Онлайн чтение книги Алые погоны
ГЛАВА XIII. Начальник училища

Генерал Полуэктов появлялся там, где его меньше всего ждали. Худощавая фигура, острые лопатки делали его сзади похожим на юношу. Старость притаилась в складках тонкой шеи да легла желтизной на продолговатые ногти смуглых рук.

Не получив специального педагогического образования, но обладая светлым природным умом и житейским опытом, Полуэктов глубоко вникал в каждый вопрос воспитания, видя в нем ту решающую «мелочь», мимо которой остальные проходили подчас бездумно.

Замечанием вскользь, сарказмом, тонким и умным, он добивался большего, чем если бы раздражался и кричал. Вероятно, именно эта манера сражать провинившегося негромкой, короткой репликой вызывала к нему особенное уважение подчиненных, стремление их сделать все так, чтобы остался он доволен и сказал одобрительно: «Ну, ну», каждый раз имеющее новый оттенок. Свое «ну-ну» он умел произносить на десятки ладов: то по-отцовски, добродушно, то словно удивляясь и радуясь, то будто напутствуя и поощряя.

Некоторые офицеры, сами того не замечая, невольно подражали генералу даже внешне — прятали, как он, при ходьбе руки назад, в рукава шипели, и чуть приволакивали ногу. Говорил Полуэктов медленно, словно отбирал слова и мысленно отбрасывал ненужные, как добросовестный строитель отбрасывает в сторону неподходящий камень при кладке фундамента.

О жизни генерала в училище известно было немного. Знали, что шашка с красиво изогнутым позолоченным эфесом, которую надевает генерал на парадах, подарена ему самим Буденным и что, приехав на открытие училища, Семен Михайлович обнимал Полуэктова, как старого друга, с которым не чаял уже и встретиться, что до войны был генерал начальником артиллерийского училища, а в начале 1942 года командовал артиллерией армии и, очень тяжело раненный, много месяцев пролежал в госпитале. Знали, что недавно на фронте погибли его сыновья: младший — рядовой, а старший — летчик-истребитель, и от старшего остался внучок — шестилетний крепыш Димка, рано лишившийся матери. И совсем нивесть откуда известно было, что дома вечерами генерал, уложив Димку, пишет какой-то учебник. Одни говорили — военно-педагогический, другие — по артиллерии, но точно никто не мог сказать. Этим исчерпывалась осведомленность подчиненных о личной жизни начальника, который всегда был корректен, предельно взыскателен, безукоризненно выбрит и, если поблизости не было воспитанников, почти непрерывно курил, новую папиросу раскуривая о только что выкуренную.

… Сегодня он начал свой неожиданный обход в 16.30. Неторопливой походкой, заметно приволакивая правую ногу, шел он, сопровождаемый дежурным по училищу офицером. Глаз у генерала был острый. Он сразу замечал криво привешанную раму портрета, плохо почищенную бляху ремня, запачканную панель в ротной канцелярии. В конюшнях он так посмотрел на загрязненные кормушки лошадей, что широкоплечий, с пышными усами капитан Зинченко, звякнув шпорами, выдавил хрипло:

— Будет вычищено…

— Немедленно! — кратко добавил генерал.

В столовой Полуэктов приказал сопровождающему его офицеру:

— Заметьте… заведующий столы накрыл прошлогодними носовыми платками. Завтра должны лежать белоснежные скатерти! Проверите исполнение.

Он сделал такой нажим на слове «белоснежные», что оно стало зрительно ощутимым.

Когда генерал зашел в санчасть, начальник ее — очень полный, страдающий одышкой, полковник лет пятидесяти, с двойным подбородком, не вмещающейся в воротничок шеей и бритым черепом — засуетился, насколько это позволяла ему комплекция, кинулся к папке с какими-то диаграммами и таблицами и начал их поспешно извлекать. Полуэктову хорошо было известно пристрастие полковника Райского к бумажкам, к своему уютному врачебному кабинету, стремление не обременять себя ходьбой по корпусам училища, и поэтому сейчас, когда Райский пытался показать ему «кривую роста упитанности воспитанников» и пробубнить цифры, густо склеенные латынью, начальник училища добродушно остановил его:

— Вижу, вижу — латынь знаете. А вот сколько у вас детей с опущенной лопаткой знаете? Нет? Вот это уже никуда не годится, не по-отцовски. А вечером в классах света достаточно?

— Так точно!

— Совсем не точно. Недостаточно света, товарищ полковник, зрение детям портим!

— Я собирался… — начал было Райский, делая подбородком движение, будто ему стал узок воротничок кителя.

