Онлайн чтение книги И на восьмой день… And on the Eighth Day
Глава 3. ВТОРНИК, 4 АПРЕЛЯ

Эллери заканчивал завтрак в общественной столовой, когда его прервали. Несмотря на благие намерения, он проспал и находился в столовой один, за исключением обслуживающего персонала. Всю ночь Эллери ворочался на тюфяке, жалея, что не принял одну из красных капсул из маленького пузырька в его саквояже. К тому же ему недоставало кофе. Травяной чай, возможно, был очень полезен, но не подходил для натянутых до предела нервов.

Тишину разорвал взволнованный голос:

— Квинан!

Молодой человек, моющий соседний стол, бросил испуганный взгляд на Эллери и отвернулся.

— Элрой Квинан! — Голос звучал ближе.

В столовую ворвался Преемник — его ангельское лицо пылало, длинные волосы смешивались с завитками бородки.

— У меня для тебя сообщение... — На секунду Эллери подумал, что кто-то из внешнего мира отыскал его — одна мысль об этом заставила его вздрогнуть. Но Преемник добавил: — От Учителя. Он просит тебя сразу же прийти в священный дом!

И юноша выбежал на улицу.

Эллери вскочил и устремился следом. Но молодой Преемник спешил в другом направлении, очевидно, выполнять какую-то миссию, и Эллери быстро зашагал к Дому Священного Собрания. Он уже собирался открыть дверь, но вспомнил о табу, дважды потянул веревку колокола и стал ждать.

Бабочки плясали между миром света и миром тени. Откуда-то доносились звуки топора, колющего дрова. Воздух был напоен запахами земли, воды и растений.

Когда дверь священного дома открылась, мимо проезжал мальчик верхом на ослике.

— Учитель... — заговорил Эллери.

— Учитель, — поприветствовал мальчик.

— Да будет благословен Вор'д, — ответил Учитель обоим.

Его орлиные черты смягчились при взгляде на ребенка, и он поднял руку в жесте благословения. «Иди в красоте», — говорят, прощаясь, индейцы-навахо. Поистине этот старик ходил в красоте.

Мальчик довольно улыбнулся, потом заметил Эллери, и улыбка увяла.

— Да будет благословен Вор'д, — быстро пролепетал он и поднял руку в ответном жесте.

— Входи, — сказал старик Эллери и закрыл за ним дверь.

На сей раз они не садились за стол и не задерживались у пустых комнат Преемника. Учитель повел Эллери к единственной двери собственной комнаты. Свет, отбрасываемый лампой над дверью санктума в зал собраний, проникал и в комнату Учителя с ее скудной темной мебелью, но ее освещала не только эта лампа. Здесь были три высоких и очень узких окна шириной не более нескольких дюймов — одно в дальней стене напротив двери и по одному в боковых стенах. Через эти щели просачивались солнечные лучи, встречаясь в центре комнаты, где стояла кровать, купаясь в солнце. Эллери понял, что три стены с окнами — внешние, и комната Учителя является крылом здания. Аналогичное крыло с другой стороны образовывали две меньшие комнаты Преемника.

Комната Учителя походила на монашескую келью. Узкую деревянную кровать покрывали овечьи шкуры — ее матрас — и тонкое одеяло. С каждой стороны изголовья стоял маленький квадратный столик, в середине каждой из боковых стен — грубо сколоченный стул, а в двух углах по диагонали друг от друга — по табурету. Сама комната была квадратной.

Эта идеальная симметрия позволяла легко заметить любое ее нарушение. А нарушение, безусловно, имелось. Следуя указующему персту Учителя, Эллери посмотрел на крышку левого столика. На ней, ближе к углу, лежал браслет из какого-то тусклого металла, к которому был прикреплен ключ.

— Прошлой ночью кто-то передвинул ключ. — Видя, что Эллери озадачен, Учитель добавил: — Значит, кто-то без моего ведома входил в мою комнату. Это серьезное дело, Элрой.

— Как вы можете быть уверены, что ключ передвинули? — спросил Эллери.

Старик объяснил ему. Каждую ночь, прочитав молитву, он снимал браслет и клал его на самую середину стола.

— Симметрия — мой образ жизни, Элрой. Я считаю ее чистейшей из всех эстетических форм.

Это удивило Эллери, который не замечал в деревне особой заботы об эстетике.

