Онлайн чтение книги Энтони Джон Anthony John
XV

Бог, нуждающийся в помощи человека, не может проводить свои намерения без человека. Бог призывает человека, как Христос призывал апостолов следовать за ним, страдать вместе с ним и работать вместе с ним. Эта мысль захватила Энтони с самого начала, с той летней ночи, когда он и Лендрипп разговаривали, покуда брезжащее утро не протянуло длинную, тонкую черточку между занавесями окна.

И потом внезапное воскресение Элеонор, когда он уже перестал надеяться, в тот самый день, когда был заложен первый камень новых построек, и ему казалось, что Бог избрал его для того, чтобы таким путем проявить себя. Тот Бог, к которому его приучили. Бог его отцов. Бог, который отвечал тем, кто ему молился, который принимал жертвы и награждал тех, кто в него верил. Чего же еще искать? Мир был прав. Его мудрецы и его пророки открыли настоящего Бога. Бога, заключавшего договоры и торги с человеком? Почему нет? Почему бы Богу не воспользоваться любовью Энтони к Элеонор, чтобы заключить с ним деловое соглашение? «Помоги мне твоими планами добиться счастья моего народа, и я верну тебе твою жену». Но может возникнуть сомнение: для чего всемогущий Бог стал бы торговаться со своими созданиями, зачем ему идти окольными путями, если он мог бы все сделать одной только своей волей? Бог, который мог бы сделать с самого начала совершенным все созданное им, вдруг нуждается в чьем-то содействии. Бог, который предпочел написать историю человечества слезами и кровью. Несомненно, такой Бог должен был бы хлопотать больше о забывчивости людской, нежели о поклонении.

Но во всяком случае придется еще поискать неведомого Бога.

Лендрипп был убит во время постройки образцовых зданий. Он был сам виноват. Было нелепо, что полный пожилой человек бегал вверх и вниз по качающимся лестницам или лазил на леса, окружавшие трубы, или держался в равновесии на доске, в расстоянии сотни футов от земли. Было много молодых людей, которые могли делать все это и которые предупреждали Лендриппа, что он рискует. Но он настаивал на том, чтобы лично все проверять. С самого начала дело это стало для него любимой работой. Каждый неровно положенный кирпич казался ему опасным.

Вид груды мяса, которая когда-то была его другом, вызвал у Энтони какое-то странное чувство скуки. Лендрипп уже был мертв, когда рабочие подбежали к нему, положили на носилки и снесли в контору. Энтони почти немедленно узнал об этом и настиг процессию на Бертон-сквер. Тело положили на длинный стол, за которым они последний раз разговаривали. Лицо совершенно не пострадало, глаза были открыты. Быть может, в них еще оставались проблески жизни. Энтони показалось, что глаза ему улыбнулись и потом вдруг потухли.

Это подействовало на Энтони очень неприятно. Он так ждал возобновления их разговора. Накопилось так много разных мыслей, которые пришли ему в голову и которыми он собирался поделиться с ним. Где он был теперь? Что с ним сделалось? Было бы глупо предполагать, что сам Лендрипп — его ум, его дух — уничтожены потому, что его тело ударилось остальной брус. Даже кочан капусты не умирает. Все, что с ним может случиться, это распад на известные первичные элементы, которые снова могут возродиться. Это бедное тело, которое лежало именно там, где час тому назад творчески работал ум, оно тоже еще будет продолжать свое существование, но в измененном виде. Сам Лендрипп не мог быть совершенно уничтожен. Та машина, при помощи которой он двигался, — разбита. Энтони не мог не горевать по этому поводу. Ему было жаль, что он недостаточно осторожно обращался с этой машиной.

Лендрипп был первым человеком, не считая дяди, с которым ему пришлось говорить о религии. Будучи юношей, он раз или два пытался говорить на эту тему. Но результат этих попыток напоминал его детские эксперименты в этом направлении. В большинстве случаев люди морщились, как будто он задавал неприличные вопросы, не принятые в порядочном обществе. Особенно плохо поощряло его попытки духовенство. При первых же словах они выказывали признаки сожаления, и ему всегда казалось, что они считают нужным свято хранить какую-то профессиональную тайну. Лендрипп открыл перед ним возможности религии, которую он мог понять и принять. Всемогущий и великий Бог, великое бытие, которое создало все на свете и управляет всем миром! Кто из людей мог бы сделать что-нибудь для такого Бога? Все равно как если бы глина хотела отблагодарить горшечника. Восхвалять Бога, обожать его, падать перед ним, молиться ему, для чего это нужно Богу? Чтобы те создания, которые обязаны ему существованием, постоянно ползали перед ним, прославляя свое собственное ничтожество и его величие? Неужто можно было представлять себе Бога этаким восточным деспотом? Слушаться его? Разве ему нужно наше послушание? Все было заранее предопределено. Наше послушание или непослушание не могло составить для него разницы. Все это было предусмотрено, предрешено с самого начала. Даже если забыть это, если предположить, что нам предоставлена известная воля, это было бы для нас только выгодно. Слушайся — и ты будешь вознагражден, не будешь слушаться — будешь наказан. Что же остается человеку как не подчиниться и ждать? В таком случае Бог, если Он есть, вдохнул в нас не жизнь, а смерть.

