ГЛАВА 7

Онлайн чтение книги Адвокат дьявола
ГЛАВА 7

Анна-Луиза де Санктис проснулась после сиесты в подавленном настроении, а когда вспомнила, что к обеду придет Мейер, совсем загрустила. Письмо от епископа, переданное посыльным, довершило дело. Графиня просто кипела от злости. По какому праву все эти люди лезли в ее личную жизнь. Уж лучше скука, чем те затраты нервной энергии, которых потребует длительное общение с заезжим священником.

За чаем Николас Блэк заметил, что Анна-Луиза вне себя, и тут же нашел выход из положения.

– Вы устали, дорогая, – сочувственно начал он. – Наверное, дело в жаре – у вас весенняя лихорадка. Позвольте мне развлечь вас.

– Я была бы рада, если б вам это удалось.

– Так вы разрешаете?

– Как же вы собираетесь развлекать меня? Сегодня обед с Мейером, а завтра приезжает этот священник, – ее голос переполняла прямо-таки детская обида. – Как бы я хотела, чтобы они оставили меня в покое.

– У вас есть я, дорогая, – мягко напомнил Блэк. – Я буду отвлекать их. Не позволю им докучать вам. А теперь, давайте-ка помассирую вам лицо и помогу сделать прическу к обеду.

Графиня мгновенно повеселела:

– Отлично, Ники! Этого мне и недоставало. Я чувствую себя старой каргой.

– И напрасно, дорогая! Но новые шляпа и прическа – лучшее лекарство от мигрени. Где мы этим займемся?

Анна-Луиза на мгновение задумалась.

– Я думаю, более всего нам подойдет спальня. Там у меня есть все необходимое.

– Так пойдемте! Не будем терять времени. Дайте мне час, и я превращу вас в ослепительную красавицу.

Блэк галантно взял Анну-Луизу под руку и повел к лестнице на второй этаж, где находилась спальня, похохатывая в душе над столь легкой победой. Если у графини и были секреты, то там он вызнает их быстрее, чем где бы то ни было, и залогом тому – выдержка, терпение и мастерство его крепких, но нежных пальцев.

Когда за ними закрылась дверь, он помог графине снять платье, укрыл пеньюаром и усадил в кресло перед туалетным столиком, на котором выстроились ряды хрустальных флаконов с кремами, лосьонами, румянами… Она послушно выполняла все указания художника, сопровождая их похотливым замечаниям, подчеркивающими интимность предстоящего занятия. Блэк улыбался и не прерывал ее щебетания. Хамелеон по натуре, он умел приспосабливаться к любым условиям, даже если его планы и мысли не имели с ними ничего общего. В данный момент он стал parricchiero – доверенным лицом дамы, которому говорилось даже то, что скрывалось от любовников. И от него ждали скабрезных историй, слушая которые дама могла не краснеть, поскольку рассказчик не требовал от нее притворной скромности.

Графиня откинула голову, Блэк стер косметику с ее лица, тщательно смазал кожу кремом и начал массировать, вверх от шеи и уголков рта. Анна-Луиза застыла было в напряжении, но быстро расслабилась от ритмичных, гипнотизирующих движений. Скоро Блэк почувствовал, как нарастает в ней сексуальное желание, и довольно улыбнулся, ибо сам оставался холоден, как лед. Потом он заговорил:

– У вас изумительная кожа, дорогая, упругая, как у девушки. У некоторых женщин она быстро становится дряблой. Вы – счастливица… как Нинон де Ленкло, которая хранила секрет вечной молодости… Это странная история. Когда Нинон еще блистала в Париже, в шестьдесят лет, ее сын приехал к ней, не подозревая, что это его мать. Он влюбился и покончил с собой, узнав правду… – Блэк хохотнул. – Вам повезло, сыновей у вас нет.

Анна-Луиза вздохнула:

– Я всегда хотела иметь детей, Ники. Но… возможно, и хорошо, что у меня их не было.

– Еще же не поздно, не так ли?

Тут графиня рассмеялась:

– Но ведь кто-то должен мне помочь.

– Я частенько задавался вопросом, почему вы вновь не вышли замуж? Почему такая очаровательная женщина прячется в калабрийском захолустье? Вы не бедны. И можете жить, где пожелаете – в Лондоне, Риме, Париже…

– Я побывала там, Ники. И все еще езжу в Рим, вам это известно. Но мой дом здесь. И я всегда возвращаюсь сюда.

– Вы не ответили на мой вопрос, дорогая. – Массируя щеки и сетку едва заметных морщин у глаз, Блэк ощутил, как графиня вся подобралась в поисках приемлемого ответа.

– Я была замужем, Ники. Влюблялась. У меня были любовники, мне предлагали руку и сердце. Но никто из претендентов мне не подошел. Как видите, все очень просто.

Но уж Блэк-то знал, что простотой тут и не пахло. Графиня хранила больше секретов, чем любая из знакомых ему женщин, и не собиралась выкладывать на стол все карты.