— ...А когда я проснулся сегодня утром, то обнаружил браслет там, где он теперь — не в центре стола, а почти в углу, и понял, что кто-то входил в мою комнату, пока я спал. И куда более серьезно...

— То, что кто-то тайком вошел в священный дом, не позвонив в колокол?

Учитель кивнул, глядя на Эллери глазами пророка.

— Это не обязательно так, — заметил Эллери.

— То есть как не обязательно? Правда, я сплю очень чутко, но тем не менее браслет передвинули. Я не могу сосчитать годы, когда я спал здесь, и ничего подобного не происходило. Это знак? Предупреждение?

Эллери огляделся вокруг, разглядывая по очереди каждое из узких окон.

— Через эти окна не мог бы пролезть даже маленький ребенок. Но кто-то мог дотянуться до стола удилищем... Нет, — сказал он, заметив непонимание на лице старика. — Удочек здесь нет. Тогда шестом или длинной палкой. С ее помощью можно было поднять браслет со стола, протащить через окно, а потом вернуть назад.

— Но зачем? — с беспокойством спросил Учитель.

Эллери подобрал ключ. Он был из того же тусклого металла, что и браслет, выглядел грубым и исцарапанным, но на ощупь оказался гладким — слишком гладким. Эллери поднес его к носу. Этот странный едкий запах...

— Вы разводите здесь пчел? — спросил он.

— Да, хотя их немного. Большую часть меда мы сохраняем для больных. А воск...

— Вот именно, — кивнул Эллери. — Воск. Кто-то ночью сделал восковой отпечаток ключа и изготовил — или готовит теперь — дубликат. Но от чего был этот ключ?

— Это ключ от двери санктума — запретной комнаты, — сказал старик. — Он единственный и хранится у меня, так как только я могу туда входить. Даже Преемник не может меня сопровождать. Или я уже говорил тебе это?

Они умолкли. Тишину нарушали отдаленные звуки коровьего колокольчика, рев осла и стук топора. Где-то дети пели простую песню. Что нужно было прятать в санктуме, обладая такими сокровищами?

Эллери задал этот вопрос.

Старик сел на табурет и задумался, опираясь локтем на колено и прижимая ладонь ко лбу. Наконец он встал и подал Эллери знак следовать за ним. Они вышли в зал собраний и остановились под лампой, горящей над запертой дверью.

— Тебе будет позволено войти, — с трудом вымолвил Учитель.

— Нет, — быстро сказал Эллери.

— Если ты здесь, чтобы открыть нам путь, то можешь открыть и эту дверь.

Но Эллери не мог заставить себя сделать это. По какой бы странной ошибке его ни принимали за ожидаемого Гостя, зайти в святая святых, воспользовавшись этим, означало бы осквернить ее.

— Нет, Учитель. По крайней мере, не сейчас. Но вы идите туда и осмотритесь как следует. Если что-то пропало или находится не на своем месте, сообщите мне.

Старик кивнул, взял из ниши в стене кувшин, газ и кусок материи и вымыл лицо, руки и ноги, бормоча молитву. Все еще шевеля губами, он отпер дверь и в почтительном молчании шагнул в запретную комнату.

Время шло. Эллери терпеливо ждал.

Наконец Учитель вернулся.

— Из санктума ничего не пропало, Элрой. Все на своем месте. Что же это значит?

— Не знаю, Учитель. Но я уверен, что кто-то сделал дубликат ключа от священной комнаты. Очевидно, в санктуме есть то, что хочет заполучить один из членов общины. Расскажите мне обо всем, что там находится. Не упускайте ничего.

Веки опустились на сверкающие черные глаза, когда старик начал рыться в памяти.

— Два кувшина со свитками молитв. Священный ковчег, где хранится Книга Mk’h...

— Книга?

— Передняя стенка ковчега — стеклянная. Там также хранится казна.

— Казна? — медленно спросил Эллери.

Веки старика поднялись, и Эллери увидел, как зрачки расширились, словно от внезапного света.

— Серебро, — ответил Учитель. — Пришло время, Элрой Квинан, ответить на вопросы, которые ты задавал вчера вечером. Давай сядем за стол Совета.

* * *

Это было в Год Первого Странствия, как его назвали гораздо позже. Учитель был тогда юношей, жившим с родителями в Сан-Франциско, но они и друзья, делившие с ними их веру, не были счастливы.

