Онлайн чтение книги Ад & Рай
Экспедиция № 3. Монета Друзиллы (морской порт Напуле)

…Небо было похоже на взрыв. Красные, жёлтые, розовые всполохи – стоишь и любуешься, слушая шум морского прибоя и крики чаек. Красота. Недаром греки, в древности основавшие этот город, говорили: «Увидеть Напуле – и умереть»[18]Позже эта поговорка перешла к Парижу. Почему – непонятно. Вероятно, все, кто видел Неаполь, уже умерли, и нужен был новый город.. Публий – худой бородатый старик со смуглой от солнца кожей, сидел на нагретом камне у пристани, дожидался своих матросов. Но эти негодяи, судя по всему, не торопились вылезать из жарких постелей портовых гетер. Напуле славился продажной любовью по всей империи – сюда приезжали из Рима и даже из Сиракуз – местные девушки истекали похотью, как соты мёдом. Публий, признаться, тоже не устоял – сам только что омывал чресла в термах времён Суллы[19]Луций Корнелий Сулла был диктатором Рима в 82–79 гг. до н. э.. Опробовал zazuzzi, новинку из Паризия. Удивительная вещь – по краям ванны стоят опытные женщины и, булькая, дуют в воду из оловянных трубок, вызывая множество пузырьков… приятно понежить тело.

– Эй, кому осьминоги! Свежие осьминоги! – надсадно вопила торговка – неопрятная баба, вся туника в жирных пятнах. – Только десяток сестерций… красавчик, купи жене – вкусно, не пожалеешь.

Осьминоги лежали на жаре расслабленно, не шевелясь. Они, возможно, даже были рады, что кто-то заберёт их на обед. Бросив взгляд на розовые щупальца, Публий сразу вспомнил Паулуса – спрута из зоопарка покойного Тиберия на острове Капри. Спрут восхитительно предсказывал итоги боёв на арене, когда к нему в аквариум опускали фигурки гладиаторов. Да только взбрело в голову Калигуле погадать, кто будет следующим цезарем, а Паулус сдуру выбрал бюстик его дяди Клавдия. В тот же вечер на Капри подали салат из осьминога, а дяде серьёзно влетело от злого племянника.

К «осьминожнице» подошла торговка оливками. Обе перемигнулись.

– Слышала новость? – шепнула вторая, перебирая оливки. – Наш пятикратно пресветлый цезарь сделал сенатором своего коня Инцитата. Сенат не возражает. Конь омыт благовониями, корректно ржёт и исправно голосует за предложения великого цезаря. Ну, так трактуют в Сенате любезные повороты его прекрасной головы[20]Первое имя Инцитата было Порцеллинус, то есть поросёнок. Калигула также собирался сделать коня императором, но не успел..

– О, если бы это зависело от меня, я бы весь Сенат заменила стадом отборных скакунов! – «Осьминожница» обмахнулась веером из голубиных перьев. – Кстати, скоро так оно и будет – как минимум десяток сенаторов подали прошение признать их лошадьми и записать в конюшню Калигулы. А что? У Инцитата свой дворец с прислугой, золотая поилка и ясли из слоновой кости, жемчужная сбруя[21]Всего было построено три дворца. Инцитат обходился казне Рима столь дорого, что для его содержания ввели специальные налоги.. В таких-то условиях любой захочет превратиться в мерина.

Публий усмехнулся. Да, новый пятикратно пресветлый цезарь весь Рим поставил на фаланги. Никто не любил старика Тиберия, а Калигула отменил lex de maiestate – закон об оскорблении величества, и все восторгались – ах, какой милый у нас цезарь! И что толку? Да, закона нет, но преторианцы режут глотку любому, кто не поклонится статуе Сапожка. Согласно официальному статусу, Калигула теперь даже не цезарь – он объявил себя живым богом. В его честь строятся дорогущие храмы, приносятся жертвы и служат жрецы. Пожалуй, сенаторы правы – в такое опасное время лучше побыть лошадью.

…Один из моряков, бредущий по пристани, случайно задел другого плечом. Тот уронил глиняный кувшин с вином – прямо себе на ногу.

– Куда ты смотришь… да благословит твою мать Юпитер…

Тайный ликтор, скучающий у таверны, обернулся на крик. Они привыкли дежурить у питейных заведений – у пьяных часто развязывается язык. Вознёс кто хулу на цезаря: Доставь подлеца в тюрьму, получи благодарность. Поймал троих – езжай в отпуск. Ну а если Калигулу ругали сразу пятеро – это заговор и большая премия.

– Тебе что, больно? – с тайной надеждой спросил ликтор.

– О, конечно нет, – кривясь, ответил моряк. – Слава цезарю!

Публий потупил взор. Свежий указ Калигулы запретил в империи плохие новости – их распространение приравняли к государственной измене. Все знали, что племена хавков на нижнем Рейне, у крепости Лариум, бунтуют против власти и режут легионеров, но ввод войск туда глашатаи объясняли заботой о солдатах, мечтающих искупаться в речке. Жаловаться стало нельзя, и даже больным предписано, умирая, улыбаться, и говорить: «Ох, как хорошо-то!» Под властью цезаря подданные обязаны жить либо превосходно, либо многократно чудеснее – третьего не дано. Люди теперь беседуют друг с другом так: «Представляете, вчера столкнулись две повозки, одна упала в Тибр, пять человек погибли… попали прямо в обитель богов – надо же, как подлецам повезло!» Погода считалась отличной – даже если бушевал шторм с градом. При виде статуй цезаря следовало улыбаться, а так как они были повсюду, то улицы заполняли исполненные счастья люди.

Солнечные часы на площади показывали полдень.

Напуле давно утратил черты греческой колонии. Римляне изрядно перестроили его – установили фонтаны, расчертили квадратами, воздвигли храмы в честь своих божеств. Греческую власть, названную «демократия», перенимать не стали. Во-первых, «империя» звучит лучше, а во-вторых, у греков им нравился только салат. То тут то там из-под земли торчали обломки мрамора, словно кочерыжки, в Риме часто объявляли повелителей богами, а потом с той же яростной устойчивостью выкорчевывали их статуи и бросали в море. Публий не особенно сомневался, что и Калигулу постигнет аналогичная участь. Но вслух этого, само собой, не говорил.

– Молоко «Весёлый консул» с добавлением конопли! – звонко крикнул reclamare глашатай у храма Юпитера и развернул папирус. – Наш новый цезарь решил считать себя двадцатикратно лучше старого и теперь именуется стократно пресветлым! Сенат, при участии мудрого патриция Инцитата, успел немедленно одобрить этот закон под благолепное ржание и крики восторга: Ave Ceasar!

…Публий подождал, пока глашатай закончит славословия и перейдёт к нападкам на Парфию. У Рима вообще странные отношения с Парфией. Глашатаи поливали её, как только могли, однако у менял весьма ценились треугольные парфянские деньги. Мало того, в Риме было откровенно популярно всё парфянское – и выступления заезжих жонглёров, и музыка чернокожих парфянских рабов, крепкие напитки из Ктесифона, и корневища волшебных растений, позволявшие выпускать изо рта сладкий дым. Латинский язык охотно впитывал слова-паразиты из Парфии, а молодёжь подхватывала их с особой радостью. Сотни мелких парфянских таверн «Маршакус» были до отказа заполнены детьми, наперебой поглощавшими грубое кушанье с красным соусом, коим в Парфии на спор откармливали худосочных рабов. Даже сам пяти… то есть, простите, стократно пресветлый цезарь, и тот недавно посетил враждебную Парфию, поел в «Маршакус». Тамошний царь подарил ему чудо парфянской мысли: колдовское яблоко, что позволяло связываться с богами. Нелюбовь к парфянам в империи считалась писком сезона, а подлость Парфии в политике и экономике даже не обсуждалась. Бывшие римские провинции, впрочем, охотно присягали парфянам, надеясь на груды треугольных денег. Но как-то потом оказывалось: увы, деньги давали только в долг, а на территории провинции уже стояли лагерем парфянские войска с благородной целью, чтобы сберечь жителей от атак диких степных варваров.

– А сейчас, – крикнул глашатай, покончив с порцией едких выпадов в адрес Парфии, – я зачитаю вам список благодарностей в адрес цезаря из Иберии и Фракии. Жители в восторге, что он, заботясь об их счастье, повысил налоги – и теперь карманы народа не отягощают деньги, замедляя передвижение по сильной жаре. Но перед этим, дорогие граждане Рима, мы традиционно уходим на reclamare!

Вперед выпорхнула девушка в рискованно короткой тунике.

– Благодетель нашего выпуска – стократно пресветлый цезарь! – весело прощебетала она. – Римская империя – управляй мечтой!

…Матросы и не думали возвращаться. Публий, грешным делом, начал подумывать о новом погружении в zazuzzi под стоны гетер (не терять же зря время), когда у его судёнышка вдруг появилась женщина – лет тридцати, с длинными чёрными волосами, в пурпурной тунике с узорной каймой. Она оглянулась через плечо и подмигнула, хотя Публий готов был поклясться Юпитером – сзади никого не было.

– Куда идёт твой корабль, купец? – спросила незнакомка.

Назвать Публия купцом, с его жуткими убытками, мог только очень близорукий человек, то же самое касалось и корабля. Потрёпанный парус, просмолённые бока, подвальчик, куда можно запихнуть с десяток рабов, и пара мешков с пряностями – вот, пожалуй, и всё, на что способна посудина под именем «Клеопатра».

– В Египет, – кашлянул Публий. – К чему ты клонишь, женщина?

Та в ответ заморозила его ледяным взором.

– Высадишь меня у побережья, на пути в Ерушалаим, – оттуда прямая дорога до Ктесифона, – заявила она тоном, не терпящим возражений. – Тебе понятно? Отплыть надо сегодня, купец. У нас мало времени.

Публий был мелким торговцем (честно говоря, он не брезговал и береговым пиратством, когда ситуация позволяла) и встречал в жизни очень наглых людей – в том числе и тех, что за отличного раба предлагали три сестерция. Однако наглость женщины ввела его в полное изумление. Незнакомка смотрела ему в глаза, и он не мог говорить.

– Да кто ты?.. – обрёл он, наконец-то, дар речи и снова резко замолк.

У самого его носа сверкнул кружок.

Ауреус. Монета с профилем луноликой женщины, держащей рог изобилия в тонких руках, – Юлия Друзилла, родная сестра цезаря (и, как шепчутся на базарах люди, его тайная любовница), светлый образ коей, как равной богам, он повелел чеканить на чистом золоте.

– Двадцать, если отплывем через три часа, – внятно сказала незнакомка. – И еще полсотни, когда довезёшь. Нас встретит доверенный человек и расплатится. Не пожалей места, о купец…

Она зря беспокоилась. Публий принял решение, едва завидев монету.

– Пройдите на «Клеопатру», госпожа, – раболепно поклонился старик. – Я сейчас… найду матросов… кое-какие припасы, водицы… садитесь под тент… здесь жарко. Если хотите, в трюме немного льда…

Не веря своему счастью, торговец бегом бросился через площадь к самому знаменитому заведению Напуле под вывеской с изображением пышной матроны с рыбьим хвостом и надписью Sirena. На пороге в лупанар он оглянулся – женщина в пурпурной тунике взбиралась на палубу качающейся «Клеопатры» и двигалась так осторожно, словно опиралась на невидимую руку.

«Сумасшедшая», – вынес краткий вердикт опытный Публий.

…Да и ладно. Какая вообще разница, кто именно ему платит?

Глава IX. Сорок митрополитов (Преисподняя/Небесная Канцелярия)

…Шеф не собирался придерживаться придворных политесов. Он, конечно, знал: Голос создал всё живое на этой Земле, в том числе и его. Но логичнее этого не помнить – так, как женщины забывают бывших любовников. Посему Шеф для удобства считал, что создался сам и Преисподняя вместе с ним. Он был в ярости и в принципе не желал выбирать выражений.

– Меня задолбала твоя реклама! – вызверился Шеф. – Сколько можно?

– Веяния времени, – с флегматизмом ответил Голос. – Думаешь, мне самому это нравится? Я иногда вспоминаю, как блаженствовал на Земле один и не приходилось себя рекламировать. Никакого зла. Ни пепси, ни героина, ни бен Ладена.

Шеф снизил градус, но позиций не сдал.

– Ты сам виноват в появлении героина. – Он воинственно щёлкнул по столу хвостом, как бы подтверждая свою теорию. – Создание Адама и Евы – твоих рук дело? В-о-о-о-от. Вследствие эволюции человека возник и ЛСД, и героин, и опиум. Рай – источник лузерства, а ты – бездарь. Стыдно признаться? Ха-ха-ха. Создавая что-то, никогда не знаешь, что получится в финале.

– Это и про тебя можно сказать, – отрезал Голос. – Ладно, что произошло?

Шеф набрал в лёгкие горячий воздух Ада.

– В Чистилище попали сразу сорок митрополитов из Москвы. Мне уже позвонили из транзитного зала, их всех готовят к депортации в Преисподнюю. Те, что против, собрали стихийный митинг, скандал. Может, устроишь себе прямое включение? Там такое происходит…

Голос мигнул правым глазом: в небе, прямо под солнцем, образовался четырёхугольник экрана – справа и слева появились голубые колонки.

