Онлайн чтение книги Андреевское братство [= Право на смерть]
Глава 11

Домой, в Москву, я возвращаться не хотел. Категорически. Можете называть меня трусом и паникером. Ради Бога. Хотя лично я не уверен, что такой оценки заслуживает человек, не желающий добровольно лезть в мышеловку, как бы привлекательно ни выглядела в ней приманка.

После того как удивительно удачно (хотя и вполне безрассудно, с точки зрения чисто навигационной) я проскочил между двумя крыльями очень вовремя подоспевшего жуткого тайфуна, и ценой всего лишь одного сорванного паруса и выбитых стекол кокпита мы с Аллой избавились от казавшейся неминуемой встречи. Нашим покойничкам не оставалось ничего другого, как подстерегать нас в Москве по хорошо им известному адресу.

Если, конечно, мы вообще им теперь нужны.

Разумеется, логика представителей загробного мира может оказаться абсолютно непредсказуемой, но тогда говорить вообще не о чем. Никаких других способов мышления, кроме общедоступных, в моем распоряжении все равно не имелось, я мог только, по возможности оригинально, комбинировать стандартные блоки идей и поступков в надежде, что противник в итоге запутается и потеряет след.

Добравшись до Гонолулу, мы чуть не сутки просто отсыпались в номере, потому что последнюю неделю я ни разу не спал больше двух часов подряд.

Зато, проснувшись на рассвете, подойдя к панорамному окну, увидев со стометровой высоты черно-синюю вогнутую чашу океана под бледным куполом неба, готовым принять в себя обещающий вот-вот вынырнуть из волн солнечный диск, я с неожиданным облегчением ощутил, что все плохое – в прошлом.

Я подождал – а что, как эта внезапная эйфория столь же неожиданно пройдет? Так со страхом ждешь возвращения вымотавшей всю душу и вдруг утихшей зубной боли.

Нет, не возвращалась. Даже наоборот. Уверенность, что все образуется, только окрепла.

Побрившись и вообще приведя себя в цивилизованный вид, я спустился в круглосуточно работающий в цокольном этаже торговый центр и на свой вкус выбрал для Аллы легкое, светящееся изнутри платье цвета морской волны, по которому порхали райские птицы, изящные туфельки на каблучках и еще кое-какую мелочь.

Когда она вышла из ванной в белом купальном халате, я уже разложил на обширном диване то, в чем ей предстояло выйти в свет.

– Что это, Игорь? Для меня? Ты думаешь, я это должна надеть?

– Естественно. Мне как-то поднадоели за последнее время дамы, напоминающие беглецов из лагеря военнопленных… Да и местная публика вряд ли отнесется к твоим грязным шортам с пониманием…

– Ты совсем сумасшедший, милый. Это наряд для вечернего коктейля, в лучшем случае, а не для утреннего выхода в город.

– А мне нравится. Впрочем, в город можешь идти в чем хочешь, а завтракать уж придется в этом…

Солнце оторвалось от края океана, и хрустальные призмы потолка засияли красными, синими, золотыми искрами.

– Ну, хорошо. Выряжусь, как дама полусвета. Только в награду за твой героизм в борьбе со стихиями. Однако до завтрака еще минимум три часа, и я бы хотела просто погулять по набережной.

– Думаешь, это лучший вариант? Можно придумать и поинтереснее…

Легкая эйфорическая волна, будто после пары бокалов шампанского натощак, продолжала нести меня, и держался я с Аллой неожиданно раскованно, раньше так не получалось, стиль общения и пределы допустимого поведения не явно, но твердо определяла она.

Чтобы убедиться в достигнутом и развить успех, я потянул ее к себе за длинный конец пояса. Одинарный узел легко распустился. Алла, тоже удивленная сменой ролей, уронила с плеч халат.

…Мы ведь с ней впервые оказались по-настоящему одни после года разлуки в приличном номере с широкой и чистой постелью, а не в сыром и душном бетонном бункере, и сама Алла была отдохнувшая, вымытая в ванне со всякими ароматическими и смягчающими кожу солями и шампунями, а главное – не сковывал ее тяжелый многодневный стресс.

Я и не помню, когда последний раз испытывал нечто похожее. Есть особое упоение в том, что женщина, обычно холодновато-сдержанная, удерживающая на расстоянии одним лишь коротким взглядом, вдруг теряет голову, погружаясь в сумрачную пучину страсти и инстинктов… То тяжело дышащая, одновременно агрессивная и покорная, шепчущая бессвязные ласковые слова и жаждущая их, то бессильно распластавшаяся на смятых простынях, едва отвечающая на поцелуи мягкими губами, и вновь, после короткого отдыха, жадно требующая новых изощренных, мучительно-сладостных ласк…

В такие моменты почти невозможно представить эту жрицу любви другой, надменной, строго и элегантно одетой, когда сама мысль об обладании ею кажется кощунственно-абсурдной. Потом, опираясь спиной о высоко взбитую подушку, заложив руки за голову и глядя в окно на затягивающие горизонт тяжелые темные тучи, она будто в шутку спросила:

– А может, лучше вообще никуда не ходить? Нам, кажется, и здесь не так уж плохо. Закажем завтрак в номер…

– И обед, и ужин…

Я вообще-то могу представить себе и такой способ проведения отпуска, но сейчас хотелось несколько большего разнообразия. За стенами как-никак Гонолулу, а не осенняя Вологда.

Вот и пришлось напомнить Алле о ее недавнем желании.

Наверное, лучше бы я этого не делал.

Пока мы сумели наконец выйти на улицу, погода окончательно испортилась. Западный ветер – отголосок пронесшегося над океаном тайфуна – пригнал густо пропитанные водой тучи, и по набережной нам гулять не пришлось. Первые крупные капли перешли в ровный, звенящий и шелестящий дождь.

От горячих плит тротуара поднимался пар, океан, только что густо-синий, приобрел тусклый оловянистый блеск.

Зато очень уютным оказалось кафе на крыше нашего отеля… А уж вид из него открывался абсолютно сказочный.

За завтраком она попыталась было осторожно завести разговор о наших планах, но я сразу понял, к чему она клонит, и достаточно твердо пресек эту тему.

В любом случае сегодня такой вопрос не стоит. Пятьсот миль штормового океана – надежная гарантия от неприятных встреч. Отдыхай и развлекайся, как подобает здесь и сейчас. Все прочее – не твоя забота. Мужчина знает, что говорит…

Не знаю, насколько убедительными показались ей мои слова, но она кивнула, улыбнулась и слегка погладила меня по щеке.

Выбор блюд шведского стола не оставлял желать лучшего, тем более что все было оплачено заранее, и мысли о печальном состоянии наших финансов не омрачали гастрономических утех. А выдержанный в иронической манере рассказ о моих похождениях среди звезд окончательно вернул нас в безмятежное прошлое.

Да и дальнейшее будто бы подтверждало мой утренний оптимизм. Я уже как-то отмечал, что теория вероятности имеет целый ряд канонических постулатов, в том числе и такой: при достижении определенной концентрации маловероятных событий процесс входит в режим автоколебаний, и исключения становятся правилом.

Жаль только, что неизвестен алгоритм, включающий этот механизм, да вдобавок история учит, что подобные флюктуации редко заканчиваются благополучно. Взять того же Поликрата с его пресловутым перстнем.

Часа через полтора дождь прекратился. Выглянуло солнце, и мы отправились на пляж. Накувыркавшись в волнах всемирно знаменитого прибоя, я оставил Аллу нежиться на коралловом песке и отлучился в ближайший бар освежиться пивом.

А там, в прохладной тени магнолий, увидел навалившуюся на стойку массивную фигуру, облаченную в пятнистый тропический масккостюм с наплечными нашивками «Пресса». Это был не кто иной, как Майкл Панин, человек, который в нынешней ситуации при грамотно проведенной «артподготовке» мог оказаться для нас полезнее, чем кто-либо другой. И о котором я совершенно не вспоминал – ни сейчас, ни все последнее время. Да и с чего бы вдруг?

Виделись мы последний раз года полтора тому назад, незадолго до моей последней экспедиции, но вообще дружили второй десяток лет, встречались обычно в разных нестандартных и острых ситуациях, с которых он по преимуществу кормился.

Вот и сейчас, судя по наряду, он либо направлялся в очередную горячую точку, либо только что из оной вернулся.

Панин меня тоже увидел, не то боковым, не то затылочным зрением, и приветственно, жестом римского патриция поднял руку, а затем указал на соседний табурет опущенным вниз большим пальцем.

– Что будем пить? – спросил он по-английски вместо того, чтобы произнести нечто более уместное при такой встрече, и тут же перешел на русский: – Третий день пошел, как не просыхаю, и ни одного знакомого… Тяжело без компании…

– Терпение вознаграждается. Пиво, – ответил я в принятой между нами манере.

Сделав первый глоток из приятно увесистой кружки, я уже точно знал, что мое утреннее чувство не было напрасным. И не зря я велел Алле не тревожиться о дне грядущем.

– Ты тут как, Миша, уик-энд проводишь или делаешь деньги?

– Я всегда делаю деньги. Что принципиально отличает меня от тебя.

– Так и должно быть. Моя славянская натура не приемлет вашего прагматизма. Я работаю, чтобы жить, ты – наоборот. Ничего не попишешь. Разве нет?

– Попишу. Материала у меня – вот сколько… – он чиркнул себя пальцем по второму подбородку.

Я рассмеялся. Он посмотрел на меня с подозрением, но причины не понял.

– Я тоже славянин, – возразил он с вызовом, – так что не в этом дело.

– Но – выродившийся. За полтораста лет твой генотип безнадежно деформирован. И язык твой русский… – я махнул рукой, давая понять, что не желаю признавать сленг, на котором он изъяснялся, за «великий и могучий…».

Подобной пикировкой мы забавлялись постоянно, правда, сейчас выходило натужно. Панин перебрал, я отвык.

Дело в том, что Майкл – чистокровный русский. Дворянин. Но американец, потомок той еще, первой эмиграции времен майской революции. Сохранивший и язык, и привязанность к родине предков, и некую национальную сентиментальность, которой я умею в нужные моменты злоупотреблять. А в остальном – типичный янки, весьма преуспевающий владелец информационного агентства, поставляющий материалы в полсотни газет и журналов большей части мира. Казалось бы – невозможное дело при абсолютном переизбытке и кажущейся общедоступности всех и всяческих новостей.

Решив для себя, что бесплатно я Панина из своих рук не выпущу, но предварительно нужно создать условия, я предложил:

– Пойдем отсюда. Будешь представлен необыкновенной женщине. Таких ты точно не встречал. Да у вас таких и нет. Опять же и остановиться пора. Разве забыл – ни капли до захода солнца?

– Я ничего никогда не забываю, – выговорил он чересчур старательно. – Просто я – как это по-русски? – «поправляюсь».

– Тем более хватит. Истинно русские люди поправляются не виски, а рассолом. Огуречным, из бочки. И знаешь почему? В настоящем рассоле – отнюдь не в маринаде – идеальная концентрация и пропорции калия и натрия для восстановления нарушенного алкоголем ионного равновесия…

– Покупаю, – кивнул Майкл. – Куда-нибудь я это пристрою. Можно даже наладить выпуск и продажу… – когда речь заходит о бизнесе, он рассуждает цепко и здраво в любой стадии нетрезвости. Впрочем, для выпивки и работы он вполне мог использовать разные полушария мозга. – А посерьезнее товар имеется? Насколько я знаю, у себя ты ничего нового пока не давал… Плачу по высшей, сам знаешь…

– Товару у меня на миллион долларов. Только говорить будем не здесь и не сейчас.

– О'кей. – Панин почесал седеющую грудь под расстегнутой до пояса рубашкой. – А где?

– Да где угодно. Но желательно – за пределами этих островов. Если ты оплатишь два билета до Штатов и подбросишь достойный меня аванс, я тебе такого надиктую… Про дела небесные и земные…

– Забавно, – он даже присвистнул. – Не похоже на тебя. Неужели за две недели спустил все до нитки?

Он еще раз подтвердил свою квалификацию, назвав почти точно сроки моего пребывания на Земле. Впрочем, это его работа, а информацию о возвращении нашей экспедиции и ее составе он пропустить не мог.

– Так уж вышло, ничего не поделаешь, – развел я руками. – Были обстоятельства. Но ты рискни, не прогадаешь.

– О'кей, – еще раз кивнул Майкл. – Пойдем представляться твоей даме. Похоже, она действительно должна оказаться интересной… А о прочем разберемся…

В своих ожиданиях он не ошибся и после необходимых церемоний повел нас обедать в ресторан «Океаникум» – длинную полукруглую галерею, продуваемую прохладным кондиционированным бризом, пахнущим морской солью, йодом, водорослями, экзотическими кушаньями, полный список которых принес нам в тяжелой папке из выделанной акульей кожи официант-канак.

Это вам не шведский стол для небогатых туристов.

Пока нас ублажали блюдами и напитками двух континентов и трех цивилизаций, Майкл изображал стареющего ловеласа, очарованного прелестями Аллы, на грани приличия шарил глазами по ее телу, заглядывал в глубокий вырез платья, произносил замысловатые комплименты, тонко острил, изумлял парадоксальными афоризмами а-ля лорд Генри, но я ощущал, что он не весь здесь, его слишком заинтриговало мое неожиданное и, как он подозревал, неслучайное появление, и непонятный на данный момент социальный статус, и малообъяснимая сговорчивость. Он наверняка просчитывал, что ему с меня можно выгадать и каковы окажутся, в свою очередь, издержки.

К сожалению, Панин принадлежал к тому типу людей, чьи в целом блестящие способности и глубокий ум в немалой степени обесценивались слишком уж очевидным трудолюбием. Он даже разочаровывал при тесном общении, как покорившая тебя балерина, вдруг увиденная вблизи, за кулисами, сразу после танца, тяжело, со всхлипами дышащая, в промокшем от пота наряде.

За обедом он почти не прикасался к спиртному, выбор которого тоже был выше всяческих похвал, что меня особенно насторожило и заставило на всякий случай ограничиться лишь «Кампари» с ломтиком ананаса.

Убедившись, что пробалтываться я пока не собираюсь, он вдруг сообщил, что, если у нас нет других предложений, вылетать можно сегодня же.

– Куда? – не сразу сообразил я.

– Ты же хотел во Фриско? У меня здесь собственный «Спейс шарк». А там – недурственная хижина. И все совершенно бесплатно.

О Фриско я как раз ничего не говорил и готов был задуматься, но Алла радостно подняла руку, изобразив безусловное согласие.

Панин ей явно понравился, равно как и обрисованные им перспективы. Но важнее всего была для нее возможность исчезнуть отсюда поскорее. Попытка убежать от самой себя путем перемещения в пространстве. Ведь я видел, что, несмотря на мои утешительные речи, ее терзал особого рода страх при мысли, что, кроме полоски морской глади, нас от Артура и Веры ничто не отделяет. Вроде как в ночной степи, где присутствие близкого врага кажется страшнее, чем в лесу.

Я бы, конечно, еще пару-другую дней попользовался оплаченными радостями бытия, но и в предложении Майкла были свои резоны.

…Тускло-синий двухмоторный стратоплан, расписанный рекламными текстами и разрисованный весьма фривольно, производил впечатление аппарата, довольно потрепанного жизнью. Помнится, Панина даже сбивали (но не окончательно) на этой машине не то над Мавританией, не то над Корсикой. И я, пока не уехал заправщик, искал на фюзеляже следы пробоин и думал, что вряд ли рискнул бы летать в одиночку над океаном на самолете с таким пятном в биографии. Тут, очевидно, нужно иметь совсем другую степень храбрости или же благоприобретенный полуазиатский фатализм.

Но вообще «космическая акула» была оборудована хорошо и служила Панину в его перемещениях по миру и домом, и офисом, и узлом связи. В переднем отсеке салона размещалась целая батарея компьютерных терминалов, факсов, пультов неясного назначения. Тут же был пристроен крошечный, но настоящий письменный стол, похоже, принадлежавший в позапрошлом веке какой-нибудь мадам де Сталь и выдававший его тайную страсть к литературному рукоделию, а не грубой прозе репортажей и обзоров.

А за переборкой – уютный будуар с бархатными диванами, и на задней стенке, среди стереокартинок с изображениями звезд стриптиза в рабочей обстановке, мой подарок – этюд Ферапонтова монастыря тусклым мартовским днем. Грязная слякоть внизу и крупный снегопад наискось со свинцового неба.

Увидеть его здесь было приятно. Наверное, и космополиту хочется иметь пусть условную, но вечную точку опоры в глубине своей души.

– Он что, сексуальный маньяк? – спросила Алла.

– Не без этого. Но скорее – просто стимулы. Творческие. А вот это нравится? – спросил я, указывая на картину.

– Колорит великолепный. Особенно отблеск заката…

– И все?

– Не считай меня дурой. Я знаю, какого ответа ты ждал, но что из того? Слишком быстро после прощания с островами она стала возвращаться к обычному стилю общения.

Высоту Майкл набирал как на стратосферном перехватчике. И нам стало не до разговоров. Если б не гравикомпенсаторы, нас размазало бы по креслам.

Выйдя на траекторию, Панин перебросил управление на автоматику и ввалился к нам.

Раскрыл походный бар, выставил на столик несколько бутылок, извлек из шкатулки и раскурил длинную зеленоватую сигару, попыхтел, добывая нужную порцию дыма.

На мой дилетантский взгляд, воняло от сигары мерзостно.

– Поговорим серьезно? – предложил он, плеснул мне и себе виски на треть стаканов, вопросительно посмотрел на Аллу.

Она оглядела этикетки остальных бутылок и тоже молча указала пальцем на подходящую.

В иллюминаторы было видно только густо-фиолетовое небо, зато на большой экран транслировалась панорама океана вплоть до западного берега Америки. И красный огонек – проекция нашего самолета.

– Серьезно я готов говорить почти всегда, – ответил я, подержав виски во рту, чтобы оценить тонкость вкуса и степень щедрости хозяина. – Просто сейчас не вижу смысла. В таких неопределенных условиях мне трудно будет формулировать и точно, и убедительно. Я все время буду отвлекаться…

– Боишься, что ли? – с тайным чувством превосходства поинтересовался Панин.

– Я вообще мало чего боюсь. И налетал… – я пошевелил губами, загибая пальцы, – примерно в тридцать триллионов раз больше твоего. Просто учитываю варианты и не хочу делать работу, которая может оказаться напрасной… В случае, если все же не долетим…

– Это у него такая манера, – сочла нужным пояснить Алла. – Особо утонченный способ маскировки одолевающих комплексов…

– Я привык, – сообщил Майкл и посмотрел на нее так, будто признал в ней единомышленницу и предлагает тайный союз.

Взболтав кубики льда в стакане и послушав, как они позванивают о стенки, я предложил:

– Ты бы лучше рассказал, как падал вместе с этой штукой и что при падении думал. Даме будет интересно. Что при этом говорил – воспроизводить не надо…

Панин охотно выполнил мою просьбу и не пожалел самых ярких красок и впечатляющих подробностей.

И совершенно естественно мы перешли от этого конкретного случая к проблемам удачи, везения, предопределенности, судьбы, если угодно.

Как всегда, я увлекся, тем более что напитком Майкл угощал нас первоклассным, и, почти забыв о своем намерении отложить настоящий разговор до лучших времен, спросил Панина:

– Кстати, а как ты относишься к мистике?

Он поморщился.

– Уже пролетело. Неходовой товар…

– Отчего же? Добротная информация – всегда товар. Независимо от моды. А что бы ты сказал насчет лекарства от смерти?

– Как-как? От чего лекарство? – подался он вперед, нюхом ощутив, что вот теперь я не шучу, мгновенно прокрутил в голове варианты и выдал самый реальный: – ТАМ надыбал? – он ткнул пальцем в потолок. Когда Панин говорит по-русски, то иногда ставит в тупик своим сленгом. Даже не определить, из каких эпох он извлекает эти слова и выражения.

Я покачал головой и так же лаконично указал на пол.

– Понимаешь, Майкл, я бы хотел договориться. Продавать кошку за кролика, вешать лапшу (это в ответ на его стиль) и совершать иные неэтичные поступки я не собираюсь. Мне просто незачем. Я тебе расскажу, ты послушаешь – и решай, как хочешь. Стоит ли это чего-нибудь, а если да, то сколько?

Алла толкнула меня коленом. Я не понял, что она имела в виду. То ли предостерегала от излишней откровенности, то ли призывала не продешевить.

Я успокаивающе сжал ее ладонь.

– Но, как я уже намекнул, всерьез будем говорить на берегу. А пока, если хочешь, – конспект сказочки с веселым концом… Жил-был один страшно умный хронофизик, и был у него глупый друг биолог. А возможно, и наоборот, уже не помню…

…В полутысяче километров от берега Майкл меня остановил, впрочем, я и так уже добрался до финиша.

– Пойду. Надо на глиссаду выходить. Дома закончишь. Пока твоя сказочка на полсотни тысяч баксов тянет. Если продавать как вечернее чтение в «Фар вестерн еллоу стар». Чтобы счет пошел на другие суммы – подумай еще.

– Зачем ты? – тихо спросила Алла, когда мы остались одни.

Во время всего моего монолога, иногда, пожалуй, слишком ернического, хотя и со многими жутковатыми натуралистическими подробностями, она сидела молча, только губы у нее временами подергивались, и тогда она прятала их за краем стакана.

Если бы я знал – зачем? Очень часто я действую импульсивно, и сам потом не могу разобраться в причинах и поводах.

Но объясниться тем не менее надо.

– Во-первых, нам с тобой нужны деньги. Я действительно на нулях. А все далеко еще не закончилось. Майкл же явно заинтересовался, и пусть заплатит хоть сколько. Так что определенный плюс имеется. До каких пределов можно откровенничать – бой покажет. А потом – ты же говорила, дома ваши исследования официально запрещены. В том еще, безобидном варианте. Меня же «фактор Т» и все из него вытекающее сугубо интересует. Не знаю пока, под каким соусом, но здесь можно попытаться окончательно с ним разобраться… Если, конечно, ты согласна, – спохватился я. – Права все у тебя. Единственная наследница… – и понял, что сказал не то. – Извини, я не подумал… Хотя ведь так оно и есть… Хочешь – не хочешь. В общем, тебе решать. Времени хватит, чтоб подумать. Следует, пожалуй, сориентироваться в правовых и прочих аспектах… Или отыграть все назад. И ехать домой сдаваться. Не знаю, правда, кому…

– Кто раньше успеет… – она поняла мою мысль правильно, и улыбка от этого вышла у нее не очень веселая. – Хорошо, – сказала Алла после паузы, – делай как знаешь, только перед решительными шагами все же меня предупреждай. И молчи про материалы. Пока до конца не прояснится, козыри нужно держать при себе…

– Безусловно. Тем более что в технических моментах я ничего не понимаю, а ты у нас специалист…

Для себя же я решил, что лучше всего как можно быстрее разыскать Виктора Скуратова. Он тоже специалист, тем более нобелевский лауреат, и через него проще всего найти нужных и надежных партнеров. Или, может, все-таки сразу к Маркину? Там на моей стороне окажется вся мощь космической службы безопасности. И все же, пожалуй, к нему не стоит.

Адмирал – человек строгих принципов. Я даже представил себе его холодные римские формулы: «Dura lex – sed lex», «Pacta sunt servanda», и тому подобное.

– Я тебя, Игорь, уважаю, – скажет он, сверля душу своим ясным взором, – только давай, как положено… – и нажмет кнопку, вызывая… Кого? В лучшем случае, своего личного юрисконсульта, а может, и главного гарнизонного прокурора…

Так что данный вариант мы смело отметаем. Лекарство вполне свободно может оказаться хуже болезни.

– Отец Григорий, – сказал я, чтобы не молчать слишком долго, – предлагал мне остаться в монастыре и впоследствии принять постриг. Возможно, он был прав. Не пора ли действительно начать заботиться о душе, а не о теле?

Алла сделала озабоченное лицо.

– А мне куда? В соседний монастырь?

– А я, кстати, не очень-то шучу. Отец Григорий – человек не только приближенный к Богу, но и до чрезвычайности бывалый… В светских делах искушенный. Он сказал, что Артур – это знамение…

Мои слова подействовали на Аллу слишком буквально.

– А вдруг и правда? – по лицу ее мелькнула тень пережитого. – Эти его перемещения… Что если он уже ждет нас?

До сих пор, успокаивая друг друга, мы согласились считать, что угроза Артура на ближайшее время миновала. Тайфун просто должен был опрокинуть их катер. Какая там у него мореходность? Баллов на пять, от силы шесть. И как Вера с Артуром себя повели, оказавшись в бушующем океане? Вплавь до берега? Или пешком по дну?

– Да черт бы с ним! Пусть даже и ждет. Если уж на острове отбились, так на большой земле тем более. И что ему теперь с нас? Чисто спортивный интерес? Витализатора больше нет. Так что лучше выбрось из головы. Один знакомый сотрудник кладбища говорил: «Ты мертвых не бойся, ты живых остерегись…»

…Приземлились мы на маленьком тихом аэродроме для личных самолетов с двумя всего лишь взлетно-посадочными полосами.

И тут я постепенно начал понимать, что Панин – весьма богатый человек. Не то, что я или прочие ребята из нашей братии, даже получающие самые высокие из возможных оклады и гонорары. А по-настоящему. Конечно, и личный «Спейс шарк» стоит порядочных денег, но здесь его встретил роскошный бело-золотой кабриолет «Кроун империал» ручной сборки с шофером-телохранителем, а дальше – больше.

До сих пор я просто не задумывался на подобные темы. Да и некогда было. Встречались мы с ним в рабочей обстановке, жили в обычных, то лучше, то хуже, отелях, ходил он всегда в не слишком новой форме ооновских войск, видимые расходы ограничивались совместными ужинами в ресторанах да несколькими порциями виски или водки то за его, то за мой счет.

Тут же выходило на несколько порядков другое.

Погруженные в глубокие сафьяновые кресла, изолированные от горячего пыльного воздуха прохладной ароматизированной завесой, мы промчались десятка два миль, на перекрестке с указателем на Рейвуд-сити свернули влево, на узкую асфальтовую дорогу, и ехали еще полчаса, пока не пересекли границу, обозначенную рядом силовых стоек с покачивающимися головками лазерных визиров.

– Вот это уже моя земля, – сказал Майкл с непривычной в его устах гордостью.

– А раньше чья была? – не сразу понял я, решив, что он имеет в виду, так сказать, родную землю.

– То была федеральная, а это – лично моя. Прайвити. Сто двадцать квадратных миль! Лучше всего вкладывать деньги именно в землю. Прибыль почти условная, зато надежно. Акции, сертификаты, недвижимость, даже золото – преходящи. Депрессии, кризисы, войны – сам знаешь, а это – навсегда мое. Тут я любую заваруху переживу.

– Ну уж и любую? – усомнился я. – Что-то у тебя взгляды стали раннефеодальными. На дворе развитой посткапитализм, а ты…

Майкл с довольной улыбкой обратился не ко мне, а к Алле.

– Игорь сейчас раздолбает меня по шестнадцати позициям и будет совершенно прав. Беда лишь в том, что пользы от умных слов столько же, как и от всех прочих его идей. Я еще не встречал человека, который был бы способнее Ростокина, но, так сказать, умозрительно. Ей-богу. А на практике? Любой дурак и хам, наделенный даже тенью предприимчивости, давно миллионер, а наш друг до сих пор работает за разъездного репортера… Вас это не шокирует?

Ход, конечно, точный, высветивший Панина с совершенно новой для меня стороны. Ах ты, старый козел-перехватчик…

Большинство Майкловых квадратных миль представляли собой живописную, но пустынную местность. Когда мы вылетали на вершины холмов, слева проблескивал океан. Иногда виднелись заросли чаппареля и редкие сосны. Хоть бы скотоводством каким занялся…

Потом окрестные холмы стали повыше, и за очередным поворотом, на подъеме, мы увидели довольно массивные ворота из темного кованого металла под грубой каменной аркой. Но приличествующей воротам ограды в наличии не оказалось. Только когда шофер притормозил, ожидая, пока створки распахнутся, я обратил внимание на радужную словно бы паутину, протянувшуюся в обе стороны.

– О, это последняя новинка! – воодушевился Панин в ответ на мой недоуменный взгляд. – Раньше тут действительно был обычный забор, а теперь так. Нейтридный мономер. Толщина нити – две сотых миллиметра. Прочность на разрыв – что-то около полутонны. Причем самое интересное – приложить такое усилие практически невозможно. Ударишь палкой – разрежет, как лазером. Попробуешь перелезть – то же самое. Бывает, заяц с разбегу наткнется – крошит его, болезного, на спагетти…

Мне стало неприятно, когда вообразил, как сверхтонкая нить входит в тело. Еще противнее, чем бритвой. Аллу, кажется, тоже передернуло.

Дом себе Панин воздвиг не в старорусском, как можно было ожидать, а в каком-то индейском стиле. Нечто подобное я видел в книгах по истории Америки. Культура пуэбло? Похоже на огромный амбар из плит дикого камня с пристроенным сбоку усеченным конусом башни. И узкие, едва заметные щели-бойницы окон. Впрочем, здесь, в соответствующем ландшафте, такое сооружение смотрелось, конечно, уместнее, чем ампирный барский особняк с колоннами или боярский терем.

Парк же, роскошный, буйно-тропический, английского, с поправками на климат и эпоху, облика, тенистый из-за обилия фонтанов, ручьев и водопадов, прохладный, несмотря на тяжкую жару вокруг, размещался позади дома, в глубокой лощине, окруженной широким поясом калифорнийских красных кедров. И, глядя с фасада, нельзя было догадаться о его существовании. Но конечно же, к созданию этого великолепия сам Панин не имел никакого отношения. Судя по возрасту деревьев. А происходила здешняя ветвь рода Паниных из Новой Англии, так что на родовое гнездо поместье явно не тянуло.

Впрочем, парк мы изучили гораздо позже.

По длинным коридорам, украшенным индейскими божками и тотемами, ацтекской керамикой и испанскими гобеленами, по нарочито скрипучей деревянной лестнице Майкл провел нас в гостевые комнаты. Небольшие, полутемные после невыносимо яркого солнца снаружи, с окнами, выходящими на изумрудную лужайку, где успокоительно ворковал каскад водопадиков.

– Отдыхайте. Через три часа спускайтесь вниз, будем завтракать. А для вас, Аллочка, если позволите, маленький презент. – Извинившись, он отвел ее в сторону и что-то прошептал на ухо. Разулыбавшись, она несколько раз кивнула. Старый сатир ей явно польстил.

– Что он тебе там плел? – поинтересовался я как бы между прочим, когда дверь за Паниным закрылась.

– Так, пустяки. Потом увидишь, – отмахнулась она, стягивая через голову платье и бросаясь навзничь на широкую деревянную кровать, застеленную домотканым покрывалом причудливой раскраски. – Ох, как я устала, – томно протянула она.

Да, с учетом полета навстречу солнцу сутки вышли длинноватые, и попали мы практически во вчерашнее утро.

– А здесь так спокойно, прохладно… живут же люди…

Обойдя и осмотрев комнаты, я вернулся в спальню и залюбовался, остановившись на пороге.

Косой луч солнца, поднявшегося над кронами деревьев, упал прямо на кровать, высветив Аллу, словно лучом прожектора.

Бронзово-смуглая, в ореоле рассыпавшихся вокруг лица волос на желто-красно-сине-черных треугольниках и кругах покрывала, выглядела она фрагментом трехмерных натюрмортов Андросова. Только не в пример соблазнительнее. Жаль только, что не для одного меня.

– А Панин твой вполне мил… – ответила она на мою мысль. – Чувствуется порода.

– Насчет породы большой вопрос. Разобраться еще, из каких он Паниных… – и прикусил язык. Ни к чему опускаться до такого уровня, независимо, из дворян он или вовсе из конюхов… Не успел я придумать ничего поумнее и заодно налюбоваться на живую, невзначай возникшую композицию, как она уже вскочила, отбросила обеими руками пряди волос с лица за спину, выглянула в окно.

– Ох, а тут-то как чудесно! И бассейн… Пошли купаться! – и сразу же передумала. – Нет, не сейчас, попозже. Лучше я быстренько в душ, у меня ж еще дело есть…

– Остерегись. Если надумала мне с Майклом изменять… – я тоже подошел к окну, положил руку на изгиб ее бедра. Бассейн внизу и вправду был хорош. Как подсвеченный снизу звездный сапфир в обрамлении зеленого бархата.

Алла обернулась, подняла на меня глаза. Чуть прищурилась.

– Изменять… тебе… с ним?.. – оценивающе прищелкнула языком. – Нет, пока – нет…

– И на том спасибо, – я обнял ее чуть поосновательнее, поворачивая к себе лицом. Она, поддавшись на мгновение, подставила моим губам щеку, но тут же вывернулась.

– Время у нас еще будет, да? – кивнула, сама с собой согласившись, и оставила меня наедине с очередными рефлексиями-мыслями.

…Их с Паниным секрет заключался в том, что буквально на днях на гасиенде оборудовали внепространственный канал доставки, разумеется, экспериментальный и страшно дорогой. Торговая фирма, внедрившая это новшество в жизнь, славилась своим девизом: «Ви энджой пипл» – «Мы радуем людей», имея в виду, разумеется, вполне кредитоспособных.

Вот Майкл и предложил Алле в знак дружбы сей рог изобилия испытать. За его, разумеется, счет. Поскольку сегодня же вечером он вознамерился устроить в нашу честь прием. И доказать друзьям и соседям, что «есть женщины в русских селеньях».

Короче, усадив ее перед пультом, вооружив кассетой каталога, Майкл предоставил Алле полную свободу.

Я успел уже вздремнуть и посидеть с банкой холодного пива на примыкающей к нашим комнатам галерее, когда она возвратилась, нагруженная коробками, пакетами и иными вместилищами, с не успевшим погаснуть от азарта поиска и мук выбора глазами.

Наткнувшись на мой, очевидно, не слишком христианский взгляд, она смутилась совсем чуть-чуть. И нашла достойный ответ.

– Разумеется, Игорь, мы с ним полностью рассчитаемся. Вообрази, будто он просто проводил меня до ближайшего супермаркета…

О сумме счета она предусмотрительно умолчала.

Нет, я, конечно, был рад за нее. Чем еще отвлечь женщину от тягостной прозы жизни? А главное, перед ней стояла грандиозная задача – затмить дам, о которых она не имела ни малейшего представления. Куда там Наполеону накануне Аустерлица…

– А как со мной? Фрак, к примеру…

– Я уже все решила.

Успокоенный насчет своего будущего, я прихватил из холодильника еще две банки и удалился в парк «под сень струй».

Вода журчала усыпляюще, и пиво было в должной степени холодным и горьким, только вот недавнего безмятежного счастья как не бывало. Врожденным волчьим чутьем я вновь ощущал подступающую опасность. Она, можно сказать, была разлита вокруг. Раньше в подобных случаях я избирал простейшее решение – по возможности быстро исчезал из внушающего тревогу места. Сейчас исчезать было некуда.

Но в чем все-таки дело? Смену настроения я уловил, когда проснулся. Наверное, на грани сна и яви шестое (или какое там по счету?) чувство наиболее обострено. Означает это приближение Артура? Или нечто локальное, вроде кобры под подушкой? Я прикрыл глаза и всмотрелся в глубь себя. Нет, на ощущение нацеленного в затылок ствола не похоже. И рядом с Артуром я чувствовал себя иначе. Само место? Дом? Пронизывающие парк космические флюиды? Не пойму. А может быть, виной всему лично Панин?

«Не ревнуешь ли ты, парень?» – спросил я себя. И твердо ответил: «Отнюдь!» – «Не завидуешь?» – «Господи, да чему тут завидовать? Наоборот даже. Испытываю одну лишь искреннюю благодарность. Старик, можно сказать, в лепешку разбивается. Плащи в грязь…» Но вот думать о нем я стал по-другому. Не лучше, не хуже – по-другому, и все.

Ну да Бог с ним, с Майклом. О другом сейчас нужно позаботиться. Пусть желающие встречают опасность с открытым забралом, мне бы успеть его вовремя опустить…

Алла окликнула меня из окна.

«А не от нее ли потянуло мне за шиворот знобящим холодком?» – по привычке не оставлять без внимания даже самых абсурдных вариантов подумал я. Однако по мере приближения к ней тревога как раз ослабевала, сменяясь куда более положительными эмоциями. Ладно, не впервой, прорвемся…