Город погряз в грехе (по крайней мере, так казалось Учителю). Пьяницы, шатаясь, бродили по крутым улицам, оскверняя воздух бранью. На каждом углу стояли салуны, завлекая слабых и нетвердых духом газовым светом и громкой музыкой. Игорные притоны поглощали деньги, необходимые для того, чтобы кормить детей; за одну ночь семьи становились нищими. Нечестность сделалась основным правилом коммерции — те немногие, кто отказывались мошенничать, терпели крах, даже не получая похвалы за порядочность, которая удерживала их.

Ничей сын не был застрахован от искушений этого гнезда пороков, превращавших человеческое тело в предмет торговли. Никто не мог быть уверен даже в собственной дочери, хотя позор, болезни и смерть таились повсюду, как звери в джунглях.

Не только город, но и вся страна становилась зловонной клоакой.

Хотя фермер мог чувствовать себя в безопасности от пороков города, болезни настигали и его. Он оказывался рабом железной дороги, чьи пошлины лишали его большей части прибыли, игрушкой в руках спекулянтов, жонглировавших ценами на его товары.

Высший пост в стране занимал военный и, как говорили, пьяница[36]Грант, Юлиссис (1822 – 1885) — американский генерал, командующий федеральной армией во время Гражданской войны, и 18-й президент США (1869 – 1877).. Его помощники бессовестно покупали и продавали должности. При попустительстве его администрации крупные концерны лишали людей последних сбережений.

Для богобоязненных людей это было тяжелое время. Куда идти? Что делать?

Изолированный мир Святых Последнего Дня[37]Так называли себя мормоны — члены религиозной секты, основанной в первой половине XIX в. в США и создавшей в 1848 г. в штате Юта теократическое государство. Мормоны долгое время практиковали многоженство. предлагал путь и цель, но они были открыты только для тех, кто исповедовал мормонскую веру. А для Учителя и его семьи это было неприемлемо.

— Почему? — спросил Эллери.

— Потому что у нас своя вера, — ответил старик.

— Да, конечно. Но что это за вера? Откуда она пришла?

Учитель покачал головой. Корни веры Квинана так глубоко уходили в прошлое, объяснил он, что даже старейшие члены святой общины во время детства Учителя не могли объяснить ее происхождение. Следы ее можно было проследить во многих странах и поколениях, но они становились все слабее, пока не исчезали полностью в дебрях времени. Многие отворачивались от этой религии, но группа твердых ее приверженцев не позволяла ей умереть.

Библия, очевидно, не играла непосредственной роли в верованиях квинанитов, хотя влияла на их традиции и теологию. Жизненный путь секты (если ее можно так назвать) терялся в глубине столетий, но традиции передавались от одного Учителя к другому. Старик упомянул Плиния и Иосифа Флавия, что подтверждало смутные предположения самого Эллери,

В итоге, продолжал Учитель, Совет времен его молодости после ряда собраний принял решение: они должны покинуть этот ужасный мир. Где-нибудь в обширных землях к востоку, даже среди пустыни, они найдут место, не зараженное пороками, где смогут жить изолированной общиной в строгом соответствии с их этическими и социально-экономическими принципами.

Люди продали свои дома, земли и бизнес, приобрели фургоны и припасы, и вскоре огромный караван покинул Сан-Франциско, двигаясь на восток. Путешествие было долгим и трудным.

Первая попытка обосноваться на территории неподалеку от Карсон-Сити окончилась провалом. Они выбрали это место потому, что тогда там не было железнодорожного сообщения со столицей Невады, и потому, что Карсон-Сити в сравнении с Сан-Франциско казался всего лишь деревней. Но салунов, игорных притонов и дансингов хватало и здесь, а маленькие размеры Карсон-Сити привлекали тех, кто страшился огромных масштабов города на берегу одноименного залива. Странный образ жизни новых колонистов сделал их нежеланными гостями — предметом насмешек для пьяниц, сквернословов и визгливых, накрашенных и расфуфыренных женщин.

Не прошло и года, как Совет объявил колонию в Карсон-Сити неудачей и вынес решение о переезде. С потерей денег, потраченных на покупку земли, пришлось примириться. Теперь им предстояло найти место, где деньги не просто необязательны, а бесполезны, — место настолько отдаленное от проторенных дорог, что мир должен будет забыть о них.

Много дней и ночей караван следовал на юго-восток. Люди умирали и были похоронены на обочине. Молодые мужчины и женщины вступали в брак, и у них рождались дети.

Как правило, община старалась избегать населенных пунктов. Но однажды один из мужчин заболел, и его пришлось отвезти к врачу в ближайшую деревню. Потом он умер, но семьи у него не было, некому было вести его фургон, а в других фургонах не нашлось места для его имущества. Поэтому его продали в деревне за пятьдесят серебряных долларов, и караван двинулся дальше. Однако перед этим не обошлось без попыток со стороны местных жителей соблазнить нескольких девушек, украсть у отца Учителя пятьдесят серебряных долларов вместе с остатками денег в истощившейся кассе общины и уговорить одну пару заявить права на упряжки и фургоны всей колонии, обещав поддержку лжесвидетелей, а также подкупленных судей и присяжных. Все эти попытки потерпели неудачу. Пилигримы покинули деревню, сопровождаемые лаем собак, градом камней и выстрелами с целью напугать запряженных в фургоны животных.

Это был их последний контакт с цивилизацией.

Пища и вода заканчивались, когда быки, почуяв источники, привели странников к холму в форме кольца, который они назвали Холмом Испытаний. Кольцо скрывало от посторонних глаз зеленый оазис, полный воды и пахотной земли, достаточно большой, чтобы обеспечить урожаем всю общину. Они назвали оазис Долиной Квинана.

Эллери подумал, что слово «Квинан», возможно, является вариантом слова «Ханаан»[38]Ханаан — земля между Иорданом, Мертвым морем и Средиземным морем, обещанная Богом Аврааму (Бытие, 12:5–10)., искаженным местным акцентом и долгой жизнью в изоляции. Хотя они не располагали ни одним экземпляром Библии, благородный язык версии короля Иакова был знаком всем американцам девятнадцатого столетия. Естественно, община могла отождествить свои странствия по пустыне со странствиями детей Израиля. Впрочем, Эллери не был в этом уверен.

Обосновавшись в долине, они построили первые примитивные жилища из дерева и брезента своих фургонов и остались здесь навсегда.

Исход из Сан-Франциско, очевидно, имел место в 1872-м или 1873 году, а из Карсон-Сити — в 1873-м или 1874-м.

— И все эти годы ни один посторонний не находил дорогу сюда? — недоверчиво спросил Эллери.

Учитель задумался.

— Кажется, раньше я так говорил. Но я забыл об одном случае. Это произошло лет сорок тому назад, во время одной из поездок Гончара и его помощников в пустыню за особой глиной для наших кувшинов со свитками. Далеко на север от Квинана они обнаружили человека, лежащего на песке, который едва дышал. Жизнь священна для нас, и, несмотря на наши законы, Гончар привез этого человека сюда, где его вылечили. Никакого вреда это не принесло, ибо тяжкое испытание в пустыне стерло из его памяти все прошлое — даже его имя. Мы обучили его нашей вере и нашим законам, и он прожил в Квинане до конца дней. Я перестал думать о нем как о постороннем. Он умер несколько лет назад.

Один посторонний за семьдесят лет, и то потерявший память! Знала ли община хоть что-нибудь о внешнем мире? Видимо, очень мало. Очень редко Учитель или Кладовщик видели около магазина Отто Шмидта фургон, который не нуждался в животной тяге, наподобие фургона Элроя, и, конечно, последние годы люди замечают иногда прилетающие в небе машины, издающие звук, подобный отдаленному грому, но что касается событий... Старик покачал головой. Даже он, Учитель, самый старый и ученый человек в долине, ничего не знал о внешнем мире, да и не хотел знать.

— Вы помните Гражданскую войну? — спросил Эллери.

Загорелый лоб наморщился.

— Это что-то связанное с... — он сделал паузу, как перед незнакомым словом, — солдатами, которые носили синюю одежду? Тогда я был ребенком, но у меня сохранились смутные воспоминания о мужчинах в синем, которые маршировали, а люди их приветствовали. Отец говорил, что это солдаты, возвращающиеся после подавления мятежа...