– В эфире канал «Рай только Рай», или РТР, – сказала с экрана ведущая – красивая блондинка в белом хитоне, с крыльями за спиной. Она вещала мягко и нежно, без обычной напористости «говорящих голов» – в Раю не была принята агрессия. – По велению Голоса нашего мы передаём репортаж из Чистилища, куда срочно отправлен святой мученик Валентин.

Она поправила в ухе микрофон.

– Ты слышишь меня, святой Валентин?

– Да, святая Епифания, и воздаю хвалу Голосу! – сладко ответил Валентин, возникнув в квадратике экрана: схожий с пирожным юноша, покровитель продавцов цветов и шоколада, в честь коего отмечают праздник 14 февраля. – Просим зрителей обратить внимание – сейчас мы покажем уникальную съёмку.

Камера «бегом» пронеслась по серым коридорам Чистилища, отобразив сгоревшие танки, обломки упавших самолетов, затонувшие корабли и покрытые пылью завалы землетрясений. Новоявленные покойники сидели в Транзитном зале, ожидая отправки в Рай или Ад. В конце коридора наблюдалась свара. Санитары растаскивали людей в чёрных платьях, с высокими головными уборами, а те кричали, отчаянно сопротивляясь.

– Требую аудиенции у Голоса! – вопил седой митрополит, отбиваясь от слуг Чистилища. – С какой стати я в Ад попаду? Я в КПСС с восьмидесятого года… то есть… ну, неважно! Десять тысяч молебнов, как штык, отслужил!

– В праматерь вас святую! – орал его сосед, толстяк лет сорока. – Куда вы меня тащите? Я же детскую площадку снёс, чтобы храм чудный в Курске построить! Отойди, бесовская рожа, я тебя крестом так звездану!

За кадром послышался сочный удар – митрополит исполнил угрозу.

– Свечи, свечи подносите, братие! – мощно и голосисто неслось с заднего ряда. – Сейчас мы тут запалим всё, устроим им Содом и Гоморру! Ишь чего удумали – благость святую, добрых пастырей в Преисподнюю ссылать!

Голос махнул рукой – блондинка улыбнулась, и экран исчез.

– Так вот – эти твои деятели мне в Аду на хрен не нужны, – со злобой сказал Шеф. – Чудесный сюрприз – сидишь спокойно, а на тебя валится оптовая партия служителей добра. Город забит до упора – и рыцари крестовых походов, и папы Римские (одни Борджиа со своим производством яда из ромашек просто задолбали), и набор патриархов от Константинополя до Румынии, и средневековые монахи-блудодеи… Голова кругом идет! Ладно, хоть Торквемада шашлычную открыл, у него фирменный кебаб «Еретик» – пальчики оближешь. Но эти! Знаю я твоих митрополитов. Будут пытаться по ночам святую воду гнать да тайные собрания устраивать: «Как построить в Аду Царствие Небесное». Забирай этих мудаков, к моей бабушке.

С пальмы на крышу беседки упал кокосовый орех.

– Интересное кино, – спокойно ответил Голос. – А больше мне никого забрать не надо? Там у тебя сидит парень, который во время штурма крепости Безьер на вопрос, как отличить еретиков от католиков, ответил: «Убивайте всех, Голос на том свете узнает своих». Вот он мне в Раю-то будет кстати! Или, может, папу Сергия Третьего? Этот симпатяга велел зарезать двух других понтификов, переселил своих любовниц во дворец и назначил внебрачного сына новым папой. А то давай оформим переезд в Рай патриарха Иоакима, благословившего казнь – сожжение старообрядцев в срубе? Всех скопом буду рад видеть, они такие милые…

Шеф смущённо кашлянул, но сдаваться он не собирался.

– Старик, меня шокировало, что они прибыли такой толпой, – признался он. – Это дикая проблема. Твои служители, как попадут в Ад, им сам я не брат. Хуже только свидетели Иеговы. Ходят, на всё брезгливо смотрят, пальцы щепотью держат… да ужас, раствори меня святая вода. И да, я понимаю про Иоакима или Сергия… но сегодняшние-то чем тебе не угодили? Культурные ребята, кучу голды носят, стиль как полагается. Может, передумаешь?

Голос посмотрел на небо. Там парил воздушный шар с его изображением – въезд во врата Ерушалаима верхом на осле. Осёл был взят из «Шрека», и Голос сразу подметил – делая коллажи, ангелы не слишком стараются.