– Вы тоже не женились, дорогой, – продолжала она. – Почему?

– А зачем мне семейная жизнь? – весело воскликнул Блэк. – Мне удавалось получать все, что требовалось, и без свадебной церемонии.

– Знаем мы вас, беспутных холостяков.

– Без них не было бы и веселых вдов, дорогая, только раздраженные дамочки с аристократическими манерами. Раздраженные по причине неудовлетворенности.

– А вы когда-нибудь испытывали неудовлетворенность, Ники?

Он не оставил без внимания новую нотку в ее голосе: «Какое, однако, влияние оказывало на женщин это слово! Как легко переходили они на фрейдистский жаргон, словно он давал ответ на главную загадку Вселенной. Они испытывают неудовлетворенность. Я тоже, но, будь я проклят, если дам знать ей об этом».

– Какой мужчина способен подумать об этом в вашем присутствии, дорогая?

Как бы в благодарность за комплимент, графиня взяла его руку, сальную от крема, поднесла к губам, а затем, без предупреждения, положила себе на грудь. Блэк этого не ожидал и резко отдернул руку.

– Не делайте этого!

К его изумлению, Анна-Луиза расхохоталась:

– Бедный Ники! Или вы думали, что я этого не знаю?

– Не понимаю, о чем вы говорите! – его голос дрожал от возмущения, графиня же продолжала смеяться.

– О том, что вы другой. Что женщины вас не интересуют. Что вы без ума от юного Паоло Сандуцци. Это правда, не так ли?

Блэк едва не заплакал от бессильной злости. Он стоял с полотенцем в руках, не отрывая взгляда от золоченого амурчика на потолке. Графиня взяла его за руку. Смех исчез, заговорила она с искренней заботой:

– Не нужно сердиться, Ники. От меня у вас не должно быть секретов!

Блэк вырвал руку.

– Это не секрет, Анна. Мне нравится мальчик. Я думаю, что могу многое для него сделать. Я хотел бы увезти Паоло из деревни и помочь определиться в жизни. Знает Бог, денег у меня немного, но на него я готов потратить все, до последнего пенни.

– А что бы вы хотели получить взамен? – не без иронии спросила графиня.

Ответ его переполняло оскорбленное достоинство:

– Ничего. Абсолютно ничего. Но я и не жду, что вы мне поверите.

Долго смотрела она на художника ярко сверкающими глазами:

– Я верю вам, Ники. И думаю, что смогу помочь заполучить его.

Блэк пристально взглянул на Анну, пытаясь разгадать мысли, скрытые улыбкой.

– На то у меня есть причины, Ники. Но я говорю серьезно. Вы поможете мне с этим священником, а я вам – с Паоло Сандуцци. Как вам такая сделка?

– Я согласен, дорогая.

Он наклонился, благодарно поцеловал ей руку, а она взъерошила его редеющие волосы.

Каждый знал, что это союз интересов. Но даже враги улыбаются друг другу, садясь за стол переговоров. Так что доктор Альдо Мейер, прибыв на обед, нашел сияющую графиню и Николаса Блэка, покорного, как паж на службе у любимой госпожи.


Мейер устал, идти на виллу ему не хотелось. День он провел с кузнецом Мартино, ожидая второго и, возможно, смертельного удара, который вполне мог последовать за первым. Уже начало смеркаться, когда Мейер решил, что пора перенести пациента домой, а потом ему пришлось выслушать причитания жены кузнеца, которая наконец-то осознала, в сколь критическом положении оказалась вся семья. И не оставалось ничего другого, как давать заверения, поручиться за которые он не мог: что болезнь продлится недолго, что кто-нибудь, возможно, сама графиня, позаботится, чтобы дети были сыты, что он сам добьется материальной помощи от властей и постарается найти человека для работы в кузнице, который будет отдавать им значительную часть заработанного.

До того, как уйти, он раз двадцать продал душу и репутацию и еще больше убедился в бессмысленности проведения каких-либо реформ среди этих людей, вскормленных столетиями феодализма, которые будут целовать руку самого жестокого барона, при условии, что он зажмет в ней ломоть хлеба и пообещает защитить от Бога и политиков.

Вернувшись домой, Мейер нашел письмо епископа, ставшее последней каплей в чаше разочарований, выпавших на этот день. Его светлость вроде бы просил лишь о медицинской помощи, обещая заплатить больше, чем обычно получал Мейер, но речь, конечно, шла о другом: любезности, которая могла перерасти в глубокую привязанность. Альдо Мейер, еврей и либерал, не доверял священникам, чьи предшественники изгнали его народ из Испании и предоставили убежище в гетто Трастевере. Но, какие бы чувства не обуревали Мейера, англичанин не мог не приехать, и под клятвой Гиппократа он не мог отказать тому в лечении. Оставалось лишь надеяться, что от него не потребуют еще и дружбы.

Дружбе не нашлось места и в его отношениях с Анной-Луизой де Санктис. Он лечил ее, потому что лучшего врача найти она не могла. Ему же случалось ходить к ней в гости, потому что не было другого интеллигентного собеседника. Иногда он выступал от имени крестьян, излагая их просьбы землевладелице. Но за пределами этой узкой зоны общения царили молчаливое недоверие и скрытая враждебность.

Оба они знали Джакомо Нероне. Каждый, пусть по разным причинам, приложил руку к его смерти. Мейер давно уже безошибочно установил природу болезни пациентки, хотя никогда и не облекал диагноз в слова. Анна-Луиза знала о неудачах доктора и попрекала его ими, однако при достаточно редких встречах они обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью и даже испытывали взаимное чувство благодарности. Мейер – за хорошее вино и вкусно приготовленную еду, графиня – за возможность приодеться к обеду с мужчиной, который не был деревенщиной или священнослужителем.

Но в тот вечер назревала иная ситуация. Присутствие Николаса Блэка и грядущий приезд представителя Рима настораживали. И, побрившись при желтом свете керосиновой лампы, Мейер готовился к разговору, от которого не ждал ничего путного.

Но поначалу собственные страхи показались ему беспочвенными. Графиня вела себя как радушная хозяйка, искренне обрадованная его приходом. В улыбке художника не было привычного сарказма, и тот с радостью подхватывал любую тему.

За аперитивом говорили о погоде, местных обычаях и закате неаполитанской школы художников. За супом перешли к Риму, и Блэк поведал весьма пикантные истории о том, сколько берет тот или другой критик за положительный отзыв о выставке. Рыба перевела разговор на Ватикан и политику, возможный исход предстоящих выборов. Вино развязало доктору язык, и он разразился длинным монологом:

– …Последний раз христианские демократы победили благодаря святошам и американской денежной помощи. Церковь пообещала проклясть всякого католика, который отдаст голос за коммунистов, а Вашингтон помахивал перед избирателями толстой пачкой хрустящих купюр. Люди хотели любой ценой получить мир и хлеб, Ватикан же оставался единственным итальянским институтом, не утратившим морального доверия. Но у нас по-прежнему самая сильная коммунистическая партия за пределами России и удивительный разнобой в стане тех, кто голосовал под флагом Ватикана. Так чего ждать от ближайших выборов? Демократы, конечно, удержатся, но потеряют часть голосов, которые отойдут левым партиям. Монархисты что-то приобретут на юге, а коммунисты так и останутся опорой недовольных.

– Но чем будет вызвана потеря голосов христианскими демократами? – осведомился Николас Блэк.

Мейер картинно пожал плечами:

– Отсутствием результатов. Реформ нет, число бедняков и голодных не уменьшается. Нет стабильности в развитии промышленности, которая поддерживается на плаву лишь притоком американского капитала да помощью банка Ватикана. Рост национального дохода практически не сказывается на жизненном уровне огромного большинства населения. Но он достаточен, чтобы успокоить финансистов и обеспечить практически такой же расклад голосов на выборах. Вторая причина состоит в том, что Ватикан подрывает доверие к себе все более тесным сотрудничеством с партией. Папа увлекся политикой. Он хочет одним выстрелом убить двух зайцев: владычествовать над небесным царством и обладать большинством в земном парламенте. В Италии он может этого добиться, но придется заплатить немалую цену – вырастут антиклерикальные настроения в его собственной пастве.

– Италия – забавная страна, – кивнул Блэк. – Тут полно женщин, которые ежедневно причащаются, и мужчин, принадлежащих к полудюжине разных орденов. И все цитируют древнюю поговорку: «Tutti i preti sono falsi». Все священники – обманщики. Это забавно, но чертовски нелогично.

Мейер рассмеялся и развел руками.

– Мой дорогой друг, что может быть логичнее. Чем больше становится священников, тем чаще проявляются их недостатки. Клерикальное государство существует во вред и верующим, и неверующим. Я не верю, что все священники – лжецы. Мне приходилось встречать очень хороших священников. Но я, тем не менее, стою на антиклерикальных позициях. Латиняне в своих рассуждениях основываются на логике. Они готовы допустить, что святой дух направляет Папу при решении вопросов морали и веры. По никогда не согласятся, что он определяет и процент учетной банковской ставки.

– Раз уж речь зашла о священниках, – подала голос Анна-Луиза. – Я все думаю, каким окажется этот монсеньор Мередит.

Как сразу понял Мейер, ранее была прелюдия, теперь же они подошли к ключевой теме, ради которой, собственно, его и пригласили на обед. Но он не собирался делиться с ними своими мыслями.

– Вы имеете в виду нашего римского инквизитора? А какое мне дело? Он придет и уйдет. Вот и все. У меня полно своих забот, которые я хотел бы обсудить с вами, графиня.

– Что это за заботы? – нахмурилась Анна-Луиза, недовольная тем, что доктор ловко увильнул в сторону.

– У Мартино, кузнеца, сегодня был удар. Он парализован и совершенно беспомощен. Его семье необходима поддержка. Не могли бы вы ссудить им небольшую сумму и взять двух девочек в прислуги? Терезина и Розетта уже подросли и могут работать.

К его удивлению, графиня тут же согласилась:

– Ну, разумеется. Это самое меньшее, что я могу сделать для них. В последнее время я много думала о молодежи. Делать им тут нечего, а если они и уезжают, то кончают на улицах Реджо или Неаполя. Может, нам следует возродить ваши давние планы, доктор, и найти им работу здесь.

– Хорошая идея, – осторожно ответил Мейер, еще не зная, куда она клонит. Но уже следующая фраза расставила все по своим местам:

– Взять, к примеру, Паоло Сандуцци. Ники говорит, что мальчик умен и способен на многое. Я определю его в помощники садовников. Его мать, несомненно, найдет применение лишним деньгам.

Мейера заманили в ловушку. Доктор принял подачку и теперь они ожидали, что он будет с ними заодно. Не возражая, Мейер кивнул.

– Если ему найдется работа, почему нет? Разумеется, предварительно вам нужно переговорить с его матерью.

– Почему? – спросил Николас Блэк.

– Потому что он – несовершеннолетний, – Мейер выразительно посмотрел на художника. – И по закону Нина Сандуцци – опекун Паоло.

Блэк покраснел и уткнулся носом в бокал. Анна-Луиза не могла не улыбнуться:

– Вас не затруднит, доктор, попросить Нину прийти завтра ко мне?

– Я, конечно, попрошу, но она может и не прийти.

– Не слишком ли мнят о себе эти голоштанные крестьяне! – сердито воскликнул Николас Блэк.

– Мы – странный народ, – холодно ответил Мейер. – Чтобы понять нас, нужно время.

Анна-Луиза ничего не добавила, но знаком приказала слуге налить вина и подавать мясо. Она изложила свою точку зрения. Мейер ее понял, а если Ники хочется пикироваться с евреем, она с удовольствием поприсутствует, но не более того. Однако Мейер тут же втянул ее в разговор.

– Сегодня я получил от епископа письмо. Он просит меня стать лечащим врачом монсеньора Мередита, пока тот будет находиться в Джимелло Миноре. У монсеньора карцинома. Он скоро умрет.

– О боже! – выдохнул Николас Блэк. – Только этого нам и не хватало.

– Вы пригласили его, Ники, – раздраженно воскликнула графиня, – И мне непонятно, чем вы недовольны.

– Я думал о вас, дорогая… но… Больной в доме – большая обуза…

– У меня есть свободная комната, – вмешался Мейер. – Там не столь комфортабельно, но жить можно.

– Я не хочу слышать об этом, – резко ответила графиня. – Он остановится здесь. Слуги будут ухаживать за ним, а вы – приезжать по мере необходимости.

– Другого я от вас и не ожидал, – кивнул Мейер, без тени иронии в голосе.

Принесли мясо, подали вино, и какое-то время они ели молча, подводя итоги словесной перепалки. Наконец графиня положила вилку на стол.

– Я подумала, что из уважения к епископу мы должны устроить прием этому человеку.

Николас Блэк даже поперхнулся:

– Какой прием, дорогая? Процессию братства мертвых, детей Марии и общества Святого имени? Со знаменами, свечами и псаломщиками? И отцом Ансельмо, замыкающим колонну в грязном стихаре?

– Ничего подобного, Ники. – Графиня сурово посмотрела на него. – Я имела в виду обед. Завтра вечером. Мы с вами, доктор, отец Ансельмо. Возможность для монсеньора Мередита встретиться и поговорить в непринужденной обстановке с теми, кто может ему помочь.

Альдо Мейер не отрывал глаз от тарелки. Ну как ему противостоять такой женщине? Обычный обед! Гостеприимная хозяйка принимает местного доктора и деревенщину-священника, который уронит котлету на пол, расплескает вино и заснет за десертом под добродушным взглядом заезжего монсеньора из Рима. А когда придет время собирать показания, к кому обратится он за советом, как не к этой самой хозяйке, приютившей его под своей крышей. Обычный обед… как просто, до одурения просто.

– Ну, доктор, что вы на это скажете?

Мейер поднял голову.

– Это ваш дом, он – у вас в гостях.

– Но вы придете?

– Конечно.

Внутреннее напряжение разом покинуло графиню, ее глаза зажглись победным огнем. Увидев же улыбку Николаса Блэка, Мейер понял, что намеченный обед полностью отвечает я интересам художника.

– Интересно, какой он? – подал голос Блэк.

– Кто? – переспросила графиня.

– Наш монсеньор из Рима. В Валенте он показался мне ссохшимся и серым, как мотылек.

– Он умирает, – пробурчал Мейер. – Цвет лица от этого не становится лучше.

Художник рассмеялся:

– Но, надеюсь, характер не портится. Я ненавижу людей, которые капризничают за столом. Он – англичанин. Скорее всего, умный, сдержанный и ужасный зануда. Интересно, каковы его взгляды? Какие выводы сделает он из любовных похождений Джакомо Нероне?

Альдо Мейер круто повернулся к художнику:

– Что вы о них знаете?

Блэк ехидно улыбнулся:

– Наверное, меньше вашего. Но у меня работает его сын, а ваш дом прибирает его женщина. Сейчас много говорят о девственности, исповедниках и безбородых юношах-послушниках. Им нужен пример доброго раскаявшегося грешника, вроде Августина или Маргариты из Кортоны. Так легче общаться с другими грешниками… Вы понимаете? Вернуться к богу никогда не поздно Они великие соглашатели, эти священнослужители. Или вы не согласны, доктор?

– Я – еврей, – сухо ответил Мейер. – И не испытываю особого почтения к католицизму, но еще меньше уважаю богохульство. Так что давайте сменим тему разговора.

Тут же вмешалась графиня:

– Вы слишком много пьете, Ники!

Блэк вспыхнул, резко отодвинул стул и быстрым шагом вышел из столовой. По знаку графини за ним последовал слуга, и Анна-Луиза осталась с доктором наедине.

Она взяла сигарету, пододвинула коробку Мейеру, подождала, пока он даст ей прикурить и закурит сам. Затем наклонилась вперед и выпустила струю дыма ему в лицо.

– А теперь, мой дорогой доктор, перестаньте ходить вокруг да около и скажите то, что представляется вам необходимым.

Мейер покачал головой:

– Вы не поблагодарите меня за это, Анна. И, скорее всего, мне не поверите.

– А вы попробуйте. Сегодня я восприимчива к чужим идеям. – Она рассмеялась и, протянув руку, коснулась руки доктора, лежащей на столе. – Вы – упрямец, дорогой Альдо, но, когда вы смотрите на меня сверху вниз, вдоль вашего еврейского носа, я тоже становлюсь упрямой. Давайте, объясните мне своими словами, какие у меня недостатки, и посоветуйте, как мне с ними бороться.

Мейер помолчал, вглядываясь в когда-то прекрасное, но уже стареющее лицо, а затем ответил жестко, твердо, будто припечатывая графиню к стене:

– Позвольте начать с рекомендаций. Перестаньте пичкать себя барбитуратами. Перестаньте привечать таких одиозных личностей, как Блэк, которые веселят вас похабными историями, не оставляющими после себя чувства радости. Продайте виллу… или наймите управляющего и купите квартиру в Риме. А потом найдите себе мужа, который будет ублажать вас в постели, а вы – создавать ему семейный уют.

– У вас похотливые мысли, доктор, – улыбнулась графиня.

Но лицо Мейера осталось суровым:

– Они становятся все похотливее. Вам недоставало сексуальной удовлетворенности в семейной жизни, потому что обвенчались вы слишком молодой, а ваш муж оказался столь беззаботным, что даже не подумал о ваших потребностях. И потом вы не узнали, что это такое, потому что каждый раз терпели неудачу. Дело это обычное, и все можно легко поправить, стоит только назвать белое – белым и согласиться со всем тем, что для этого требуется. Но вы этого не сделали. Вы удалились в созданный вами маленький мирок и наполнили его чем-то вроде духовной порнографии, которая сводит вас с ума от плотских желаний, но не дает той самой необходимой вам удовлетворенности. Вы в опасном возрасте, дорогая. Как бы все не кончилось… смертельной дозой снотворного. Вы еще можете завести любовника. Но можете и сами превратиться в проститутку, хотя сейчас пытаетесь превратить в нее Паоло Сандуцци.

Словно пропустив мимо ушей последнюю фразу, графиня, улыбаясь, спросила:

– Но как мне найти мужа, доктор? Купить его?

– Это не худший вариант, – заметил Мейер. – Может статься, что честная сделка окажется лучше бесчестной любви. Вы же помыкаете вашим художником только потому, что ваше собственное тело помыкает вами.

– Что-нибудь еще, доктор?

– Только одно. Выкиньте из головы Джакомо Нероне. Перестаньте пытаться отомстить ему через Нину и мальчика. Вы не первая женщина, которая уничтожила отвергнувшего ее мужчину. Но, если вы не сможете примириться с этим, в конце концов вы уничтожите самое себя.

– Вы упустили одно важное обстоятельство, доктор.

Мейер настороженно взглянул на Анну-Луизу:

– Какое же?

– Я всегда хотела ребенка, больше, чем вы можете себе представить. Мой муж не смог дать его мне. Джакомо Нероне отказал… И сына ему родила нищая крестьянка. Я ненавидела его за это. Но теперь ненависти во мне нет. Если вы не будете стоять между мной и его матерью, я смогу что-нибудь сделать для мальчика… дать ему хороший старт, спасти от той бесцельной жизни, что уготована его деревенским сверстникам.

– И что же вы намерены сделать для него, Анна? – холодно спросил Мейер. – Передать из рук в руки вашему художнику?

Молча она подняла недопитый бокал и выплеснула остатки вина в лицо Мейеру. А затем уронила голову на руки и зарыдала. Альдо Мейер вытер вино с впалых щек, встал из-за стола и дернул за веревку звонка, чтобы пришел слуга и проводил его до дверей.

Придя домой, Мейер увидел, что в комнате горит лампа, а Нина Сандуцци сидит за столом и штопает его носки. Она редко задерживалась так поздно, и он спросил, в чем дело.

– Я провела вечер с женой Мартино, – ответила Нина. – Она – глупая женщина, но добрая, и только сейчас начала понимать, какая на нее свалилась напасть. После того, как я уложила детей и устроила Мартино поудобнее, я подумала, что стоит прийти сюда и узнать, что сказала тебе графиня.

– Для Мартино новости хорошие, – чуть улыбнулся Мейер – Графиня поможет деньгами и возьмет в услужение Терезину и Розетту. С их жалованьем и государственным пособием семья обеспечит себя самым необходимым.

Хорошо, – лицо Нины осветилось редкой, спокойной улыбкой. – Это только начало. Потом, возможно, мы сможем сделать для них что-то еще. Хочешь кофе?

– Да, пожалуйста. – Мейер тяжело плюхнулся на стул и начал развязывать шнурки.

Мгновенно Нина оказалась у его ног, помогая ему. Это что-то новое, отметил Мейер. Раньше она никогда не выполняла обязанности камердинера. Он ничего не сказал, но проводил Нину задумчивым взглядом, когда та пересекла комнату, направляясь к маленькому примусу, чтобы поставить на него кофейник.

– Графиня хотела бы встретиться с тобой завтра, – как бы между прочим заметил он.

– По какому поводу?

– Она хочет нанять Паоло помощником садовника.

– Это единственная причина? – Нина стояла к нему спиной, склонившись над примусом.

– Для тебя, да. Для Паоло, возможно, могут быть и другие.

Медленно повернулась она к Мейеру:

– Какие же?

– Он понравился английскому художнику. Графиня хочет использовать его в своих, до конца не ясных мне целях. К тому же, я думаю, она хочет, чтобы мальчик был на вилле, когда этот священник, приезжающий из Валенты, начнет задавать вопросы о Джакомо.

– Они, словно собаки, роющиеся в куче ослиного дерьма, – чуть слышно прошептала Нина Сандуцци. – В их поступках нет любви. Я не пойду. Мальчик – тоже.

Мейер согласно кивнул:

– Я лишь пообещал, что скажу тебе. А в остальном ты, полагаю, поступаешь мудро. На вилле лежит отпечаток безумия.

– Они упражняются на нас, словно мы – животные. – Нина всплеснула руками. – Это же ребенок… мальчик, в котором только пробуждается мужчина, и вот как они хотят его использовать!

– Я тебя предупреждал, – напомнил Мейер.

– Я знаю. – Она поставила чашки на стол, продолжая говорить: – Есть еще одна причина, по которой я пришла сюда сегодня. Паоло сказал мне, что гулял вдоль Торренте дель Фауно с юной Розеттой. Я обрадовалась. Они молоды, и это хорошее время для начала любви, настоящей любви. Я думаю, рад и Паоло. Я видела, он хочет поговорить, но не может найти нужных слов. Я хотела помочь, по… ты понимаешь, как сложно с мальчиком. Он никогда не поверит, что мать может знать эти слова. Трудно, когда в доме нет мужчины, вот я и подумала, а не сможешь ли ты… не сможешь ли ты хоть немного помочь ему?

Закипевший кофе перехлестнул через край, и Нина метнулась к примусу, давая Мейеру время на раздумье.

– Мальчик делает первые шаги в незнакомой стране, Нина. Там нет ни карт, ни указателей. Даже язык – и тот другой. Я могу допустить ошибку и только навредить ему. Я не знаю, каковы его чувства к англичанину. Что между ними уже произошло. Но, в любом случае, мальчик будет этого стыдиться. Точно так же, как он стыдится тяги к девочке. Поэтому он становится хитрым, как лиса, пугливым, как птичка. Ты понимаешь?

– Разумеется, понимаю. Но я понимаю и то, что ему нужна помощь. Он сейчас в странном мире. Его отца называют святым, мать – шлюхой. Я не собираюсь оправдываться перед ним за себя или за Джакомо. Но как я могу объяснить ту ни с чем не сравнимую радость, что мы дарили друг другу? И как мне сказать, что и его ожидает то же самое?

– А я… – Мейер печально улыбнулся. – Могу ли я объяснить то, чего не понимаю сам?

Следующий вопрос Нины потряс его до глубины души:

– Ты ненавидишь мальчика?

– Святой Боже, пет! С чего ты это взяла?

– Он мог бы быть твоим… до появления Джакомо.

Лицо Мейера затуманилось.

– Это правда. Но я никогда не испытывал ненависти к ребенку.

– Ты ненавидишь меня?

– Нет. Одно время я ненавидел Джакомо и радовался, когда он умер, но недолго. Теперь я сожалею о его смерти.

– И ты поможешь его сыну?

– И тебе, если смогу. Пришли Паоло ко мне, и я попытаюсь поговорить с ним.

– Я всегда знала, что ты – хороший человек.

Нина сняла с примуса кофейник и вернулась с ним к столу. Налила две чашки, постояла, наблюдая, как Мейер пьет маленькими глотками горькую, обжигающую жидкость. Свою чашку она осушила залпом и отошла в угол комнаты, где лежали ее деревянные сандалии и стояла корзина с дневными покупками: пакетом угля, мукой, овощами.

Вновь подойдя к столу, Нина протянула Мейеру толстый сверток, перевязанный выцветшей лентой:

– Возьми. Мне это больше не нужно.

– Что в нем? – его глаза не покидали спокойного лица Нины.

– Бумаги Джакомо. Среди них и письмо, которое он написал тебе. Возможно, они помогут тебе понять его и меня. И тогда ты сможешь помочь мальчику.

Мейер взял сверток. Подержал в руках, как держал когда-то безжизненную голову Джакомо Нероне. Нахлынули воспоминания, яркие, давящие – страх, ненависть, любовь, маленькие победы, жестокие поражения. На глазах выступили слезы, узлом скрутило живот, задергался уголок рта.

Когда же Мейер поднял голову, Нины не было. Он остался наедине с душой мертвого человека, зажатой меж его дрожащих пальцев.


Нина Сандуцци шла домой в лучах весенней луны. Грубые силуэты холмов смягчались под теплыми звездами, посеребрённые лачуги приняли более пристойный вид, а ручей серой лентой стекал в долину. Стук ее деревянных сандалий по булыжнику мостовой заглушал стрекот цикад и шум бегущей воды.

Но Нина Сандуцци не замечала окружающей красоты, не слышала ночной музыки. Крестьянка, она, словно дерево, вросла корнями в землю, по которой шагала. Она здесь жила, а не любовалась холмами и луной.

Нина обращала внимание только на людей и видела красоту в лицах, руках, глазах, улыбках, слезах, детском смехе. Лето для нее означало зной и пыль под босыми ногами, зима – холод и бережный расход хвороста и угля.

Она не умела читать, но понимала, что такое покой, поскольку испытала душевную драму, и воспринимала гармонию, медленно вырастающую из противоречий жизни.

В тот вечер в душе ее царили мир и согласие. Она думала, что сбывается пророчество Джакомо Нероне, заверившего, что и после смерти он позаботится о ней и о мальчике.

Нина шла домой, к маленькой хижине, притулившейся среди деревьев, и ее переполняла благодарность к Джакомо, давно умершему и похороненному в гроте Фавна, куда люди приходили молиться, чтобы уйти с исцеленными душой и телом.

Все остальное в ее жизни затенялось воспоминаниями об этом человеке: родители, умершие от малярии, когда ей было шестнадцать, оставившие ей хижину, кровать, пару стульев да шкафчик; муж, кареглазый нетерпеливый парень, который обвенчался с ней в церкви, прожил месяц, а затем ушел в армию и сгинул в первой ливийской кампании. После его смерти она жила, как и многие женщины: одна, в маленькой хижине, работала на полях, иногда подменяла кого-нибудь из заболевших служанок на вилле.

А потом появился Джакомо Нероне.

То была летняя ночь, жаркая, с раскатами грома. Она лежала голая на большой кровати, беспокойно металась от жары, комаров и естественной потребности здорового тела прижаться к мужчине, ощутить рядом с собой. Уже перевалило за полночь, а она не могла заснуть, хотя весь день работала на виноградинке.

Затем услышала стук в дверь, робкий, нерешительный. В страхе села, натянув на себя простыню. Стук повторился.

– Кто там?

Ответил мужской голос. По-итальянски:

– Друг. Я болен. Пустите меня в дом, ради любви к Господу.

Ее тронули настойчивость и одновременно слабость, звучавшие в голосе. Она встала, надела платье, подошла к двери. Когда Нина отодвинула засов и осторожно приоткрыла дверь – мужчина качнулся вперед и повалился на земляной пол. Крупный, черноволосый, с кровью на лице и красным пятном, расплывшимся по плечу и рукаву рваной рубашки, с исцарапанными руками и разбитыми ботинками. Ему удалось подняться, шагнуть раз, другой, а затем он упал вновь, лицом вниз, и потерял сознание.

Напрягая все силы, Нина подтащила его к кровати, уложила на постель. Промыла царапины на лице, а затем, разрезав рубашку, рану на плече. Сняла башмаки, укрыла простыней и оставила спать. Но едва порозовело небо на востоке, мужчина очнулся, как от толчка, и оглядел комнату широко раскрытыми, испуганными глазами. Увидев хозяйку, улыбнулся, пытаясь согнать с лица гримасу боли от раны.

Нина принесла ему вина, черный хлеб, сыр и с улыбкой смотрела, как он с жадностью набросился на еду. Раненый выпил три кружки вина, но есть больше не стал, сказав, что хозяевам тоже надо есть, а он имеет право только на долю гостя. Эти слова развеяли последние страхи Нины. Она присела на краешек кровати, спросила кто он, что привело его в Джимелло Миноре и откуда взялась рана на плече.

Говорил мужчина со странным для нее акцентом. Солдат, артиллерист гарнизона Реджо. Союзники захватили Сицилию. Английская армия переправилась через Мессинский пролив и двинулась в глубь полуострова. Реджо пал. Его часть разбили, он убежал. Вернись в армию, его подлечили бы в госпитале и вновь бросили в бой. Если б попал к англичанам, оказался бы в лагере военнопленных. Поэтому он решил пробраться в Рим, где жила его семья. Днем прятался, шел только ночью, питался тем, что удавалось украсть. Прошлой ночью натолкнулся на английский патруль, по нему открыли огонь. Пуля все еще сидела в плече. Если не удалить ее, он умрет.

Простая крестьянка, она всему поверила. Потому что мужчина ей понравился, а она была одинока, Нина согласилась спрятать его и заботиться о нем, пока не заживет рана. Ее хижина находилась чуть в стороне от деревни, туда редко кто заходил. Такой была завязка, обычная и безыскусная, похожая на сотни других историй об одиноких женщинах и дезертирах. Но из маленькой искры разгорелся яркий костер, а завершилось все трагедией, и затем в мирной жизни у нее остались только воспоминания.


Войдя в дом, Нина увидела, что лампа притушена, а Паоло спит, свернувшись калачиком на кушетке. У противоположной стены тускло блестели бронзовые шары большой кровати, в которой он был зачат и рожден. До недавнего времени мальчик спал с ней, по обычаям юга, где целые семьи спали в одной большой постели. Все: мужья, жены, малыши, неженатые юноши и незамужние девушки. Но для одинокой матери и ее сына такое не годилось, поэтому Нина купила кушетку, и теперь они спали по отдельности.

Она закрыла дверь, задвинула засов, поставила корзину на пол и скинула сандалии. Юноша следил за пей, чуть приоткрыв глаза, притворяясь спящим. Каждую деталь последующего ритуала он знал наизусть, хотя давно не принимал в нем участия.

Нина Сандуцци пересекла комнату и остановилась перед грубо сколоченным шкафчиком у изголовья кровати. Вытащила из-за пазухи маленький ключ, которым открыла дверцу. Достала плоскую коробку, завернутую в белую бумагу. Вынула из коробки мужскую рубашку, старую, рваную, в пятнах, словно от ржавчины. Прижала ее к губам, затем повесила на спинку стула. Стало ясно, что дыры в рубашке – от пуль, а пятна – от крови. Нина тяжело опустилась на колени, уткнулась лицом в сидение и начала молиться.

Как обычно, юноша, хотя и пытался, не мог разобрать ни слова. Когда он молился вместе с ней, она просила его прочитать «Отче наш», как в церкви, потому что его отец был святым, совершившим подвиги во имя Бога, как святой Иосиф, ставший приемным отцом Младенца. Но она никогда не открывала перед ним тайны своей молитвы, и он, как это ни странно, раньше ревновал. Теперь же Паоло смотрел на все это, как на женские дурачества.

Помолившись, Нина Сандуцци убрала рубашку в коробку, завернула в бумагу и заперла в шкафчике. Подошла к сыну, наклонилась, поцеловала и направилась к своей кровати. Паоло Сандуцци лежал, закрыв глаза и ровно дыша, хотя ему и хотелось поцеловать мать, хотелось, чтобы она обняла и прижала его к груди, как делала раньше. Теперь, правда, такие нежности вызывали у него неприязнь, хотя он и не мог объяснить, почему. Может, по той же причине Паоло закрывал глаза или отворачивался, когда Нина раздевалась, вставала ночью но малой нужде…

Скоро он заснул. Ему снилась Розетта, стоящая на скале у ручья. Он побежал к ней, полез по склону. Ее губы разошлись в улыбке, глаза ярко блестели, руки протянулись к нему. Но прежде чем она обняла его, руки девочки стали руками Николаса Блэка, а радостное личико сменилось бледной физиономией художника. Сандуцци застонал и открыл глаза, не зная, был то сон или явь.


Читать далее

Моррис Уэст. Адвокат дьявола
ГЛАВА 1 07.04.13
ГЛАВА 2 07.04.13
ГЛАВА 3 07.04.13
ГЛАВА 4 07.04.13
ГЛАВА 5 07.04.13
ГЛАВА 6 07.04.13
ГЛАВА 7 07.04.13
ГЛАВА 8 07.04.13
ГЛАВА 9 07.04.13
ГЛАВА 10 07.04.13
ГЛАВА 11 07.04.13
ГЛАВА 12 07.04.13
ГЛАВА 13 07.04.13
ГЛАВА 14 07.04.13
ГЛАВА 15 07.04.13
ГЛАВА 7

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть