Онлайн чтение книги Алиенист
Глава 10

Людям сейчас трудно поверить, насколько одна семья, владевшая несколькими ресторанами, оказалась способна повлиять на гастрономические традиции всей страны. Но именно таковым было достижение семейства Дельмонико в Соединенных Штатах прошлого века. До того как в 1823 году они открыли свое первое маленькое кафе на Уильям-стрит, надеясь удовлетворять потребности деловых и финансовых сообществ Нижнего Манхэттена, американская кухня, случись кому описывать ее одной фразой, представляла из себя вареные или жареные блюда, чье предназначение заключалось в поддержке сил для тяжелой работы и сдерживании побочных эффектов алкоголя – обычно весьма скверного. Дельмонико, несмотря на швейцарское происхождение, оперировали французскими методами, которые успешно перенесли в Америку, а каждое следующее поколение оттачивало и совершенствовало их. Первое время их меню предлагало десятки блюд равно восхитительных и полезных, великолепно приготовленных и при этом подававшихся по разумным ценам. Их винный погреб по размаху и пышности не уступал любому парижскому. Успех был так велик, что с интервалом в десяток лет они открыли два ресторана в центре и один ближе к окраине, поэтому когда грянула Гражданская война, путешественники со всей страны, отведавшие кухни Дельмонико, разнесли вести о них по городам и весям, не преминув лишний раз потребовать от владельцев местных заведений, чтобы отныне те предоставляли им не только приятную среду, но и полезную, хорошо приготовленную пищу. Мода на первоклассные обеды в последние десятилетия уходившего века буквально заразила всю страну, и виноваты в эпидемии были Дельмонико.

Но их семья процветала не только на прекрасных еде и питье. Равноправие – вот что привлекало клиентов. В любой вечер в ресторане на углу 26-й улицы и Пятой авеню кто угодно мог столкнуться как с Алмазом Джимом Брэди и Лиллиан Расселл, так и с миссис Вандербилт и прочими матронами нью-йоркского высшего света. За порог не выставляли даже таких субъектов, как Пол Келли. Хотя, возможно, еще поразительнее являлось то обстоятельство, что всякий желающий должен был равное время ждать, пока освободится столик – места здесь не резервировались (разве что можно было снять кабинет для вечеринки) и фаворитизм не приветствовался. Само ожидание несколько раздражало, но обнаружить себя в очереди за какой-нибудь миссис Вандербилт и слышать, как она верещит и топает ножкой по поводу «неслыханной наглости», порой бывало очень забавно.

Сегодня же, памятуя о нашей встрече с братьями Айзексонами и последующем совещании, Ласло позаботился снять отдельный кабинет, не без оснований предполагая, что наша беседа, случись она в главной зале, будет весьма неприятна для окружающих. Мы подъехали к занимавшему весь квартал зданию ресторана со стороны Бродвея, где находилось кафе, затем свернули влево на 26-ю улицу и остановились у парадного входа. Сайруса и Стиви на весь остаток вечера отпустили – им в последнее время и так выдалось немало бессонных ночей. Мы прошли внутрь и немедленно угодили под опеку юного Чарли Дельмонико.

Старшее поколение к 1896 году уже практически полностью отошло в мир иной, и Чарли пришлось оставить свою карьеру на Уолл-стрит, чтобы принять управление делами. Никто иной не подошел бы для этой задачи лучше: учтивый, элегантный, бесконечно тактичный человек, он заботился о всякой мелочи, при этом не выдавая своей озабоченности даже прищуром выразительных глаз, и ни один волосок его щегольской бородки не трепетал.

– Доктор Крайцлер, – провозгласил он, завидев наше приближение, протянул нам руки и тонко улыбнулся. – А также мистер Мур. Всегда рад вас видеть, особенно когда вы вместе. О, и мисс Говард с вами, очень приятно – вы давно к нам не заглядывали. – Таким образом Чарли дал Саре понять, ско́лько ей пришлось пережить после смерти отца. – Ваши гости, доктор, уже прибыли и ждут наверху. – Он не умолкал, пока мы снимали верхнюю одежду. – Я помню ваши слова насчет того, что оливковые и багровые тона не способствуют пищеварению, поэтому взял на себя смелость разместить вас в голубом зале – надеюсь, вас это устроит?

– Продуманно, как и всегда, Чарлз, – ответил Крайцлер. – Благодарю вас.

– Прошу наверх, – продолжал Чарли. – Ранхофер в любое время к вашим услугам.

– Ага! – воскликнул я, заслышав имя блистательного шеф-повара Дельмонико. – Надеюсь, он готов к нашему безжалостному правосудию?

Чарли вновь улыбнулся, элегантно изогнув уголки рта:

– Я думаю, сегодня он измыслил нечто выдающееся. Идемте, джентльмены.

Мы последовали за Чарли мимо зеркальных стен, мебели красного дерева и фресок, украшавших потолок главной залы, к лестнице, ведущей в голубой кабинет на втором этаже. Братья Айзексоны уже устроились за небольшим изящным столом – несколько сбитые с толку. Еще больше они занервничали, увидев Сару, – они были знакомы с ней по Управлению. Но та осмотрительно предупредила все их расспросы, сказав, что кто-то ведь должен стенографировать беседу для комиссара Рузвельта, питающего личный интерес к этому делу.

– Вот как? – ответил на это Маркус Айзексон, и его темные глаза, разделенные выдающимся носом, наполнились опасением. – Это ведь… я надеюсь, это не какая-то проверка? Я знаю, никому в Управлении ее не миновать, но… в конце концов, делу уже три года, и судить о нас по нему не очень справедливо.

– Не то чтобы мы не отдавали себе отчета, что дело по-прежнему открыто, – быстро добавил Люциус, утирая со лба капли пота. Официанты тем временем спешили к нам с блюдами устриц, а также бокалами хереса и темного пива.

– Успокойтесь, детектив-сержанты, – сказал Крайцлер. – Это не проверка. Вы здесь именно потому, что не имеете ничего общего с теми субъектами в полиции, кои вызвали к жизни нынешние контроверзы. – При этих словах оба Айзексона шумно вздохнули и решительно атаковали херес. – Вы ведь, – продолжил Крайцлер, – насколько я понимаю, не входили в число любимчиков инспектора Бёрнса?

Братья переглянулись, и Люциус кивнул Маркусу, который ответил:

– Нет, сэр. Бёрнс исповедует методы, которые мы считаем… скажем так, устаревшими. Мой брат… детектив-сержант Айзексон и я – мы оба получили образование за границей, что вызывало крайнее подозрение инспектора. Как, впрочем, и… наше происхождение.

Крайцлер кивнул: ни для кого не было секретом, как старая гвардия Управления относилась к евреям.

– Ну, в таком случае, джентльмены, – произнес Ласло, – предлагаю поведать, что именно вам сегодня открылось.

После небольшого спора относительно того, кому первым надлежит докладывать, Айзексоны сошлись на том, что слово будет предоставлено Люциусу.

– Как вам известно, доктор, мало что можно сказать после исследования тел в последней стадии разложения. Тем не менее я склонен полагать, что нам удалось обнаружить пару фактов, ускользнувших от внимания коронера и детективов. Начнем с причины смерти… прошу прощения, мисс Говард, вы разве не намеревались все записывать?

– Мысленно, – улыбнулась она. – Позже я перенесу все на бумагу.

Ответ не удовлетворил Люциуса, и он, прежде чем продолжить, нервно посмотрел в ее сторону:

– Да. Так вот, насчет обстоятельств смерти… – В этот момент появился официант, убравший поднос с устрицами и заменивший его на зеленый черепаховый суп au clair. Люциус снова утер пот и отведал поданное блюдо, пока официант откупоривал бутылку амонтильядо. – М-м, бесподобно! – объявил он; еда его явно успокоила. – Так вот, как я уже говорил, отчеты полиции и коронера свидетельствуют, что смерть наступила в результате травмы гортани. Разрезы сонных артерий и так далее.

Таков обычный вывод, если вам достается тело с перерезанным горлом. Но я практически сразу обратил внимание на обширные повреждения в области гортани – особенно это касается подъязычной кости, которая в обоих случаях была сломана. Что, в свою очередь, указывает на удушение.

– Что-то я не понял, – сказал я, – зачем убийце перерезать горло жертвам, если он уже задушил их?

– Жажда крови, – просто ответил Маркус, хлебая суп.

– Да-да, жажда крови, – согласился Люциус. – Не исключено, что он заботился о том, чтобы на его одежде не осталось следов преступления, поскольку ему еще предстояло сбежать, не привлекая к себе излишнего внимания. Но этому человеку необходимо было увидеть кровь, или, как вариант – ощутить ее запах. Некоторые убийцы признавались, что запах крови действует на них сильнее, чем ее вид.

К счастью, я уже закончил суп, так что последнее замечание не слишком сказалось на состоянии моего желудка. Я посмотрел на Сару, но та проглотила последнюю реплику братьев с невозмутимостью, достойной уважения. Тем временем Крайцлер продолжал изучать Люциуса, и лицо его выражало искреннее любопытство.

– Таким образом, – сказал Ласло, – вы предполагаете удушение. Замечательно. Что еще?

– Еще кое-что насчет глаз, – сказал Люциус, откидываясь назад, чтобы официант смог забрать его пустую тарелку. – Эту часть в отчетах я не очень понял.

В этот момент нам подали весьма аппетитные aiguillettes из окуня в соусе «морнэй». Амонтильядо сменил «хоххаймер».

– Прошу простить меня, доктор, – тихо вмешался Маркус, – но я не могу промолчать: еда просто восхитительна. Я никогда не пробовал ничего подобного.

– Польщен, детектив-сержант, – ответил Крайцлер. – Но это лишь начало. Вернемся же к нашим глазам.

– Верно, – сказал Люциус. – В полицейских отчетах сказано что-то насчет птиц или крыс, уничтоживших глаза жертв. И коронер предпочел вынести именно такое заключение, что в данных обстоятельствах весьма необычно. Даже если бы тела находились на открытом пространстве, а не в запертой водонапорной башне, разве пожиратели падали удовольствовались бы одними глазами? Но еще больше озадачили меня явные метки, оставленные ножом.

Крайцлер, Сара и я перестали жевать и переглянулись.

– Следы ножа? – тихо переспросил Крайцлер. – В отчетах не было ни слова о следах от ножа.

– Да, я знаю! – радостно воскликнул Люциус. Несмотря на мрачность темы, беседа, похоже, расслабила его; вино тоже сделало свое дело. – И это самое странное. Но следы там есть – длинные узкие борозды на скуловой кости и надглазничном гребне, а также следы на клиновидной кости.

Практически те же самые слова произнес Крайцлер, описывая состояние тела Джорджио Санторелли.

– На первый взгляд, – продолжил Люциус, – можно решить, что все это ни о чем не говорит – просто кто-то поработал ножом и все. Но эти отметины показались мне весьма характерными, так что я решил немного поэкспериментировать. По соседству с вашим Институтом, доктор, оказалась весьма неплохая лавочка ножовщика, и в числе прочих там имелась неплохая подборка ножей охотничьих. Я прогулялся туда и приобрел один экземпляр, который, как мне показалось, мог быть использован в данном случае. Точнее, три – различных размеров: девяти-, десяти- и одиннадцатидюймовый. – Он порылся во внутреннем кармане. – Самый большой пришелся впору.

С этими словами он выложил на стол сверкающий клинок, показавшийся мне просто гигантским. Рукоять его была сделана из оленьего рога, гарда отлита из бронзы, а на стальном жале клинка был выгравирован олень в каких-то кустах.

– «Арканзасская зубочистка», – торжественно объявил Маркус. – Неизвестно, кто именно придумал его в начале тридцатых годов, Джим Буи или его брат, однако мы знаем, что нынче их производит единственная фирма в Шеффилде, Англия, на экспорт в наши западные штаты. Его можно использовать на охоте, но фактически это боевая модель. Для рукопашных поединков.

– А может он использоваться, – спросил я, припоминая Джорджио Санторелли, – как инструмент для резьбы по кости и разделке мяса? То есть, он же достаточно тяжел и остр?

– Абсолютно верно, – ответил Маркус. – Заточка зависит от качества стали, а у ножей такого размера, особенно если они произведены в Шеффилде, сталь вне конкуренции. – Тут он осекся и озадаченно посмотрел на меня, как уже делал это сегодня днем. – Простите, а почему вы спросили?

– Выглядит дорого, – сказала Сара, меняя тему разговора, – это так?

– Конечно, – ответил Маркус. – Но цена достойна качества. Такой прослужит вам годами.

Крайцлер уставился на нож – его взгляд, казалось, говорил: так вот чем он пользуется…

– Следы на клиновидной кости, – продолжал Люциус, – появились одновременно с бороздами на скуловой и надглазничном гребне. Это совершенно естественно, если учитывать, что он орудовал столь большим инструментом в столь ограниченном пространстве – глазнице ребенка. Но перед нами образец умелой работы. В противном случае повреждения были бы куда более значительными. Теперь… – он отхлебнул из бокала, – если вы хотите знать, что он сделал и зачем, здесь мы можем только предполагать. Возможно, он продавал части тела анатомам и в медицинские колледжи. Хотя в этом случае он бы забрал не только глаза. Это, конечно, несколько смущает.

В ответ никто из нас не смог проронить ни слова. Мы продолжали пялиться на нож, а лично я просто боялся к нему притронуться. Снова появились официанты – на сей раз они внесли тарелки с седлом барашка à la Colbert и бутылки «Шато Лагранж».

– Достойно восхищения, – произнес Крайцлер. Наконец он бросил взгляд на Люциуса, чье упитанное лицо неудержимо приобретало оттенок вина. – Действительно прекрасно выполненная работа, детектив-сержант.

– И это еще не все, – ответил Люциус, зарываясь в баранину.

– Ешь помедленнее, – прошипел Маркус, – помни о своем желудке.

Люциус не внял.

– Это еще не все, – повторил он. – Обнаружилась и пара любопытных повреждений лобной и теменной костей черепа. Но если вы не против, дальше я позволю брату… детектив-сержанту Айзексону продолжить рассказ. – Ухмыльнувшись, Люциус оторвался от тарелки. – Еда настолько превосходна, что мне трудно говорить.

Маркус посмотрел на него и покачал головой.

– Тебе завтра будет плохо, – прошептал он. – И виноват у тебя окажусь я – но я тебя предупреждал.

– Детектив-сержант? – сказал Крайцлер, откидываясь на спинку с бокалом «Лагранжа». – Ваши данные должны быть поистине замечательны, чтобы вы могли превзойти своего… коллегу.

– Что ж, это действительно интересно, – ответил Маркус, – и может подсказать нам кое-что существенное. Линии расколов кости, обнаруженные моим братом, указывают на то, что удары были нанесены сверху – непосредственно сверху. В случае нападения, а таковое, безусловно, имело место, по ним можно сделать определенные выводы касательно угла удара и высоты, с которой он был нанесен. Повреждения указывают на то, что нападавший не только превосходил своих жертв физически и те находились полностью в его власти, но еще и был достаточно высок, чтобы нанести удар прямо сверху неким тупым предметом, возможно, даже кулаком, хотя в последнем мы пока сомневаемся.

Мы позволили Маркусу спокойно прожевать, но когда на смену барашку, от которого Люциуса пришлось оттаскивать насильно, пришло сочное мясо мэрилендских водяных черепах, мы стали умолять его продолжить рассказ.

– Дайте подумать. Я постараюсь изложить доступнее: итак, у нас есть точный рост детей, плюс особенности черепных повреждений – и мы получаем уравнение, решение которого подскажет нам рост нападавшего. – Он повернулся к Люциусу. – Что у нас получилось – где-то шесть футов и два дюйма? – Люциус кивнул, и Маркус продолжил: – Не знаю, насколько вам знакома антропометрия, то есть система Бертильона для классификации и идентификации…

– О, так вы ее изучали? – спросила Сара. – Мне давно хотелось познакомиться с такими людьми.

– Вы знаете работы Бертильона, мисс Говард? – удивился Маркус.

Сара кивнула, но тут вмешался Крайцлер:

– Должен признаться, детектив-сержант, не знаю я. Слышал имя, но не более.

И вот так, расправляясь с черепашьим мясом, мы прошлись по достижениям Альфонса Бертильона, французского мизантропа и педанта, который в восьмидесятых годах совершил настоящую революцию в криминалистике – точнее, в той ее части, которая занималась уголовным опознанием. Работая скромным клерком, в чьи обязанности входило перебирать досье, собранные полицейским департаментом Парижа на известных преступников, он обнаружил, что если сверять четырнадцать параметров человеческого тела – не только рост, но и размер ступни, рук, носа, ушей и так далее, – шанс, что два человека будут иметь одинаковые параметры, окажется 286 миллионов к одному. Невзирая на чудовищное противодействие коллег и начальства, Бертильон начал заносить данные по всем известным преступникам в картотеку, попутно тренируя работавших с ним замерщиков и фотографов. И когда он благодаря этой информации разрешил несколько печально известных дел, перед которыми спасовали ведущие парижские детективы, к нему пришло мировое признание.

Система Бертильона быстро прижилась в Европе, чуть позже – в Лондоне, однако в Нью-Йорке ее стали использовать сравнительно недавно. Возглавляя Отдел расследований, Томас Бёрнс отвергал антропометрию с ее точными замерами и тщательно сделанными снимками как систему, требующую от его людей излишнего напряжения умственных сил, – гипотеза, пожалуй, верная, учитывая, что напрягать там было нечего. Более того: Бёрнс создал «Галерею негодяев» – комнату, набитую фотографиями всех известных злодеев Соединенных Штатов. Он ревностно относился к своему детищу и полагал его достаточным для опознания любого преступника, попадающего в руки правосудия. И, наконец, Бёрнс разработал собственные принципы детективного сыска и не потерпел бы конкуренции со стороны какого-то французишки. Но с отходом Бёрнса от дел антропометрия понемногу стала завоевывать все больше поклонников, и один из них оказался в этот вечер за нашим столом.

– Главный недостаток системы Бертильона, – говорил Маркус, – помимо того, что она требует квалифицированных замерщиков, сводится к тому, что система эта способна лишь сопоставить личность подозреваемого или приговоренного преступника с тем, что есть на него в картотеке, – под любыми именами.

Доев вазочку шербета «Эльсинор», Маркус уже было полез в карман за сигаретой, наивно полагая, что с ужином покончено. Однако его приятно удивил официант, поставивший перед ним блюдо с уткой-нырком и гарниром из мамалыги со смородиновым желе, а также бокал превосходного шамбертена.

– Прошу прощения, доктор, – смущенно начал Люциус, – но… это финал ужина или начало завтрака?

– Пока вы будете снабжать нас ценными сведениями, детектив-сержанты, еда будет поступать.

– Ну… в таком случае… – Маркус отправил в рот огромный кусок утки и закатил глаза. – Нам лучше не истощать интереса к себе. Как я уже говорил, система Бертильона не предоставляет физических улик преступления. Она не может поместить следователя на место его совершения. Но она способна существенно сократить список подозреваемых, могущих оказаться причастными к преступлению. Мы полагаем, что человек, убивший детей Цвейга, был ростом шесть футов два дюйма или около того. Даже в Нью-Йорке это сокращает список до весьма небольшого количества кандидатов. Это уже преимущество. А еще лучше то, что система приживается в новых городах, – так можно расширить поиски на всю страну, хоть до Европы, если пожелаем.

– А если человек ранее не привлекался к суду? – спросил Крайцлер.

– Тогда, как я уже говорил, – пожал плечами Маркус, – нам не повезет. – Крайцлер обескураженно глянул на него, но Маркус, насколько я заметил, смотрел исключительно в тарелку, гадая, действительно ли поток еды иссякнет, когда беседа зайдет в тупик. Затем детектив-сержант прочистил горло. – Увы, но это так, доктор, не повезет так же, как не везет Управлению с его нынешними методами. Хотя, конечно, я изучал и другие, которые в данном случае могут оказаться для нас полезными.

Люциус озабоченно взглянул на него.

– Маркус, – пробормотал он, – я по-прежнему не уверен, к тому же они пока не приняты…

Тот ответил так же тихо и быстро:

– Не приняты в суде. Но в расследовании могут иметь смысл. И мы с тобой это уже обсуждали.

– Джентльмены, – громко сказал Крайцлер. – Может, вы поделитесь вашим секретом?

Люциус нервно отхлебнул шамбертена.

– Это пока теория, доктор, и нигде в мире ее плоды не считаются судебной уликой, но… – Он посмотрел на Маркуса, будто взвешивая, лишил его брат своим выпадом десерта или нет. – Ну ладно, ладно. Продолжай ты.

– Это называется дактилоскопия, – тоном заговорщика произнес Маркус.

– О, вы имеете в виду отпечатки пальцев? – спросил я.

– Именно, – ответил Маркус. – Таков общеупотребительный термин.

– Но, – вмешалась Сара, – я не хочу обидеть вас, детектив-сержант, однако дактилоскопию отвергли все полицейские департаменты мира. Научно ее выводы пока недоказуемы и с ее помощью не раскрыли еще ни одного дела.

– Не вижу в этом ничего обидного, мисс Говард, – ответил Маркус, – и, надеюсь, вы в свою очередь тоже не обидитесь, если я скажу, что вы заблуждаетесь. Наука ее подтверждает и несколько дел благодаря этой методике уже были успешно расследованы – хотя и не в той части света, о которой вы наслышаны.

– Мур, – перебил его Крайцлер, довольно резко обратившись ко мне, – я теперь понимаю, каково бывает вам порой в моем обществе. Дамы и господа, я опять совершенно потерял нить разговора.

Сара принялась объяснять Ласло, о чем идет речь, но после его остроты я не мог удержаться и отыгрался на славу. Дактилоскопия или снятие отпечатков пальцев (я старался объяснять по возможности максимально снисходительным тоном) уже не один десяток лет обсуждалась в качестве универсального метода опознания любых человеческих особей, в том числе – преступников. Исходная научная предпосылка заключалась в том, что отпечатки пальцев с возрастом человека не меняются. Однако множество антропологов и врачей упорно отказывались принять сей факт, несмотря на все возрастающее количество подтверждений и успешных практических демонстраций. К примеру, в Аргентине – той части света, о которой, по мнению Маркуса Айзексона, в Америке и Европе понятие самое приблизительное – снятие отпечатков пальцев было даже официально проверено в деле, когда провинциальный полицейский офицер по фамилии Вучетич в Буэнос-Айресе воспользовался этим методом, расследуя зверское убийство двух маленьких детей тяжелым тупым предметом.

– И таким образом, – сказал Крайцлер, когда на пороге кабинета вновь выросли наши официанты с petits aspics de foie gras в руках, – я так понимаю, это серьезный отход от системы Бертильона.

– Не совсем, – ответил Маркус. – Они все еще борются друг с другом. Хотя надежность отпечатков пальцев наглядно продемонстрирована, методу многие сопротивляются.

– И следует запомнить важнейшую вещь, – добавила Сара: как приятно видеть, что теперь она читает лекцию Крайцлеру! – Отпечатки пальцев могут точно указать на того, кто побывал на месте преступления. Это идеально подходит для нашего… – Она осеклась и сразу же сникла. – У этого есть будущее.

– И каким образом получаются эти отпечатки? – спросил Крайцлер.

– Существует три основных метода, – ответил Маркус. – Во-первых, видимые отпечатки, которые могут быть оставлены рукой, испачканной в краске, крови, чернилах или в чем-нибудь еще, на какой-либо поверхности. Далее следуют пластические, оставляемые человеком на оконной замазке, глине, мокрой штукатурке и так далее. И, наконец, самые трудные – латентные, то есть скрытые отпечатки. Если вы, доктор, возьмете в руку вот этот бокал, ваши пальцы оставят на нем след пота и жира, выделяемого телом. И если я подозреваю, что вы касались этого бокала… – Маркус достал из кармана два маленьких флакона: в одном находился сероватый порошок, во втором – некая черная субстанция, также порошкообразная. – Я посыпаю поверхность, которой вы касались, алюминиевой пудрой, – он потряс флаконом с серым порошком, – либо угольной пылью, – и в качестве иллюстрации он поднял черный флакон. – Выбор зависит от цвета поверхности. Белое применяется на темных объектах, черное – на светлых. Для бокала подойдет и то, и другое. Пудра прекрасно впитывается потом и жировыми выделениями и являет нам великолепные четкие отпечатки.

– Поразительно, – произнес Крайцлер. – Но почему же тогда, если было официально доказано, что человеческие отпечатки не совпадают между собой и не меняются с возрастом, эта методика не может служить официальной уликой в суде?

– Люди не любят перемен, даже если это перемены прогрессивные. – Маркус отложил флаконы и улыбнулся. – Но, я уверен, вам это известно, доктор Крайцлер.

Крайцлер кивнул и, отодвинув тарелку, выпрямился на стуле.

– Я вам очень признателен за крайне познавательную беседу, – сказал он, – однако чувствую, детектив-сержант, что в ней имеется двойное дно.

Маркус вновь повернулся к брату, но тот лишь покорно пожал плечами. После чего Маркус полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда какой-то плоский предмет.

– Есть шансы, – начал он, – что и сейчас коронер ни за что не обратит внимание на подобную вещь, а три года назад – и подавно. – И он уронил на стол маленькую фотографию, над которой немедленно склонились наши головы. Это был снимок нескольких белых предметов, видимо – костей, как я догадался мгновение спустя. Но более ничего об этом снимке я сказать не мог.

– Пальцы? – вслух поинтересовалась Сара.

– Пальцы, – ответил Крайцлер.

– А точнее, – добавил Маркус, – пальцы левой руки Софии Цвейг. Обратите внимание на ноготь большого пальца, он здесь хорошо виден. – Он достал из кармана увеличительное стекло и протянул нам, после чего откинулся назад и принялся жевать foie gras.

– Похоже, – задумчиво произнес Крайцлер, когда лупу у него из рук приняла Сара, – на нем синяк. По крайней мере, какое-то пятно.

– Мисс Говард? – Маркус посмотрел на Сару. Та поднесла лупу ближе к глазам и наклонилась к фотографии. Ее глаза сощурились, а затем удивленно расширились:

– Я вижу…

– Видишь что? – Меня, как четырехлетку, переполняло нетерпение.

Ласло наклонился и посмотрел на снимок через ее плечо. Его удивление было еще более заметным и ярким, нежели у Сары: