Онлайн чтение книги Американха Americanah
Глава 5

После вечеринки у Кайоде между Ифемелу и Гиникой все стало натянуто, возникла непривычная неловкость.

– Ты же понимаешь, я не знала, что оно вот так сложится, – говорила ей Ифемелу.

– Ифем, он смотрел на тебя с самого начала, – сказала Гиника и, показывая, что ей не обидно, подначила Ифемелу – дескать, вот, увела у меня парня без всяких усилий. Ее живость была напускной, чрезмерной, и Ифемелу обременило виной – и желанием возместить сторицей. Неправильно это вроде бы: близкой подруге Гинике, пригожей, приятной, любимой всеми Гинике, с которой никаких ссор, пришлось снизойти и изображать, что ей все равно, хотя, когда б речь ни заходила об Обинзе, в ее тоне сквозила обида. «Ифем, у тебя на нас время-то найдется? Или сплошной Обинзе?» – спрашивала она.

И вот, когда однажды Гиника явилась в школу с темными кругами под покрасневшими глазами и сказала: «Папуля объявил, что мы в следующем месяце уезжаем в Америку», Ифемелу чуть не вздохнула с облегчением. Она будет скучать по своей подруге, но отъезд Гиники вынудил обеих отжать их дружбу насухо и выложить, освеженную, на солнышко, вернуться к тому, как оно прежде бывало.

Родители Гиники уже некоторое время обсуждали, как уйдут из университета и начнут все заново в Америке. Однажды, навещая Гинику у нее дома, Ифемелу услышала слова ее отца:

– Мы не бараны. Этот режим обращается с нами как с баранами, и мы уже ведем себя, словно мы стадо. Я уже много лет не могу заняться никаким серьезным исследованием, потому что каждый день организую забастовки и вещаю о невыплаченных зарплатах, а в классах даже мела нет. – Он был низкорослый и темный, а рядом с крупной пепельновласой мамой Гиники смотрелся еще мельче и темнее, нерешительнее, словно колебался, что же выбрать.

Когда Ифемелу доложила родителям, что семья Гиники наконец уезжает, отец вздохнул и сказал:

– Им повезло, хоть такой выбор есть.

А мама добавила:

– Благословенны они.

Но Гиника ныла и плакала, воображая картины печальной жизни в чужой Америке, без друзей.

– Лучше б я тут с вами жила, а они пусть едут, – сказала она Ифемелу. Они все собрались дома у Гиники – Ифемелу, Раньинудо, Прийе и Точи – и сидели у нее в спальне, копаясь в одежде, которую Гиника с собой не брала.

– Ты, Гиника, главное, нос не задирай, когда вернешься, – сказала Прийе.

– Она вернется и будет серьезной американхой, как Биси, – сказала Раньинудо.

Все заржали – над словом «американха», пропитанным ехидством, надставленным против правил, и над Биси, девчонкой на класс младше. Та из короткой поездки в Америку вернулась со странным акцентом, делала вид, что больше не понимает йоруба, и принялась добавлять в конце любого английского слова смазанное «р».

– Ну, Гиника, серьезно, я бы что угодно отдала, лишь бы на твоем месте оказаться, – сказала Прийе. – Не понимаю, чего ты не хочешь ехать. Всегда же сможешь вернуться.

В школе все вились вокруг Гиники. Все хотели сходить с ней в буфет, повидаться после занятий, словно ее грядущий отъезд сделал ее еще более желанной. Ифемелу с Гиникой ошивались на переменке в коридоре, к ним прибились Большие Пацаны – Кайоде, Обинзе, Ахмед, Эменике и Осахон.

– Гиника, а куда именно в Америке ты едешь? – спросил Эменике. Он благоговел перед людьми, уезжавшими за рубеж. После того как Кайоде вернулся с родителями из поездки в Швейцарию, Эменике склонился перед ним – потрогать ботинки Кайоде, и проговорил: «Хочу к ним прикоснуться – они ходили по снегу».

– В Миссури, – сказала Гиника. – Отец нашел там работу.

– Твоя мать – американка, аби ?[51]Правда? Верно? ( нигер. пиджин ). У тебя, значит, американский паспорт?

– Да. Но мы туда не ездили с моего третьего класса.

– Американский паспорт – крутейшая штука, – сказал Кайоде. – Я бы хоть завтра свой британский на него обменял.

– Я б тоже, – сказала Йинка.

– Мне он чуть не достался-о, – сказал Обинзе. – Мне восемь месяцев было, когда родители свозили меня в Америку. Я все повторяю маме, что надо было ехать раньше и рожать меня там!

– Невезука, чувак, – сказал Кайоде.

– А у меня нет паспорта. Мы когда последний раз ездили, я к матери в паспорт был вписан, – сказал Ахмед.

– Я у матери в паспорте значился до третьего класса, когда отец сказал, что пора нам уже отдельные паспорта, – сказал Осахон.

– А я за рубеж вообще не выезжал, но отец обещал меня в университет отправить за границу. Подать бы прямо сейчас на визу, не дожидаясь, пока школу окончу, – сказал Эменике. Следом воцарилась полная тишина.

– Не бросай нас сейчас, погоди до окончания, – произнесла наконец Йинка, и они с Кайоде прыснули. Остальные тоже расхохотались, даже сам Эменике, но было за этим смехом колючее эхо. Они знали, что он врет: Эменике сочинял байки про своих богатых родителей, которых, всем известно, у него не было, – он совершенно утонул в нужде изобретать себе не свою жизнь. Разговор заглох, переключился на учителя математики, не знавшего, как решать системы уравнений.

Обинзе взял Ифемелу за руку, и они тихонько оставили компанию. Они это проделывали часто – незаметно уходили от друзей, садились в уголке в библиотеке или отправлялись гулять на улицу, за лаборатории. Они шли, и Ифемелу хотелось рассказать Обинзе, что она не понимает, как это – «вписан в паспорт к матери», что у ее матери и паспорта не было. Но Ифемелу ничего не сказала, шла рядом молча. Он в этой школе устроился даже лучше, чем она. Она была популярна, всегда во всех вечериночных списках, и на собраниях ее всегда называли в числе «первых трех» учеников у них в классе, и все же Ифемелу чувствовала, что окутана прозрачной дымкой чужеродности. Ее бы тут не было, если бы она не сдала так здорово вступительные экзамены, если бы ее отец не был упорно настроен отдать ее в школу, где «укрепляется и характер, и будущее». В начальной школе все было по-другому, полно детей вроде нее, чьи родители – учителя и госслужащие, ездившие на автобусе, и никаких шоферов в тех семьях не было. Ифемелу вспомнила удивление на лице Обинзе – удивление, которое он быстро скрыл, когда спросил: «Какой у тебя номер телефона?» – а Ифемелу ответила: «У нас нет телефона».

Сейчас он нежно сжимал ее руку. Восхищался ее прямолинейностью и тем, что она не такая, как все, но глубже увидеть, кажется, не мог. Находиться среди людей, ездивших за рубеж, для него было естественным. Обинзе свободно владел знаниями о всяких заграничных штуках, особенно американских. Все тут смотрели американские фильмы и обменивались выцветшими американскими журналами, а он знал подробности жизней американских президентов столетней давности. Все смотрели американские сериалы, а он знал, что Лиза Боне уходит из «Шоу Козби» и будет сниматься в «Сердце ангела», и о том, что у Уилла Смита были громадные долги, прежде чем тот согласился сниматься в «Новоявленном принце Бель-Эйра».[52]«The Cosby Show» (1984–1992) – американский комедийный сериал на телеканале NBC; Лиза Мишель Боне (р. 1967) – афроамериканская актриса. «Angel Heart» (1987) – американский детектив и фильм ужасов, реж. Алан Паркер. «The Fresh Prince of Bel-Air» (рус. прокатное название «Принц из Беверли-Хиллз», 1990–1996) – американский комедийный сериал на телеканале NBC. «Ты смотришься черной американкой» – таков был его высший комплимент, каким Обинзе одарил Ифемелу, когда она наряжалась в какое-нибудь миленькое платье или заплетала волосы в толстые косы. Манхэттен для него – вершина. Он часто повторял: «Это нам не Манхэттен» или «Съезди на Манхэттен, глянь, как там». Он дал ей «Гекльберри Финна», страницы помяты перелистыванием, она взялась читать прямо в автобусе, но через несколько глав бросила. Наутро с решительным стуком положила книгу ему на парту.

– Нечитаемый бред, – сказала она.

– Книга написана на разных американских диалектах, – сказал Обинзе.

– И что? Я все равно не понимаю.

– Нужно терпение, Ифем. Если правда разберешься, там интересно, не захочешь бросить.

– Я уже бросила. Пожалуйста, держи при себе свои «настоящие книжки» и предоставь мне читать то, что мне нравится. И кстати, я по-прежнему выигрываю в скрэбл, мистер Читай-настоящие-книжки.

Сейчас они входили в класс, и она высвободила ладонь из его пальцев. Когда б ни возникало у нее такое настроение, ее пронзало паникой из-за любой мелочи, и обыденные события становились судьбоносными. На сей раз детонатором оказалась Гиника: она стояла у лестницы с рюкзаком на плече, лицо позолочено солнцем, и Ифемелу внезапно подумала, сколько у Гиники и Обинзе общего. Дом Гиники при университете Лагоса, тихий коттедж, сад, заросший бугенвиллеей, возможно, походил на дом Обинзе в Нсукке, и она представила, как Обинзе вдруг осознает, до чего лучше ему подходит Гиника, и радость, это хрупкое, сверкающее нечто между Ифемелу и Обинзе, исчезнет.

* * *

Как-то раз утром после собрания Обинзе сказал ей, что его мама приглашает ее в гости.

– Твоя мама? – переспросила ошарашенная Ифемелу.

– Думаю, она хочет познакомиться со своей будущей невесткой.

– Обинзе, давай серьезно!

– Помню, в шестом классе я привел одну девушку на прощальную вечеринку, мама нас подвозила и подарила той девушке носовой платок. Сказала: «Леди носовой платок нужен всегда». Мама у меня бывает странной, ша .[53]Впрочем ( нигер. пиджин ). Может, хочет и тебе носовой платок выдать.

– Обинзе Мадуевеси!

– Она раньше никогда такого не предлагала, но у меня и серьезной подруги раньше не было. Думаю, просто хочет познакомиться. Сказала, чтоб ты приходила на обед.

Ифемелу уставилась на него. Какая мать в своем уме пригласит девушку сына в гости? Странное дело. Само выражение «приходить на обед» – оно книжное. Если вы Парень и Девушка, в дом друг к другу вы не ходите, а записываетесь на продленку, во Французский клуб, куда угодно – чтобы видеться после школы. Ее родители, само собой, об Обинзе ничего не знали. Приглашение мамы Обинзе ее напугало и взволновало, она дни напролет ломала голову, как лучше одеться.

– Да просто будь собой, – сказала тетя Уджу, а Ифемелу ответила:

– Как же мне просто быть собой? Что это вообще значит?

И вот в один прекрасный день она все же отправилась в эти гости, простояла у двери квартиры сколько-то, пока собралась с духом и позвонила, внезапно пылко понадеявшись, что никого не окажется дома. Обинзе открыл.

– Привет. Мама только что пришла с работы.

В гостиной было просторно, на стенах никаких фотографий, одна лазоревая картина – портрет длинношеей женщины в тюрбане.

– Только это и наше. Остальное досталось вместе с квартирой.

– Мило, – промямлила Ифемелу.

– Не нервничай. Помни: она тебя сама позвала, – прошептал Обинзе, и тут появилась его мама.

Она походила на Оньеку Онвену, и сходство оказалось потрясающим: крупноносая, полногубая красавица, круглое лицо обрамлено коротким афро, безупречная кожа глубокого коричневого тона какао. Музыка Оньеки Онвену была для Ифемелу в детстве источником светящейся радости, который не померк и позднее. Ифемелу навсегда запомнила день, когда отец пришел домой с новым альбомом «В свете зари»:[54]Оньека Онвену (р. 1952) – нигерийская певица, автор песен, актриса, журналистка, политический деятель. «In The Morning Light» – альбом 1984 г. лицо Оньеки Онвену на обложке стало откровением, и Ифемелу потом долго еще водила пальцем по этим чертам. Песни, когда б отец ни ставил эту пластинку, придавали квартире дух праздника, делали из отца человека более расслабленного, он подпевал этим песням, пропитанным женственностью, и Ифемелу виновато воображала, как отец женат на Оньеке Онвену, а не на ее матери. Приветствуя мать Обинзе словами «Добрый вечер, ма», Ифемелу почти готова была, что та запоет в ответ – голосом столь же несравненным, как у Оньеки Онвену. Но голос оказался низким, глухим.

– До чего красивое у тебя имя. Ифемелунамма, – сказала она.

Ифемелу несколько секунд стояла язык проглотив.

– Спасибо, ма.

– Переведи, – сказала она.

– Перевести?

– Да, как бы ты перевела свое имя? Обинзе говорил тебе, что я немного перевожу? С французского. Я преподаю литературу – не английскую, между прочим, а другие литературы на английском, а переводы – это у меня увлечение. Так вот, твое имя в переводе с игбо на английский означает примерно «Сделано в славные времена» или «Сделанное красиво» – или как ты думаешь?

Ифемелу думать не могла. Было в этой женщине что-то, понуждавшее Ифемелу говорить что-нибудь умное, а в голове – пусто.

– Мама, она пришла с тобой познакомиться, а не переводить свое имя, – сказал Обинзе с шутливым отчаянием.

– У нас есть что-нибудь попить для гостьи? Ты суп вынул из морозилки? Пойдемте в кухню, – сказала мама. Она протянула руку и извлекла какую-то пылинку у него из волос, а затем отвесила ему легкий подзатыльник. От их привольной игривой манеры общения Ифемелу стало неловко. Все между ними было свободно, без страха последствий, совсем не такие у нее отношения с родителями.

Они готовили вместе: мама помешивала суп, Обинзе делал гарри,[55]Распространенное в Западной Африке блюдо, готовится из клубней маниоки. а Ифемелу подпирала стенку, потягивая колу. Она предложила помочь, но мама сказала:

– Нет, дорогая моя, может, в следующий раз, – словно не позволяла кому попало помогать на ее кухне. Она была милой и откровенной, даже радушной, но имелась в ней некая закрытость, нежелание обнажаться перед миром – то же и в Обинзе. Она научила сына уметь уютно пребывать внутри себя самого даже в толпе. – Какие у тебя любимые романы, Ифемелунамма? – спросила мама. – Обинзе читает сплошь американские, знаешь, да? Надеюсь, ты не такая опрометчивая.

– Мамочка, ты просто пытаешься заставить меня полюбить эту книгу. – Он махнул рукой на лежавшее на столе издание – «Суть дела» Грэма Грина.[56]Грэм Грин (1904–1991) – английский прозаик, сотрудник британской разведки (в 1940-х); «The Heart of the Matter» (1948). – Моя мама перечитывает эту книгу дважды в год. Не знаю почему, – обратился он к Ифемелу.

– Это мудрая книга. Истории человеческих жизней лишь тогда имеют значение, когда выдерживают проверку временем. Американские книжки, которые ты читаешь, – они легковесные. – Обернулась к Ифемелу: – Этот юноша слишком влюблен в Америку.

– Я читаю американские книжки, потому что за Америкой будущее, мамочка. И не забывай: твой супруг получил там образование.

– В те поры в Америку ездили учиться одни болваны. Считалось, что американские университеты на том же уровне, что британские старшие классы. Я того мужчину изрядно пообтесала, с тех пор как мы поженились.

– И несмотря на это ты оставляла свои вещи у него в квартире, чтобы отвадить других девушек?

– Я тебе говорила пропускать мимо ушей, что тебе там твой дядя плетет.

Ифемелу слушала завороженно. Мать Обинзе, ее прекрасное лицо, ее ученость, белый фартук в кухне – ничего общего ни с одной известной Ифемелу матерью. По сравнению с ней ее отец – неуч, со всеми его чересчур громоздкими словами, а мама – мелкая провинциалка.

– Руки можешь помыть над раковиной, – сказала ей мама Обинзе. – Кажется, вода еще есть.

Все сели за обеденный стол, поели гарри с супом, Ифемелу изо всех сил старалась, следуя заветам тети Уджу, «быть собой», хотя все еще не понимала, что это «собой» означает. Она казалась себе недостойной, не способной проникнуться вместе с Обинзе и его матерью духом этого дома.

– Суп очень славный, ма, – сказала она вежливо.

– О, это Обинзе готовил, – сказала мама. – Он тебе говорил, что умеет готовить?

– Да, но я не думала, что он способен сварить суп, ма, – отозвалась Ифемелу.

Обинзе ухмылялся.

– А ты дома готовишь? – спросила мама.

Ифемелу хотела соврать, сказать, что готовит и любит это занятие, но вспомнила слова тети Уджу.

– Нет, ма, – выговорила она. – Мне не нравится готовить. Я бы «Индоми»[57]«Indomie» (с 1972) – индонезийская марка лапши быстрого приготовления, в широкой продаже в т. ч. и в Нигерии. ела круглосуточно.

Мама рассмеялась, словно очарованная прямотой Ифемелу, и, когда смеялась, походила на Обинзе, только лицом помягче. Ифемелу ела поданное медленно, размышляя, как желала бы остаться тут с ними, в этом их обаянии, навеки.

* * *

По выходным, когда мать Обинзе пекла, в их квартире пахло ванилью. На пироге поблескивали кусочки манго, маленькие бурые кексы полнились изюмом. Ифемелу разводила масло и чистила фрукты. У нее дома мама не пекла, а духовку обжили тараканы.

– Обинзе только что сказал «задок», ма. Он сказал, оно лежит в задке вашей машины, – сказала Ифемелу. В их американо-британских стычках она всегда была на стороне его мамы.

– Задок – это у тапочек, а не у автомобиля, мой дорогой сын, – отозвалась его мама. Когда Обинзе произносил «коришневый» с «ш», его мама обращалась к Ифемелу: «Ифемелунамма, прошу тебя, передай моему сыну, что я не говорю по-американски. Пусть он, пожалуйста, скажет все то же самое по-английски».

После обеда они смотрели фильмы в видеозаписи. Садились в гостиной, вперялись в экран, и Обинзе говорил:

– Мамуля, челу ,[58] Здесь: Погоди ( игбо ). дай послушать, – когда его мама время от времени комментировала убедительность той или иной сцены, или предвосхищала события, или рассуждала вслух, в парике кто-нибудь или нет. Как-то в воскресенье посреди кино мама ушла в аптеку – за лекарством от аллергии.

– Я забыла, что они сегодня закрываются рано, – сказала она.

Не успел завестись ее двигатель – с глухим ревом, – как Ифемелу с Обинзе ринулись к нему в спальню и рухнули на кровать, целуясь и ласкаясь, закатывая одежду, сдвигая ее, стаскивая наполовину. Теплая кожа. Дверь и форточка открыты, оба чутко прислушивались, не возвращается ли мамина машина. Заслышав ее, оба в считанные секунды оправились, вернулись в гостиную, нажали на «воспр.» видеомагнитофона.

Мама Обинзе вошла и глянула на экран.

– Когда я уезжала, была та же сцена, – сказала она тихо. Пала ледяная тишина, даже по фильму. А затем в окно вплыли вопли торговки фасолью. – Ифемелунамма, идем со мной, – произнесла мама, направляясь в глубь квартиры.

Обинзе привстал, но Ифемелу остановила его.

– Не надо, она позвала меня.

Его мама пригласила ее к себе в спальню, попросила присесть на кровать.

– Если между тобой и Обинзе что-то произойдет, ответственность на вас обоих. Но природа несправедлива к женщинам. Дело делается двоими, а если возникают последствия – бремя только на одном. Понимаешь?

– Да. – Ифемелу упорно отводила взгляд, вперяла его в черно-белый линолеум.

– Вы с Обинзе занимались чем-то серьезным?

– Нет.

– Я тоже была молода. Я знаю, каково это – влюбиться в юности. Хочу дать тебе совет. Я осознаю, что в конце концов ты поступишь, как сочтешь нужным. Мой совет: погоди. Можно любить, не занимаясь любовью. Это прекрасный способ явить свои чувства, но с ним приходит ответственность, громадная ответственность, и торопиться незачем. Советую тебе подождать, пока вы по крайней мере не поступите в университет, подождать, пока не станешь самой себе хозяйкой чуть побольше. Понимаешь?

– Да, – сказала Ифемелу. Она не понимала, что означает «быть самой себе хозяйкой».

– Я знаю, что ты умная девочка. У женщин здравого смысла больше, чем у мужчин, и тебе придется быть здравомыслящей. Убеди его. Вы оба должны договориться, что подождете, что спешки нету.

Мама Обинзе умолкла, и Ифемелу задумалась, договорила ли она. Тишина звенела у нее в голове.

– Спасибо, ма, – сказала Ифемелу.

– А когда решите начать, я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Хочу знать, что ты ответственная.

Ифемелу кивнула. Она сидела на кровати матери Обинзе, в спальне у этой женщины, кивая и соглашаясь доложить ей, когда она начнет заниматься сексом с ее сыном. Но стыда в ней при этом не было. Вероятно, все дело в тоне мамы, в том, какой он ровный, какой нормальный.

– Спасибо, ма, – повторила Ифемелу, поглядев наконец маме в лицо – открытое, ничем не отличавшееся от того, каким оно было обычно. – Я приду.

Она вернулась в гостиную. Обинзе вроде бы нервничал, сидел на краю журнального столика.

– Прости, пожалуйста. Я с ней поговорю, когда ты уйдешь. Пусть со мной беседует, если надо.

– Она сказала, чтоб я больше никогда сюда не являлась. Что я веду ее сына по кривой дорожке.

Обинзе сморгнул.

– Что?

Ифемелу рассмеялась. Позднее изложила ему, о чем они говорили с его матерью, и он покачал головой.

– Мы должны ей доложить, когда начнем? Это еще что за чепуха? Она, может, и презервативы нам покупать будет? Чего она вообще?

– Да кто тебе сказал, что мы когда-нибудь что-нибудь начнем?