О Первой мировой войне старик не знал ничего. Было очевидно, что о Второй, происходящей ныне, ему также ничего не известно. Неужели Отто Шмидт не упоминал о ней? Но Учитель покачал головой:

— Я не разговариваю с ним о происходящем в мире. Он считает нас дикими отшельниками и не ведает о нашей общине. Мы чтим правду, но Квинан должен оставаться скрытым от посторонних.

Учитель не проявлял никакого любопытства в отношении войны и казался пребывающим в полном неведении о многих законах Соединенных Штатов, которые община ежедневно нарушала, не говоря уже о законах штата.

Такую информацию Эллери получил от Учителя, а позже из нескольких записей, с которыми ему удалось познакомиться в архивах Летописца.

Корпя над ними и не найдя никаких упоминаний об Иосифе Флавии и Плинии Старшем, чьи имена были неизвестны Летописцу, Эллери кое-что вспомнил. Иосиф и Плиний писали о религиозной секте, возникшей во втором веке до Рождества Христова, называемой ессеями. Филон, еврейский философ из Александрии, живший в первом веке до Рождества Христова, также оставил отчет о современной ему нехристианской аскетической секте в Египте, которую он именовал «терапевтами».

Ессеи практиковали общественную собственность и скрупулезную чистоту — не отсюда ли частые церемониальные омовения квинанитов? Они ненавидели ложь, алчность, мошенничество и существовали за счет сельского хозяйства и ручного труда.

Возможно ли, что секта квинанитов происходила от древних ессеев? Но между ними были важные отличия — ессеи воздерживались от супружеских связей и осуждали рабство.

Конечно, обычаи и даже верования более чем за две тысячи лет могли быть утрачены или изменены людьми, почти не оставляющими письменных свидетельств, рассеянными в мире, где быстро распространялись христианство и ислам... Это было вполне вероятно, но отнюдь не точно.

* * *

«Квинан должен оставаться скрытым от посторонних...» Долина являлась миром в себе, чья чистота была надежно защищена от заражения извне.

Но теперь ей угрожало заражение изнутри.

Один из членов общины тайком изготовил дубликат ключа Учителя от санктума. Зачем? Причина должна быть очень веской. Ибо этот акт стал не только первым преступлением в Квинане почти за два поколения, но, в отличие от кражи Белиаром ткани пятьдесят лет назад, был также святотатством.

Может, все дело в любопытстве — извращенном стремлении увидеть запретную комнату только потому, что она запретная? Возможно, но маловероятно — учитывая грозное табу, одно лишь любопытство едва ли могло побудить квинанита достать среди ночи через окно комнаты почтенного Учителя ключ от санктума, снять с него восковой отпечаток, вернуть ключ и изготовить дубликат.

Нет, основание должно быть более серьезным.

Кража? Но чего? Кувшина со свитками молитв? Но такие свитки есть в каждой семье. Священной Книги... Как назвал ее Учитель?.. Mk’h, которая «была утеряна», но, очевидно, нашлась? Это могло быть причиной, если бы общину раздирали религиозные противоречия — раскол, ересь, — но ведь ничего подобного не было.

Оставалась «казна» в виде серебряных монет — пятидесяти долларов, вырученных отцом Учителя от продажи имущества человека, умершего в пути после исхода общины из Карсон-Сити, которые, очевидно, хранились в качестве специального фонда — до сих пор расчеты производились остававшимися у общины бумажными деньгами.

Но что мог получить кто-либо из квинанитов за пятьдесят или даже за один серебряный доллар? Какую-нибудь безделушку в лавке Отто Шмидта? Или же запретную радость личного обладания блестящими монетами?

Эллери покачал головой. Это оставалось загадкой.

Учитель поднялся с посохом в руке. Его старческое лицо было печальным.

— Боюсь, Элрой, эта история с ключом может стать началом бедствий, которые были предсказаны. Но я должен идти к детям — они ждут меня в школе. Я ухожу с тревогой в сердце.

— Возможно, Учитель, — сказал Эллери, также встав, — что вы придаете этому слишком большое значение. — Но его тон выдавал собственные опасения.

— Будь что будет, — вздохнул старик. — Водовоз ожидает тебя на южном склоне, чтобы показать водопровод и оросительные каналы.

— Да хранит вас Вор'д, Учитель, — услышал Эллери свой голос.

Стариковские глаза, смотревшие, как обычно, сквозь Эллери, прищурились и сосредоточились на нем.

— Да будет благословен Вор'д, — произнес Учитель.