Онлайн чтение книги Америка
Глава третья. ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ ПОД НЬЮ-ЙОРКОМ

– Ну вот мы и приехали, – сказал господин Поллундер как раз в тот миг, когда Карл опять задремал. Автомобиль стоял перед загородным домом, который, как принято у нью-йоркских финансовых воротил, был больше и выше, чем необходимо одной-единственной семье. Освещена была только нижняя часть дома, поэтому высоту его нельзя было установить. На переднем плане шумели каштаны, между ними – решетка ворот была открыта – коротенькая дорожка вела к дому. Выходя из автомобиля, порядочно уставший Карл мысленно отметил, что поездка продолжалась довольно долго. В тени каштановой аллеи он услышал рядом девичий голос:

– Наконец-то господин Якоб приехал.

– Меня зовут Россман, – откликнулся Карл и пожал протянутую ему руку девушки, силуэт которой он теперь различал.

– Он племянник Якоба, – пояснил господин Поллундер, – Карл Россман.

– От этого мы ничуть не меньше рады видеть вас здесь, – сказала девушка, которой было неважно, как его зовут.

Несмотря на это, Карл все-таки спросил, пока шел к дому между девушкой и Поллундером:

– Вы фройляйн Клара?

– Да, – сказала она, и на ее лицо, повернувшееся к нему, упал рассеянный свет из окон дома. – Просто я не хотела представляться здесь, во мраке.

«Так почему же она ждала нас у ворот?» – подумал Карл, с каждым шагом мало-помалу просыпаясь.

– Кстати, сегодня вечером у нас еще один гость, – сказала Клара.

– Не может быть! – с досадой воскликнул Поллундер.

– Господин Грин, – добавила Клара.

– Когда он приехал? – спросил Карл, охваченный непонятным предчувствием.

– Сию минуту. Разве вы не слышали впереди его автомобиль?

Карл взглянул на Поллундера, чтобы узнать его отношение к происходящему, но тот, сунув руки в карманы брюк, лишь немного сильнее топал на ходу.

– Ничего хорошего – жить так близко от Нью-Йорка, беспокойства не оберешься. Нам нужно обязательно уехать подальше, даже если мне придется полночи добираться до дому.

Они остановились у лестницы.

– Но господин Грин так давно не бывал у нас, – сказала Клара, по-видимому вполне согласная с отцом, но пытавшаяся успокоить его.

– Зачем же он явился именно сегодня вечером? – спросил Поллундер, и ярость уже закипела на его толстой нижней губе, которая, как слабая мясистая плоть, возбуждалась весьма легко.

– Действительно! – воскликнула Клара.

– Может быть, он скоро уедет обратно, – заметил Карл и сам поразился, как легко нашел общий язык с этими еще вчера совершенно незнакомыми людьми.

– О нет, – сказала Клара, – у него какое-то важное дело к папе, и обсуждение, наверное, продлится долго, так как он мне уже в шутку пригрозил, что если я собираюсь стать настоящей хозяйкой дома, то придется мне сидеть с ними до самого утра.

– Еще и это. В таком случае он останется на ночь! – воскликнул Поллундер, будто хуже этого ничего и быть не могло. – Честное слово, – продолжил он, и новая мысль заставила его помягчеть, – честное слово, господин Россман, впору опять сесть в автомобиль и отвезти вас к вашему дяде. Сегодняшний вечер испорчен с самого начала, а кто знает, когда еще ваш дядюшка снова доверит вас нам. Если же сегодня я отвезу вас обратно, в ближайшем будущем он не сможет отказать нам в вашем визите.

И он уже взял Карла под руку, чтобы привести свой план в исполнение. Карл, однако, не пошевелился, а Клара попросила оставить его здесь, ведь уж ей-то и Карлу господин Грин нисколько не может помешать, и в конце концов Поллундер и сам признал, что его предложение не слишком удачно. Кроме того – и, возможно, что имело решающее значение, – господин Грин внезапно окликнул с самого верха лестницы:

– Где это вы запропали?

– Пойдемте, – сказал Поллундер и свернул к лестнице. За ним шли Карл и Клара, теперь на свету изучавшие друг друга.

«Какие у нее алые губы», – отметил про себя Карл и подумал о губах господина Поллундера, которые так прелестно преобразились в его дочери.

– После ужина, – так сказала она, – если вы не возражаете, сразу пойдем в мои комнаты, по крайней мере избавимся от этого господина Грина, если уж папа вынужден им заниматься. И тогда, очень вас прошу, не откажите в любезности поиграть мне на фортепьяно, потому что папа уже рассказал мне, как хорошо вы это умеете; я-то, к сожалению, совершенно не способна к музыке и не прикасаюсь к инструменту, несмотря на то что очень люблю музыку.

Карл полностью согласился с предложением Клары, хотя охотно включил бы в их общество и Поллундера. Однако при виде громадной фигуры Грина – к размерам Поллундера Карл уже привык, – которая постепенно, по мере того как они поднимались по ступенькам, вырастала перед ними, надежды Карла каким-то образом отобрать нынче вечером господина Поллундера у этого человека вконец улетучились.

Господин Грин встретил их явно нетерпеливо, словно и без того было упущено много времени, взял мистера Поллундера под руку и подтолкнул Карла и Клару впереди себя в столовую, выглядевшую весьма торжественно, в особенности из-за цветов, возвышавшихся на столе среди свежей листвы, что заставило вдвойне сожалеть о назойливом присутствии мистера Грина. Только Карл порадовался, ожидая у стола, пока другие усаживались, что большая стеклянная дверь в сад останется открытой – сильный аромат зелени так и веял по комнате, словно в беседке, – как подоспевший господин Грин, громко сопя, закрыл эту дверь, наклонившись до самой низкой защелки и вытянувшись до верхней, и все это так по-юношески быстро, что подбежавшему слуге делать было совершенно нечего. За столом господин Грин первым долгом выразил удивление, что Карл получил у дяди разрешение на этот визит. Он раз за разом подносил ко рту полную ложку супа и объяснял (направо – Кларе, налево – господину Поллундеру), отчего он так удивляется и как дядя заботится о Карле, и что любовь дяди Карлу слишком велика, чтобы можно было ее назвать любовью дядюшки.

«Мало того, что он бесцеремонно вторгся сюда, он к тому же вмешивается в наши с дядюшкой отношения», – подумал Карл, не в силах проглотить ни глотка чудесного золотистого супа. Но, с другой стороны, он не хотел выказывать, как скованно себя чувствует, и начал безмолвно поглощать суп. Ужин тянулся медленно, как пытка. Только господин Грин да разве что еще Клара были оживлены и порой находили повод для короткого смешка. Господин Поллундер вступал в беседу лишь несколько раз, когда господин Грин заводил речь о делах. Однако он быстро устранялся и от этих разговоров, и господину Грину приходилось через некоторое время вновь захватывать его врасплох. Кстати, господин Грин то и дело подчеркивал – тут прислушивающийся Карл испуганно настораживался, и Клара напоминала ему, что перед ним жаркое и что он на ужине, – подчеркивал, что вначале не имел намерения наносить этот неожиданный визит. Ведь хотя дело, о котором еще пойдет речь, весьма спешное, важнейшие его аспекты можно было бы обсудить сегодня в городе, а второстепенные – завтра или еще попозже. Поэтому задолго до окончания рабочего дня он побывал у господина Поллундера, но, не застав его, вынужден был сообщить по телефону домой, что не приедет ночевать, и отправился сюда.

– В таком случае я должен просить извинения, – громко сказал Карл, прежде чем кто-либо успел ответить, – ведь это я виноват, что господин Поллундер сегодня рано оставил свои дела; мне очень жаль, что так вышло.

Господин Поллундер прикрыл большую часть лица салфеткой, в то время как Клара улыбнулась Карлу, однако улыбка была не сочувствующая, она словно предупреждала его о чем-то.

– В таких случаях не извиняются, – сказал господин Грин, ловко разделывая голубя, – совсем напротив, я даже рад провести вечер в столь приятной компании, вместо того чтобы в одиночестве ужинать дома, где мне прислуживает старенькая экономка, до того дряхлая, что пройти от двери до моего стола для нее уже большой труд, и я могу подолгу сидеть, откинувшись на спинку кресла и дожидаясь, пока она одолеет этот путь. Только недавно я настоял, чтобы слуга приносил блюда к двери столовой, но путь от двери до моего стола – ее привилегия, насколько я ее понимаю.

– Бог мой! – воскликнула Клара. – Вот это преданность!

– Да, есть еще на свете преданность, – подтвердил господин Грин и отправил в рот кусок голубя, язык его, как случайно заметил Карл, жадно устремился навстречу пище. Карлу чуть не сделалось дурно, и он встал. Почти одновременно господин Поллундер и Клара схватили его за руки.

– Вы должны посидеть еще, – сказала Клара. А когда он снова уселся, она шепнула: – Скоро мы вместе исчезнем. Потерпите.

Между тем господин Грин хладнокровно занимался своим ужином, будто господину Поллундеру и Кларе сам Бог велел успокаивать Карла, когда того тошнит.

Трапеза весьма затянулась из-за тщательности, с которой господин Грин подходил к каждому блюду; хотя он неизменно, без признаков усталости, готов был приняться за всякое новое блюдо, впечатление и впрямь было такое, словно он собрался основательно отдохнуть от своей старушки экономки. Время от времени он хвалил фройляйн Клару за умение вести домашнее хозяйство, что ей явно льстило, а вот Карла так и подмывало дать ему отпор, как обидчику. Но господин Грин этим не ограничился, он, не поднимая глаз от тарелки, несколько раз посетовал на бросающееся в глаза отсутствие аппетита у Карла. Господин Поллундер взял аппетит Карла под защиту, хотя, как хозяину дома, ему бы следовало тоже потчевать Карла. И в самом деле, чувствуя принуждение, Карл страдал в продолжение всего ужина так ощутимо, что вопреки лучшим побуждениям истолковал высказывание мистера Поллундера как недружелюбное. И по причине этого своего состояния он то неприлично быстро поглощал огромные куски, то, утомленный, снова опускал вилку и нож и замирал точно истукан, так что слуга, подававший на стол, частенько не знал, как к нему подступиться.

– Я завтра же расскажу господину сенатору, как вы обидели фройляйн Клару, не прикасаясь к ужину, – сказал господин Грин и подчеркнул шутливость своих слов, взмахнув столовым прибором. – Вы только взгляните, как девочка огорчилась, – добавил он и ухватил Клару за подбородок.

Она не возмутилась, только закрыла глаза.

– Ах ты малышка! – воскликнул господин Грин, откинулся на спинку стула и сыто засмеялся; лицо у него побагровело. Тщетно Карл пытался объяснить себе поведение господина Поллундера. Тот сидел, глядя в свою тарелку, словно самое важное происходит именно там. Он придвинул стул Карла ближе к себе и, когда говорил, обращался ко всем, а Карлу ничего особенного не сообщал. Напротив, он допускал, чтобы Грин, этот старый прожженный нью-йоркский холостяк, недвусмысленно прикасался к Кларе, чтобы он обижал Карла, гостя Поллундера, или по меньшей мере обращался с ним как с ребенком и вообще позволял себе невесть что.

После ужина – когда господин Грин заметил общее настроение, он первым поднялся из-за стола и до некоторой степени поднял всех – Карл в одиночестве отошел к большому, разделенному тонким белым переплетом окну, обращенному на террасу, а на самом деле – как он заметил, подойдя ближе, – являющемуся дверью. Куда девалась антипатия, которую господин Поллундер и его дочь вначале питали к Грину и которая тогда казалась Карлу необъяснимой? Теперь они стояли рядом с Грином и поддакивали ему.

Поллундер угостил Грина сигарой из тех, о толщине которых дома отец иногда рассказывал как о факте, какового, по всей вероятности, никогда собственными глазами не видел; дым от нее расплылся по залу, донося авторитет Грина даже в уголки и ниши, куда он лично никогда бы не втиснулся. И хотя Карл стоял поодаль, в носу у него свербило от дыма, и поведение господина Грина, на которого он со своего места резко оглянулся, показалось ему гнусным. Теперь он уже не исключал, что дядя так долго отказывал ему в разрешении на этот визит именно по той причине, что знал слабохарактерность господина Поллундера и оттого, если и не предвидел точно, но все-таки предусматривал возможность, что Карла чем-то оскорбят. И эта американская девушка ему не понравилась, хотя в воображении она вовсе и не представлялась ему этакой раскрасавицей. С тех пор как ею занялся господин Грин, Карл даже поразился, какой красивой она умела быть, и в особенности тому, как сияли ее непомерно кокетливые глаза. Он никогда еще не видел юбки, которая бы так плотно, как у нее, обтягивала тело; маленькие складки на светлой, тонкой и прочной ткани подчеркивали, до чего туго она натянута. И все же Карла к ней ни капли не тянуло, и он предпочел бы не ходить в ее комнаты, а открыть вместо этого дверь террасы, на ручку которой он предусмотрительно положил ладонь, сесть в автомобиль или, если шофер уже спит, в одиночку прогуляться до Нью-Йорка. Ясная ночь с благосклонной полной луною была открыта каждому, а праздновать под чистым небом труса казалось Карлу нелепым. Он представил себе – и впервые ему стало уютно в этом зале, – как утром (раньше он едва ли доберется до дому) удивит дядю. Карл, правда, никогда еще не бывал в его спальне и даже не знал, где она расположена, но об этом можно и спросить. Потом он постучит в дверь и, услышав «Войдите!», вбежит в комнату, огорошив милого дядю, которого до сих пор всегда видел тщательно одетым, застегнутым на все пуговицы, застав его в кровати в ночной рубашке, – дядя с изумлением уставится на дверь. Вероятно, само по себе это не представляет ничего особенного, но только подумать, что может воспоследовать. Наверное, он впервые позавтракает вместе с дядей: дядя – в постели, он – в кресле, а завтрак – на столике между ними; наверное, этот совместный завтрак отныне войдет в привычку; наверное, после такого вот завтрака они неизбежно станут встречаться чаще, чем прежде (не только по разу в день), и, естественно, смогут откровеннее беседовать друг с другом. В конце-то концов лишь из-за недостатка откровенности он был сегодня непослушен или, вернее, строптив. И если даже он сегодня останется здесь на ночь – увы, похоже, так и будет, хотя его оставили здесь, у окна, развлекаться на собственный манер, – быть может, этот злосчастный визит ознаменует поворот к лучшему в отношениях с дядей; быть может, и дядя думает о том же сегодня вечером в своей спальне.

Несколько успокоившись, он обернулся. Клара стояла перед ним и говорила:

– Неужели вам вовсе у нас не нравится? Ну же, будьте как дома! Пойдемте, я попробую сделать последнюю попытку и приручить вас.

Она провела его через весь зал к двери. Сбоку за столиком сидели старшие, перед ними пенились в высоких бокалах напитки, которые были Карлу незнакомы, и он бы с удовольствием их отведал. Господин Грин облокотился на стол, придвинув лицо как можно ближе к господину Поллундеру; не зная господина Поллундера, вполне можно было бы предположить, будто здесь обсуждают не бизнес, а замышляют преступление. Господин Поллундер проводил Карла к двери дружелюбным взглядом, тогда как Грин, хотя обычно люди волей-неволей повторяют взгляд собеседника, – Грин даже не взглянул на Карла, который усмотрел в этом Гринову убежденность, что каждый из них – Карл сам по себе, Грин же – должен полагаться только на свои способности, соответствующие светские отношения между ними возникнут со временем, в зависимости от победы или поражения одного из противников. «Если он так думает, – сказал себе Карл, – то он просто дурак. Мне на самом деле от него ничегошеньки не нужно, и пусть он оставит меня в покое».

Едва он вышел в коридор, ему подумалось, что, вероятно, он вел себя невежливо, так как не сводил глаз с Грина, и Клара буквально вытащила его из комнаты. Тем охотнее он сейчас шел рядом с ней. Шагая по коридорам, он сначала не поверил своим глазам, что через каждые двадцать шагов стоят лакеи в богатых ливреях, которые обеими руками сжимают толстую подставку канделябра.

– Новое электрическое освещение провели пока только в столовую, – объяснила Клара. – Мы купили этот дом совсем недавно и полностью его перестроили, насколько вообще возможна перестройка старого дома с его своеобразной архитектурой.

– Стало быть, здесь, в Америке, тоже есть старые дома, – заметил Карл.

– Конечно, – засмеялась Клара и повела его дальше. – У вас странные представления об Америке.

– Вы не должны надо мной смеяться, – раздраженно сказал Карл. В конце концов он знаком уже и с Европой, и с Америкой, а она – только с Америкой.

