Онлайн чтение книги Анж Питу Ange Pitou
Глава 24. КОРОЛЕВСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Это странное времяпрепровождение, избранное королем в тот самый момент, когда подданные подкапывались под его трон, эта любознательность ученого по отношению к удивительному явлению природы, выказанная в тот самый момент, когда Франция стояла на пороге важнейшего политического события – превращения монархии в демократию, это самозабвение монарха, оставившего попечение о собственных делах в разгар страшной бури, безусловно вызвало бы улыбку на лицах величайших мыслителей эпохи, уже три месяца бившихся над решением мучившей их проблемы.

За окнами дворца бушевал мятеж, а Людовик, забыв об ужасных происшествиях 14 июля, о взятии Бастилии, гибели де Флесселя, де Лоне и де Лосма, настроениях в Национальном собрании, готовом восстать против королевской власти, – забыв обо всем этом, предался разрешению вопроса сугубо частного, и разгадка этой загадки волновала его ничуть не меньше, чем судьба его королевства.

Поэтому, отдав гвардейскому капитану приказание отправиться за ларцом, он немедленно возвратился к Жильберу, который тем временем освобождал графиню от излишнего магнетического воздействия, дабы ее сомнамбулические конвульсии сменились спокойным сном.

Через мгновение графиня уже спала спокойно и безмятежно, словно младенец в колыбели. Тогда Жильбер одним движением руки открыл ей глаза и привел ее в состояние экстаза.

Тут перед доктором и королем предстала во всем своем великолепии изумительная красота Андре. Кровь ее, совершенно очистившись от земной скверны, отлила от щек, которые мгновением раньше окрашивала румянцем, а сердце начало биться с обычной размеренностью; лицо ее вновь побледнело и матовым цветом стало напоминать лица красавиц Востока; взор открытых чуть шире обычного глаз устремился к небу: слегка раздувавшиеся ноздри, казалось, вдыхали неземные ароматы, наконец, губы, в отличие от щек нисколько не побледневшие и сохранившие свой ярко-алый цвет, приоткрылись и обнажили два ряда жемчужных зубов, чуть влажных и оттого еще более блестящих.

Голову графиня с неизъяснимым, почти ангельским изяществом легонько откинула назад.

Казалось, будто ее неподвижный взгляд, устремленный в одну-единственную, очень далекую точку, достигает подножия Господня престола.

Короля это зрелище ослепило. Жильбер, вздохнув, отвел глаза: он не устоял против желания сообщить Андре эту сверхчеловеческую красоту, и теперь, уподобившись Пигмалиону, но Пигмалиону, который несчастен вдвойне, ибо знает о бесчувственности прекрасной статуи, был устрашен творением своих рук.

Даже не повернув головы, он жестом приказал Андре закрыть глаза.

Король пожелал, чтобы Жильбер объяснил ему причины этого чудесного состояния, в котором душа отделяется от тела и, вольная, счастливая, богоподобная, воспаряет над земными страданиями Подобно всем подлинно высоким умам, Жильбер был способен произнести слова, мучительные для посредственностей: «Я не знаю». Он покаялся королю в своем невежестве: он добивался результатов, не в силах объяснить их источник; факт существовал, но причина его оставалась неведомой.

– Вот, доктор, еще одна загадка, разгадку которой природа откроет ученым мужам грядущих поколений, – сказал король, выслушав признание Жильбера. – Время прольет свет на эту тайну, равно как и на многие другие проблемы, считающиеся неразрешимыми. Тайнами зовем их мы, а отцы наши назвали бы колдовством или чародейством.

– Да, ваше величество, – отвечал Жильбер с улыбкой, – во времена наших отцов я имел бы честь быть сожженным на Гревской площади ради вящей славы той религии, которую никто из тогдашних людей толком не понимал, а костер для меня разожгли бы невежественные ученые и неверующие священники.

– Кто же научил вас этой науке? – спросил король. – Месмер?

– О, ваше величество, – снова улыбнулся Жильбер, – я наблюдал удивительнейшие свершения этой науки за десять лет до того, как имя Месмера стало известно французам.

– Скажите же мне, как, по-вашему, этот Месмер, взбудораживший весь Париж, шарлатан или нет? Мне кажется, вы употребляете более простые средства. Я кое-что слышал об опытах Месмера, Делона и Пюисегюра. Вы ведь наверняка тоже знаете все эти рассказы и можете отличить правду от вздора.

– Да, ваше величество, я следил за всеми этими спорами.

– И какого же вы мнения о пресловутом чане?

– Да простит мне ваше величество, если на все вопросы об искусстве магнетизма я отвечу сомнением в том, что магнетизм – искусство.

– Неужели это не так?

– Да, магнетизм не искусство, но это сила, страшная сила, подавляющая свободную волю, разлучающая душу с телом, предающая тело сомнамбулы во власть магнетизера и лишающая спящего способности и даже воли к сопротивлению. Возьмите меня – я, ваше величество, наблюдал удивительные явления. Я сам творил немало удивительного и все же я сомневаюсь.

– Как, вы сомневаетесь? Вы творите чудеса – и сомневаетесь?!

– Нет, сейчас я не сомневаюсь. В настоящую минуту доказательство существования неслыханной, неведомой силы у меня перед глазами. Но стоит этому доказательству исчезнуть, стоит мне очутиться дома, остаться наедине с книгами, со всеми достижениями человеческой науки за три тысячи лет, как я снова начинаю сомневаться. – А ваш учитель, доктор? Он тоже сомневался?

– Быть может, но он был не так откровенен, как я, и не сознавался в этом.

– Вы учились у Делона? Или у Пюисегюра?

– Нет, ваше величество, нет. Мой учитель был на голову выше тех, кого вы назвали. На моих глазах он творил подлинные чудеса, особенно когда дело касалось ран; я не знаю науки, в которой он не был бы сведущ. Он постиг секреты египетских ученых, проник в тайны древней ассирийской цивилизации: то был многомудрый ученый, грозный философ, в ком жизненная опытность соединялась с непреклонной волей.

– Я знал его? – спросил король. Жильбер на мгновение смутился, но скоро овладел собой.

– Да, ваше величество.

– Его звали..?

– Ваше величество, – сказал Жильбер, – произнося это имя перед королем, я рискую прогневить его. А в этот час, когда большинство французов стали относиться к королевской особе без должного почтения, я ничем не хотел бы оскорбить ваше величество.

– Вы можете без боязни назвать мне имя этого человека, доктор Жильбер; будьте уверены, у меня тоже есть своя философия, философия достаточно здравая, чтобы позволить мне с улыбкой сносить обиды настоящего и угрозы будущего.

Несмотря на это ободрение, Жильбер все еще колебался.

Король приблизился к нему.

– Сударь, – сказал он с улыбкой, – если вы назовете мне Сатану, я отыщу против Сатаны кольчугу, какой нет и никогда не будет у ваших теоретиков; в наш век я, быть может, один владею ею и не стыжусь этого: я говорю о религии!

– В самом деле, ваше величество верует так же истово, как веровал Людовик Святой, – сказал Жильбер.

– В этом, признаюсь вам, доктор, вся моя сила; я люблю науку, обожаю достижения материализма; вы ведь знаете, я сведущ в математике: сложение двух чисел, созерцание алгебраической формулы наполняют меня радостью; однако, встречая людей, которых алгебра довела до атеизма, я возвращаюсь к своей вере, которая ставит меня разом и ниже и выше их; выше – применительно к добру; ниже – применительно к злу. Вы видите, доктор, что я человек, которому все можно поведать, король, который все способен выслушать.

– Ваше величество, – отвечал Жильбер едва ли не с восхищением, – я благодарен вам за все, что услышал; вы удостоили меня доверия, какое оказывают друзьям.

– О, я хотел бы, чтобы вся Европа услышала эти мои речи, – сказал Людовик XVI, робкий от природы. – Если бы французы знали, сколько решимости и нежности таится в моем сердце, они, я думаю, повиновались бы мне с большей охотой.

Окончание фразы, выдавшее в короле властителя, оскорбленного непокорностью подданных, повредило Людовику XVI в глазах Жильбера.

Доктор поспешил признаться без всяких приготовлений:

– Ваше величество, я повинуюсь: моим учителем был граф де Калиостро.

– Ах, этот эмпирик! – вскричал Людовик, зардевшись.

– Эмпирик… Да, ваше величество, – согласился Жильбер. – Ведь вашему величеству наверняка известно, что слово, употребленное вами, – одно из благороднейших слов в устах ученых. Эмпирик – значит человек, совершающий опыты Вечно совершать опыты, ваше величество, – это для мыслителя, для практика, одним словом, для человека значит совершать все самое великое и прекрасное, что Господь дозволил совершать людям. Пусть человек совершает опыты всю свою жизнь – это залог того, что жизнь его пройдет недаром – Но, сударь, – возразил Людовик XVI, – ваш Калиостро – великий ненавистник королей – Ваше величество, вероятно, хотели сказать: королев? Людовик вздрогнул, как от укола иглы.

– Да, – сказал он, – в этой истории с князем Луи де Ровном он сыграл весьма двусмысленную роль.

– Ваше величество, в этом случае, как и во всех прочих, Калиостро повиновался своему человеческому призванию: он совершал опыты, преследуя собственные цели. В науке, морали, политике нет ни добра, ни зла, нет ничего, кроме доказанных явлений и приобретенных познаний.

Впрочем, я не защищаю Калиостро. Повторяю, человек может быть достоин порицания, хотя в один прекрасный день само это порицание может превратиться в одобрение, ибо потомки не всегда разделяют взгляды своих предшественников; однако я брал уроки не у человека, но у философа и ученого.

– Ладно-ладно, оставим это, – сказал Людовик, чья душевная рана до сих пор кровоточила, ибо он был оскорблен вдвойне – и как король, и как муж, – мы забыли о графине, а она, возможно, дурно себя чувствует.

– Я разбужу ее, ваше величество, если вам это угодно, но я бы предпочел, чтобы она проснулась, когда ларец будет уже у меня.

– Отчего?

– Оттого, что вид этого ларца будет для нее слишком суровым уроком.

– Я слышу шаги, – сказал король. – Подождите немного.

В самом деле, приказание короля было исполнено в точности; ларец, отыскавшийся в особняке де Шарни в руках сыщика по кличке Волчий Шаг, доставили в королевский кабинет прямо на глазах графини, которая, впрочем, не могла этого увидеть.

Король знаком выразил офицеру, принесшему ларец, свое удовлетворение; офицер вышел.

– Итак? – спросил Людовик XVI.

– Итак, ваше величество, это украденный у меня ларец.

– Откройте его, – приказал король.

– Ваше величество, я готов это сделать, если такова ваша воля. Но прежде я должен предупредить ваше величество об одной вещи.

– О чем же?

– Ваше величество, как я уже говорил, в этом ларце нет ничего, кроме бумаг, которые легко вынуть и прочесть, однако от них зависит честь женщины.

– И эта женщина – графиня?

– Да, ваше величество; но вы вправе узнать ее тайну. Открывайте, ваше величество, – сказал Жильбер и подал королю ключ.

– Сударь – холодно возразил Людовик XVI, – заберите этот ларец, он принадлежит вам.

– Благодарю вас, ваше величество, но как нам быть с графиней?

– О, только не будите ее здесь. Я терпеть не могу криков и слез.

– Ваше величество, – отвечал Жильбер, – графиня проснется там, где вам будет угодно.

– Прекрасно, в таком случае пусть она проснется в покоях королевы.

Людовик позвонил. Вошел офицер.

– Господин капитан, – сказал король, – графиня, узнав о сегодняшних парижских происшествиях, лишилась чувств. Пусть ее отнесут в покои королевы.

– Сколько времени займет дорога? – спросил Жильбер у короля.

– Не больше десяти минут. Доктор простер руки над графиней.

– Вы пробудитесь через четверть часа, – приказал он. Два солдата, призванные офицером, подняли кресло, в котором полулежала графиня, и вынесли из комнаты.

– Что вам еще угодно от меня, господин Жильбер? – осведомился король.

– Ваше величество, я хотел бы просить вас о милости, которая приблизила бы меня к вам и дала возможность быть вам полезным.

– Что вы имеете в виду? – удивился король.

– Я хотел бы стать лейб-медиком, – сказал Жильбер, – это никому не внушит подозрений. Лейб-медик – доверенное лицо, остающееся в тени; пост важный, но не блестящий.

– Ничего не имею против, – сказал король. – Прощайте, господин Жильбер. Да, чуть не забыл, приветствуйте от меня Неккера. Прощайте.

С этими словами Людовик вышел из комнаты, попутно приказав слугам: «Ужинать!»

Забыть об ужине он не мог ни при каких обстоятельствах.