Онлайн чтение книги Алые погоны. Книга вторая
ГЛАВА XIII. НЕПРИЯТНОСТИ

Зорину долго не удавалось найти такого библиотекаря, который был бы не только знатоком книг, но и опытным воспитателем. Наконец, ему повезло. На работу в училище приняли Марию Семеновну Гриневу — маленькую, белоголовую старушку, в больших роговых очках, вечно белоснежной шелковой кофточке и черной юбке с широкими бретельками.

Неутомимая, богатая на выдумки, Мария Семеновна то устраивала выставки, то проводила читательские конференции об образах советских офицеров в книгах лауреатов; мастерила с ребятами монтажи: о пятилетке, о родном городе, о героях труда; затеивала переписку с автором новой интересной повести, а если была возможность, приглашала его в училище.

То ли потому, что была она какая-то домашняя, сердечная — с темными щелочками глаз, пухлыми проворными руками, то ли огромной была потребность детей в материнском теплом взгляде, участливом слове, но к Гриневой льнули все ребята.

К ней приходили с письмами, поверяли немудреные секреты, прибегали спросить значение того или иного слова, рассказать о споре в классе, о своих обидах и радостях. И она никого не оставляла без внимания и участия. У нее была крохотная комната, примыкающая к читальному залу, где среди каталогов, вырезок, списков она выслушивала самые ответственные тайны.

Это не было добреньким всепрощением. Мария Семеновна умела и пробрать кого следовало, и непритворно рассердиться, — но все это у нее получалось как-то по-матерински, она быстра отходила и не забывала потом заступиться, посоветовать.

Она была близка ребятам еще и потому, что потеряла на войне своего единственного сына Федю — героя-артиллериста, и ребята чувствовали, что теперь в каждом из них Мария Семеновна видит своего Федю, старается сделать их похожими на него.

… В последнее время Артем читал запоем: на ходу, пристроившись где-нибудь на подоконнике, если удавалось — на уроках, проявляя при этом редкостное умение распределять внимание между книгой под крышкой парты и объяснением учителя. Книги отнимали, Артема наказывали, но страсть углублялась и, правду говоря, к ней относились все же терпимо.

Всего два дня назад взял Каменюка «Как закалялась сталь», а сегодня уже возвращал. Читал книгу лихорадочно, с пересохшим от волнения горлом.

— Ну как? — пытливо спросила Артема Мария Семеновна.

— Замечательная! А Корчагин… Вот это человек! Всем нам пример. Трудностей никаких не боится… Наоборот… — и Каменюка, захлебываясь, стал передавать содержание книги.

— А ты заметил, как Павел боролся с дурными привычками — бросил курить и ругаться? — спросила Гринева.

Артем с недоумением посмотрел на нее, — вот уж на это не обратил внимания, но вдруг вспомнил:

— Верно! Ну, так он же все мог! Пустой болтовни не любил. Сказал — брошу курить и бросил… А как ловко Жухрая выручил! — Артем готов был уже снова предаться воспоминаниям о прочитанном, но Мария Семеновна опросила, строго глядя сквозь стекла очков:

— Говорят, ты ругаешься?

Каменюка неловко замялся, но правдиво ответил:

— Иногда, Мария Семеновна… Бывает, — просто невозможно выдержать!

— Мне это очень неприятно, — огорченно сказала она, — мой Федя никогда не ругался. Постарайся, Тема, и ты не делать этого.

«Мой Федя», «постарайся и ты» — это звучало, как «мои сыновья».

— Постараюсь, — искренне сказал Артем и твердо добавил — Слово мое верное — ругаться не буду.

— Какую же тебе книгу дать? — словно они только об этом и говорили, в раздумье произнесла Мария Семеновна. — Есть хорошая — о Фрунзе Михаиле Васильевиче.

— Дайте, пожалуйста!

Она отошла к полке и — Артему показалось — наощупь достала книгу в коричневом переплете. Протягивая ее, посоветовала:

— Ты особенно обрати внимание на твердость Арсения — так рабочие звали молодого Фрунзе. Царские судьи заранее подготовили ему смертный приговор… Во время суда, в перерыв, подбегает к Арсению защитник и предлагает: «Выступите, в последнем слове отрекитесь, молодой человек, от своих идей, скажите „заблуждался по молодости“, — вас и помилуют». Арсений очень рассердился на такое подлое предложение и возмущенно ответил: «Я убеждениями не торгую. Такой „защитник“, как вы, мне не нужен!»

Мария Семеновна умолкла.

— Что же дальше было? — весь потянулся к ней Артем.

— Приговорили Арсения к смертной казни, а он, сидя в одиночке, спокойно стал изучать иностранный язык. Потом выбрал момент и бежал.

— Здорово! Вот это герой, это я понимаю!

— Опять ты, Тема, руку в кармане держишь, — укоризненно заметила Гринева.

Каменюка виновато выдернул руку из кармана.

— Я пошел, до свиданья, Мария Семеновна, — сказал он и, нетерпеливо перелистывая на ходу книгу, скрылся в дверях.

Авилкин принес сдавать «Руководство для постройки авиамоделей». Залихватски шлепнул книгой о стойку:

— Все изучено! Теперь для прогресса надо мне книжечку потолще…

Мария Семеновна посмотрела на возвращенную книгу и нахмурилась:

— Ты не умеешь обращаться с книгами. Смотри — обложка стала грязной, надорвана. Подклей, оберни — тогда получишь следующую…

Авилкин помялся, но делать было нечего, — и с напускной готовностью сказал:

— Есть подклеить и обернуть! — Он ушел.

Володя Ковалев, здороваясь, приветливо улыбнулся Марии Семеновне:

— Я к вам с просьбой, — мне нужен материал по истории наших советских орденов… Капитан Беседа попросил альбом выпустить в его отделении… Я набросал приблизительно, посоветовался с майором Веденкиным…

Получив нужные журналы и книги, Володя ушел. Его место занял Кирюша Голиков, с мрачным, расстроенным лицом. Его пришлось увести в «комнату признаний».

В последние три месяца Кирилл настолько увлекся устройством радиоприемника в классе, радиофицированием училища, что запустил учебу. Мария Семеновна, как только Голиков подошел к ней, сразу догадалась:

— Получил письмо из дома?

— Да, — уныло кивнул головой Кирилл, — отец недоволен. Вот, — он протянул письмо.

«Здравствуй, сынок! Шлю тебе свой привет и желаю здоровья. Вчера мы получили письмо уважаемого воспитателя Алексея Николаевича — он рассказал о твоей успеваемости… Должен признаться — утешительного мало. Хотя двоек и нет, но ты типичный троечник… Какое ты имеешь право отставать от всех вас, от меня?..» Дальше отец Голикова писал об успехах того завода, которым он руководил, и с недоумением спрашивал: «Или ты в жизнь не вдумываешься? Или о чести забыл?»

Прочитав письмо, Мария Семеновна сняла очки и внимательно посмотрела на Кирюшу.

— Неприятная история, — через силу скривил губы в улыбке Кирилл.

— Да… Но не безнадежная, — старалась успокоить его Гринева. — Ты сегодня же напиши отцу, что краснеть ему за тебя не придется. А главное — подумай о чести своего училища… Лучшие люди страны за первенство борются, вот смотри, — она протянула лежащий на столе свежий номер газеты с портретами героев труда. — Разве вы можете стоять в стороне от всенародного дела, учиться кое-как?

— Пойду — капитану письмо покажу! — решительно качнул головой Голиков. — Вы за меня будьте спокойны, Мария Семеновна…

Гринева возвратилась в библиотеку.

Пришли за книгами Дадико Мамуашвили и Геннадий Пашков…

* * *

Алексей Николаевич во дворе училища подозвал Володю:

— Ну, как с альбомом? — поинтересовался он.

— Подбираю материал, — деловито сообщил Ковалев и показал то, что достал в библиотеке, — вот не знаю, где достать текст Указа о награждении товарища Сталина первым орденом.

Капитан обещал принести необходимую книгу. Спросил об Авилкине:

— Поддается?

Владимир недовольно нахмурился:

— Слабо.

— Не сразу, не сразу, — подбодрил воспитатель. — Да, я вот о чем хотел с вами поговорить: поскольку вы, так сказать, опекаете его, прошу обратить особое внимание на воспитание у него смелости… Кое-какие успехи в этом отношении есть… Надо их закрепить и развить.

Беседа рассказал о том, что сделано и дал несколько советов Володе.

Вечером Володя предполагал быть у Галинки, но оставалось еще часа два свободного времени и он предложил Павлику пойти за город на лыжах. Авилкин с готовностью согласился. Они заскользили вниз, по Кутузовской улице. Снег то валил пухом, то неожиданно переставал падать, будто огромная заслонка время от времени закрывала ему выход из гигантской горловины и снова отодвигалась. Когда лыжники остановились у крутого обрыва к реке, Ковалев предложил:

— Давай спустимся!

Павлик боязливо посмотрел вниз. Люди, проходившие по узкому полотну железной дороги, казались отсюда крохотными.

— Д-давай, — выдавил из себя Авилкин, все еще надеясь, что Володя раздумает.

— Вперед! За мной! — крикнул Ковалев и ринулся вниз, вздымая буруны снега.

Павлик тоскливыми глазами проследил за Володей, пока тот не достиг подножия горы. «Он взрослый, — искал лазейку Авилкин. — Уйду!.. Скажу: ремешок лопнул…» Но взгляд снова проследил проложенный Ковалевым след на крутом спуске. Володя внизу махал рукой. Опять повалил снег.

Авилкин надвинул шапку на лоб, тоненько крикнул: «Е-ех!..» и с отчаянной решимостью в глазах, оттолкнувшись, помчался вниз. На половине спуска он растерялся, лыжи скрестились и Павлик врезался головой в сугроб. Шапка свалилась, и красноватая голова выделялась на снегу, как помидор. Но Авилкин тотчас поднялся, быстро приладил лыжи и доехал до Володи.

— Ушибся? — обеспокоенно спросил Ковалев.

— Пустяки! — небрежно бросил Авилкин. Щеки у него раскраснелись, глаза горели, а шапка, осыпанная снегом, съехала набекрень. Вид у него был воинственный.

— Давай еще раз! — задорно предложил Павлик. — Теперь полный порядочек будет! Вот посмотришь!

Они снова полезли наверх.

* * *

Вволю накатавшись, возвратились в училище. Павлик был возбужден и радостен. Захлебываясь, он рассказывал Владимиру о своих ощущениях при спуске с горы и не замечал, что друг его стал молчаливым и сосредоточенным. Ковалев, в какой уже раз, задавал себе вопрос; «Идти или не идти?»

…Вот уже две недели, как Владимир был в ссоре с Галинкой. Это его очень мучило. И ссора-то получилась какая-то ребяческая, точно и не поймешь из-за чего.

Началось с того, что он опоздал. Они до этого условились пойти вместе послушать концерт московского скрипача, но Володя пришел к Богачевым не в шесть тридцать вечера, а в половине восьмого. Галинка, словно бы вскользь, поинтересовалась;

— Помешало что-нибудь важное?

И раньше бывало, что он опаздывал — задерживали комсомольские или училищные дела, но Галинка никогда не упрекала, понимая несправедливость обид в таких случаях. Сегодня Ковалев задержался потому, что увлекся шахматной партией. Не умея кривить душой, он прямо признался в этом. Девушка сразу помрачнела, и по сведенным на переносице бровям, по сухому тону ее односложных ответов Владимир понял, что она всерьез обиделась. Он стал было шутить, стараясь этим смягчить свою вину:

— Посыпаю голову пеплом… и отправляюсь на поклон в Каноссу…

Но Галя только чуть повела непримиримо плечом. Идти на концерт она сначала отказалась и только после долгих убеждений — неохотно согласилась. Она молчала всю дорогу до театра, молчала и в фойе во время антрактов. Но прекрасная игра скрипача смягчила ее, и, очевидно, считая, что урок дан достаточный, она стала отвечать на вопросы Володи. Он воспрянул духом, но ненадолго, — оказывается это была лишь видимость «амнистии». И стоило ему заговорить о книге Эренбурга — «Буря», сказать, что ему эта книга очень понравилась, как Галинка решительно высказалась против.

— Автор не имел права убивать главного героя — Сергея и оставлять в живых таких подлецов, как Рихтер! — категорически заявила она.

— Разве мало наших прекрасных людей погибло в войну? — возразил Владимир и подумал об отце. — Нельзя так огульно отзываться обо всей книге, только потому, что тебе не понравилось, как писатель поступил с героем. Поспешно и нелогично!

— Именно жизненная логика не дает ему права убивать Сергея! — возмущенно настаивала девушка. — Сергей — это все мы, и, победив, он должен был жить! А насчет логики — это еще вопрос, у кого из нас она сильнее. Я, например, последовательна и дорожу своим словом, — неожиданно заключила она.

— И я дорожу своим! — вспылил Володя.

— Что-то не видно! — вздернула голову Галинка.

— Плохо смотришь! — оскорбленно ответил Володя.

Они дошли до перекрестка улиц и, холодно кивнув друг другу, расстались.

… За эти две недели Владимир несколько раз порывался Написать письмо Галинке, но удерживало ложное самолюбие.

Еще немного поколебавшись, Ковалев все же отправился к Богачевым.

Дверь ему открыла Галинка. Видно, его приход застал ее врасплох. Она и обрадовалась и не хотела показать этого. Володя начал с главного:

— Я считаю себя виноватым, — сказал он, остановившись в коридоре и решив не идти дальше, пока не скажет всего. — Я был груб…

— Да ты иди, иди сюда, — обрадовалась, потянула его за рукав Галинка. — Это я виновата, вот и мама мне выговаривала…

— А как же тебе, гордячке, не выговаривать, — отозвалась Ольга Тимофеевна, выглянув из другой комнаты, — если ты иногда сначала скажешь, а только потом подумаешь. Она даже письмо извинительное писать тебе собиралась, — сообщила Ольга Тимофеевна.

— И вовсе нет! — возмутилась этим предательством дочь.

— Да я рассоветовала, — невозмутимо продолжала Ольга Тимофеевна. — Говорю: если он дружбу ценит, — подумает, да и придет. Вот теперь и ясно, у кого логика больше развита… Ну, мне не до вас…

И она скрылась за дверью.