что она не могла сдвинуться с места. Она услышала, как грустный джентльмен, который был с ней рядом, сказал:

— Несусветная чушь! И мы должны изображать из себя древних греков!

— Что же вы не уходите? — спросила его Хелен, не спуская глаз с Осмунда.

Она признавалась мне потом, что, если бы ей довелось еще раз встретить этого бедного, грустного человека в любом другом обличье и в иных обстоятельствах — например, в строгом костюме где-нибудь в приличном обществе или, наоборот, пляшущего нагишом в какой-нибудь светской вакханалии, — она безошибочно узнала бы его. И даже вспомнила бы слово в слово, что он говорил.

— Я сопровождаю свою супругу, — ответил он с жалкой улыбкой. — Это она там танцует.

Он показал на маленькую девушку с темными коротко стриженными волосами и в белой тунике, съехавшей с плеч, которая танцевала с толстым молодым человеком. Как она могла выделывать коленца там, где и пошевелиться нельзя, трудно было себе представить. Однако же она выплясывала, и весьма самозабвенно.

— Я на десять лет старше нее, — продолжал он. — Она совсем недавно об этом узнала. Целых три года я ей не говорил… — Он замолчал и потом сказал: — Тут такая жара, а на улице холод, страшнейшая снежная буря… В Центральной Африке тоже так пляшут, — зачем-то прибавил он.

Хелен не ответила. Она наблюдала за Пенджли, который снова потихоньку пробирался к выходу. Одновременно она увидела, что Осмунд еще сильнее прижимает к себе рыжеволосую красотку. Она догадывалась, что он даже не замечает своей партнерши.

Мысль о том, что он не отдает себе отчета в своих действиях, заставила ее быть решительней. Она стала пробиваться к нему, борясь с преградившими ей путь пирующими. Борьба была нелегкой. Многие из гостей перестарались с выпивкой, и языки у них развязались. Кругом шли выяснения отношений и слышались душевные излияния. Люди выбалтывали свои личные секреты и драмы, рассказывали истории своей жизни, делились горем, хвастались победами, — одним словом, известно, как бывает в таких случаях. И немудрено, что в тот вечер в Лондоне Осмунд был не единственный, кто совершил убийство.

Постепенно у Хелен стало появляться ощущение, что это все бред и на самом деле ей снится кошмарный сон. Ей казалось, что она вот-вот проснется в их тихом домике в Ивсхэме, услышит, как поют птички в листве, почувствует струящуюся из окна утреннюю прохладу и увидит рядом с собой в кровати Джона Осмунда: он сладко спит, подложив ладонь под щеку.

В той комнате над камином висело большое зеркало, в котором отражалась маленькая прихожая, битком набитая гостями. Престранное все-таки это зрелище — толпа людей, ряженных не в свое платье! Когда Хелен смотрела на отражавшееся в зеркале сборище, все эти создания на ее глазах вдруг начали терять человеческий облик. Картина распадалась: выпученные глаза, голые руки, полуобнаженные бюсты, сверкающие из-под ткани белые коленки и бедра, их движения — все это было до того нелепо, что возникала мысль о нашествии инопланетян, наподобие существ из фантастических романов Уэллса. Их, бедных, не спрашивая, забросили сюда, на непонятную для них Землю, и оттого они такие ошеломленные и растерянные.

От шума и крика закладывало уши. Как в джунглях, где среди зарослей под безжалостными лучами солнца бьется за выживание всякая тварь, а внизу, в темноте, копошатся подземные обитатели, борясь за прохладное уютное местечко, — так и тут, в этом зале: Хелен и шагу не сделала, как наткнулась на невидимую миру баталию.

Споткнувшись, Хелен чуть не рухнула на незнакомую полную даму, которая сидела на полу. Повиснув на рукаве у дюжего мужчины, она не давала ему подняться.

— Если ты посмеешь танцевать с ней, я немедленно уйду! — шипела пышка. — И ты меня больше не увидишь! Так что не вздумай!

Казалось, ей было наплевать, слышат ее другие гости или нет.

Чтобы удержаться, Хелен оперлась на здоровяка и, разумеется, извинилась, но он даже не обратил на нее внимания.

— Но, Кэрри, это просто долг вежливости. — В его голосе слышались слезы. — Ты же не хочешь, чтобы я…

— Да, хочу, и ты это сам знаешь, — сварливо перебила она его. — «Долг вежливости!» Как вам это нравится! Долг вежливости, скажите на милость!

Пышка сидела протянув ноги, и Хелен не могла сделать ни шагу. Снова извинившись, она попыталась обойти ее, но под ногами оказалась гора подушек. Она стала падать прямо в объятия дамы, но кто-то поддержал ее, подав руку. Это был Пенджли.

Хелен всякое переживала в тот вечер, но такого она совершенно не ожидала. Они очутились рядом — к своему отчаянию, запертые в толпе, — а у ног их продолжала разворачиваться глупейшая семейная мелодрама.

— Миссис Осмунд, помогите мне выбраться отсюда, — сразу заговорил Пенджли, задыхаясь, как будто за ним гнались. — Если вы мне поможете, обещаю, что больше никого из вас не побеспокою. Я свое слово всегда держу. Я больше не выдержу.

— Вы напуганы, — сказала ему Хелен.

— Да, напуган. Ваш муж сошел с ума. Это беспокоит меня, и мои нервы не выдерживают. — И прибавил, еле переводя дух: — Я не боялся, пока не попал сюда. И когда я остался один в спальне, я тоже не боялся. Для меня это была забавная игра. Но сейчас я только о том и мечтаю, чтобы вырваться отсюда и никогда больше его не видеть! Не беспокойтесь, я больше никогда к вам не приду!

Пышка, встав на четвереньки, завизжала:

— Мне наплевать, пусть все знают! Где ты пропадал две ночи подряд? Ты думаешь, я глухая, или слепая, или то и другое вместе? Знаю, чем она с тобой занималась весь прошлый месяц, эта подлая тварь…

Здоровяк тяжко вздохнул:

— Это неправда, Кэрри… — И он принялся слезливым голосом опровергать сыпавшиеся на него обвинения.

— Вы понимаете теперь, — сказала Хелен, которой тоже было трудно говорить, — что вам не надо было приставать к Осмунду со своими требованиями. Почему вы не могли оставить нас в покое?

— Я был созданием своего брата. Годами выполнял за него грязную работу… — Он замолчал, но тут же продолжил: — Сегодня я решил попробовать поработать на себя. Посмотреть, что из этого получится. Ничего не получилось. Я боюсь вашего мужа, миссис Осмунд. Скажите ему, что я вовсе не брат Пенджли, что угодно ему скажите. Только пусть он меня отпустит.

Полная дама нашла среди бражников старую подружку:

— Иди сюда, Грейс, погляди на этого подлого вруна…

— Но мы все здесь в ловушке, — сказала Хелен. — Как отсюда сбежать?

— Помогите мне, — умолял ее коротышка, — помогите…

Подняв голову, Хелен увидела рядом с собой Осмунда.

Теперь они стояли втроем, стиснутые со всех сторон ряжеными. Осмунд, глядя на Пенджли, спросил:

— Не слишком ли вы здесь задержались? Неужели вам не надоела эта компания, как, например, мне?

Пенджли взмолился:

— Отпустите меня. Я больше вас не трону. Меня тошнит от этой истории. Отпустите меня…

Неизвестно, чем закончилась бы их встреча на этот раз. Кто знает, ведь вполне могло случиться так, что Осмунд отпустил бы Пенджли и катастрофы не произошло бы. По словам Хелен, она не могла тогда понять, что творилось в голове у Осмунда. Его глаза лихорадочно блестели. Он был похож на зверя, который, нацелившись на добычу, еще не знает, как с ней поступит.

Как бы то ни было, в те считанные секунды Пенджли мог бы, в одиночку пробившись в толчее, сбежать, не опасаясь погони. И сбежал бы, если бы не возникшее в тот момент совершенно непредвиденное обстоятельство.

Чудовищный шум, сотрясавший квартиру, вдруг смолк. Кто-то выключил граммофон, и вместе с громкими звуками джаза стихли голоса. А затем какая-то женщина пронзительным голосом возвестила:

— Мы греки! Мы греки! Мы должны принести жертву! Я буду Ифигенией!

Все собравшиеся пришли от этой затеи в полный восторг. Маленький, кругленький, похожий на бочонок человек — как догадалась Хелен, хозяин дома, который только что появился на авансцене, — выступил вперед и закричал:

— Шикарная идея! Все сюда, давайте, давайте! Мы устроим процессию, надо воздвигнуть алтарь и все как положено!

В центре комнаты поставили небольшой низкий столик, перед ним бросили на пол красную подушку. Из числа гостей на роль жреца был выбран древний грек с белоснежной бородой. Хорошенькой молодой девушке связали за спиной руки и надели на глаза повязку.

Несколько подвыпивших мужчин и женщин встали в полукруг и, раскачиваясь, начали что-то причитать пьяными голосами, изображая хор.

Эскот оглядел гостей и заметил среди них Осмунда:

— Эй, вы там, сэр! Как раз вы-то нам и нужны, поскольку вы самый высокий. Вы будете главным палачом.

Осмунд, мгновенно подчинившись, подошел к нему. Он был как во сне.

— Я, черт возьми, не знаю, как ваше имя, но надеюсь, вам тут чертовски весело. Рад вас видеть. — Отвернувшись, он скомандовал: — Эй, дайте кто-нибудь нож!

Ему протянули кухонный нож. Все кругом хохотали. Осмунд стоял в центре комнаты с ножом в руке, а перед ним — коленопреклоненная девица. Хелен готова была крикнуть: «Погодите! Отнимите у него нож! Его надо остановить…» Но произошла заминка. Чей-то голос громко произнес:

— Эскот, минутку, вы слышали?..

Кто-то другой продолжил:

— Банни Уорнер сегодня видел труп. Это вам не то что ваши глупые игрушки в древнегреческие жертвы. Труп был самый настоящий! На лестнице, по дороге сюда!

Начался общий шум, все принялись обсуждать услышанное. Хорошенькая девушка, уставшая стоять на коленях на красной подушке, поднялась, освободила связанные за спиной руки и сняла с глаз повязку.

— Что такое?

— Банни видел, как убивали?

— Банни кого-то кокнул?

Вопросы сыпались со всех сторон. Игра в жертвоприношение была забыта. Осмунд продолжал стоять не шевелясь, в той же позе с ножом в руке.

Молодой человек в обычном костюме, расположившись у камина, стал давать объяснения:

— Если хотите знать, ничего особенного не было. Я даже не хотел об этом рассказывать. Но все равно во мне все перевернулось.

— Что же было? Банни, что все-таки было? Выкладывай!

Хелен вспоминает, что ей тоже хотелось закричать: «Да, Банни, скорей рассказывай, что ты видел!»

Он продолжал:

— Не знаю, может, я не совсем хорошо разглядел. Я сейчас протрезвел, не то что тогда, по дороге сюда. Было от чего протрезветь, скажу я вам! Только я вошел в подъезд с улицы и хотел было подняться по лестнице, смотрю — в углу прислонился к стене какой-то человек.

— Какой такой человек? А? Какой? — кому-то не терпелось услышать все сразу.

— Да не знаю, обыкновенный такой парень. Я спросил у него, где квартира Эскота, потому что уже слегка забалдел и мне не хотелось звонить подряд во все квартиры. Он что-то нелюбезно промямлил, и тут я гляжу — позади него на самой нижней ступеньке сидит, весь скрюченный, еще один.

Кто-то из женщин взвизгнул; раздались женские голоса:

— Кошмар! Ужас! Какой страх!

— Я спросил у того парня, что с его приятелем, может, он заболел? А он говорит, ничего, мол, с ним такого, просто он мертвецки пьян, и другой их приятель уже пошел за машиной, чтобы отвезти его домой. Ну, говорю, ладно, тогда пока. Тут мне вздумалось закурить, полез за этой штукой… — Он достал из кармана зажигалку и предъявил ее всей компании. — Зажег ее и увидел…

Молодой человек умолк. Кто-то выкрикнул:

— Ну же, Банни! А дальше-то что?

Настала полная тишина. Осмунд застыл и не двигался с места. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на Банни.

— Клянусь, тот человек был мертвый. Точно, без ошибки. Это был труп. Глаза, рот и прочее… Я закричал: «Боже, он же мертвый!» — или что-то в этом роде. А тот парень сказал: «Нализался под завязку, только и всего!» Я рванул наверх со всех ног!

Со всех сторон раздались восклицания:

— Ну и страх! Вот ужас-то! Может, он все еще там?!

Хелен, не отрывая глаз, смотрела на Осмунда. Она видела, как он, резко повернувшись, метнулся в сторону. Нож из его руки выпал.

Гости понемногу приходили в себя. Опять послышался смех, пение. Но прежнего веселья не было. Его уже ничто не могло разжечь. Завели граммофон, но никто не танцевал.

Кто-то крикнул:

— Ну ладно, пошли отсюда!

Ей показалось, что все сразу стали проталкиваться к выходу. Мгновения не прошло, как она и сама очутилась в прихожей. Ни Пенджли, ни Осмунда нигде не было. Они исчезли.