– Я тебе уже говорил, – заметил Голос, сделав упор на слово «уже». – Они меня подставляют. Всем прихожанам твердят о моей персональной скромности, несчастном осле и учениках в рубище, но при этом почему-то нет никаких объяснений, отчего лично им нельзя слезть с «мерседесов» и жить попроще, не на десять тысяч баксов в месяц.

– Однако, – усмехнулся Шеф. – У меня есть люди, что работают чисто за идею. Я в курсе, что твои ангелы повязали двенадцать моих шпионов, включая Бриттани Мерфи. Они вкалывали бесплатно, а вот слуги добра считают, что творить добрые дела без джакузи в квартире – западло.

Голос стандартно пропустил подколку мимо нимба.

– Чтобы войти в Рай, надо вести себя прилично, – сообщил он, и Шеф сморщился, словно проглотил лимон. – Пропуск на Небо зарабатывают уходом за больными детьми в хосписе, а не освящением автомобилей. Я уж не говорю, как они золотом завесились. Обожают блестящие побрякушки. Смотрю на них – впечатление, что я вождь папуасов.

Шеф выпустил дым из ноздрей. Он уже понял: разборка бесполезна.

– Это просто кошмар, – пожаловался он в пустоту. – Я представлял Ад культурным местом. Сюда попадают шлюхи, серийные убийцы, взяточники и другие приличные люди. Визовый режим в Раю превратил Город в балаган. Я отвел для служителей религий целых три квартала, но придётся расширять – давка, как у селёдок в бочке. Надел маску, прогулялся по улочкам как-то в сумерках – копыта от горя разболелись, давление подскочило. И есть от чего! Пьяные бенедиктинцы сшиблись стенка на стенку с шиитами шаха Аббаса. Мартин Лютер за вечерним чаем вылил варенье на далай-ламу. Ассирийские жрецы дерутся с вавилонянами. Целые столетия одно и то же: разбираются, у кого бог лучше. Молодым и глупым я думал, что люди помирятся, когда умрут. Чего им делить? Но нет. Смерть – лишь повод бить друг другу морду вечно.

Голос мысленно сочувствовал Шефу, но показывать это не стал. Прибой океана на чудесном песочном пляже настраивал его на философский лад. Из манговой рощи на лужайку, стуча копытцами, вышло стадо белых ягнят.

– Мы всё выяснили? Тогда прощай. Мне пора творить добрые дела.

– Может, поменяемся? – без особой надежды спросил Шеф. – Ты мне двенадцать шпионов, а я тебе – сорок митрополитов. От сердца отрываю. А что? Есть шанс на перевоспитание. Тебя увидят, так сразу раскаются.

– О, это ты напрасно так считаешь, – зевнул Голос. – Они ещё меня начнут учить, как надо управлять Небесной Канцелярией. Мне интриг среди ангелов хватает. Я думаю вообще прикрыть в Рай лазейку для гастарбайтеров.

Шеф накрутил кисточку хвоста на коготь.

– Попробуй, – заметил он с мрачным сарказмом. – Я посмотрю, кто из праведников добровольно согласится говно убирать. Ты все же сообрази по поводу обмена. Я тебе на сдачу сто римских пап пришлю. А ещё – хочу сказать, по пофигизму ты всё-таки Будда. Вот теперь я это знаю.

– Для кого-то опредёленно Будда, – согласился Голос. – А в чём проблема?

– Да ни в чём. Прощай, всего тебе плохого и ужасного.

Положив трубку, Шеф посмотрел на стену живого кабинета: её, словно бьющееся сердце, оплели синие жилы. Прикольно, Голос даже не спросил – каким образом в Чистилище попали сорок митрополитов? А ведь Шеф точно знал – они не подавились просвиркой на праздновании дня рождения главы Небес. Там произошёл серьёзный инцидент… любопытно, но кто же убийца?

Взяв пульт, Шеф включил ДВД-плеер. Это видео он уже пересмотрел двадцать раз. И оно ему нравилось страшно – практически до оргазма.

На экране была отчетливо видна девушка, стоящая посреди роскошного зала отеля «Хайятт». Запись, сделанная камерами слежения, не отличалась чёткостью, однако позволяла отследить огромные крылья, развернутые у неё за спиной. Закусив от ярости нижнюю губу, она палила из двух автоматов.

Шеф приблизил изображение.

Его внимание привлекла шея девушки. Что там такое на цепочке? Крест? Нет, кажется, кулон. А если сделать ещё четче? Увеличить во весь экран?

Роза. Сломанная роза, бутон которой теряет лепестки.

Он сразу вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел эту эмблему.

…Оказывается, всё сложнее, чем думалось. Значительно сложнее.