— Вот, вот, долго собираетесь… У вас три врача, надо чаще быть в классах, спальнях… На урок физкультуры пойдите, приглядитесь, какую там нагрузку дают. Их кульбитам учат. Гербов, видели, что на брусьях выделывает? А сутуловат. Вы мне лучше выпрямите Гербова коррегирующей гимнастикой. Кувыркаться на турнике и фокусы показывать он еще успеет. А выйти от нас должен здоровым, стройным, гибким… Чтобы смотреть было радостно… Чтобы за квартал видна была осанка, шаг легкий, грудь высокая, плечи — любо поглядеть, голова красиво на плечах сидела, под гимнастеркой чувствовались мышцы литые… А вы меня латынью глушите! — сердито закончил он и, надев папаху, вышел, бросив свое обычное: — Ну, ну. — в котором сейчас послышались Райскому осуждение и приказ действовать.

Полковник виновато вздохнул, вытер платком пот с черепа и, покряхтывая, стал натягивать шинель.

* * *

Из-за плотно прикрытой двери музыкального класса доносятся приглушенные звуки скрипки. Чья-то нетвердая рука разыгрывает незатейливую песенку. В коридорах воспитанники замирают у стен, провожая глазами начальника училища. Он проходит, отвечая на приветствия легким наклоном головы.

На втором этаже зашел в методический кабинет. Из-за стола поднялся невысокий капитан Васнецов — с бритой головой и небольшими светлыми усами — преподаватель литературы и, по совместительству, заведующий методическим кабинетом училища.

— Работайте, работайте, — сделал генерал рукой жест, словно усаживая Васнецова. Капитан снова сел, но, следя ревнивым взглядом за генералом, не выдержал, подошел к нему, когда Полуэктов остановился у выставки работ детей.

— Все сделали они сами, — с гордостью сказал Васнецов и погладил рукой модель пушки.

Здесь были: коллекция минералов, рисунки красками и карандашом, средневековый замок из папье-маше, причудливое «Золото алхимиков», контурная карта Европы, сделанная из глины и размоченного картона, и даже препарированная летучая мышь.

…В классах началась вечерняя подготовка уроков. Полуэктов решил зайти в роту майора Тутукина. Здесь в отделении Беседы не ладилось с русским языком, почти половина не успевала. Генерала встретил докладом капитан Беседа, дежуривший в этот день по роте, и они вместе зашли в четвертое отделение. Поздоровавшись и разрешив сесть, генерал подошел к парте Самсонова.

— А ну-ка, покажите свою тетрадь по русскому языку, — подсел он рядом.

Сенька не оробел, порылся в парте, достал тетрадь. На первой странице ее была образцовая чистота, на второй — погрязнее, на третьей — еще хуже. Пробросив несколько незаполненных листов, Полуэктов наткнулся на двустишье, написанное нетвердым размашистым почерком с выкрутасами:

А страницей дальше так же залихватски:

И подпись: «Семен Иванович Самсонов, будующий асс». У последней буквы «с» хвост закручивался мертвой петлей. Виновник поэтических упражнений и будущий асс доверчиво улыбался от уха до уха.

— Нехорошо, нехорошо, — осуждающе покачал головой генерал, — это ведь гряземарание… и неграмотно, — он подчеркнул ошибку в слове «будующий». Никуда не годится! Ваша фамилия Самсонов?

— Так точно, встал Сенька, немного склонив белесую голову на бок и располагающе растянул губы. («Ишь, ты, — подумал генерал, — веселый какой человек»).

— Не ожидал от вас, воспитанник Самсонов, такого отношения к учебе. Тетрадь перепишите начисто. Всю, — строго приказал он. — Я к вам скоро снова приду и тогда посмотрю ее.

Полуэктов сел за стол преподавателя и обвел испытующим взглядом класс. Круглолицый капитан Беседа, сам чем-то похожий на своих воспитанников, отошел к окну.

— А кто из вас читал книгу «Тимур и его команда»? — неожиданно спросил генерал.

Руки подняли почти все.

— Хорошо! — похвалил Полуэктов. — Почему же тимуровцев так любят в нашей стране?

С передней парты поднялся Кирилл.

— Я — старший воспитанник Голиков.

Он старался выпятить грудь, но выпяченным оказывался живот. Независимый вздернутый нос и петушиный голосок производили такое впечатление, будто вот сейчас он взмахнет руками, как крыльями, и полетит.

— Тимуровцы помогают родине! Они дружные и о людях заботятся.

— Правильно, — удовлетворенно кивнул головой генерал. — Вот вы, старший воспитанник…

Голиков с еще большей готовностью старался поднять грудь.

— Так вот вы, старший воспитанник, хотите родине помогать?

— Очень!

— Вы литературное чтение любите?

— Люблю, — с жаром ответил Кирюша.

— А грамматику?

— Н-нет, — с запинкой произнес Голиков, — там трудно правила запоминать, — оправдываясь, облизнул он широкие красные губы и покосился на капитана Беседу. Но тот стоял у окна с таким выражением лица, будто хотел сказать: «У вас спрашивают, вы и ответ держите, а мое дело слушать».

— А кто еще не любит грамматику? — все более поражаясь, спросил начальник училища.

Опять поднялись почти все руки. Генерал с сомнением обратился к воспитателю:

— Товарищ капитан, да это отделение русское?

— Вроде русское, — с запинкой произнес офицер.

— Русское… — негромким хором ответили ребята.

— А что Суворов говорил о русских? — с силой произнес генерал, выжидающе взглянув на Голикова. Тот растерянно молчал, беспокойно пошевеливая шеей. И вдруг, вспомнив, выкрикнул.

— «Мы — русские, мы все одолеем!»

— Ну, вот, — обрадовался Полуэктов, — и даже трудный русский язык одолеете?

— Одолеем! — громко ответили все.

— И правила запомните?

— Запомним!

— Посмотрим, посмотрим, — с задором закивал головой генерал. — Вот, товарищ капитан, будьте свидетелем, суворовцы обещали не получать плохих оценок по русскому языку и этим помочь родине в подготовке грамотных офицеров. Я через две недели приду — проверю, настоящее ли у них слово…

— Настоящее! — убежденно ответили ребята.

Из четвертого отделения генерал вышел в хорошем настроении. «Превосходные мальчишки, — думал он, поглаживая короткие темные усы, — кто знает, может быть, именно Голиков станет маршалом, а Семен Иванович Самсонов — первоклассным генштабистом? Хотя… зачем брать такие высоты?.. И хороший командир батальона не малого стоит… А в том, что не любят грамматику, наверно, повинен и учитель, надо проверить…»

Беседе, сопровождавшему генерала по роте, очень хотелось напомнить о своем рапорте, но он счел неудобным делать это; возможно, рапорт еще и не передан Тутукиным, а если передан, генерал, может быть, умышленно молчит.

… Полуэктов почти миновал длинный коридор, когда шум за дверьми одного из классов привлек его внимание. Раздавался стук, словно палкой били по фанерному сиденью стула, слышались выкрики, похоже было, что кто-то играет на гребенке с папиросной бумагой.

Генерал приоткрыл дверь. Шум смолк, и на мгновенье все в классе застыли: двое сидели под измазанной мелом доской, один — скрестив ноги, на полу в углу, с учебником в руках и бумажным колпаком на голове; несколько ребят стояли у окна над доской для шашек; остальные, видимо, занимались, кто чем хотел, сообразно размаху фантазии. Сидящий в углу вскочил, стянул с головы колпак и крикнул отчаянно, будто его ущипнули:

— Встать! Смирно! Товарищ гвардии генерал, второе отделение пятой роты на самоподготовке…

Генерал пробыл здесь недолго — пожурил за то, что, вместо приготовления уроков, занимаются шалостями, спросил о воспитателе:

— А где старший лейтенант Стрепух?

— Не могу знать! — браво ответил широконосый воспитанник в гимнастерке, измазанной мелом. — Старший лейтенант сегодня еще не приходил.

— С утра не было?

— Так точно, с утра!

Дежурному по училищу Полуэктов приказал немедленно вызвать к нему с квартиры Стрепуха, а в его отделение послать для надзора другого офицера.

* * *

Сигналист, посланный за Стрепухом на дом, застал его лежащим на постели в сапогах. Он был убежденным холостяком и жил так, как ему хотелось. Со скучающе-любопытствующим видом Стрепух перелистывал «Королеву Марго» Дюма, смачно поплевывал на пальцы, прежде чем перевернуть засаленную страницу. С массивного, словно высеченного из красного камня лица Стрепуха не сошло выражение скуки, когда он услышал, что его вызывает генерал. Он неторопливо поставил длинные ноги на пол и спросил, позевывая и небрежно похлопывая кончиками пальцев по губам:

— Немедленно?

— Так точно, немедленно…

— Ну, порядок, идите… — величественно отпустил он связного. Пребывание в училище Стрепух считал для себя печальным недоразумением, злой превратностью судьбы. В душе презирая «шкрабов», «синечулочниц» и «штафирок», как называл про себя преподавателей Стрепух; он смотрел на свою воспитательскую работу как на явление временное, как на перекидной мостик в будущее, где ему виделась «настоящая служба», — хотя бы командиром батальона, «настоящая власть» и быстрое продвижение по служебной лестнице, а не это «копанье в психологии и педагогике». Он хотел бы немедленно покинуть училище, но делать это со скандалом не входило в его расчеты. Поэтому лучшей для себя «нормой поведения» Стрепух считал бездействие — пусть начальство отчислит в линейную часть.

Справедливость требует сказать: строевую службу, в ее очищенном от кропотливых обязанностей виде, старший лейтенант любил, безупречно знал тонкости команд, разные «штучки», вроде казуистического требования показать на топографической карте магнитный меридиан, у винтовки — пресловутый мулёк или назвать ее восьмую часть.

И еще одно качество неоспоримо признавалось за ним, даже ставилось начальством в пример — внешняя аккуратность. Пуговицы шинели сияли у него так, что в них можно было смотреть, как в зеркало, белоснежный подворотничок выглядывал из-под кителя ровно настолько, насколько ему полагалось выглядывать. Событием необъяснимым и из ряда вон выходящим было бы появление старшего лейтенанта Стрепуха в нечищеных сапогах. Он был в училище ходячим наставлением для военнослужащих и, если возникало сомнение, нужно ли звездочку на фуражке носить поверх ремешка или следует прятать под него, — поглядывали на фуражку Стрепуха.

Во время парадов он так величественно шел горделивой, легкой походкой впереди роты, так безупречна была выправка его гренадерской фигуры, что все невольно любовались. Но стоило заговорить с ним, и мгновенно пропадало картинное очарование. Чаще всего он обходился стереотипными:

— Точно!

— Нормально…

— Толково… или штампами: «Свежо предание», «Не вынесла душа поэта», бросая реплики небрежно, мимоходом, с сознанием собственного превосходства. Если Стрепуха спрашивали, какое сегодня число, он неизменно начинал: «С утра было…» — и только, после этого называл число. Представляясь вне училища, особенно дамам, говорил неизменно, со снисходительной улыбкой: «Сын собственных родителей…» — и, поклонившись, откидывал назад горделивым движением головы копну вьющихся волос. Если же Стрепух разражался тирадой, то, кроме искажений, вроде: «шлём» «бархо́тка» и «шинеля», он пересыпал свою речь «философскими» отступлениями. «Во мне таятся большие невозможности», — говорил он преподавательнице английского языка Нине Осиповне, поглаживая едва проступающие бакенбарды.

Сначала товарищи деликатно намекали Стрепуху, что нельзя так уродовать русский язык, но самые дружелюбные поправки он воспринимал нетерпимо и так брезгливо кривил рот, что становилось ясным — никакой помощи принимать Стрепух не желает.

… Когда Стрепух вошел в кабинет генерала, то по тому, как генерал долго не разрешал ему опустить руку, застывшую у головного убора, не предложил сесть, как старался не глядеть на него, — он почувствовал, что разговор предстоит пренеприятнейший.

— Почему вы не с отделением во время самоподготовки? — резко поднял голову Полуэктов.

— Я отлучился на полчаса, — начал было старший лейтенант.

— Вы манкируете служебными обязанностями! — побледнел генерал, сдерживая себя, чтобы не сорваться на крик.

Стрепух пожал плечами с таким выражением лица, словно хотел сказать: «Ваше дело взгревать, мое — молча выслушивать, что бы вы ни сказали, но от этого ничто не изменится». Он стоял навытяжку, потирая пальцы левой руки, будто счищая с них мел.

— Государство вручило вам, — медленно произнес генерал, — судьбу двадцати пяти мальчиков, а вы их бросаете на произвол. Это, если хотите, бесчестно — отлеживаться в дни, когда вся страна напрягается, добивая врага. Вы получаете оклад вдвое больше рядового инженера и не утруждаете себя работой. Предупреждаю вас, старший лейтенант, о неполном служебном соответствии. В течение месяца, пока не будет наведен безупречный порядок в отделении находитесь в нем безотлучно от подъема до отбоя. Идите!

«Выгоню, выгоню, — с неприязнью посмотрел в спину уходящего Стрепуха генерал. — Павлин! Сущий павлин!..» — и Полуэктов сердито захлопнул крышку портсигара. Позвонил в гараж, чтобы прислали машину. Надо было немного отдохнуть: он решил снова сделать обход училища в два часа ночи, — проверить, как несут ночную службу.