ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Онлайн чтение книги Али и Нино
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Армия великого князя стояла в Трабзоне. Захватив Эрзурум, русские войска перешли Курдистанские горы и двигались на Багдад. Они уже взяли Тегеран, Тебриз и даже священный Мешхед. Над Турцией и Ираном нависла зловещая тень Николая Николаевича. Как-то во время встречи с грузинской аристократией великий князь сказал:

— Согласно воле государя я не успокоюсь, пока слава золотого византийского креста не воссияет над куполами Айя-Софии.

Положение в мусульманских странах было сложным. В Баку лишь гочу и амбалы продолжали еще верить в мощь турок и победоносный меч Энвера. Ирана уже не существовало, а в скором времени то же ожидало и Турцию.

Отец был хмур. Он теперь часто куда-то уходил, а если был дома, то читал сводки с театра военных действий в газетах, либо, склонившись над картой, шепотом повторял названия оставленных городов, и потом часами неподвижно сидел, перебирая четки.

Мои же дни проходили в ювелирных, цветочных или книжных лавках, где я покупал подарки для Нино. С ней я забывал о войне, великом князе, нависшей над мусульманскими странами угрозе.

— Будь вечером дома, — попросил меня как-то отец, — к нам придут люди, чтобы обсудить кое-какие серьезные проблемы.

Отец проговорил все это со смущенным видом и смотрел куда-то в сторону.

Я все понял.

— Ведь ты, кажется, взял с меня клятву никогда не заниматься политикой? — насмешливо сказал я.

— Тревожиться за судьбу своего народа — не значит заниматься политикой. Бывают времена, когда боль за судьбу народа становится главным в жизни человека.

Именно в этот вечер мы с Нино собирались в оперу. В Баку гастролировал Шаляпин, и Нино уже несколько дней пребывала в радостном ожидании. Надо было что-то придумать.

Я позвонил Ильяс беку.

— Ты не мог бы пойти сегодня с Нино в театр? Билеты есть, а пойти я никак не могу.

— О чем ты говоришь, Али хан! — удрученно воскликнул Ильяс бек. — Я не принадлежу сам себе. Сегодня ночью мы с Мухаммед Гейдаром дежурим в казарме!

Тогда я позвонил Сеиду Мустафе.

— Ничего не выйдет, — ответил он. — Именно сегодня я должен встретиться с верховным муллой Гаджи Максудом. Он всего на несколько дней приехал из Ирана.

Я позвонил Нахараряну. Он немного смущен:

— А почему вы не идете, Али хан?

— У нас сегодня собираются гости.

— Чтобы обсудить, как уничтожить всех армян, не так ли? Конечно, я не должен ходить в театры, когда мой народ истекает кровью, но для чего тогда друзья? Кроме того, Шаляпин поет просто превосходно.

Наконец-то! Все-таки настоящие друзья познаются в беде. Я объяснился с Нино и остался дома.

Гости начали сходиться с семи часов.

К половине восьмого в нашем зале, устланном красными коврами и османскими подушками, находился уже миллиард рублей. Точнее, здесь собрались люди, состояние которых оценивалось в общей сложности в миллиард рублей. Их было всего несколько человек, и я давно был знаком с ними.

Первым явился отец Ильяс бека — Зейнал ага, сутулый старик с мутными, влажными глазами. Он сел на мягкую тахту, положил рядом трость, потом отщипнул кусок турецкой халвы и стал медленно жевать ее.

За ним пришли два брата — Али Асадулла и Мирза Асадулла, сыновья покойного Шамси, оставившего своим наследникам десять-двенадцать миллионов. Шамси дал своим детям образование, благодаря которому унаследовавшие отцовскую хватку братья, значительно увеличили его состояние. Больше всего на свете Мирза Асадулла ценил деньги, ум и покой. Али Асадулла был полной противоположностью брату. Он, казалось, был создан из негасимого огня Зороастра, обожал борьбу, риск, опасности. По слухам, Али Асадулла был непременным участником многих кровавых событий, происходивших у нас.

Сидевший рядом с ним угрюмый Буньятзаде риска не любил. Он любил женщин, в этой компании, Буньятзаде был единственным, кто имел четырех жен. Жены его постоянно устраивали между собой жестокие побоища, это огорчало Буньятзаде, но справиться с собой он никак не мог. На вопрос, сколько у него детей, Буньятзаде угрюмо отвечал:

— Пятнадцать, или восемнадцать. Ну откуда мне, бедному, знать?

Такой же ответ он давал, когда, интересовались размерами его состояния.

В противоположном углу зала сидел Юсиф оглы, пылавший к Буньятзаде черной завистью. У, Юсиф оглы была всего одна жена, да и та страшная уродина. В день свадьбы она сказала ему:

— Имей в виду, если вздумаешь гулять, я всем твоим женщинам отрежу уши, носы и вырежу груди, А что я сделаю с тобой — страшно даже подумать.

Зная скандальный характер семьи, из которой он взял жену, тихий и скромный по характеру Юсиф оглы понимал, что это не пустые угрозы, и утешался коллекционированием картин.

В половине восьмого в зал вошел худощавый мужчина небольшого роста. Его тонкие пальцы на маленьких ручках были покрашены хной. При появлении этого человека все присутствующие в зале встали и поклонились, выражая тем самым сочувствие горю, постигшему его. Несколько лет назад он потерял своего единственного сына Исмаила. В память о сыне старик построил на Николаевской роскошный особняк, на фасаде которого большими буквами было выбито «Исмаил». Этот особняк он передал исламскому благотворительному обществу. На наше собрание он был приглашен лишь потому, что обладал двумястами миллионов рублей. Мы не могли считать его мусульманином, так как он был сторонником отступника Баба[8]Баб (1819–1850) — глава мусульманской секты, расстрелянный при Насреддин шахе за стремление осуществить общественно-политические реформы., казненного Насреддин шахом. Мало кто из нас мог точно сказать, чего добивался Баб, зато все хорошо знали, что Насреддин шах приказал загонять под ногти бабидам раскаленные иглы, сжигать их на кострах, забивать до смерти плетьми. Людей порядочных подобным наказаниям, конечно же, никто подвергать не стал бы. Имя этого старика было Ага Муса Наги.

В восемь часов все приглашенные были в сборе. Эти нефтяные магнаты пили чай, закусывали сладостями и вели мирную беседу о процветании своих промыслов, о лошадях, дачах, деньгах, проигранных за карточными столами. Этого требовал обычай, и согласно ему до девяти часов все разговоры вертелись только вокруг подобных тем. Ровно в девять слуги убрали чай, сладости, плотно закрыли двери, и отец сказал:

— Сын Шамси Асадуллы — Мирза Асадулла хочет поделиться с нами некоторыми мыслями о судьбе нашего народа. Давайте выслушаем его.

Мирза Асадулла поднял красивое задумчивое лицо.

— Если великий князь победит, — медленно заговорил он, — то на свете не останется ни одного исламского государства. А это послужит лишь усилению царя. Нас он, конечно, не тронет, потому что у нас есть деньги. Но все мечети и школы прикажет закрыть, нам будет запрещено говорить на родном языке, иностранцев здесь станет больше, чем нас, и некому будет уже защитить мусульман. Вне всякого сомнения, любая, даже самая маленькая победа Энвера послужила бы нашей пользе. Но сможем ли мы помочь ему в этом деле? Нет. По моему мнению, не сможем. Да, у нас есть деньги, но у царя их больше. У нас люди, но у царя их больше. Так что же мы, можем сделать? Быть может, нам следует собрать денег, людей и снарядить полк для царской армии. Тогда после войны его гнет будет не столь силен. Что вы думаете об этом? Видите ли иной выход?

Мирза Асадулла замолчал. Слово взял его брат.

— Ты хочешь помочь царю. Но кто знает, может быть, после войны и царя не будет?

— Пусть даже царя свергнут, в стране все равно останется много русских.

Братья умолкли.

— Никто не может знать, что записано в книге наших судеб, — вступил в разговор Зейнал ага. Он говорил тихо, словно из последних сил. — Даже если будет захвачен Стамбул, это нельзя будет считать победой великого князя. Потому что ключи нашего счастья не в Стамбуле. Они на Западе. Пусть они называются немцами, там все равно победят — турки. Русские захватили Трабзон, а турки — Варшаву. Вы говорите о русских. Да осталось ли в них что-нибудь русское? Я слышал, что царем правит какой-то мужик Распутин, который царицу называет «мамой». Есть даже великий князь, который хочет свергнуть царя. А другие ждут конца войны, чтобы начать бунт. Одним словом, после этой войны все будет по-другому.

— Да, — поддержал его усатый толстяк, — да, после войны все будет иначе.

Это был адвокат Фатали хан Хойский. Мы знали его как человека, который везде и всегда защищал права народа, его честь и достоинство.

— Да, ситуация изменится, — продолжал Фатали хан. — Но именно поэтому мы не должны искать ничьей благосклонности. Кто бы ни победил в этой войне, он будет ослаблен, раны его заживут еще не скоро. Мы же будем сильны и поэтому сможем тогда уже не просить, а требовать. Мы — страна исламская, шиитская, и от царского ли двора или османского будем требовать одного и того же: полной независимости во всех вопросах. И чем слабее станут эти сильные государства после войны, тем ближе будем мы к свободе. А свобода увеличит могущество наших еще не растраченных сил, денег и нефти. Надо помнить, что не мы зависим от мира, а мир — от нас. В этом зале собрано состояние в миллиард рублей. Ждать! Какое прекрасное слово! Ждать исхода войны, кто победит — русские или турки. Потому что победитель будет искать нашей благосклонности — ведь, в наших руках нефть. А что же нам делать до тех пор? Строить во имя нашей веры госпитали, сиротские дома, дома призрения, чтобы люди не могли обвинить нас в равнодушии!

Я молча сидел в углу, весь кипя от злобы. Али Асадулла подошел ко мне, сел рядом и спросил:

— А вы что думаете об этом, Али хан? — И, не дожидаясь ответа, наклонился ко мне и зашептал: — Разве плохо было бы избавиться от всех русских, которые живут у нас? Да и не только русских, но и всех чужих, всех, кто говорит на другом языке, у кого другая вера, кто думает не так, как мы? По сути дела мы все хотим этого, но только я осмеливаюсь говорить об этом вслух. Что же будете теперь? Мне все равно, пусть правит Фатали хан. Хотелось бы, конечно, чтобы к власти пришел Энвер, но ничего, пусть будет Фатали хан. Главное — под корень вырезать всех чужих.

И столько нежной тоски прозвучало в словах «под корень вырезать», будто он говорил о любви, а лицо засияло при этом хитрой улыбкой. Я промолчал. Наступила очередь бабида Ага Муса Наги. Он поднял голову, и его маленькие, глубоко посаженые глазки заблестели.

— Я человек старый, — начал он, — и все, что я здесь вижу и слышу, глубоко печалит меня. Русские хотят уничтожить турков, турки — армян, армяне — нас, а мы — русских. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы выслушали Зейнал ага, Мирзу, Али, Фатали хана, Я разделяю их тревоги о школах, родном языке, больницах и свободе. Все это очень хорошо. Но кому нужны школы, если в них будут учить всякой ерунде? Кому нужны больницы, где будут лечить тело, забывая о душе? Наши души рвутся к Аллаху. Конечно, каждый народ думает, что у него свой Бог. Но я думаю, что Аллах, говорящий устами всех пророков, — един. Оттого я верую в Иисуса, Моисея, Конфуция, Будду, Магомета. Все мы — творения Аллаха и, пройдя сквозь Баб[9]Баб — ворота. В данном случае имеется в виду и Баб — руководитель и идеолог движения., вновь вернемся к нему. Об этом мы должны сказать народу. Надо объяснить, что нет ни белого, ни черного, потому что в черном таится белое, а в белом заключено черное. Я думаю, надо делать так, чтоб никому не был причинен вред, потому что мы представляем собой частицу людей и частица нас заключена в каждом человеке.

Мы были растеряны. Так вот, значит, в чем суть учения этого отступника Баба?

Я услышал рядом чей-то всхлип, оглянулся и застыл от изумления: слезы лились из глаз Али Асадуллы.

— Какие прекрасные слова! — проговорил он сквозь рыдания. — Как вы правы! Какое это счастье — слушать вас! О Создатель! Если б все люди могли так замечательно рассуждать!

Он вытер слезы, еще несколько раз всхлипнул, а потом спокойно продолжал:

— Глубокоуважаемый друг! Нет никаких сомнений в том, что рука Аллаха сильней и могущественней всех! Однако, о, мудрейший друг мой, нет никакого сомнения в том, что нельзя всегда и во всем надеяться на милость Создателя. Мы лишь смиренные рабы его, и коль нет милосердия, нам следует самим искать пути устранения трудностей.

На мой взгляд, Али Асадулла был прав и когда говорил это, и когда притворно плакал незадолго до этого. Я взглянул на Мирзу, пораженный, он с гордостью смотрел на брата.

Наконец гости поднялись, с достоинством раскланялись и разошлись. Зал опустел и теперь производил тягостное впечатление. Мне стало одиноко.

— Пойду в казармы, — сказал я слуге. — Сегодня там дежурит Ильяс бек.

Пройдя мимо дома Нино, я спустился к набережной и направился к казарме. Окно комнаты дежурных было освещено. Ильяс бек и Мухаммед Гейдар играли в нарды. Целиком поглощенные игрой, они молча кивнули мне. Закончив партию, Ильяс бек отшвырнул кости в угол и расстегнул ворот мундира.

— Ну, как прошло совещание? — спросил он. — Асадулла, наверное, снова клялся, что перережет всех русских?

— Да, что-то в этом роде он и говорил. Какие новости с фронта?

— Фронта? — По тону Ильяс бека чувствовалось, что эта война ему уже осточертела. — Немцы заняли всю Польшу. Великий князь застрял где-то в снегах, хотя по другим сведениям, он уже захватил Багдад. Турки, может быть, захватят Египет. Откуда мне знать? Мне все на свете надоело.

— И ничего не надоело, — поднял голову Мухаммед Гейдар. — У нас есть кони, есть люди, мы кое-что смыслим в оружии. Что же еще нужно мужчине? Иногда мне хочется перемахнуть гору, оказаться в окопах и лицом к лицу встретиться с врагом. Он должен быть сильным и пахнуть потом.

— Тогда почему ты не просишься на фронт? — спросил я.

Мухаммед Гейдар грустно посмотрел на меня.

— Я не из тех, кто стреляет в мусульман. Пусть они будут даже суннитами. Здесь все должно быть иначе.

Мне стало жаль этого широкоплечего, сильного и простодушного парня, который жаждал военных подвигов.

— А что же такое случилось с нашей страной? — Он замолчал, поморщился, и сам ответил: — Что случилось с нашей страной? Мы должны были бы строить мечети, поливать землю. Нашей земле нужна влага. Что же хорошего в том, что каждый, кто приходит в нашу страну, называет нас дураками? Пусть мы дураки, но это наше дело. Дальше? Мне кажется, нам следовало бы развести большой костер и сжечь все нефтяные промыслы. Прекрасная была бы картина, и мы опять стали бы бедными. Тогда бы мы никому не были нужны, и эти приезжие отстали бы от нас. А вместо нефтяных вышек я построил бы прекрасную мечеть с голубым куполом. И еще я хотел бы привезти быков, распахать землю и посадить на месте нефтяных промыслов пшеницу.

Высказав свои воззрения на будущее, Мухаммед Гейдар умолк.

— А потом? — расхохотался Ильяс бек. — Потом запретим читать и писать, будем жить при свечах и выбирать в падишахи самых глупых.

Мухаммед Гейдар пропустил насмешку мимо ушей.

— Было бы неплохо. В старину дураков было еще больше. Но они копали не нефтяные скважины, а оросительные каналы, и не чужие грабили нас; а мы их. И счастливых людей в старину было гораздо больше.

Мне так понравились его слова, что захотелось обнять и расцеловать этого простого парня, который говорит то, что думает.

Вдруг кто-то резко постучал в окно. Я вскочил и выглянул наружу. На меня уставилось смуглое, изрытое оспинами лицо. Я подбежал к двери и впустил взволнованного Сеида Мустафу. Его эммаме[10]Головной убор духовных лиц. съехала с головы, по лицу густо струился пот. Зеленый пояс развязался, одежда покрылась пылью. Он упал на стул и, задыхаясь, проговорил:

— Полчаса назад Нахарарян похитил Нино. Они сейчас на мардакянской дороге.


Читать далее

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть