Онлайн чтение книги Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах Ako roshi
Кураноскэ Оиси

Первыми вестниками начинающейся бури стали Тодзаэмон Хаями и Сампэй Каяно, доставившие в Ако ночью восемнадцатого числа третьей луны письмо от Гэнгоэмона Катаоки. Покинув Эдо, они всего за четыре с половиной дня покрыли расстояние в сто семьдесят пять ри. Миновав главные ворота, гонцы сразу же направились к дому командора Оиси. С трудом выбравшись из своих паланкинов, бледные, обессиленные, со сбившимися прическами, они тяжело опустились на пол в прихожей. Четверо суток они тряслись в паланкине и теперь были совершенно измочалены после долгого пути.

— Известие чрезвычайной важности… Его милость командор у себя? — вымолвил Тодзаэмон, с трудом переводя дыхание и сверкнув глазами на дежурного самурая. Подозвав двух юнцов- вакато ,[90] Вакато — самурай-подросток на обучении. порученец Оиси помог гонцам пройти в комнату и поудобнее устроиться на татами . По дороге те повторяли одно: «Где командор? Скорее позовите командора!»

Кураноскэ Оиси был уже у себя в спальне, когда ему доложили о прибытии гонцов из Эдо.

— Такая срочность? — сказал он, вставая. — Кто же там прибыл?

— Тодзаэмон Хаями и Сампэй Каяно.

— Ты спросил, когда они отправились из Эдо?

— Говорят, четырнадцатого числа.

— Что, четырнадцатого?! — удивленно переспросил Кураноскэ.

Четырнадцатое был как раз тот самый день, когда должна была состояться церемония приема императорских посланцев. Кураноскэ слегка нахмурился.

— Ну, пусть пока отдохнут немного, — сказал он, отпуская порученца.

Оставшись в одиночестве, Кураноскэ надел кимоно и стал завязывать пояс- оби . Лицо его было мрачно. Он еще не знал, что случилось, но чувствовал, как огромная бесформенная черная тень накрывает замок. Сердце его наполнялось острым ощущением беды — казалось, дух ее витал повсюду.

Он вышел в коридор, и сквозь тонкие бумажные стены пахнуло весной. «В такой-то вечер…» — затуманила душу печаль. Вечер и в самом деле выдался чудесный: вешняя истома разливалась в воздухе.

Кураноскэ вошел в приемную спокойный и невозмутимый — с тем видом, с каким всегда представал перед обычными посетителями. Ему сразу же бросилось в глаза, что Хаями и Каяно оба пребывали в каком-то лихорадочном возбуждении. Обоим, должно быть, казалось, что Кураноскэ излишне спокоен. Он сел напротив гонцов на татами . Самураи сидели чинно выпрямившись и положив руки на бедра, но оба не могли сдержать струящихся из глаз слез.

— Я слышал, что вы привезли письмо от Катаоки? — спросил Кураноскэ, делая вид, что не замечает их слез.

Самураи выпрямились. Каяно судорожным движением выхватил из-за пазухи письмо и, положив на циновку, пододвинул к Кураноскэ. Оба самурая пристально следили за пальцами, надорвавшими конверт. Кураноскэ молча погрузился в чтение.

«Посланники Его императорского величества дайнагон Янагихара и тюнагон Такано, а также посланник государя-инока дайнагон Сэйкандзи в дороге чувствовали себя хорошо и одиннадцатого числа сего месяца благополучно прибыли в Эдо, а двенадцатого числа изволили с кратким визитом явиться в замок. Тринадцатого числа были закончены все приготовления к торжественной церемонии приема, и на следующий день, четырнадцатого, все было готово для приема высоких посланцев в Белом флигеле. Все участники приема прибыли в замок его высочества. Когда все собрались в Сосновой галерее, Кодзукэноскэ Кира неподобающими словами оскорбил его светлость, в ответ на что господин выхватил меч и нанес обидчику ранение. Однако его светлость Кадзикава сумел удержать господина, силой заставив его сдать оружие, так что жизнь Кодзукэноскэ Киры оказалась вне опасности. По высочайшему решению, его светлость Кира был препоручен для ухода заботам его светлости Отомо Оминоками, чем высочайшие распоряжения на его счет и ограничились.

Надзор за нашим господином был поручен министру правого крыла его светлости князю Тамуре, а усадьба Дэнсо передана на попечение его светлости князя Тода Нотоноками.

Поскольку вышеизложенное представляет обстоятельства чрезвычайной важности для всего дома Асано, я счел нужным незамедлительно отрядить Тодзаэмона Хаями и Сампэя Каяно с посланием. Пишу в спешке и потому не имею возможности останавливаться на деталях — они расскажут все подробнее.

Примите к сведению.

14.03, вторая половина часа Змеи

Гэнгоэмон Такафуса Катаока».

Кураноскэ внимательно прочитал письмо от начала до конца, строчку за строчкой. Лицо его, словно вырезанная из дерева маска, не отражало никаких эмоций.

— Путь был дальний, дело важное, — разлепив плотно сомкнутые губы, обратился он к Хаями и Каяно сочувственным тоном. — Что ж, рассказывайте.

Оба гонца начали было наперебой рассказывать подробности, но впечатление было такое, будто перед ними каменное изваяние бодхисаттвы Дзидзо.[91] Дзидзо — бодхисаттва буддийского пантеона, покровительница детей и рожениц. Каменные изваяния Дзидзо, отличающиеся лапидарностью форм, можно встретить повсюду в городах и деревнях Японии. Кураноскэ только кивал в ответ и не проронил ни слова. Когда доклад был окончен, он лишь произнес:

— Вот значит, как…

Велев гонцам идти отдыхать, Кураноскэ безмолвно встал и вышел из приемной, задвинув за собой фусума .

Когда порученец, неслышно ступая, явился по вызову, Кураноскэ сидел на татами посреди комнаты.

— Передай всем нашим, что утром объявляется общий сбор, — приказал он.

Когда порученец, выполнив приказание и обойдя всех самураев в замке, вернулся доложить коменданту, из-за перегородки доносилось легкое похрапывание. Приоткрыв фусума , ординарец увидел, что Кураноскэ крепко спит, широко раскинувшись на циновке. «Как бы не простудился!» — подумал про себя верный самурай. Подойдя поближе, он заглянул в лицо спящему и невольно вздрогнул, увидев в тусклом отсвете напольного фонаря на щеке Кураноскэ свежий след от слезы. В сердце самурая закралось смущение, чувство неловкости за непочтительное поведение от того, что он случайно подсмотрел нечто, что вовсе не должен был видеть. Когда он уже собрался тихонько ретироваться, Кураноскэ вдруг широко открыл глаза.

— Тикара спит? — спросил он, будто о чем-то вспомнив.

Порученец кивнул в ответ.

— Скажи ему, чтобы пришел разбудить меня, когда все соберутся, — приказал Кураноскэ и, перевернувшись на бок, снова закрыл глаза. Когда порученец, спохватившись, накрыл его накидкой- хаори , с циновки уже опять доносился легкий храп.

Тикара пришел будить отца, когда юнцы- вакато уже открыли ставни и солнечные блики от начищенных лакированных досок террасы играли на бумажных квадратах раздвижных стен- сёдзи .

Юноша смотрел, как отец умывается, следуя раз и навсегда установленному распорядку. Несмотря на молодость в сердце его прочно закрепилось представление о том, что дела рода, которому он служит, превыше всего. Он также вполне отдавал себе отчет, насколько велика ответственность, которую несет на себе отец. На сей раз отец, казалось, слишком старался дать понять, что его поведение ничуть не отличается от обычного.

Кураноскэ не проронил ни слова. Закончив умывание, он вышел на веранду и стал стричь ногти. Ножницы сверкали в белых руках. Над вершинами деревьев расстилалось безоблачное вешнее небо, залитое солнечным сияньем. Под бойкое звяканье металла остриженные ногти падали на землю в саду.

Резко обернувшись, Кураноскэ посмотрел на сына. Тикара никогда раньше не видел у отца такого выражения лица — в нем было что-то мучительное и пугающее.

— Тикара! — позвал он.

— Да? — ответил сын, весь напрягшись.

— Принеси-ка регистр самурайских родов, — сказал Кураноскэ, будто случайно вспомнил о чем-то, подстригая ногти.

Тикара отправился за регистром и вскоре вернулся с объемистой книгой в руках.

— Кто там сейчас командор дружины у самураев дома Уэсуги?

Тикара, открыв на коленях регистр, стал искать нужное имя.

— Наверное, Хёбу Тисака?

— Совершенно точно, — подтвердил Тикара, сверившись с документом, и поднял глаза на отца.

Кураноскэ молча кивнул и, казалось, снова погрузился в раздумья. Затем, быстро закончив приготовления, он вышел на замковый плац, где уже собрались по его приказу все члены дружины.

Молва о грозных событиях в Эдо молнией разлетелась среди самураев, получивших ночью приказ явиться на сбор. Никто еще не знал, что случилось, но все уже понимали, что надо быть готовыми к суровым испытаниям. Более трехсот самураев построились на плацу правильными рядами в ожидании своего командора.

Кураноскэ наконец поднялся на помост и безмолвно уселся на колени. Площадь замерла в напряженном молчании. Обведя взором собравшихся, он сказал:

— Сегодня я собрал вас здесь не для парадной церемонии.

Кураноскэ приостановился, не в силах продолжать. Он снова почувствовал, как теснит грудь горькое сознание непоправимой беды. У него не было слов… Однако, собравшись с духом, он коротко и ясно поведал о том, что случилось в Эдо.

— Пока это все, что я могу вам сообщить, — закончил Кураноскэ. — В любом случае надо поддерживать дисциплину. Будем ждать дальнейших вестей.

Его рассказ поразил всех, как гром среди ясного неба. Никто не произнес ни единого слова. Кураноскэ приказал двоим самураям, Бундзаэмону Хагиваре и Ясуэмону Араи, немедля отправиться в Эдо. Однако не успели они тронуться в путь, как из Эдо прибыло еще два скоростных паланкина. Из них вышли Соэмон Хара и Сэдзаэмон Оиси.

Двое гонцов, буквально вывалившихся из паланкинов, простерлись на некрашеных досках у веранды. Их парадные шаровары- хакама были измяты и местами потрепаны по низу. Спотыкаясь и опираясь на мечи, как на посохи, они поднялись на веранду. Уже само их жалкое и трагическое обличье — эти растрепанные волосы, эти смертельно-бледные лица — внушало ужас, от которого сжимались сердца.

Гонцы присели в приемной. Фусума раздвинулись, и к ним вышел Кураноскэ.

— Что с господином? — был первый вопрос, который невольно сорвался у него с уст.

— Приговорен к высшей мере наказания… за непочтительное поведение в замке, — доложили гонцы, будто выплевывая слова с кровью. Стоя на коленях, они уткнулись лицами в татами . Длинные волосы, растрепавшиеся в паланкине, выбились из причесок и сейчас трепетали на ветру, разметавшись по полу.

Конечно, можно было ожидать и такого исхода, но сердце Кураноскэ невольно дрогнуло, и он погрузился на какое-то время в тяжкое молчание.

— Успокойтесь, — наконец вымолвил он. — Письмо привезли?

Из иссохших костлявых пальцев престарелого Соэмона Кураноскэ принял письмо, распечатал его и прочел. Речь шла о статусе Даигаку, младшего брата князя Асано, а также ближайших его родичей — Тода Унэмэноками и Асано Миноноками.

…Глава рода приговорен к сэппуку … На том род пресекается…

Что ж, можно было предположить и такое. Однако хотелось надеяться на милость и справедливость властелина. Здесь же налицо была явная несправедливость. Притом противник князя Кодзукэноскэ Кира остался в живых и теперь был на пути к полному выздоровлению. Кураноскэ почувствовал, как пламя гнева охватывает все его существо.

— И это наша верховная власть?! — взывал внутренний голос.

Прислушиваясь к своему внутреннему голосу, Кураноскэ прикрыл глаза и сидел, погрузившись в молчание, положив на левое колено веер. Наконец он приподнял веки, пристально посмотрел на обоих вестников и кратко обронил:

— Рассказывайте!

Хриплым голосом Соэмон поведал, как все произошло. В речи его прорывалась подавленная боль, слезы застилали глаза и душили его, то и дело мешая продолжать рассказ. Тогда вступал Сэдзаэмон, но и он от переполнявших его чувств порой лишался дара речи. Кураноскэ сидел с каменным выражением лица, но видно было, что и его захватило общее горе и негодование.

— Так не должно было быть! — сказал он под конец, вложив в эти слова всю горечь и боль. Встав с циновки, он один прошел в домашнюю молельню, закрыв за собой сёдзи .

Подавленные услышанным, самураи не задали ни единого вопроса.

За стенами дома безмятежно сияло весеннее солнце, а внутри царил мрак. Слышно было лишь, как глухо шумят на ветру макушки сосен.

Кураноскэ заперся в молельне и оставался там так долго, что Тикара уже начал беспокоиться. Трудно было предположить, что задумал грозный командор…

Тем временем в прихожей послышались голоса. Вошел порученец и доложил Тикаре, что самурайский старшина Куробэй Оно желает поговорить с комендантом.

Юноша, решив, что представился хороший предлог нарушить молчание, позвал из-за бумажной перегородки:

— Отец!

— Что еще? — сразу же отозвался Кураноскэ, но немедленно добавил: — Не открывай. Сюда сейчас никому заходить нельзя. Я скоро выйду.

Голос его звучал необычайно сурово.

Тикара вынужден был подчиниться и плотно задвинул щель, но все не мог решиться отойти от фусума , охваченный тревогой и чувствуя себя потерянным. Потихоньку он приложил ухо к бумажной перегородке и прислушался, но в комнате царило гробовое безмолвие, как будто там и вовсе никого не было.

Кураноскэ, зайдя в молельню, первым делом зажег огонек в лампаде и замер, склонив голову, перед ликом Будды. Все те чувства, что он до сих пор старался подавить и не выказать на людях, разом вскипели у него в груди, словно бурный поток, прорвавший запруду. Слез не было, да они были и неуместны. Каменной глыбой невыносимая тяжесть легла на сердце. «Ах, если бы только я мог быть тогда рядом!» — в бессильном отчаянии повторял он про себя. Боль и горечь переполняли душу. Казалось, легче рассечь грудь мечом, чем терпеть эти муки.

— Кураноскэ, не ты ли накликал на господина беду? — упрекал он себя.

Бешенство охватило его. Хотелось вскочить, топать ногами, рвануть воротник кимоно и закричать, призывая в свидетели небо и землю: «Месть! Убить негодяя!»

Как и все его люди, Кураноскэ был ошеломлен и подавлен. Сердце разрывалось от тоски. Прижав руку к груди, он, как подкошенный, рухнул на татами и некоторое время лежал без движения.

Господин сделал сэппуку , дому Асано конец… А его противнику Кире оказана высочайшая милость! Как, должно быть, страдал господин в свой последний час от этого бесчестья!

— Все пропало! — скрежетал он зубами. Ему казалось, что он распадается на части. Он старался не двигаться. Если бы он сейчас пошевелился, выдержка, наверное, покинула бы его.

Тяжкий жребий выпал князю. Должно быть, господин в свой последний час болел душой за судьбу своих подданных — нескольких сотен самураев дома Асано. Ведь душа его была полна добра и милосердия…

И тут Кураноскэ вдруг явственно увидел — он увидел господина, который обращался к нему так, как всегда обращался прежде:

— Кураноскэ, полагаюсь на тебя!

Слова доверия словно подстегнули Кураноскэ невидимым кнутом, призывая его к действию. Да, Кураноскэ! Так, должно быть, его светлость просит своего вассала сослужить последнюю службу, — сказал ему внутренний голос.

— Ваша светлость, — промолвил в ответ Кураноскэ, исполнившись уверенности в своих силах, — все будет сделано! Покойтесь с миром!