Лендрипп оставил своей дочери несколько тысяч фунтов, и она решила открыть школу на Бертон-сквер и разместить ее в том помещении, где располагалась контора отца. Унаследовав от него сознательное отношение к делу, она поступила в педагогический институт, чтобы подготовиться к педагогической деятельности. За последнее время между семьей Лендрипп и миссис Стронгсарм установились дружеские отношения. Мисс Лендрипп нашла в ней умного собеседника. Она была слишком слаба для того, чтобы пешком ходить в аббатство, а экипаж с горячими лошадьми пугал ее. Поэтому Элеонор часто посылала к ней Джона, который проводил у нее послеполуденное время. Старая миссис Ньют умерла и, если не считать молодой девушки, прислуги, она теперь была совершенно одна в доме. Она мало интересовалась двумя младшими детьми, но питала большую нежность к Джону.

Однажды она взяла мальчика с собой в Плэтт-лайн, чтобы он посмотрел дом, в котором родился его отец. Старый Уитлок окончил свой земной путь. Его полоумный сын жил в доме один. Его никто никогда не посещал. Мэтью сам варил себе обед и содержал свое жилище в большой чистоте. Большую часть суток он проводил в мастерской. Его ловкость и честность доставляли ему больше заказов, чем было нужно, но он предпочитал не брать помощников. Дверь мастерской была всегда раскрыта настежь. Она не закрывалась в течение всего дня, пока Мэтью работал, зимой или летом. Ночью Мэтью спал здесь же, в углу, защищенном от ветра, и тогда дверь оставалась открытой наполовину, но так, что войти в нее никто не мог. Он никогда никому не отвечал на расспросы по поводу этой причуды, и в конце концов все соседи перестали обращать на это внимание. Они очень понравились друг другу, ребенок и Мэтью. Старая миссис Стронгсарм соглашалась оставлять его здесь иногда с тем, чтобы отец зашел за ним по дороге домой. Мальчик завладел тем самым стулом, на котором когда-то Бродячий Петр вырезал короля гномов. Здесь он мог сидеть целыми часами, качая своими маленькими ногами и обсуждая с Мэтью самые разнообразные вопросы. По просьбе ребенка Энтони купил дом и мастерскую, так что Мэтью мог быть совершенно спокоен за будущее.

Ребенок странным образом полюбил этот угрюмый квартал, который составлял три четверти всего города. Очень часто, когда отец заходил за ним на Бертон-сквер, он просил отца по дороге домой пройти по улицам этого квартала. Он любил и окрестности болот с их птицами и зверями. Здесь он был готов бродить сколько угодно и когда уставал, отец сажал его к себе на плечи. Но посреди длинных, грязных улиц он был менее разговорчив.

Однажды, гуляя с ним, Энтони рассказал ему, как много лет тому назад, когда еще не было больших улиц, здесь расстилались зеленые луга с полевыми цветами и как между скал и среди лесов вилась маленькая речка.

— А почему явились большие улицы? — спросил ребенок.

— Под землею были найдены богатства, — объяснил ему отец. — До этого открытия народ в долине жил в небольших домиках — это были крестьяне, владельцы небольших ферм. За несколько сот фунтов можно было скупить всю землю. Тогда считали, что Уиндбек течет по самой богатой долине в Англии.

— Что такое богатство? — спросил мальчик. — Для чего оно?

Отец объяснил, что богатство делает людей свободными и счастливыми.

— Понимаю, — сказал Джон, но, очевидно, он все-таки не понял, так как задал новый вопрос: — Значит, все люди, которые здесь живут, — счастливы?

Мимо них прошло несколько молчаливых человек.

— Почему они не выглядят довольными? — спросил мальчик.

Джону следовало объяснить, что богатства долины не принадлежали тем людям, которые жили и умирали в долине, которые добывали уголь и железо, и так или иначе обрабатывали их. Говоря совершенно искренно, мужчины и женщины с печальными глазами, которые жили в настоящее время на берегах черной речки Уиндбек, были беднее, нежели их предки, жившие здесь, когда речка текла посреди солнечных лугов и тенистых лесов. Богатства принадлежали тем немногим, которые жили в роскошных домах или в соседних городах, в прекрасных имениях. Вот этих немногих богатства долины сделали счастливыми. Рабочие долины даже не знали, как зовут их хозяев.

Энтони не собирался объяснять все это Джону. Но маленький Джон постоянно задавал вопросы с упорством ребенка. И в конце концов все это ведь было верно.

— Понимаю, — сказал снова Джон. У него была раздражающая привычка начинать неудобные вопросы словом «понимаю». — Значит, деньги делают счастливыми?

С языка Энтони почти что сорвалось, что есть вещи, которые маленький Джон не поймет, что мальчики должны сначала вырасти, для того чтобы получить ответ на многие вопросы, на которые трудно ответить, но в это время с грязной панели поднялся маленький чертенок в старых отцовских штанах, которые ему обрезали по росту, один из тех мальчиков, которые, наверное, не обращались к взрослым с мучительными вопросами, требующими ответа.

— Нет, Джон, — ответил он, — деньги не делают людей счастливыми. Я сам иногда удивляюсь, что в них хорошего. Как могут быть счастливы те, которые имеют много денег, когда вокруг них столько бедноты и горя? Они тратят свои деньги на глупые и ненужные вещи. Чего от них можно ожидать?

Они пришли к тому месту, где улицы лезли в гору. Дошли до большого пустыря, на котором было много пыли и золы и откуда можно было видеть далекие окраины на запад и на восток. Энтони поднял руку и указал на долину.

— Вот долина реки Уиндбек. Так она называется на географической карте. Нужно было бы называть ее канавой, длинной, грязной, вонючей канавой, вдоль которой мужчины и женщины бродят впотьмах, а дети играют в грязи.

Он забыл о присутствии Джона. Ребенок сунул свою ручонку в его руку.

— А поля никогда больше не вернутся? — спросил он.

Энтони покачал головой.

— Они никогда не вернутся, — ответил он. — Для этого ничего нельзя сделать, можно только стараться улучшить то, что уже есть. Уиндбек всегда останется канавой с грязью на дне, с дымом над нею и с отравой в воздухе. Нужно только сделать канаву возможно более приемлемой с точки зрения гигиены. Самое большое, что мы можем сделать для жителей, это дать им крыши, которые не протекают, здоровые комнаты, хорошую канализацию и ванны, в которых они могли бы смыть грязь, покуда она окончательно не въелась в их кожу.

Оттуда, где они стояли, были ясно видны новые образцовые постройки, которые вздымались над окружающими их низкими крышами.

— Мы построим им театр, Джон. Они будут пользоваться музыкой и поэзией. Мы создадим для них площадки, где дети смогут бегать и играть. У нас будет картинная галерея и огромная зала, где можно будет танцевать.

Он внезапно замолк.

— Боже мой, — сказал он, — разве они не были правы? Две тысячи лет тому назад они думали, что они этим спасут Рим. Хлеба и зрелищ! Этим не спасешь мир!

Они незаметно дошли до Плэтт-лайн. Дверь мастерской была, как всегда, открыта. Слышался стук молота, которым работал Мэтью, в горне бушевало пламя. Джон ускользнул от отца и через открытую дверь позвал Мэтью.

Мэтью обернулся. В его глазах был странный блеск. Ребенок засмеялся, и Мэтью, приблизившись, узнал его.

Было поздно, поэтому они только поздоровались с Мэтью и пошли дальше.

— Как ты думаешь, — спросил ребенок, — он все еще жив? Христос-то?

Энтони торопился. Он распорядился, чтобы экипаж ждал их на Бертон-сквер.

— Почему ты спрашиваешь? — сказал он.

— Мэтью думает, что он жив, — объяснил ребенок, — и что он бродит еще вокруг. Вот почему он всегда оставляет дверь открытой, для того чтобы Христос, проходя мимо, мог увидеть и позвать его.

Энтони очень спешил. Ему нужно было повидать делового человека перед тем, как ехать домой. Он обещал маленькому Джону как-нибудь в другой раз поговорить на эту тему. Однако случай так и не представился.