На ходу Клара, протянув руку, толкнула одну из дверей и сказала, не останавливаясь:

– Здесь будете спать вы.

Карл, естественно, хотел незамедлительно посмотреть комнату, но Клара нетерпеливо и почти резко сказала, что это не к спеху и сначала ему надо пойти с ней. Некоторое время они препирались в коридоре, но в конце концов Карл подумал, что не обязан во всем повиноваться Кларе, оставил ее и вошел в комнату. Поразительная темнота за окном объяснялась совершенно его заслонившей верхушкой дерева. Слышался щебет птиц. В самой комнате, куда еще не добрался лунный свет, почти ничего нельзя было различить. Карл пожалел, что не взял с собой электрический карманный фонарик – подарок дяди. В этом доме карманный фонарик был просто необходим; при наличии нескольких таких фонариков можно было бы отправить лакеев спать. Карл, усевшись на подоконнике, смотрел в окно и слушал. Потревоженная птица, похоже, металась в кроне старого дерева. Где-то далеко прогудел нью-йоркский пригородный поезд. В остальном царила тишина.

Но недолго, так как в комнату торопливо вошла Клара. Явно рассерженная, она вскричала:

– Что все это значит? – и хлопнула рукой по юбке. Карл решил ответить, когда она станет повежливей. Но Клара подошла к нему широким шагом и, вскликнув:

– Так вы идете со мной или нет? – не то намеренно, не то просто от возбуждения толкнула его в грудь так, что он чуть было не свалился с окна, но, соскальзывая с подоконника, в последнюю минуту коснулся ногами пола.

– Я едва не выпал из окна, – сказал он укоризненно.

– Жаль, что этого не случилось. Отчего вы такой непослушный? Вот возьму и толкну вас еще разок.

И она в самом деле обхватила его и, поскольку тело у нее было закалено спортом, донесла чуть не до окна; от неожиданности он сначала забыл о сопротивлении. Но потом опомнился, вывернулся из ее рук и обхватил ее за талию.

– Ой, мне больно, – тотчас сказала она. Но Карл решил больше ее не выпускать. Он, правда, позволял ей шагать в любую сторону, однако не отставал от нее и не выпускал. К тому же было совсем несложно удерживать ее, в таком-то узком платье.

– Отпустите меня, – шепнула она; ее разгоряченное лицо было так близко, что он с трудом различал его черты. – Отпустите меня, и я покажу вам кое-что интересное.

«Почему она так взволнованно дышит, – думал Карл, – ей же не больно, я ведь не сжимаю ее», – и не стал размыкать руки. Как вдруг, после минутной безмолвной расслабленности, он опять всем телом ощутил ее растущее сопротивление, и она вырвалась, ловко перехватила его руки и обездвижила ноги с помощью каких-то неизвестных борцовских приемов, оттеснила его к стене, дыша на удивление глубоко и размеренно. А у стены стояло канапе, на которое она уложила Карла, и сказала, не наклоняясь к нему слишком близко:

– Теперь пошевелись, если сможешь.

– Кошка, бешеная кошка! – только и смог крикнуть Карл, обуреваемый стыдом и яростью. – Сумасшедшая, бешеная кошка!

– Не распускай язык, – сказала она, и одна ее рука скользнула к его шее и сдавила ее так сильно, что Карлу оставалось только хватать ртом воздух, другую руку Клара поднесла к его щеке, как бы на пробу коснулась ее и снова отдернула – того и гляди, влепит пощечину.

– А что, – спросила она при этом, – если я в наказание за твое обращение с дамой выпровожу тебя домой с хорошей оплеухой? Наверное, на будущее это тебе бы не повредило, хотя само воспоминание не из приятных. Мне тебя жаль, ты вполне симпатичный парень и, если бы обучался джиу-джитсу, наверное, поколотил бы меня. И все же, все же у меня просто руки чешутся дать тебе пощечину, пока ты тут лежишь. Вероятно, я пожалею об этом; но если я это сделаю, знай, это произойдет почти против моей воли. К тому же одной пощечиной я, разумеется, не удовлетворюсь, а буду бить справа и слева, пока у тебя не вспухнут щеки. А ты, скорее всего, человек чести – я готова в это поверить, – не захочешь жить с пощечинами и покончишь с собой. Но почему же ты так ко мне отнесся? Я что, тебе не нравлюсь? И в мою комнату заходить не стоит? Смотри! Я чуть ненароком не влепила тебе оплеуху. Если ты намерен убраться отсюда целым-невредимым, то изволь впредь вести себя поучтивей. Я – не твой дядюшка, с которым ты можешь капризничать. Кстати, обрати внимание: если я отпущу тебя без пощечин, ты не должен думать, что с точки зрения чести твое теперешнее положение и фактическое получение пощечины – одно и то же. Если ты так думаешь, то лучше уж я по-настоящему дам тебе оплеуху. Интересно, что скажет Мак, когда я расскажу ему все это?

Упомянув о Маке, она отпустила Карла, в спутанных мыслях которого Мак предстал избавителем. Еще с минуту он чувствовал руку Клары на своем горле, поэтому еще немного подергался и наконец затих.

Она предложила ему встать, он не ответил и не пошевелился. Клара зажгла где-то свечу, комната осветилась, голубой волнистый рисунок обозначился на потолке, а Карл лежал, откинув голову на валик канапе, как уложила его Клара, и ни на йоту не сдвинулся. Клара ходила по комнате, юбка шуршала у нее по ногам; потом она остановилась, вероятно, возле окна.

– Кончил упрямиться? – послышался ее голос.

Карл испытывал тяжкое чувство оттого, что не мог найти покоя в этой комнате, предназначенной ему господином Поллундером. Здесь расхаживала эта девушка, останавливалась, говорила, а она ведь так ему надоела. Единственным его желанием было – поскорее уснуть, а утром уйти отсюда. Ему даже не хотелось больше в постель – остаться здесь, на канапе, и ладно. Он только и ждал ее ухода, чтобы вскочить, запереть дверь на – задвижку и снова броситься на канапе. До смерти хотелось потянуться и зевнуть, но при Кларе он не хотел этого делать. И потому лежал, уставившись в потолок и чувствуя, как каменеет лицо, а перед глазами мельтешила муха, только он не отдавал себе отчета, что это такое.

Снова подошла Клара, склонилась так, чтобы оказаться в поле его зрения, и не спохватись он вовремя, ему бы пришлось посмотреть на нее.

– Я ухожу, – сказала она. – Может быть, позднее у тебя появится желание зайти ко мне. Моя комната четвертая, считая от твоей, по этой стороне коридора. Стало быть, три двери ты минуешь, а следующая будет как раз та, что надо. В зал я больше спускаться не стану, посижу у себя. Ты меня порядком утомил. Ждать я тебя не буду, но если захочешь, приходи. Напоминаю, ты обещал поиграть мне на фортепьяно. Впрочем, я, наверно, совсем тебя измучила, и ты не в силах пошевелиться, тогда оставайся здесь и отоспись. Отцу о нашей стычке я пока не скажу ни слова; так что не волнуйся.

Затем, несмотря на свою мнимую усталость, девушка в два прыжка выбежала из комнаты.

Карл тотчас же сел, лежать он уже просто не мог. Чтобы немного размяться, он подошел к двери и выглянул в коридор. Ну и темнота! Он рад был закрыть дверь, запереться и очутиться у стола в мерцании свечи. Оставаться в этом доме Карл не собирался, он решил сойти вниз, к господину Поллундеру, откровенно рассказать, как обошлась с ним Клара – он ничуть не стыдился признать свое поражение, – и по этой вполне уважительной причине просить разрешения уехать или уйти домой. Если господин Поллундер станет возражать против его немедленного возвращения домой, тогда Карл собирался хотя бы просить, чтобы кто-нибудь из слуг проводил его в ближайшую гостиницу. Таким способом, какой выбрал Карл, с гостеприимными хозяевами, как правило, не обходятся, но ведь и с гостями не обращаются так, как это сделала Клара. Она ведь считала любезностью свое обещание ничего пока не говорить господину Поллундеру о стычке, а это уж и вовсе наглость. Не для того ли Карла и втянули в эту борьбу, чтобы он опозорился, потерпев поражение от девушки, которая, по-видимому, большую часть жизни провела за изучением борцовских приемов? Чего доброго, уроки ей давал Мак. Пусть, пусть она ему все расскажет; он человек благоразумный и все поймет, это Карл знал, хотя ни разу не имел случая непосредственно в этом убедиться. Знал он и другое: если Мак станет давать уроки ему, он добьется еще больших успехов, чем Клара; тогда в один прекрасный день он опять явится сюда, по всей вероятности без приглашения, для начала, само собой, изучит обстановку, точное знание которой было большим преимуществом Клары, а затем сцапает эту самую Клару и выбьет ею эту самую кушетку, на которую она сегодня бросила его.

Теперь дело только за тем, чтобы найти дорогу в столовую, где он, по-видимому, в минуту первоначальной растерянности оставил свою шляпу в каком-то неподходящем месте. Свечу он, конечно, возьмет с собой, но даже при свете сориентироваться было нелегко. К примеру, он даже не знал, расположена ли эта комната на одном этаже со столовой. На пути сюда Клара так спешила, что он ничего не успел рассмотреть. Мысли о господине Грине и слуги с канделябрами тоже отвлекли его внимание; словом, он и впрямь запамятовал, сколько лестниц встретилось им по дороге – две, три или вовсе ни одной. Судя по виду из окна, комната располагалась довольно высоко, и поэтому он решил, что они шли по лестницам, но ведь, чтобы попасть в дом, они уже поднялись по ступенькам, – так, может, и эта часть дома приподнята над землей? Хоть бы увидеть в коридоре лучик света из какой-нибудь двери или уловить вдалеке голос, пусть даже чуть слышный!

Его карманные часы, дядин подарок, показывали одиннадцать, он взял свечу и вышел в коридор. Дверь он оставил открытой на случай, если его поиски окажутся тщетны, по крайней мере можно снова найти эту комнату или – на худой конец – комнату Клары. Для надежности, чтобы дверь сама собой не закрылась, он приставил к ней кресло. В коридоре обнаружилась неприятность: навстречу Карлу – он, естественно, пошел налево, прочь от двери Клары, – тянул сквозняк, правда слабенький, но способный легко, погасить свечу, так что Карлу пришлось ладонью защищать огонек и вдобавок часто останавливаться, чтобы дать поникшему пламени разгореться поярче. Продвижение вперед было медленным, и оттого путь казался вдвое длиннее. Карл уже миновал длинные пространства стен, где не было ни единой двери, – нипочем не догадаешься, что за ними скрывалось. Затем опять пошли сплошные двери, одна за другой, он попытался их открыть – все заперто, а комнаты, по-видимому, необитаемы. Сколько же места пропадает зря – неслыханно; и Карл вспомнил о жилищах в восточной части Нью-Йорка, которые обещал ему показать дядя, где в одной комнатушке якобы проживало по нескольку семей и семейный очаг представлял собою угол, в котором дети копошились возле родителей. А здесь пустует так много комнат, лишь эхо гулко отзывается в ответ на стук в дверь. Господин Поллундер, похоже, обманут мнимыми друзьями, до безумия любит свою дочь и оттого человек конченый. Дядя наверняка судил о нем правильно, и лишь его принцип – не влиять на суждения Карла – был злосчастной причиной этого визита и этих блужданий по коридорам. Карл решил утром без обиняков сказать об этом дяде, так как, руководствуясь своим принципом, дядя охотно и спокойно выслушает и мнение о нем племянника. Впрочем, этот принцип был, пожалуй, единственным, чего Карл в дяде не одобрял, но даже и это недовольство было не столь уж категоричным.

Внезапно с одной стороны коридора стена кончилась, и вместо нее обнаружились холодные как лед мраморные перила. Карл поставил свечу возле себя я осторожно перегнулся вниз. Темной пустотой повеяло ему в лицо. Если это большой холл дома – в мерцании свечи обнаружился сводчатый потолок, – то почему они вошли не через него? Для чего служит это огромное, высокое помещение? Быть здесь, наверху, все равно что стоять на церковных хорах. Карл почти пожалел, что не сможет остаться в этом доме до завтра, он хотел бы, чтобы господин Поллундер при дневном свете поводил его повсюду и со всем ознакомил.

Перила, впрочем, скоро кончились, и Карл снова очутился в замкнутом пространстве коридора. При внезапном повороте он с размаху налетел на каменную стену, и только неусыпная бдительность, с которой он судорожно сжимал свечку, к счастью, спасла ее от падения, а его – от темноты. Коридору не было конца-краю, взгляд везде упирался в глухую стену, ни над головой, ни под ногами ничто не подавало признаков жизни; Карл уже решил было, что безостановочно ходит по кругу, и мечтал вновь отыскать хотя бы открытую дверь своей комнаты, но ни она, ни перила на пути больше не повстречались. До сих пор Карл воздерживался от громких зовов, поскольку не хотел в такую поздноту поднимать шум в чужом доме, но теперь понял, что в этом громадном, неосвещенном здании подобная щепетильность неуместна, и поэтому громко крикнул: «Алло!» в обе стороны коридора; как вдруг в том направлении, откуда он пришел, Карл заметил крохотный приближающийся огонек. Только теперь он смог оценить протяженность коридора; дом был крепостью, а не виллой. Карл так обрадовался спасительному свету, что забыл всякую осторожность и бросился навстречу; при первых же прыжках его свеча погасла. Он не обратил на это внимания, потому что в ней не было больше нужды – навстречу ему шел старый слуга с фонарем, уж он-то укажет дорогу.

– Кто вы? – спросил слуга и поднял фонарь к лицу Карла, осветив одновременно и свое. Оно казалось малоподвижным из-за окладистой седой бороды, спускавшейся на грудь шелковистыми завитками. «Должно быть, верный слуга, раз ему позволили обзавестись такой бородой», – подумал Карл, пристально разглядывая вдоль и поперек эту бороду и нисколько не смущаясь тем, что и сам находится под наблюдением. В ответ же он сразу сказал, что он – гость господина Поллундера, направляется из своей комнаты в столовую и не может ее найти.

– Ах вот как, – сказал слуга, – мы еще не провели электрическое освещение.

– Я знаю, – кивнул Карл.

– Не хотите ли зажечь свою свечу от моей лампы? – спросил слуга.

– Пожалуй, – ответил Карл и сделал это.

– Здесь в коридорах такой сквозняк, – сказал слуга, – свеча легко гаснет, поэтому я пользуюсь фонарем.

– Да, фонарь гораздо практичнее, – согласился Карл.

– А вы изрядно обкапались воском, – сказал слуга, посветив на костюм Карла.

– Ох, а я и не заметил! – воскликнул Карл, весьма огорченный, так как это был черный костюм, о котором дядя говорил, что он идет Карлу больше остальных.

«Стычка с Кларой тоже не пошла костюму на благо», – подумалось ему. Слуга был столь любезен, что худо-бедно, насколько позволяла спешка, почистил костюм, снова и снова Карл поворачивался перед ним, показывая тут и там пятна, которые слуга послушно оттирал.

– Почему же здесь, собственно говоря, такой сквозняк? – спросил Карл, когда они зашагали дальше.

– Работы еще непочатый край, – ответил слуга, – перестройку уже начали, но идет она очень медленно. К тому же, как вам, должно быть, известно, строители сейчас бастуют. С этим строительством вообще много неприятностей. Стены-то вон пробили, а замуровывать дыры даже и не думают, и сквозняк гуляет по всему дому. Если бы я не затыкал уши ватой, я бы не выдержал.

– В таком случае мне, пожалуй, надо говорить громче? – спросил Карл.

– Нет, у вас звонкий голос, – сказал слуга. – Но вернемся к строительству, здесь, вблизи часовни, которую позже непременно отгородят от остальной части дома, сквозняк особенно невыносим.

– Значит, галерея, в которую можно попасть из этого коридора, выходит в часовню?

– Да.

– Я так и подумал, – сказал Карл.

– Она весьма достойна внимания, – сказал слуга, – не будь ее, господин Мак, наверно, не купил бы дом.

– Господин Мак? – спросил Карл. – Я думал, дом принадлежит господину Поллундеру.

– В общем, да, – сказал слуга, – но господин Мак сыграл при этой покупке главную роль. Вы знаете господина Мака?

– О да, – ответил Карл. – Но как он связан с господином Поллундером?

– Он – жених барышни.

– Вот этого я не знал, – сказал Карл и остановился.

– Вас это так удивляет? – спросил слуга.

– Я просто хочу это обдумать. Не зная о таких отношениях, можно наделать серьезных ошибок, – ответил Карл.

– Удивительно, что вам ничего об этом не сообщили, – сказал слуга.

– Да, действительно, – сконфуженно произнес Карл.

– Наверное, думали, что вам все известно, – сказал слуга, – ведь это не новость. Ну, вот мы и пришли. – И он открыл дверь, за которой обнаружилась крутая лестница, ведущая к задней двери по-прежнему ярко освещенной столовой.

Прежде чем Карл вошел в столовую, откуда точно так же, как и два часа назад, слышались голоса Поллундера и Грина, слуга предложил:

– Если хотите, я подожду вас тут и потом отведу в вашу комнату. Все-таки трудновато сразу, с первого же вечера, здесь сориентироваться.

– Я больше не вернусь в свою комнату, – сказал Карл и невесть почему погрустнел.

– Не печальтесь, – сказал слуга, чуть снисходительно улыбаясь, и похлопал его по плечу. Должно быть, он решил, что Карл намерен всю ночь провести в столовой, беседуя и выпивая с господами. Карлу не хотелось сейчас ничего объяснять. Кроме того, он подумал, что слуга, понравившийся ему куда больше других слуг этого дома, сможет потом указать ему верную дорогу на Нью-Йорк, и потому сказал:

– Очень любезно с вашей стороны подождать меня здесь, и я очень вам за это благодарен. Во всяком случае, я скоро выйду и скажу, что собираюсь предпринять. Полагаю, ваша помощь мне все-таки понадобится.

– Извольте, – согласился слуга, поставил фонарь на пол и уселся на низенький постамент, незанятость которого, вероятно, также объяснялась перестройкой дома. – Итак, я подожду здесь. Свечу вы тоже можете оставить со мной, – добавил слуга, когда Карл собрался войти в столовую с зажженной свечой.

– Ну и рассеянный же я, – произнес Карл и протянул свечу слуге, который лишь слегка ему кивнул – то ли сознательно, то ли просто из-за того, что погладил рукой бороду.

Карл открыл дверь – она неожиданно громко зазвенела, так как состояла из цельного листа стекла, который чуть ли не прогибался, когда дверь быстро открывали, держась при этом только за ручку. В испуге Карл отпустил ручку, так как в его намерения вовсе не входило нарушать тишину. Не оборачиваясь более, он успел заметить, как слуга, оставив свой постамент, осторожно и без малейшего шороха прикрыл за ним дверь.

– Простите, пожалуйста, за беспокойство, – обратился Карл к собеседникам, которые смотрели на него с чрезвычайно удивленным видом. Одновременно он окинул взглядом зал, пытаясь побыстрее обнаружить где-нибудь свою шляпу. Ее нигде не было видно, обеденный стол оказался аккуратно прибран; возможно, шляпу, по досадному недоразумению, унесли на кухню.

– Где это вы оставили Клару? – спросил господин Поллундер, как будто бы даже обрадованный нежданным появлением Карла, так как поспешил переменить позу и повернулся к Карлу. Господин Грин с наигранным безучастием вынул бумажник, размеры и толщина которого были в своем роде необычайны, и рылся в бесчисленных его отделениях, словно разыскивая некий документ, но во время поисков читал и другие бумаг, которые попадались ему под руку.

– У меня есть просьба, только не поймите ее превратно, – сказал Карл, поспешно подойдя к господину Поллундеру, и, чтобы быть к нему поближе, положил руку на подлокотник кресла.

– Что же это за просьба? – спросил господин Поллундер и посмотрел на Карла прямо и открыто. – Считайте, что она уже выполнена. – Он обнял юношу за талию и поставил его между своих колен. Карл не сопротивлялся, хотя в общем и целом, полагал себя слишком взрослым для подобного обращения. Но высказать просьбу стало, конечно, более затруднительно.

– Как вам у нас, собственно говоря, понравилось? – спросил господин Поллундер. – Не кажется ли вам, что, приехав из города в сельскую местность, испытываешь, гак сказать, освобождение? В общем, – он со значением искоса взглянул из-за Карла на господина Грина, – в общем, я снова н снова, каждый вечер испытываю это чувство.

«Он говорит так, – подумал Карл, – будто знать ничего не знает об этом огромном доме, о бесконечных коридорах, часовне, пустых комнатах, повсеместной темноте».

– Ну, – сказал господин Поллундер, – выкладывайте вашу просьбу! – И он дружелюбно встряхнул безмолвного Карла.

– Я прошу, – сказал Карл, но, как он ни понижал голос, сидевший рядом господин Грин все равно услышал его слова, хотя Карлу очень хотелось оставить его в неведении относительно своей просьбы, которая, чего доброго, могла быть воспринята как оскорбление Поллундера, – я прошу позволить мне прямо теперь, ночью, вернуться домой!

И так как самое страшное было произнесено, следом быстро выплеснулось и все остальное; нимало не солгав, он высказал такие вещи, о которых, собственно говоря, перед тем вовсе и не думал.

– Больше всего мне хотелось бы домой. Я охотно приеду опять, потому что мне доставляет удовольствие находиться там же, где и вы, господин Поллундер. Но сегодня я не могу здесь остаться. Вы знаете, дядя разрешил этот визит скрепя сердце. Наверняка для этого у него были веские основания, как и для всего, что он делает, а я дерзнул буквально вырвать это разрешение вопреки ею воле. Я попросту злоупотребил его ко мне любовью. Какие возражения были у него против этого визита, сейчас значения не имеет; одно я знаю совершенно определенно: в этих возражениях не было ничего обидного для вас, господин Поллундер, ибо вы – лучший, самый лучший друг моего дяди. Нет никого, кто мог бы, хотя бы приблизительно, сравниться с вами в симпатиях моего дяди. И это единственное, хотя и недостаточное оправдание моей неучтивости. Вероятно, вы не вполне осведомлены об отношениях между мною и дядей, поэтому я буду говорить только о самом существенном. Пока я не овладел английским языком и не понаторел достаточно в практической коммерции, я полностью завишу от дядиной благосклонности, которой он дарит меня как близкого родственника. Не стоит полагать, что я уже теперь способен заработать на жизнь каким-либо порядочным способом – а от прочих Боже меня сохрани! Увы, мое воспитание было слишком непрактичным. Я весьма средне закончил четыре класса европейской гимназии, н с точки зрения заработков это все равно что ничего, так как учебные программы в наших гимназиях очень реакционны. Вы бы рассмеялись, расскажи я вам, чему обучался. Если учиться дальше, окончить гимназию, пойти в университет, возможно, все кое-как выравнивается и в конце концов человек получает порядочное образование, с которым можно что-то предпринять и которое позволяет претендовать на некий заработок. Но я, к сожалению, был вырван из этой системы обучения; иногда я думаю, что совершенно ничего не знаю; да и вообще, все, что я мог там почерпнуть, для американцев просто мизерно. С недавних пор у меня на родине кое-где открываются реформированные гимназии, там изучают современные языки и даже коммерческие дисциплины; когда я кончал народную школу, такого еще не было. Мой отец, правда, хотел, чтобы я изучал английский язык, но, во-первых, я в то время не предполагал, какая меня постигнет беда и как понадобится мне этот язык, во-вторых, гимназические уроки отнимали много времени, и для других занятий его уже не было… Я упоминаю обо всем этом, чтобы показать вам, как я завишу от дяди и сколь многим ему обязан. Вы безусловно согласитесь, что в такой ситуации для меня непозволительно даже в мелочах действовать вопреки его хотя бы и предполагаемому желанию. Вот почему, чтобы мало-мальски искупить огорчение, которое ему доставил, я должен немедля уехать домой.

Длинную речь Карла господин Поллундер внимательно выслушал; при этом он частенько, особенно когда упоминался дядя, легонько прижимал Карла к себе и раз-другой серьезно и как бы с надеждой взглянул на Грина, продолжавшего рыться в бумажнике. Карл же, по ходу речи все более отчетливо осознававший свою зависимость от дяди, с каждой минутой становился беспокойнее и невольно пытался высвободиться из рук господина Поллундера. Все здесь его стесняло; путь к дяде – через стеклянную дверь, по лестнице, по аллее, по дорогам, через пригороды к широкому проспекту, подводящему к дядиному дому, – представлялся ему чем-то сугубо целостным, которое наготове лежало перед ним пустынное, ровное и громко, требовательно призывало к себе. Доброта господина Поллундера и гнусность господина Грина утратили всякое значение, и от этой прокуренной комнаты он не хотел ничего иного, кроме возможности избавиться от нее. И хотя чувствовал он себя отъединенным от господина Поллундера и готовым к борьбе с господином Грином, все-таки его снедал смутный страх, волны которого омрачали зрение.

Он сделал шаг назад и стоял теперь на одинаковом удалении от господина Поллундера и господина Грина.

– Вы ничего не хотите ему сказать? – спросил господин Поллундер господина Грина и как бы просительно накрыл его руку ладонью.

– Не знаю, что мне ему сказать, – ответил господин Грин, вынув наконец из бумажника письмо и положив его перед собою на стол. – Стремление вернуться к дяде весьма похвально, и с точки зрения человеческой можно было бы предполагать, что это доставит дяде особенную радость. Ведь своим непослушанием дяди он, скорей всего, порядком разозлил дядю, очень может быть. Тогда, разумеется, ему бы лучше остаться здесь. Н-да, трудно сказать что-либо определенное; оба мы, конечно, друзья дяди, и едва ли возможно установить, кто из нас ему ближе – господин Поллундер или я, но в душу вашего дяди мы проникнуть не в силах, тем более что от Нью-Йорка нас отделяет не один десяток километров.

– Извините, господин Грин, – сказал Карл и, превозмогая себя, приблизился к нему. – Как я понял из ваших слов, вы тоже считаете, что мне лучше немедленно вернуться.

– Я этого отнюдь не говорил, – произнес господин Грин и углубился в созерцание письма, водя пальцами вверх-вниз по его краям. Тем самым он словно намекал, что вопрос задал господин Поллундер, ему-то он, Грин, ответил, а Карл тут, собственно, ни при чем.

Между тем господин Поллундер подошел к Карлу и мягко увел его от господина Грина к большому окну.

– Дорогой господин Россман, – сказал он, склонившись к уху Карла и в качестве подготовки обтерев носовым платком лицо и высморкавшись, – вы ведь не думаете, что я стану вас здесь удерживать против вашего желания. Об этом и речи нет. Правда, я не могу предоставить в ваше распоряжение автомобиль, так как он находится далеко отсюда в платном гараже; все здесь – еще в процессе становления, мне пока недосуг было заняться собственным гаражом. К тому же шофер ночует не в доме, а по соседству с гаражом, да я и сам не знаю – где именно. Кроме того, в его обязанности не входит присутствовать в моем доме по ночам, он обязан только приезжать утром к условленному часу. Но все это не препятствие для вашего немедленного возвращения домой, потому что, если вы настаиваете, я провожу вас до ближайшей станции городской железной дороги, которая, впрочем, так далеко, что вы доберетесь до дому не намного раньше, чем если утром – ведь мы отправимся уже в семь часов – поедете со мной в автомобиле.

– Я все же предпочел бы поехать железной дорогой, – сказал Карл. – О железной дороге я совсем не подумал. Вы сами сказали, что в таком случае я приеду раньше, чем утром на автомобиле.

– Но разница совершенно незначительна.

– Тем не менее, тем не менее, господин Полдундер, – сказал Карл, – памятуя о вашем радушии, я с удовольствием приеду сюда снова, если, конечно, вы извините мое сегодняшнее поведение и опять пригласите меня, и, быть может, я тогда смогу лучше объяснить, отчего для меня так важна сегодня каждая минута, приближающая встречу с дядей. – И, будто получив уже согласие на отъезд, он добавил: – Но вы ни в коем случае не должны меня провожать. В этом совершенно нет необходимости. За дверью ждет слуга, который охотно проводит меня до станции. Теперь мне осталось только найти свою шляпу. – С этими словами он пересек комнату, пытаясь на ходу обнаружить где-нибудь свою пропажу.

– Не смогу ли я выручить вас кепкой? – спросил господин Грин, вытаскивая из кармана кепку. – Может быть, она случайно будет вам впору?

Ошеломленный, Карл остановился:

– Не могу же я оставить вас без вашей кепки. Я прекрасно отправлюсь в путь с непокрытой головой. Шляпа мне не так уж и необходима.

– Это не моя кепка. Возьмите же!

– В таком случае благодарю вас, – сказал Карл, чтобы не задерживаться, и взял кепку. Он надел ее и сначала засмеялся, так как она оказалась впору, снова взял ее в руки и осмотрел, однако не обнаружил ничего особенного: это была совершенно новая кепка. – Как на меня!

– Ну вот видите, как на вас! – вскричал господин Грин и хлопнул по столу.

Карл уже шагал к двери, чтобы позвать слугу, но тут господин Грин встал, потянулся после обильной трапезы и долгого покоя, громко стукнул себя в грудь и произнес, не то советуя, не то приказывая:

– Прежде чем уйти, вы должны проститься с фройляйн Кларой.

– Да, должны, – подтвердил и господин Поллундер, тоже поднявшись с кресла. Было заметно, что у него эти слова идут не от чистого сердца; он смущенно разглаживал складку на брюках, то расстегивал, то застегивал пиджак, который, по современной моде, был очень короток и едва доходил до бедер, что совершенно не шло толстякам вроде господина Поллундера. Кстати, когда он стоял рядом с господином Грином, однозначно складывалось впечатление, что полнота у господина Поллундера нездоровая; спина у него сутулилась, живот казался дряблым, отвисшим и даже на вид тяжелым, а лицо выглядело бледным и измученным. Господин Грин был, пожалуй, еще толще господина Поллундера, но его толщина была плотной, ядреной; ноги его стояли на земле крепко, по-солдатски, голову он держал прямо, слегка ею покачивая; похоже, он был хороший гимнаст, если не сказать образцовый.

– Прежде всего, – продолжил господин Грин, – пойдите к фройляйн Кларе. Это непременно доставит вам удовольствие и весьма хорошо сочетается с моими планами. Дело в том, что, прежде чем вы отсюда уйдете, мне нужно сказать вам кое-что действительно интересное и, вероятно, решающее для вашего возвращения. Только я, увы, связан строжайшим запретом ничего не выдавать вам до полуночи. Вы можете себе представить, как я сам сожалею об этом, ведь это мешает моему ночному отдыху, но я выполню возложенную на меня миссию. Сейчас четверть двенадцатого, значит, я успею закончить дела с господином Поллундером, в которых ваше присутствие было бы только помехой, и вы можете прекрасно провести это время с фройляйн Кларой. Затем ровно в двенадцать вы явитесь сюда, чтобы получить необходимые сведения.

Не говоря уже о минимальной вежливости и благодарности к господину Поллундеру, мог ли Карл отклонить это требование, предъявленное к тому же человеком грубым, чужим, тогда как господин Поллундер, которого вое это прямо касалось, выказывал незаинтересованность молчанием и всем своим видом? И что же, любопытно, он должен узнать в полночь? Если это не ускорит его возвращения домой хотя бы на три четверти часа, на которые оно сейчас отсрочилось, оно его мало интересовало. Но больше всего он сомневался, может ли вообще пойти к Кларе, ведь они были в ссоре! Будь у него при себе по крайней мере железный брусок, подаренный ему дядей вместо пресс-папье! Комната Клары может оказаться воистину опасной ловушкой. Но сейчас никак нельзя ни словечка обронить против Клары, поскольку она дочь Поллундера и даже, как он выяснил, невеста Мака. Если бы она отнеслась к нему чуточку иначе, ему бы только польстили дружеские отношения с ней. Еще обдумывая вое это, он заметил, что размышлений от него не ждут, ибо Грин открыл дверь и сказал слуге, вскочившему с постамента:

– Проводите этого молодого человека к фройляйн Кларе.

«Вот как выполняют приказы», – подумал Карл, когда слуга чуть не бегом, тяжело дыша от старческой слабости, вел его самым коротким путем в комнату Клары. Когда Карл проходил мимо своей комнаты, дверь которой была по-прежнему открыта, он хотел было – возможно, чтобы успокоиться, – войти в нее на минуту. Но слуга не допустил этого.

– Нет, – сказал он, – вам нужно к фройляйн Кларе. Вы ведь сами слышали.

– Я только на минутку, – сказал Карл и тут же решил немного полежать для разнообразия на канапе, чтобы ускорить приближение полуночи.

– Не затрудняйте мне исполнение поручения, – сказал слуга.

«Кажется, он считает наказанием то, что я должен идти к фройляйн Кларе», – подумал Карл и сделал несколько шагов, но из упрямства снова остановился.

– Пойдемте же, сударь, – сказал слуга, – раз вы уж здесь. Я знаю, вы хотели уехать еще ночью, только не все случается по нашему желанию; я же вам сразу сказал, что это едва ли осуществимо.

– Да, я хочу уехать и уеду, – ответил Карл, – я хочу только проститься с фройляйн Кларой!

– Вот как! – произнес слуга, всем своим видом показывая, что не верит словам Карла. – Что же вы тогда медлите с прощанием? Идемте.

– Кто тут в коридоре? – прозвучал голос Клары, и она высунулась из ближней двери, держа в руке большую настольную лампу под красным абажуром. Слуга поспешил к ней и объяснил, в чем дело. Карл медленно последовал за ним.

– Поздно вы пришли, – сказала Клара. Покуда не отвечая ей, Карл тихо, но, так как знал уже натуру слуги, строгим приказным тоном сказал:

– Подождите меня немного за дверью!

– Я собиралась уже лечь, – сказала Клара и поставила лампу на стол. Как и ранее, в столовой, слуга осторожно прикрыл дверь снаружи. – Уже больше половины двенадцатого.

– Больше половины двенадцатого? – повторил Карл вопросительно, словно напуганный этим известием. – Тогда я должен сейчас же распрощаться, ведь ровно в двенадцать мне нужно быть внизу, в столовой.

– Ну и спешные у вас дела, – сказала Клара и рассеянно поправила складки просторного пеньюара. Ее лицо пылало, и она все время улыбалась. Карл заключил, что новая стычка с Кларой ему не грозит. – Может, все-таки поиграете немного на фортепьяно, как мне вчера обещал папа, а сегодня – вы сами.

– А не слишком ли уже поздно? – спросил Карл. Он был бы рад доставить ей удовольствие, так как она держалась совсем иначе, не как прежде, будто непостижимым образом переместилась в сферу Поллундера и далее – Мака.

– Да, действительно поздно, – подтвердила она, и желание послушать музыку как будто бы вновь пропало. – Каждый звук разнесется отсюда по всему дому, если вы станете играть; я уверена, даже прислуга наверху, в мансарде, проснется.

– В таком случае отставим музицирование, я ведь надеюсь повторить визит; кстати, если вас не затруднит, посетите разочек моего дядю, а заодно загляните и в мою комнату. У меня замечательный инструмент. Подарок дяди. Тогда, если угодно, я сыграю вам все мои пьески; к сожалению, их немного, и они совершенно не подходят к такому огромному инструменту, – на нем должны играть только виртуозы. Но вы и это удовольствие получите, если заранее известите меня о приезде, ведь дядя намерен в ближайшее время пригласить для меня знаменитого преподавателя, – можете себе представить, как я этому радуюсь! – и ради того, чтобы услышать его игру, очень даже стоит навестить меня во время урока. Я, если уж быть честным, доволен, что уже поздно для музыки, поскольку ничем не смог бы удивить вас – так мало я умею. А теперь разрешите мне откланяться, в конце концов уже пора спать.

И так как Клара смотрела на него благосклонно и, похоже, вовсе не сердилась на давешнюю стычку, он с улыбкой добавил, протягивая руку:

– На моей родине обычно говорят: спокойного сна и сладких сновидений.

– Подождите, – сказала она, не принимая рукопожатия, – пожалуй, все-таки придется вам сыграть. – И она исчезла за маленькой боковой дверью, возле которой стояло фортепьяно.

«Что же это такое? – подумал Карл. – Она, конечно, очень мила, но я не могу долго ждать». В дверь, ведущую в коридор, постучали, и слуга, не осмелившийся открыть ее широко, шепнул в щелку:

– Извините, меня только что позвали, и ждать я больше не могу.

– Идите, идите, – сказал Карл, полагая, что сумеет теперь один отыскать путь в столовую. – Только оставьте мне фонарь за дверью. Кстати, который час?… – Почти без четверти двенадцать.

– Как медленно тянется время! – заметил Карл.

Слуга хотел уже закрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что еще не дал ему чаевых, вынул из брючного кармана – теперь он всегда, по американскому обычаю, держал монеты россыпью в брючном кармане, банкноты же, напротив, в жилетном кармане, – и протянул слуге полдоллара со словами:

– За ваши услуги.

Снова вошла Клара, подняв руки к аккуратной прическе, и тут Карлу пришло в голову, что все-таки зря он отпустил слугу – кто его теперь проводит на станцию? Впрочем, господин Поллундер вполне может вызвать какого-нибудь другого, и не исключено, что этого вытребовали всего лишь в столовую и потом он будет в его, Карла, распоряжении.

– Я все-таки прошу вас немного поиграть. Здесь так редко слышишь музыку, что не хочется упускать ни малейшей возможности.

– Что ж, не будем откладывать, – сказал Карл и, не раздумывая, сел за фортепьяно.

– Вам нужны ноты? – спросила Клара.

– Благодарю, я ведь толком не умею их читать, – ответил Карл и начал играть маленькую песенку. Он прекрасно понимал, что играть ее нужно плавно, медленно, иначе она останется непонятной, особенно для чужих, но отбарабанил ее в самом неподходящем маршевом ритме. С последним звуком нарушенная тишина поспешила вновь воцариться в комнате. А они оба, словно оцепенев, замерли без движения.

– В общем, прекрасно. – сказала Клара, но после этакой игры польстить Карлу было ничем невозможно.

– Который час? – спросил он.

– Без четверти двенадцать.

– Тогда у меня есть еще несколько минут, – сказал он, а про себя подумал: «Или – или. Я ведь не обязан играть все десять песен, которые знаю, но уж одну-то могу исполнить как следует». И начал свою любимую солдатскую песню. Заиграл так медленно, что разбуженное желание слушательницы нарастало в ожидании следующей ноты, которую Карл придерживал и отдавал через силу. На самом деле ему приходилось в каждой песне сперва отыскивать глазами нужные клавиши, а кроме того, он чувствовал, как в нем рождается печаль, которая, изливаясь через край песни, искала и не могла найти иного завершения.

– Я же ничего не умею, – сказал Карл, закончив песню и глядя на Клару сквозь навернувшиеся на глаза слезы. Тут из соседней комнаты донеслись громкие аплодисменты. – Кто-то нас слушал! – встревоженно вскричал Карл.

– Мак, – едва слышно сказала Клара. И тотчас раздался голос Мака:

– Карл Россман! Карл Россман!

Перекинув разом обе ноги через рояльный табурет, Карл распахнул дверь. Там он увидел Мака: тот полулежал в огромной кровати с балдахином, одеяло было небрежно наброшено на его ноги. Балдахин голубого шелка был единственным и вполне девическим украшением простой, грубо сколоченной кровати. На ночном столике горела лишь одна свеча, но постельное белье и сорочка Мака были настолько белоснежны, что от падавшего на них света лучились прямо-таки ослепительными бликами; балдахин тоже сверкал, во всяком случае по кромке слегка волнистого, небрежно натянутого шелка. Но кровать позади Мака и все остальное тонуло в кромешной темноте. Клара прислонилась к кроватному столику, не сводя глаз с Мака.

– Здравствуйте, – сказал Мак и протянул Карлу руку. – Вы играете очень недурно, до сих то пор я был знаком только с вашим искусством верховой езды.

– Я не силен ни в том, ни в другом, – ответил Карл. – Если бы я знал, что вы слушаете, я, безусловно, не стал бы играть. Но ваша фройляйн… – Он умолк, медля сказать «невеста», так как сожительство Мака и Клары было очевидным.

– Я это предвидел, – сказал Мак, – поэтому Кларе и пришлось заманить вас сюда из Нью-Йорка, иначе я вовсе не услышал бы вашей игры. Конечно, это игра начинающего, и даже в этих песенках, которые вы разучили и которые аранжированы весьма примитивно, вы сделали несколько ошибок, но тем не менее вы меня порадовали, не говоря уже о том, что я не пренебрегаю ничьим музицированием. Не хотите ли вы посидеть с нами еще минутку? Подвинь же ему кресло, Клара.

– Благодарю, – Карл запнулся. – Я не могу остаться, как бы мне этого ни хотелось. Слишком поздно я узнал, что в этом доме есть такие уютные комнаты.

– Я все перестрою в таком духе, – сказал Мак. В этот миг колокол пробил двенадцать, удары следовали быстро, перекрывая друг друга. На Карла повеяло могучим движением этих колоколов. Ну и деревня – колокола-то какие.

– Пора, – сказал Карл, протянув руки к Маку и Кларе, и, не дожидаясь ответного рукопожатия, выбежал в коридор. Фонаря он там не нашел и пожалел, что поспешил вручить слуге чаевые.

Он попытался ощупью добраться до открытой двери своей комнаты, но уже на полпути увидел, как навстречу ему вперевалку спешит господин Грин со свечой в руке. Вместе со свечой рука сжимала и письмо.

– Россман! Где вы пропадаете? Почему заставляете меня ждать? Чем это вы занимались у фройляйн Клары?

«Многовато вопросов! – подумал Карл. – А сейчас он еще и прижмет меня к стене». И действительно, Грин встал вплотную перед Карлом, прислонившимся к стене. В этом коридоре фигура Грина выглядела до смешного огромной, и Карл в шутку спросил себя, уж не съел ли он, чего доброго, господина Поллундера.

– Человеком слова вас явно не назовешь: обещали ровно в двенадцать сойти вниз, а вместо этого слоняетесь у двери фройляйн Клары. Я же, напротив, обещал вам к полуночи кое-что любопытное, и вот я здесь.

С этими словами он протянул Карлу письмо. На конверте было написано: «Карлу Россману, в собственные руки, в полночь, где бы она его ни застала».

– В конце концов, – сказал господин Грин, пока Карл вскрывал конверт, – я полагаю, заслуживает признательности уже то, что ради вас я приехал сюда из Нью-Йорка, так что мне совершенно ни к чему вдобавок гоняться за вами по коридорам.

– От дяди! – воскликнул Карл, едва взглянув на письмо. – Я этого ожидал, – добавил он, поворачиваясь к господину Грину.

– Ожидали вы этого или нет – мне донельзя безразлично. Вы читайте, читайте, – сказал тот и поднес Карлу свечу.

При ее свете Карл прочитал:

«Любезнейший племянник! Как ты, наверно, понял за время нашего, увы, слишком короткого совместного проживания, я прежде всего человек принципиальный. Это весьма неприятно и печально не только для моего окружения, но и для меня самого, однако именно благодаря моим принципам я достиг своего нынешнего положения и никто не вправе требовать, чтобы я изменил себе, никто, в том числе и ты, любезнейший племянник, хотя, вздумай я допустить такое, как раз тебе первому я бы и уступил. Тогда бы я с радостью обеими руками, пишущими сейчас это письмо, подхватил тебя в объятия и возвысил. Поскольку же покуда абсолютно ничто не предвещает, что это когда-нибудь случится, я вынужден после сегодняшнего инцидента непременно удалить тебя из своей жизни и настоятельно прошу не тревожить меня ни лично, ни письменно, ни через посредников. Сегодня вечером ты решился покинуть меня вопреки моему желанию, так пусть это решение и определит твою дальнейшую жизнь; только в таком случае оно будет решением настоящего мужчины. Это известие передаст тебе господин Грин, мой лучший друг; он найдет для тебя достаточно осторожные слова, которые мне сейчас просто-напросто не приходят в голову. Он человек влиятельный и, хотя бы ради меня, поможет тебе словом и делом на первых порах твоей самостоятельной жизни. Стараясь постичь наше расставание, которое теперь, к концу этого письма, опять кажется мне непостижимым, я невольно повторяю себе снова и снова: из твоей семьи, Карл, не приходит ничего доброго. Если господин Грин забудет вручить тебе твой чемодан и зонтик, напомни ему об этом. С наилучшими пожеланиями благополучия твой верный дядя Якоб».

– Прочитали? – спросил Грин.

– Да, – ответил Карл. – Вы принесли мне чемодан и зонтик?

– Вот он, – сказал Грин и поставил на пол возле Карла старый дорожный чемодан, который до сих пор прятал в левой руке за спиною.

– А зонтик? – спросил Карл.

– Все здесь, – сказал Грин, отцепляя от брючного кармана зонтик. – Вещи принес некий Шубал, старший механик линии «Гамбург – Америка», утверждая, что обнаружил их на корабле. Вы могли бы при случае поблагодарить его.

– По крайней мере теперь мои старые вещи со мной, – сказал Карл и положил зонтик на чемодан.

– Но впредь вы должны лучше присматривать за ними – так велел сказать вам господин сенатор, – заметил Грин, а затем спросил, вероятно из любопытства: – Что это, собственно говоря, за странный чемодан?

– С такими на моей родине солдаты уходят на военную службу, это старый солдатский сундучок моего отца.

Вообще-то он очень удобный, – улыбнулся Карл, – если, конечно, не оставлять его где попало.

– В конце концов поучений с вас уже достаточно, – сказал Грин, – а второго дяди в Америке у вас, вероятно, нет. Вот вам билет третьего класса до Сан-Франциско. Я решил отправить вас в это путешествие, потому что, во-первых, виды на заработок для вас на Западе гораздо лучше, во-вторых, все, чем вы могли бы заняться здесь, так или иначе связано с вашим дядей, а встречаться с ним вам ни под каким видом нельзя. Во Фриско вы можете работать без помех; спокойно начните с самых азов и постарайтесь мало-помалу выбиться в люди.

Карл не уловил в этих словах злорадства, скверная новость, весь вечер таившаяся в Грине, была сообщена, а потому он уже не казался опасным, и разговаривать с ним, пожалуй, можно откровеннее, чем с любым другим. Самый лучший человек, не по своей вине ставший исполнителем столь неприятного секретного поручения, поневоле будет казаться подозрительным, покуда не выполнит свою миссию.

– Я, – сказал Карл, ожидая одобрения этого бывалого человека, – тотчас же покину этот дом, потому что принят здесь только как племянник дяди-сенатора, а как чужаку мне здесь делать нечего. Не откажите в любезности, проводите меня к выходу, а затем укажите путь к ближайшей гостинице.

– Только побыстрее, – сказал Грин. – Вы доставляете мне массу хлопот.

Заметив, какой большой шаг немедля сделал Грин, Карл остановился: что-то очень уж подозрительная спешка, – он ухватил Грина за полу пиджака и сказал, внезапно поняв истинное положение дел:

– Вы должны объяснить мне еще вот что: на конверте письма, которое вы мне вручили, написано только, что я должен получить его в полночь, где бы я ни находился. Почему же в таком случае, ссылаясь на это письмо, вы задержали меня здесь, когда я хотел покинуть дом еще в четверть двенадцатого? Вы превысили тем самым свои полномочия.

Грин сопроводил свой ответ движением руки, которое представило замечание Карла в издевательском свете, как нелепую придирку:

– Разве на конверте написано, что из-за вас я должен уморить себя, и разве содержание письма позволяет сделать подобные выводы из надписи на конверте? Если бы я не задержал вас, мне пришлось бы вручать вам письмо как раз в полночь на дороге.

– Нет, – твердо заявил Карл, – не совсем так. На конверте стоит: «Вручить в полночь». Если вы чересчур устали, то, вероятно, не смогли бы и последовать за мной; или же я – правда, господин Поллундер на это не согласился – к полуночи уже добрался бы до дяди; или, в конце концов, ваш долг был – отвезти меня в вашем автомобиле, о котором почему-то вдруг забыли, а ведь я так хотел возвратиться! Разве надпись на конверте не говорит совершенно определенно, что полночь для меня самый крайний срок? И по вашей вине я его пропустил.

Карл пристально смотрел на Грина и ясно понимал, что в нем борются стыд за это разоблачение я радость за успех своего предприятия. Наконец Грин овладел собой и произнес таким тоном, будто перебил Карла, хотя тот давно замолчал:

– Ни слова больше! – а затем вытолкнул Карла, поднявшего чемодан и зонтик, через маленькую дверь, которую открыл перед ним.

Удивленный, Карл стоял на вольном воздухе. Одна из пристроенных к дому лестниц без перил вела вниз. Нужно только спуститься вниз и потом чуть правее свернуть в аллею, ведущую к шоссе. При ярком лунном свете заблудиться было невозможно. Он слышал в саду лай собак, спущенных с цепи и бегавших во мраке среди деревьев. В ночной тишине доносилось совершенно отчетливо, как под их мощными прыжками шуршит трава.

Удачно избежав встречи с собаками, Карл вышел из сада. Он не мог с уверенностью определить, в каком направлении был Нью-Йорк. Едучи сюда, он обращал мало внимания на подробности, которые сейчас могли бы ему пригодиться. В конце концов он сказал себе, что в Нью-Йорк ему вовсе не обязательно, там его никто не ждет – не ждет совершенно определенно. И потому он зашагал куда глаза глядят.