Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебный аппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим, экономическим и моральным крахом.
Видите, все это каждый должен перетерпеть ради государя императора. И выкачивание желудка, и клистир.
У меня, как говорится, очень развит талант наблюдения, но только когда уже поздно и когда неприятность уже произошла.
Когда Швейка заперли в одну из многочисленных камер в первом этаже, он нашел там общество из шести человек. Пятеро из них сидели вокруг стола, а в углу на койке, как бы сторонясь всех, сидел шестой – мужчина средних лет.
Швейк начал расспрашивать одного за другим, за что их посадили. От всех пяти, сидевших за столом, он получил почти один и тот же ответ:
– Из-за Сараева.
– Из-за Фердинанда.
– Из-за убийства эрцгерцога.
– За Фердинанда.
– За то, что в Сараеве прикончили эрцгерцога.
Шестой заявил, что он не желает иметь с этими пятью ничего общего, чтобы на него не пало подозрение: ведь он сидит тут лишь за попытку убийства голицкого мужика с целью грабежа.
В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все.
Его глупость была настолько ослепительна, что были все основания надеяться — через несколько десятилетий он попадёт в Терезианскую военную академию или в военное министерство.
Меня за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я — официальный идиот.
Не всем же быть умными господин обер-лейтенант. В виде исключения должны быть также и глупые, потому что если бы все были умными, то на свете было бы столько ума, что от этого каждый второй человек стал бы совершеннейшим идиотом.
Швейк заметил, что в трактире он никогда о политике не говорит, да вообще вся политика — занятие для детей младшего возраста.