Онлайн чтение книги Античная драма
ИППОЛИТ

Полна земля молвой о нас, и ярок

И в небесах Киприды [139] Киприда — Афродита, богиня любви. дивной блеск,

И сколько есть людей под солнцем дальним

От Понта до Атлантовых пределов, [140] …от Понта до Атлантовых пределов… — то есть от Черного моря до Гибралтара, от восточного до западного рубежа известного грекам мира.

Того, кто власть мою приемлет кротко,

Лелею я, но если предо мной

Гордиться кто задумает, тот гибнет.

Таков уж род бессмертных, — что дары

Из смертных рук сердцам отрадны нашим.

И правду слов я скоро здесь явлю.

Из всех один меня в Трезене этом

Тесеев сын, надменный Ипполит,

Могучею рожденный Амазонкой

И благостным Нитфеем [141] Нитфей — дед Тесея, прадед Ипполита, трезенский царь. воспоен,

Последнею расславил в сонмах дивных.

Он радостей и уз любви бежит,

А меж богов сестры милее Феба

И Зевсовой нет дочери ему…

И с чистою среди зеленой чащи

Не знает он разлуки. Своры он

По зверю там гоняет с нею рядом,

Сообществом божественным почтен…

Нет зависти во мне: какое дело

Мне до того? Но в чем передо мной

Он погрешил, за то гордец ответит

Сегодня же… Нависла и давно

Лишь мига ждет, чтоб оборваться, кара.

Когда чертог покинул он Питфея,

Чтоб Элевсина таинства узреть, [142] …чтоб Элевсина таинства узреть… — Элевсин — город к северо-западу от Афин, главный центр культа Деметры и Персефоны.

Священный град Афины посетил,

Там юношу увидела жена

Его отца, блистающая родом;

И чарами Эрота сердце в ней

В тот миг зажглось моей державной волей,

И ранее, чем уезжать сюда,

Влюбленная, она скалу Паллады

С той стороны, что смотрит на Трезен,

Святилищем украсила Киприды,

И храм ее тоскующей любви

Так и прослыл «святыней Ипполита».

Когда ж Тесей, чтобы себя омыть

От пролитой им крови Паллаптидов,

В изгнание из Аттики с женой

Сюда, в Трезен, свой парус направляет

На целый год — несчастная, мечты

Безумные со стонами мешая,

Здесь от Эрота жала сохнуть стала.

Она молчит. Из челяди никто

О тайне и не знает. Только страсти

Не суждено угаснуть без следа:

Отцу о ней я расскажу, Тесею,

И будет нам враждебный Ипполит

Убит его проклятьем. Царь глубинный,

Не даром же Тесею Посейдон [143] …не даром же Тесею Посейдон… — Имя отца Тесея — Эгей — толковалось и как прозвище бога Посейдона, который поэтому и считался отцом Тесея.

Три посулил желания исполнить.

Прославлена — но все-таки умрет

И Федра. Пусть! Мне лучше, чтобы Федра

Погибла, чем, виновных поразив,

Мне сердца, месть лаская, не насытить.

Но вот и он, вот Ипполит, Тесея

Надменный сын… Покинув лов тяжелый,

Сюда идет — я ухожу… Пора…

С какою он большой, веселой свитой.

Как ярко гимн их

Девственной звучит,

Богине их отраден, Артемиде:

Не чует он, что Адовы врата

Уж для него открыты и что солнца

Последнего он пьет теперь лучи…

О, восславьте гимном, други,

Золотую Дия дочь, [144] Дий — Зевс.

Артемиду, нашу радость!

Дева-владычица,

Радуйся, сильная

Зевсова дочь!

Чада Латоны [145] Латона — латинизированная форма имени матери Аполлона и Артемиды — Лето.  нет

В мире прекраснее.

О, Артемида, нам

Нет и милей тебя:

В златом украшенных

Залах отца богов

Сколько чарующих,

Сколько небесных дев!

Ты между них одна

Девственно чистая.

Солнца отраднее

Ты, Артемида, нам.

Прими венок, царица: в заповедном

Лугу, цветы срывая, для тебя

Я вил его… На этот луг не смеет

Гнать коз пастух, и не касался серп

Там нежных трав. Там только пчел весною

Кружится рой средь девственной травы.

Его росой поит сама Стыдливость.

И лишь тому, кто не в ученья муках,

А от природы чистоту обрел,

Срывать цветы дано рукою вольной:

Для душ порочных не цветут они.

Но, милая царица, для твоих

Волос златисто-белых их свивала

Среди людей безгрешная рука.

Одним горжусь я даром — быть с тобою,

Дыханьем уст с тобой меняться звучным

И голосу внимать, лица не видя…

О, если бы, как начинаю путь

И обогнув мету, все быть с тобою…

Царь!.. Для меня лишь боги господа…

Готов ли ты принять совет во благо?

Конечно, да. Иль мудрости, старик,

Иначе мы сберечь могли бы славу?

Ты знаешь ли, что общий есть закон?

Какой закон? К чему ты речи клонишь?

Кто сух душой надменной, нам не мил.

Ты прав, старик: надменный ненавистен.

Лишь ласковый имеет дар пленять.

Он без труда друзей приобретает.

Не то же ли среди богов, что здесь?..

Раз их закон мы, смертные, приемлем…

С богинею зачем же ты так горд?

С какой? Смотри — уста на грех наводят.

С Кипридою, хранящей твой порог.

Я чту ее, но издали, как чистый.

Особенно все люди чтут ее.

Бог, дивный лишь во мраке, мне не мил.

Дитя, воздай богам, что боги любят.

Кому один, кому другой милее

И из богов, и меж людей, старик.

Умен ты, да… Дай бог, чтоб был и счастлив.

Свободны вы, товарищи! В дому

Нам полный стол отраден после ловли,

Подумайте ж о пище — а потом

Вы кобылиц почистите. Вкусивши

Отрадных яств, — я их запрячь велю,

Ристалищу свободно отдаваясь.

Вам много радостей, старик, с Кипридой!

Нет, с юных мы примера брать не будем,

Коль мыслят так. Но рабские уста

С молитвою к тебе я обращаю,

Владычица Киприда. Снизойди

Ты к юности с ее кичливым сердцем

И дерзкие слова ее забудь:

Нас не на то ль вы, боги, и мудрее?

Холодна, и чиста, и светла

От волны океана скала,

Там поток, убегая с вершины,

И купает и поит кувшины.

Там сверкавшие покровы

Раным-рано дева мыла,

На хребет скалы суровой,

Что лучами опалило

Колесницы дня багровой,

Расстилая, их сушила:

О царице вестью новой

Нас она остановила.

Ложу скорби судьбой отдана,

Больше солнца не видит она,

И ланиты с косой золотою

За кисейною прячет фатою.

Третий день уж наступает,

Но губам еще царица

Не дала и раствориться.

От Деметры [146] Деметра — богиня растительности, в особенности — хлебных злаков. дивной брашна, [147] Брашно — хлеб.

Все неведомой томится

Мукой бедная, и страшный,

Все Аид ей, верно, снится.

Что нам думать? Уж не Пана ль

Гнев тебя безумит, [148] Уж не Пана ль гнев тебя безумит… — Пану, богу лесов, пастбищ и скота, приписывалась способность наводить на людей ужас. Отсюда и выражение — «панический ужас». Федра?

Иль Гекаты? Иль священных

Корибантов? [149] Корибанты — жрецы богини Кибелы (ниже она названа «самой Матерью»), культ которой отличался разнузданностью и исступленностью.  Иль самой

Матери, царицы гор?

Мнится, верней: Артемиду,

Лова владычицу, жертвой

Ты обошла нерадиво:

Властвует над побережьем,

И над пучинами моря,

И над землею она.

Иль владыку Эрехтидов,

Благородного супруга,

Тайная в твоих хоромах

Связь пленила — и ему

Стала неугодна ты?

Иль из родимого Крита [150] Иль из родимого Крита… — Федра — дочь критского царя Миноса.

В гавань, что гаваней прочих

Гостеприимнее, прибыл

Вестник с посланием грустным,

И приковала царицу

Злая кручина к одру?

Жребий несчастный жен,

Разве он тайна мне?

Немощи робкие, сколько таится в них

Мрака душевного.

Сколько безумия —

Носят, как мать дитя…

Этот порыв

Прихоти немощной в сердце и мне проник.

Но к Артемиде, деве небесной,

Стрелы носящей, я,

В родах хранящей, я

Громко взывала. И

Артемида мне между бессмертными

Всех и теперь милей.

Вот старая няня…

За ней из дворца несут сюда ложе царицы.

Какая бледная! Как извелась,

Как тень бровей ее растет, темнея!

О, что с ней?..

Любовью тревожной полна я.

О, слабость людская, о, злые недуги!

Что делать я буду? Чего мне не делать, скажите?

И светлое солнце, и чистое небо,

Дитя, над твоею недужной постелью…

Ты воли просила:

«На воздух несите», — рабыням твердила.

Минута, — и спальня нам будет милее.

Желанья что волны. Что тень твоя радость.

Что есть — надоело, не мило, а если

Чего мы не видим, душа загорелась:

Скорее, скорее. Ей лучше ль уж, право,

Больною лежать, чем ходить за больной?

Там тело страдает, а тут и душа

Твоя изболеет, и руки устанут…

Да, жизнь человека лишь мука сплошная,

Где цепи мы носим трудов и болезней.

Но быть же не может, чтоб нечто милее,

Чем путь этот скучный, за облаком темным

Для нас не таилось. И если мерцанья

Мятежного ищем душой на земле мы,

Так только затем, что иной не причастим

Мы жизни, и глаз человека не властен

Подземные тени рассеять лучами,

Что лживые сказки душою играют.

Подняться хочу я… Поднять с изголовья

Мне голову дайте… Нет силы… Все тело

Мое разломило… За белые руки

Возьмите меня вы, за слабые руки.

Долой покрывало! Мне тяжко, рабыни…

Пусть волосы льются и плечи оденут…

Немного терпенья, дитя, не мечись

Так дико… Собою владей, и недуг

Тебе покорится. Ты только подумай:

Ведь ты ж человек — обреченный страданью.

Мне ключ бы гремучий, студеный и чистый:

Воды бы оттуда напиться… я после

В развесистой куще б улечься хотела,

Среди тополей и на зелени нежной.

Опомнись, опомнись.

Не стыдно ль желанья такие безумно

Кидать при народе…

Оставьте… Туда я… Я в горы хочу,

Где ели темней. Где хищные своры

За ланью пятнистой гоняются жадно.

О, ради богов…

Когда бы могла я живить ее свистом,

О, если бы дротик к ланите под сенью

Волос золотистых приблизить могла я…

Уж это откуда желанье, не знаю…

По зверю охота — твоя ли забота?

А если воды ключевой захотелось,

Ходить недалёко — источник у дома,

И пей себе, сколько душа твоя просит…

Туда, Артемида, царица приморья,

Где кони песчаные отмели топчут!

О, если б туда мне, в урочища девы,

И мне четверню бы венетскую в мыле.

Чего еще просит? Безумные речи!

То в горы, по чаще лесистой с охотой

За ланью гоняться… то ей на прибрежье

Подай колесницу… Гадателя надо,

Чтоб бога нам назвал, которому в мысли

Пришло твой рассудок с дороги обычной

Увлечь в эти дебри. Здесь вещего надо.

Несчастная! Что я? Что сделала я?

Где разум? Где стыд мой? Увы мне! Проклятье!

Злой демон меня поразил… Вне себя я

Была… бесновалась… Увы мне! Увы!

Покрой меня, няня, родная, покрой…

Мне стыдно безумных речей…

О, спрячь меня! Слез не удержишь… бегут.

И щеки горят от стыда… возвращаться

К сознанью так больно, что, кажется, лучше,

Когда б умереть я могла, не проснувшись.

Закрыла… Чего уж? Самой-то в могиле

Скорей бы землею покрыться. Судьба ведь

За долгие годы чему не научит…

Не надо, чтоб люди так сильно друг друга

Любили. Пусть узы свободнее будут,

Чтоб можно их было стянуть и ослабить,

А так вот, как я эту Федру люблю,

Любить — это тяжкое бремя. На сердце

Одно, да заботы, да страхи двойные.

Вот подлинно — где ты уж слишком усерден,

Там много ошибок да мало утехи…

Всегда я скажу: ты излишнего бойся,

Все в меру — и мудрые скажут: все в меру.

Ты старая и верная раба,

Вспоившая царицу.

Видим, горе

Какое-то у Федры, но понять,

Какой недуг у ней, — не понимаем.

Душа горит твоих послушать слов.

Когда б сама я, жены, понимала…

Причину мук ты знаешь, может быть.

И тоже нет. Она давно таится.

А как слаба она… Как извелась…

Не ослабеть, как третий день без пищи!

В безумии она?.. Иль смерти жаждет?

Конец один. Причины ж я не знаю.

На мужа я дивлюсь… Что ж смотрит муж?

Я ж говорю тебе — она таится.

Но на лице нельзя ж не видеть мук.

Да, как на грех, и муж у ней в отъезде.

Но ты? Ужель на все ты не пойдешь,

Чтобы недуг ее разведать, тело

И душу ей снедающий недуг?..

Старалась уж, да никакого проку.

Но рук я не сложу — смотрите все

И помните, что господам в несчастье

Я верная слуга…

Дитя мое

Любимое, мы прежних лучше обе

Не будем слов и помнить… Ты смягчись

И не гляди так гневно… Я ж покину

Унылый путь, которым мрачный ум

Дошел до слов тяжелых, и другую

Речь заведу, получше. Если тайным

Недугом ты страдаешь, эти жены

Тебе помогут опытом, стараньем;

А если он таков, чтоб и мужам

Его открыть, — тебя врачи излечат.

Что ж ты молчишь, дитя? Хоть что-нибудь

Скажи, меня, коли не так сказала,

Оспорь, а не оспоришь, так признан,

Что я права, и поступи согласно

Моим словам. Открой же губы…

Дай Хоть посмотреть в глаза тебе… О, горе!

Вот, женщины… Вы видите? Опять.

Уж я ли не старалась?.. Все напрасно:

Как было, так и есть, и как тогда

Была глуха, так и теперь не внемлет.

Пойми ж ты хоть одно, К другому можешь

Ты равнодушней моря быть, но если

Себя убьешь, — ведь собственных детей

Отцовской ты лишаешь части этим.

Я царственной наездницей клянусь, [151] Я царственной наездницей клянусь… — то есть амазонкой Антиопой (по другим источникам — Ипполитой), матерью Ипполита.

Что детям родила твоим владыку,

Пусть незаконного, но с честолюбьем

Законного достойным. Ты его

Отлично знаешь, Федра… Ипполита.

Увы!

Коснулась я живого места разве?

Ты сделала мне больно… Я молю:

Не повторяй мне больше это имя.

Вот видишь ты — сама ведь поняла;

Так как же, рассудив, не хочешь жизни

Своей сберечь для собственных детей?

Я их люблю, детей. Но в сердце буря

Мне жребием ниспослана иным.

Нет на руках твоих, надеюсь, крови?

Душа во мне… душа заражена.

Иль это враг тебе какой подстроил?

О нет, мы зла друг другу не хотим;

Но он убьет, и я убита буду.

Перед тобой Тесей не согрешил?

Мне перед ним не согрешить бы только.

Но что ж тебя в Аидов дом влечет?

Мой грех — тебя касаться он не может.

Конечно, нет. Но ты покинешь нас…

Оставь, оставь! Зачем к руке припала?

В мольбе твоих не выпущу колен. [152] В мольбе твоих не выпущу колен. — Припадание к ногам — знак священной мольбы.

Тебе же мука, коль узнаешь, мука…

Нет большей мне, как Федру потерять.

Она умрет, но не бесславной смертью.

А слава в чем? Хоть это мне скажи.

Ее добуду на стезе греха.

Откройся ж нам, — и слава возрастет.

Уйди, молю… Освободи мне руку…

Нет, ни за что… Молящий дара ждет.

И ты получишь этот дар молящих.

Тогда молчу… но за тобою речь…

Какой любви ты сердце отдавала,

О мать, о мать несчастная моя!

Ты вспомнила быка [153] Ты вспомнила быка?.. — Мать Федры Пасифая, отдавшись быку, родила быкоголовое чудовище — Минотавра. иль что другое?

О, бедная, и той же рождена

Для ложа Диониса Ариадна… [154] Для ложа Диониса Ариадна… — Ариадна, старшая сестра Федры, стала женой Диониса на острове Наксосе.

Опомнись, дочь… ты свой порочишь род.

Мне третьей быть добычей смерти, третьей.

О, ужас… О, куда ж ты клонишь речь?

Туда, где злой давно таится жребий.

Но в чем же он?.. Когда бы знать могла я!

О, горе мне… Когда б мои слова

Ты, женщина, сама сказать могла бы.

Я ж не пророк, чтоб чудом их узнать.

Ты знаешь ли, что это значит — «любит»?

Да, слаще нет, дитя, и нет больней…

Последнее — вот мой удел, родная.

Что слышу я? Ты любишь? Но кого ж?

Не знаю кто, но сын он амазонки.

Как… Ипполит?..

Он назван, но не мной.

Не может быть, дитя.

Ты убиваешь

Признанием меня.

Для старых плеч

Такое иго, жены, слишком тяжко.

Проклятый день, проклятый свет очей…

Нет, в омут мне…

Но только эту ношу

Берите прочь…

На что ж и жизнь, когда

Порок возьмет насильем добродетель

Влюбленную? Киприда — ты не бог,

Ты больше бога.

Кто б ты ни была,

Но Федру, и меня, и дом сгубила.

Вы слышали, подруги?

Из царских губ внимали ль вы

Неслыханным речам, речам ужасным?

О, лучше бы, о, лучше б умереть,

Покуда в грудь мою

Твои слова проникнуть не успели.

Всем горе, всем нам горе, всем нам горе!

Несчастная! Какой ужасный рок

Тобой владел?.. О смертные!.. О род,

На муки обреченный! Ты погибла,

Отдав лучам позор… Как этот день тебе

Короткий пережить еще?..

К концу идет с тобою царский дом,

И больше тайны нет, куда Киприды,

Тебя склоняя, воля губит,

О Пасифаи дочь несчастная, о Федра!

Вы, дочери Трезена, вы краса

Преддверия Пелоповой державы.

Уже давно в безмолвии ночей

Я думою томилась: в жизни смертных

Откуда ж эта язва, что нас губит?

Природа ль разума виновна в том,

Что мы грешим? Не может быть: ведь многим

Благоразумье свойственно. Я так

Сужу: что хорошо, что нет, — все это

Мы знаем твердо: лишь на деле знанье

Осуществить мы медлим. Почему?

Одним мешает леность, а другой

Не знает даже вкуса в наслажденье

Исполненного долга. Мир — увы! —

Соблазнов полн, и, если волны речи

Людской нас не закружат, — праздность нас,

За радостью гоняя, обессилит…

Ты скажешь, стыд?.. Какой? Есть два стыда:

Священный стыд и ложный, но тяжелый.

А будь меж них светла для света грань,

Они одним бы словом не писались…

И вот с тех пор, как тяжким размышленьем

Я различать их научилась, нет

Мне более к неведенью возврата,

И не могу не видеть я греха.

Но я хочу с тобою проследить

Решенья ход… Когда Эрота жало

Я в сердце ощутила, как его

Переносить, я стала думать честно…

И начала с того, чтоб затаить

Его как можно глубже. Проку мало

Для нас в речах. Пусть иногда язык

Поможет нам другого образумить,

Но раны нет больней, чем от него.

Я думала потом, что пыл безумный

Осилю добродетелью… И вот,

Когда ни тайна, ни борьба к победе

Не привели меня — осталась смерть.

И это лучший выход. Нет, не надо

Мне возражать. Для славы мы хотим

Свидетелей — для горя только тайны.

Я знала все — недуг, его позор,

И женскому я сердцу цену знала…

Пускай для той проклятий будет мало

Со всей земли, которая с другим

Впервые обманула мужа.

О, пойти с верхов должна была зараза.

Ведь, если зло — игрушка знатных, разве

В толпе оно не станет божеством?

Проклятие и вам, чьи скромны речи,

Но чьи под кровом ночи черной дерзки

Преступные объятья… Как они

Решаются, о, пеною богиня

Рожденная, потом смотреть в глаза

Обманутым мужьям? Как им не страшно,

Что самый мрак их выдаст, что стена

Заговорит, внимавшая лобзаньям?

Я от одной бы мысли умерла,

Что мужа бы могла я обесчестить

Или детей. Нет, никогда! Они,

Свободные и гордые, на землю

Священную прославленных Афин

Вступая, нас не постыдятся вспомнить.

Ведь самый дерзкий клонит, точно раб,

К земле чело, когда при нем напомнят

Клеймо отца иль матери позор.

И если что-нибудь поспорить может

С желаньем жить, так совесть, у кого

Она еще осталась… Слабодушным,

Как красной девице, когда-нибудь

Подносит время зеркало, но я,

Нет, я его не буду дожидаться…

Увы! Увы! Нет в мире ничего

Прекраснее, чем добродетель: смертных

Она дарит заслуженной хвалой…

О госпожа, когда завесу с бед

Ты сдернула так быстро, то, конечно,

В испуге я не выбирала слов

И лишнее сказать могла. Но дело

Совсем не так уж страшно… И всегда

Надежнее второе рассужденье,

Чего-нибудь неслыханного я

Покуда не узнала. Афродиты

Здесь чары несомненны.

Любишь ты? Но не одна ж. Другие тоже любят.

И убивать себя!.. Да разве ж всех,

Кто любит иль любви готов отдаться,

За это и казнить? Да польза ж в чем?

Или поток Киприды остановишь?

Ты уступи ему — тебя волной

Он ласково обнимет, а попробуй

Надменно или нагло спорить с ним, —

И что ж? Тебя не искалечит, скажешь?

И в высоте эфирной, и в морской

Пучине — власть Киприды, и повсюду

Творения ее. Она в сердцах

Рождает страсть, и все в ее кошнице

Мы зернами когда-то были. Кто

Истории читал седые свитки

Иль песни разучил поэтов, знает,

Как некогда Семелы царь богов

Безумно ложа жаждал, как Кефала [155] …Кефала в чертог свой Эос увлекла… — Мифический прекрасный охотник Кефал был похищен богиней утренней зари Эос и из-за ее козней нечаянно убил свою жену Прокриду.

В чертог свой Эос увлекла для ласк,

Румяная. Среди богов и в небе

Они живут, однако ж, и теперь,

И страсти той несут покорно иго…

А ты, ты будешь спорить? Если так

Тебе одной тяжел закон богов,

То жаль тогда, что не по уговору

Особому отец тебя родил,

Что не другие над тобою боги

Владычат. Или мало здесь найдется

Таких мужей, что на грехи жены

Глаза благоразумно закрывают…

Я более скажу… Таких отцов,

Что сыновьям не прочь в делах любовных

Способствовать. Да умный человек

И всякий так рассудит, что дурное

Не напоказ. А жизни все равно

Не вымерять, как дома. И карниз

Ведь не всегда положишь по заказу…

Ужели же судьбы — да и какой

Еще судьбы! — теченье ты осилишь?..

Ты — женщина, и если ты могла

Быть честною не реже, чем нечестной,

Считай себя счастливой. Черных дум

Останови ж теченье! Это людям

Доступнее… А рваться одолеть

Богов, дитя, — поверь мне, только гордость.

Любить тебе велела Афродита…

А русло мы недугу твоему

Должны найти счастливое… Есть чары,

Соблазны слов… Подумаем — найдем

И от твоей болезни мы лекарство:

Мужчина бы не скоро отыскал,

А мы куда на выдумки горазды…

Ее слова страдальческой судьбе

Отрадное сулят успокоенье,

Но я несу, царица, восхищенье,

Пусть горькое, но все-таки тебе…

О, злая лесть — на сладостной облаве

Твоих сетей всегда обилен лов.

Я не хочу отрадной неги слов,

Пускай они мне говорят о славе…

Да, музыка!.. Но эти ризы слов

Узорные… зачем они? Ведь сердцу ж

Лишь Ипполита речь была б отрадна.

Зачем же прямо так и не сказать?

Тянуть зачем, когда вопрос поставлен

Решительный — о жизни? Будь сама

Женою ты разумной и спокойной,

Иль думаешь: тебе бы этот шаг

Я предлагать решилась… для утехи?

Но речь идет о жизни… И никто

Меня, надеюсь, жены, не осудит.

О, ужас, ужас!.. Замолчишь ли ты?

Иль ток речей позорных не иссякнул?..

Позорных! Пусть… Позорные слова

Теперь тебе полезней благородных…

Не лучше ль жизнь усилием спасти,

Чем славою венчать твою могилу?

О нет! О нет, ради богов. Права

Ты, да, я знаю… Но позор не меньше

От этого. Я цепь Эрота с честью

Еще носить хочу… Но ты ведь в бездну

Меня зовешь… О нет, о нет, о нет!..

Ну, рассуди ж… Кто спорит, было б лучше

Не полюбить. А полюбила ты,

Так не беда: найдем мы исцеленье.

Есть у меня и средство от недуга

Любовного — ни чести не вредит,

Ни разума оно не потемняет…

Питье иль мазь твое лекарство, няня?

В том пользы нет, что много будешь знать.

Но хитрости твои мне страшны… Нет ли

Дурного в них… Опасного чего?

Чего же ты боишься, не пойму я…

Речей твоих, чтоб о беде моей

Тесеев сын по ним не догадался…

И полно… Все улажу я, дитя.

Ты только будь за нас теперь, Киприда,

Владычица морская… Остальное

Не перейдет за тесный круг друзей…

О Эрот! О Эрот!

На кого ополчился ты,

Тем глаза желанье туманит,

В сердце сладкая нега льется…

Но ко мне не иди, молю тебя,

Ни с бедой, Эрот, ни в ярости.

Нет такого огня и лучи светил

Со стрелой не сравняются горние,

Что из рук своих мечет в нас,

Дня сын, и стрелой Кипридиной…

Слепота! Слепота!

Гекатомбы [156] Гекатомба — большое, торжественное жертвоприношение, буквально — «приношение ста быков». кровавые

Мечем мы на бреге Алфея, [157] …на бреге Алфея… — то есть в Олимпии, где находилось святилище Зевса Олимпийского.

Аполлону — в Пифийских храмах…

А Эрота, царя над смертными,

Ублажить, дитя Кипридино,

Не хотим. Пусть ее теремов любви

Он ключарь, но для нас он жестокий бог:

Сеет смерть и проклятия,

Куда ступит Эрот, Зевесов сын…

Ярма не познавшая дева [158] Ярма не познавшая дева… — Вся эта строфа посвящена похищению Гераклом Иолы, дочери эхалийского царя Эврита.

И брачного чуждая ложа

В садах расцвела Эхалийских,

Но, крови и пламени полны,

Дымятся палаты Еврита,

И терем пылает царевны,

И нимфу дрожащую сыну

Алкмены под адские гимны

Проклятий и смерти Киприда

Вручает для горького брака…

Ограда священная Фивы, [159] Ограда священная Фивы… — Строфа посвящена истории Семелы.

Диркеи [160] Диркея — правильнее — Дирке. кипящая пена,

Вы ужасы миру о силе

Могли бы Киприды поведать.

Она, средь блистаний и громов

Склонивши на брачное ложе

Грядущую Вакхову матерь,

В объятия кинула смерти,

О, страшная сила и сладость!

Пчела с ее медом и жалом!

Оставьте песни, жены… Я погибла.

Что ж страшного в чертоге слышишь ты?

Там голоса. Постойте, дайте слушать…

Начало страшное… Молчу… Молчу.

Ах-ах…

Несчастная! Чего же ждать еще мне?

Что ты слышишь?

Чей же голос,

О любимая царица!

Что тебя, скажи, смутило?

Иль ты страшное узнала?

Я говорю вам — я погибла… Шум

Там, за стеной… вы слышите ль, как шумно?

Но ведь ты у самой двери.

Иль сама узнать не хочешь?

О, прислушайся ж, царица,

Отчего кричат в чертоге?

Я слышу сына амазонки: мечет

Он громы на прислужницу мою.

Да, я слышу — только смутно;

Разбери ж и мне скажи;

До тебя из двери близкой

Речи их ясней доходят.

Я слышу ясно, как зовет ее

Он своднею, предавшей господина.

Горе! Горе… дорогая.

Предана ты — нет спасенья.

Больше нет и тайны, Федра.

И от друга ты погибла.

Она меня сгубила… Мой недуг

Ему она пересказала. Мне ж

Она дала в лекарстве выпить яду.

Но дальше что ж? Где выход ты найдешь?

Или сама я знаю?.. Двери дома Аидова я вижу пред собою.

Вы, светлые лучи!.. И ты, земля!..

И это было сказано?.. О, ужас!..

Ах, тише, тише… Могут услыхать.

Я не могу молчать… Ведь это ж ужас…

Десницею могучей заклинаю…

Прочь, руки прочь… И выпусти мой плащ…

У ног твоих, у ног молю пощады.

Какой? Ведь ты ж, по-твоему, права.

Огласки я боюсь. Пойми, огласки.

Прекрасного молва не оскорбит.

Дитя мое — ты ж клялся, вспомни только…

Устами, да, — но сердце ни при чем. [161] Устами, да, — но сердце ни при чем. — Этот стих пародирует Аристофан в комедии «Лягушки»: «Язык клялся, но выбран мной Эсхил».

Ужель друзей, дитя мое, погубишь?

Чур, чур меня! Неправый — мне не друг.

Кому ж прощать, дитя, коли не людям?

О Зевс! Зачем ты создавал жену?

И это зло с его фальшивым блеском

Лучам небес позволил обливать?

Иль для того, чтоб род людской продолжить,

Ты: обойтись без женщины не мог?

Иль из своих за медь и злато храмов

Иль серебро не мог бы сыновей

Ты продавать, чего который стоит,

Освободив жилища нам от жен?

Что жены зло, мне доказать не трудно.

Родной отец за дочерью, ее

Взлелеявши, чужому человеку

Приданое дает — освободи

Его от дочки только… Муж, конечно,

Отравленной украсив розой сад,

Ей восхищен бывает. Точно куклу

Или алмаз фальшивый, он жену

Старается оправить подороже.

Но и мужей жена пищит, и только.

А раз женился — не стряхнуть ему

Ярма. Один, свойством польщенный знатным,

Выносит ложе пресное; другой

Шурьев постыдных за своей красоткой

В родню впустив, полынью приправляет

Медвяную сыту. И хорошо

Еще тому, кому попалось в дом

Ничтожное творенье, чтоб ни злого,

Ни доброго придумать не могла.

Но умницы!.. Избави, боже, если

В ней на вершок побольше, чем в других,

Ума, излишек этот Афродите

На пользу лишь — коварством станет он.

Напротив, та, которая природой

Обижена жена, по крайней мере,

На хитрости Киприды не пойдет.

Приспешниц — вот от жен подальше надо.

Вы сторожить поставьте терема

Зверей, когда хотите, да не этих

Пособниц, зверь укусит, да не скажет,

А то хозяйка козни мастерит,

А нянюшка их по свету разносит…

Не такова ль и эта тварь? Отца

Священное она дерзнула ложе

Мне, сыну, предлагать. Да после слов

Таких — иди к источнику и уши

Омой священной влагой. Если я

В себе заразу чувствую от звука,

От шума слов, так каково же сердцу

От грязи их? Но я благочестив,

И это вас теперь спасает, жены,

Поверьте, все бы ваши я открыл

Дела отцу, когда бы, как ребенок,

Сковать уста себе я клятвой не дал.

Простор теперь предоставляю вам,

Пока Тесея нет, и для признаний

Я не открою губ. Но вместе с ним

И я сюда вернусь — мне любопытно

Вас с госпожой увидеть, как царя

Вы будете встречать. Хотя образчик

Твоей, раба, я наглости видал.

Так будьте же вы прокляты! Не будет

Мне пресыщенья в ненависти к вам,

Хотя б корили все меня, что вечно

Одно и то же я твержу — и вы ведь

Все те же — в зле. О смертные, иль жен

Исправьте нам, иль языку дозвольте

Их укорять, а сердцу проклинать.

О, жребий жены!

О, как над тобою не плакать?

Где сила искусства?

Где выход?

О, как этим цепким объятьем

Опутана я безнадежно!

Уж мой приговор

Написан. О солнце! О солнце!

О матерь-земля!

Куда я уйду от несчастья?

Чем горе покрою?

О жены! О жены!

Иль бог мне поможет? Но кто же?..

Иль вступится смертный в такое

Позорное дело?.. На плечи

Напала несносная тяжесть.

И смерть, только смерть ее снимет…

Меж женских, увы,

Несчастнее нет моей доли!

Увы! Увы! Посланницы искусство

Не удалось. Ты в тяжком положенье…

О худшая из жен… Друзей своих

Не пощадить… Пускай отец небесный

Тебя, огнем изранив, в порошок

Потом сотрет. Иль я тебя просила

Беду мою по свету разглашать?

Иль я тебе конца не предрекала

Позорного? Да, да. Для

Федры больше

Почетной нет кончины.

Но довольно. Теперь важнее дело. Гнев его

Не пощадит, конечно, пред Тесеем

Болтливости твоей неосторожной,

И речи, точно реки, потекут

По всей земле постыдные. Проклятье ж

Тебе и всем проклятие, кто рад

С непрошеной готовностью и дерзко

Служить своим измученным друзьям!

Ты не меня бранишь, а неудачу:

Обида ум озлобленный мутит.

О, у меня нашлись бы оправданья,

Когда бы их ты слушала. Тебя

Кто выкормил и вырастил, царица?

Кто преданней служил тебе? Недуг

Я исцелить хотела твой и гибну

За то, что не сумела. А сумей,

Из мудрых бы слыла теперь я мудрой.

Ведь ум людей не то же ль, что успех?

Изранила — и диким прероканьем

Мне рану бередишь. Иль это все?

Вся правда? Все, что Федра заслужила?

Постой. Пускай была я неправа.

Но и теперь не все еще погибло.

Нет, более ни слова! До сих пор

Ты только зло нашептывала. Только

Дурное начинала. Уходи

К своим делам. Нам помощи не надо.

Вы ж, жены благородные Трезена,

Не откажите мне в одном — уста

Безмолвием окутать перед тайной.

Я чистою богинею клянусь, [162] Я чистою богинею клянусь… — то есть Артемидой. Эта клятва мотивирует молчание хора, знающего тайну Федры, и откладывает развязку до появления самой Артемиды.

Что твоего несчастия не выдам.

О, будьте же вы счастливы! А я

Еще имею выход, как сберечь

Потомству имя доброе. Да он

И для меня в моем несчастье лучше.

О нет, я спайной родины моей

Не посрамлю и напоказ Тесею

Позорного не вынесу клейма,

Чтоб сохранить остаток жалкой жизни.

Кого ж спасешь неисцелимым злом?

Себя спасу. А как, увидишь после.

Стыдись же слов таких.

А ты стыдись

Нас упрекать. Иль не Киприда я,

Не Афродите на алтарь сегодня

Усладою паду? Мне горек был

Любовный жребий, жены, но, страданьем

Венчанная, я и другую смерть

В своей таю. Есть муж. Из муки этой

Смирения он вынесет урок:

Один недуг, одна и кара будет.

О, если б укрыться могла я

Туда, в эти темные выси,

О, если б, велением бога,

Меж птицами вольною птицей

Вилась я. Туда бы стрелой,

Туда б я хотела, где море

Синеет, к брегам Эридана, [163] Эридан — мифический поток, богатый янтарем, по-видимому, это река По в северной Италии.

Где в волны пурпурные, блеском

Отцовским горящие волны,

Несчастные девы, [164] Несчастные девы — сестры Фаэтона, сына Гелиоса (Солнца). Фаэтон, согласно известному мифу, упросил отца позволить ему управлять один день солнечной колесницей. Но так как юноша не мог сладить с огненными конями, Зевс, чтобы спасти от пожара вселенную, поразил неумелого возницу молнией, и тот упал в реку Придан, а из слез сестер, оплакивавших Фаэтона, произошел янтарь. не слезы

В печали по брате погибшем,

Янтарное точат сиянье.

Туда, где в садах налилися —

Мечты или песни поэтов —

Плоды Гесперид золотые, [165] Плоды Гесперид золотые… — Геспериды, дочери титана Атланта, стерегли где-то на западном краю земли сады с золотыми яблоками.

Туда, где на грани волшебной

Плывущей предел положили

Триере — морей промыслитель

И мученик небодержавный,

Туда, где у ложа Кронида

Своею нетленной струею

Один на всю землю источник,

Златясь и шумя, животворный

Для радости смертных пробился…

От брегов родимых Крита

И от мирной сени отчей

За ладьею белокрылой

С шумной жалобой недаром

Волны пенные бежали:

Не нашла невеста мира

В этом браке.

С Крита ль только птицы злые

Вашу свадьбу провожали.

Или встретили в Афинах,

У Мунихия, [166] Мунихий (правильнее: Мунихия) — полуостров с одноименным портовым городом неподалеку от Афин. когда вы,

В волны новые тяжелый

Бросив якорь, на священный

Брег Паллады выходили?

Там мучительным недугом

Грешной страсти поразила,

В оправданье знаков черных,

Золотая Афродита

Душу нежную царицы:

И ужасных испытаний

Не снести ей!

Вот идет поспешно в терем,

Вот рука на белой шее

Петлю вяжет и не дрогнет.

Страшен демон ненавистный,

И, спасая честь, царица

Из души своей свободной

Жало страсти вынимает.

Ай… Ай…

Сюда! Сюда! Скорее все, кто может.

Повесилась Тесеева царица.

Увы! Увы! Все кончено. Висит

Она в ужасной петле. Федры нет.

Скорей же… О, скорей… И нож острей,

Разрезать эту петлю… Помогите…

Что делать нам, подруги? Во дворец

Пойдем ли вынимать ее из петли?

Зачем? Иль нет там молодых рабынь?

Кто без толку хлопочет, не поможет.

Сомненья нет… Скончалась… Тело там

Уж на одре печальном полагают…

Гей, женщины… Тут был какой-то крик…

Неясный плач рабынь из зал дворцовых

Издалека до слуха долетел.

А здесь царя, узревшего святыню,

И у дверей покинутых палат

Ничей привет не встретил… Иль с Питфеем

Что новое случилось? На закате

Хоть жизнь его, но все ж с печалью в сердце

Его в могилу проводил бы я.

Удар судьбы, Тесей. Но не старик,

А яркий, царь, погас здесь жизни светоч.

Увы! Увы! Не из детей же кто?

Они живут — но матери не видят.

Что говоришь? Жена… Но как? Но как?

От собственной руки, в ужасной петле.

В тоске, скажи, иль жребий оковал?

Что знаю, то сказала; лишь недавно

Мы здесь, узнав о горести твоей.

О, горе мне… На что ж и лавры эти

На волосах? Не праздники справлять

Придется здесь Тесею… Гей, живее,

Рабы, отбить запоры у ворот,

И настежь их!.. Пускай достойной плача

Картиной я насыщу взор, — жены

Я видеть труп хочу, себе на горе…

Увы! Увы! Несчастная. О жребий,

О злодеяние и ты,

О мука, вы сгубили целый дом…

О дерзость, о натиск безумный

На жизнь, на собственную жизнь.

Кто смел, скажите, кто смел

На голову эту

Покров погребального мрака накинуть?

Кто смел?

О, муки!.. О, город!.. Но нет,

Нет горше подъятых Тесеем,

О, тяжко, так тяжко на плечи

Обрушился жребий, увы мне!

То демона скрытая метка?

Иль тайная точит нас язва?

Не море ли бедствий темнеет?

Кружат меня волны — не выплыть,

И хлещут, наверх не пускают.

Твоя ж, о жена, в каких же словах

Предсмертная мука, скажи мне, сокрылась?

Ты легче, чем птица из плена

В эфире, в Аиде исчезла.

О, жребий, о, жребий плачевный!

Мне предок оставил пятно, —

Слезами его замываю.

Не первый ты подругу, царь, оплакал,

И не один ты дивную терял…

Туда я… в подземную ночь

Хочу, и в могиле хочу я

Без солнца лежать, потому что

Ты больше меня не обнимешь,

Мертва ты… Я ж тени бледнее…

О, как эти страшные мысли,

Жена, в твою душу проникли?

О нет, не таитесь, рабыни:

Иль чужды душою вы дому?..

О горе, и ты, о зрелище мук!

Умом не охватишь, не вынесешь сердцем.

Без матери дети — и в доме

Хозяйки не стало. Меня же,

Меня ж на кого покидаешь,

О лучшая в ярких лучах,

О лучшая в лунном мерцанье?

Несчастный, несчастнейший муж!

Ты, бедами дом осажденный!

Над горем твоим, властелин,

Слезами склонились мои орошенные веки,

Но ужас холодных предчувствий

В груди и давней и больней.

Ба… Погляди… Ведь белая рука ее застыла,

Письмо сжимая… Или новых мук

Оно несет нам бремя, или в нем

Вдовцу или сиротам свой завет

Она перед разлукой написала?

Нет, бедная, в оставленный тобой

Уж не войдет чертог жена другая.

Покойно спи… О да, я узнаю

Кольца печать усопшей золотую…

Мгновение и, складень растворив,

Последних строк ее узнаю тайну.

О, горе, о, горе…

То новый удар

Нам демон готовит… Увы…

Жизнь цену для меня теряет…

Это будет,

Я чувствую, удар смертельный.

Пусть же

И на меня он падает:

В обломках на земле

Моих царей лежит былое счастье…

О боже! Если есть еще возможность

Услышь мою молитву: не губи нас.

Недоброе душа мне ворожит.

О, ужас!.. Омерзение и ужас!..

Не вынести, не высказать! О, Горький!

Но что? Скажи… Коль смею знать и я!

О, к небу вопиют,

О, к небу те немые вопиют

Об ужасе неслыханном слова. Куда уйти?..

Нет… Это слишком… Эти

В какой-то адский хор смешались строки.

Увы! Увы! О, новых бед ужасное начало!

О нет, мои уста

Таить не смеют этой язвы страшной,

Уродства этого, что и назвать

Мерзит. Узнай, узнай, земля отцов:

Сын, Ипполит, на ложе посягнул

Отцовское, не устыдился Зевса

Очей. Отец мой, Посейдон, ты мне

Пообещал исполнить три желанья:

Желание одно: пускай мой сын

Не доживет до этой ночи, если

Твоим должны мы верить обещаньям.

Ради богов! Возьми назад слова…

Раскаешься ты, царь, в своем желанье.

Нет, никогда. И из страны его

Я изгоню. Готовы оба кубка

С отравою. Пусть жалобу мою

Пучины царь услышит и сегодня ж

Его сошлет в Аид, иль, осужден,

До вечера, как нищий, он скитанья

Свои начнет полегшем моим…

Смотри: твой сын; он вовремя, владыка.

Безумный гнев покинь и осени

Свой дом иным и набожным желаньем.

На голос твой отчаянный, отец,

Я прихожу… Из-за чего он, знать

Хотел бы… А… Что вижу?.. Тело

Твоей жены?.. Как это непонятно,

Ведь я ж сейчас расстался с ней, — была

Она совсем здорова. Этот мертвый

Покой ее так странен… Как же смерть

Ты объяснить бы мог, отец?.. И что же

Ты все молчишь? Иль думаешь беду

Томительной развеять немотою?

Коль тайна жжет желанием сердца,

В несчастии огонь ее живее,

И ты не прав, скрывая от друзей…

Нет, больше, чем друзей… свои почали.

О, суета! О, жалкий род слепцов!

Нет хитростей, каких бы допытаться

Ты не сумел, упорный человек.

Десятками ты их считаешь тысяч.

Недостижимым для тебя одно лишь

Умение осталось: научить

Безумца здраво действовать и мыслить.

Такой учитель стал бы знаменит,

Свой ум: в чужие головы влагая.

Но к месту ль тонкость рассуждений ныне?

Несчастие, боюсь, мутит твой разум,

О, если бы хотя малейший знак

Имели мы, но верный, чтобы друга

От недруга и лживые слова

От истинных мы сразу отличали…

Два голоса пускай бы человек

Имел — один, особенный, для правды,

Другой — какой угодно. Ведь тогда

Разоблачить всегда бы ложь могли мы,

Игралищем людей не становясь.

Иль кто-нибудь из близких пред тобой

Оклеветал меня? Иль и невинность

От низости не ограждает нас?..

Я с толку сбит. И странные намеки

Твои, отец, измучили меня.

О, до чего ж дойдешь ты, род людской?

Иль грани нет у дерзости?.. Препоны

У наглости?.. Рожденьем человек

Приподнимай на палец только гребень

У дерзости, чтобы отца возрос

Хитрее сын, а внук хитрее сына,

И на земле не хватит места скоро

Преступникам. Тогда богам придется

Вторую землю к нынешней прибавить.

Смотрите все… Вот сын мой, опозорил,

Чтоб место дать преступности людской,

Он ложе мне, — и мертвая его,

Как низкого злодея, уличает.

Нет, покажи родителю твой лик!

Уж раз себя ты осквернить мог делом,

Будь храбр и здесь. Так вот он, этот муж,

Отмеченный богами, их избранник,

Невинности и скромности фиал…

Когда б твоим рассказам шарлатанским

Поверил я — я не богов бы чтил,

А лишь невежд в божественных одеждах.

Ты чванишься, что в пищу не идет

Тебе ничто дышавшее, и плутни

Орфеевым снабдил ты ярлыком.

О, ты теперь свободен — к посвященным

На праздники иди и пылью книг

Пророческих любовно упивайся:

Ты больше не загадка. Но таких,

Пожалуйста, остерегайтесь, люди,

Позорное таят под благочестьем

Они искусство. Это только труп…

Но от того тебе теперь не легче,

Из низких самый низкий. Уличен

Ты мертвою. Ты уничтожен ею.

Перед ее судом что значат клятвы,

Свидетели и вся шумиха слов?

Иль скажешь ты, что был ей ненавистен,

Что незаконный сын, при сыновьях

Законных, им всегда помехой будет?

Но не безумно ль было б отдавать

Дыхание свое и счастье ближних

Взамен твоих страданий?.. Это ложь…

Иль чувственность царит не та же, скажешь,

Над нами, что над женскою душой?

Мне юноши известны, что не могут

Наплыва страсти выдержать, — любой

Слабей они девчонки. Только пол

Спасает их от осужденья. Впрочем,

Не лишнее ль все это? Здесь лежит

Свидетель неподвижный, но надежный:

Ты осужден. Немедленно покинешь

Трезен. Священная земля Афин

И все моей державы страны будут

Отныне для тебя закрыты. Если б

Тебя теперь простил я, Ипполит,

И Синиc [167] Синиc — (в переводе «Грабитель») — разбойник, бесчинствовавший, по преданию, на Коринфском перешейке и убитый Тесеем. бы, грабитель придорожный,

Пожалуй бы, явился и сказал,

Что я его убийством только хвастал.

И скалы бы Скироновы тогда [168] …и скалы бы Скироновы тогда… — На Скиронских скалах (на границе Мегариды и Аттики) Тесей, по преданию, убил разбойника Скирона, который сбрасывал прохожих в море, после чего их трупы пожирала черепаха.

Грозы моей не стали больше славить.

О, счастье, ты не прочно на земле:

Твои колонны гордые во прахе.

Твоей души, отец, слепая страсть

И гнев ее тяжелый оставляют

Глубокий след в уме — не оттого,

Чтоб был ты прав, однако. К сожаленью,

Я склонности не чувствую в толпе

Оправдывать себя и, вероятно,

В своем кругу сумел бы доказать

Ясней твою ошибку. И не так ли

Нередко наш страдает тонкий слух

От музыки, которой рукоплещет

Толпа? Увы… Пред горшею бедой

О меньшей мы позабываем. Вижу, —

Завесу с уст приходится поднять.

Начну с того же я, с чего искусно

Ты начал речь. Оставь без возраженья

Я первые слова, и я погиб.

Взгляни вокруг на землю, где ступает

Твоя нога, на солнце, что ее

Живит, и не найдешь души единой —

Безгрешнее моей, хотя бы ты

И спорил, царь. Богов я чтить умею,

Живу среди друзей, и преступлений

Бегут друзья мои. И стыдно им

Других людей на злое наводить

Или самим прислуживать пороку:

Высмеивать друзей, пусть налицо

Они иль нет, я не умею. Тот же

Для них я друг. Ты упрекал меня

В страстях, отец, — нет, в этом я не грешен:

Я брака не познал и телом чист.

О нем я знаю то лишь, что услышал

Да на картинах видел. Да и тех

Я не люблю разглядывать. Душа

Стыдливая мешает. Если скромность

В невинности тебя не убедит,

Так объясни ж, отец, каким же мог

Я развратиться способом. Иль Федра

Такой уже неслыханной красы?

Иль у меня была надежда с ложем

На твой престол, ты скажешь? Но ведь это

Безумие бы было, коль не глупость.

Иль быть царем: так сладостно для тех,

Кто истинно разумен? Ой, смотри.

Здоров ли ум, коли корона манит.

Я первым быть меж эллинов горел

На играх лишь, а в государстве, право ж,

И на втором нам месте хорошо…

Средь избранных, конечно. Там досуг,

Да и в глаза опасность там не смотрит,

А это слаще, царь, чем твой престол.

Теперь ты все уж знаешь. За себя

Такого же другого, к сожаленью,

Я не могу подставить, чтоб порукой

Тебе служил. Пред Федрою живой

Мне также спор заказан. Ты легко бы

Нашел тогда виновных. А теперь

Хранителем клянусь тебе я клятвы

И матерью-землей, что никогда

Жены твоей не трогал, что ее

Я не желал и что о ней не думал.

И пусть умру бесславно и покрытый

Позорным именем, ни в море я,

Ни на земле пускай успокоенья

И мертвый не найду, коль это ложно…

Замучена ли страхом, умерла

От собственной руки она, не знаю

И больше говорить не смею. Но

Неправая из дела вышла чистой,

А чистого и правда не спасла.

Ты опроверг отлично обвиненье,

И клятвою ты истину венчал.

Ну чем не волхв и не кудесник? Раньше

Срамил отца, а после гнев его

Смирением уступчивым и лживым

Пытается, как маг, заворожить.

Я одному, отец, теперь дивлюсь — Изгнанию.

Зачем не смерти ищешь?

Будь на твоем я месте, так обидчик

Казнен бы был за честь моей жены.

О, это слишком мягко, сын мой. Казни

Немедленной от нас себе не жди.

Преступнику конец поспешный — милость.

Нет, ты, вдали от родины скитаясь,

Вымаливая хлеб, но будешь жить.

Вот должное преступнику возмездье.

О небо! Или срока оправдаться,

Или угла покуда мне не дашь?

За Понтом бы — когда бы: мог, за гранью

Атлантовой. Ты мерзок мне, пойми.

Как? Без суда? Без клятвы? Без допроса?

И даже без гаданий — приговор?

Письмо — твоя улика, и не нужно

Тут жребия. А птицы в небесах

На этот раз меня не занимают.

О боги! Уст ужели и теперь

Не разрешите мне? Ведь эта клятва

Мне стоит жизни… Нет… я не хочу…

Ведь этот грех мне не вернул бы веры.

О лицемер! Ты изведешь меня…

Вон из дому без всяких промедлений!

Куда ж? О, горе! Кто ж откроет дверь

Изгнаннику с таким ярмом позорным?

А как узнать? И соблазнитель жен

Иным мужьям бывает милым гостем.

Да кто же я?.. Сжимают горло слезы.

Так низко пасть пред миром, пред тобой…

Не поздно ль ты разнежился? Пока

Преступником ты не был — было плакать,

Вы, стены, камни, вы заговорите!

Скажите же ему, что я невинен.

Ссылаешься ты тонко на немых

Свидетелей,

вот и еще один.

Когда бы сам я встретился с собой,

Над этою бы я заплакал мукой.

Да, сам себе ты был всегда кумир;

Родителей бы лучше почитал ты.

О, мать моя… О, горькое рожденье,

Внебрачное! Не дай бог никому.

Гей! Взять его. Вы не слыхали разве,

Что приговор над ним произнесен?

Беда тому, кто до меня коснется.

Душа горит, так сам и изгоняй.

И сделаю с ослушником. Нимало

Его при том, поверь, не сожалея.

Да, решено, и крепко. Есть ли мука

Сильнее той, когда ты знаешь все

И ничего открыть другим не можешь?

Тебя зову, Латоны дочь, милей

Для сердца нет тебя, о дева, ты

Моих охот и спутница и радость!

Закрытый нам и славный город отчий,

И земли Эрехтея, говорю

И вам прости последнее. И ты

Прости, моя Трезенская равнина,

Для юных сил твоя отрадна гладь —

Ее глаза в последний раз ласкают…

Вы, юности товарищи, привет

Скажите мне и проводите друга…

Что бы отец ни говорил, а вам

Уж не найти другого, чище сердцем.

Если я в сердце, как боги велики, помыслю,

Муки смолкают и страх,

Но и желание верить в могучую неба поддержку

Тает, когда о делах и о муках раздумаюсь наших.

Вечно — сегодня одно, а завтра другое…

Жребии смертных, что спицы

Быстрых колес, там мелькают.

Я у тебя, о судьба, благодатных даров бы молила,

Чуждое сердце забот.

Я не хотела бы видеть глубокую сущность творений,

Но и в потемках коснеть но хотела бы я суеверных.

Солнце хочу я встречать веселой надежды:

Благословляя сегодня

И уповая на завтра.

Разум мутится, и нет у сердца крылатой улыбки.

Эллады звезда золотая

С неба ее на чужие поля закатилась

Гневною волей отца. Глади

Трезена родного, от вас,

Дикие чащи, от вас,

Где, золотою звездою венчанный,

Царь с Артемидой за ланью гонялся.

Брызги с копыт и колес взметая, венетские кони

Берегом мчаться не будут;

Залы и портик чертога безмолвны, и струны

Лиры, и песни молчат. Дерева

Девы над сочной травой

Уж не украсит венок,

Но по тебе не одна, что надежду

В сердце лелеяла дева, вздыхает.

Дни мои слезами мука

Ипполитова наполнит,

Жизнь не в жизнь нам больше будет.

Мать, зачем его носила?

Иль затем, чтоб сердце гневом

Против бога запылало?

Вы ж, три сестры, три Хариты, [169] Хариты — божества красоты и радости. зачем из отчизны

Нашу безвинную радость из отчего дома берете?

Но вижу я из свиты Ипполита

Идущего сюда. Как мрачен он!

Где я царя найду Тесея, жены?

Скажите мне — он во дворце теперь?

Он из дворца сейчас сюда выходит.

Тесей, тебе и гражданам твоим,

И в Аттике, и из Трезена вести несу.

Они должны вас потрясти.

Какие же? Или одно несчастье

Готовится обоим городам?

Нет Ипполита больше… Хоть и видит

Он солнце, но минуты сочтены.

Как умер он? От мести ли супруга,

Чей дом он, как отцовский, осквернил?

Его разбили собственные кони, —

Проклятие разбило, что к отцу

Ты обратил, седых морей державцу.

О небо! Да, я точно им рожден,

Внимавшим мне из моря Посейдоном.

Но как погиб, скажи мне, этот муж,

Поправший честь и пораженный правдой?

Близ берега, где волны набегают

И плещутся морские, лошадей

Мы чистили и плакали — узнали

Мы от людей, что Ипполита, царь,

В изгнанье ты отсюда усылаешь

И здесь уже не жить ему. Пришел

И сам он следом. С нашей песней грустной

Он и свои соединяет слезы.

Без счета их, ровесников, туда

За ним пришло. Тогда, оставив плакать,

Он нам сказал: «Не надо унывать,

Словам отца повиноваться надо.

Живей, рабы, живее запрягайте:

Трезена нет уж боле для меня».

И загорелось дело — приказать

Он не успел, — уж лошади готовы.

Тут ловко он вскочил на передок

И с ободка схватил проворно вожжи,

Но кобылиц сдержал и, к небесам

Воздевши руки, стал тогда молиться:

«О Зевс, с клеймом злодея жизни вовсе

Не надо мне. Но дай когда-нибудь,

Останусь я в живых иль не останусь,

Чтобы отец мой понял, как он дурно

Со мною поступил». Стрекало он

Затем приняв, кобыл поочередно

Касается. Мы ж около вожжей

У самой побежали колесницы,

Чтоб проводить его. А путь ему

Лежал, Тесей, на Аргос, той дорогой,

Которая ведет на Эпидавр.

Но вот, когда мы выехали в поле

Пустынное, с которого холмы

К Саровскому спускаются заливу,

Какой-то гул подземный, точно гром,

Послышался оттуда отдаленный,

Вселяя страх, и кобылицы вмиг

Насторожились, вытянувши шеи,

А мы вокруг пугливо озирались…

И вот глаза открыли там, где берег

Прибоем волн скалистый убелен,

Огромную волну. Она вздымалась

Горою прямо дивной, постепенно

Застлав от нас Скирона побережье.

И дальний Истм, и даже Эпидавра

От глаз она закрыла скалы. Вот

Еще она раздулась и, сверкая,

Надвинулась и на берег метнулась.

И из нее явилось, на манер

Быка, чудовище. Ущелья следом

Окрестные наполнил дикий рев…

И снова, и ужасней даже будто

Бык заревел. Как выдержать глаза,

Не знаю я, то зрелище сумели?

Мгновенно страх объемлет кобылиц…

Тут опытный возничий, своему

Искусству верный, вожжи намотавши,

Всем корпусом откинулся — гребец

Заносит так весло. Но кобылицы,

Сталь закусив зубами, понесли…

И ни рука возничего, ни дышло

И ни ярмо их бешеных скачков

Остановить уж не могли. Попытку

Последнюю он сделал на песок

Прибрежный их направить. Но у самой

Чудовище являлось колесницы,

И четверня шарахалась в смятенье

Назад, к высоким скалам, — и тогда

Бык молча следовал за колесницей,

И надвигался он все ближе, ближе…

Вот наконец отвесная стена…

Прижата колесница. Колесо

Трещит — и вдребезги… и опрокинут

Царь с колесницей. Тут смешалось все:

Осей обломки и колес, а царь

Несчастный в узах повлачился тесных

Своих вожжей, — о камни головой

Он бился, и от тела оставались

На остриях камней куски живые.

Тут не своим он голосом кричит:

«Постойте ж вы, постойте, кобылицы!

Не я ли вас у яслей возрастил?

Постойте же и не губите — это

Проклятие отца. О, неужель

Невинному никто и не поможет?»

Отказа бы и не было. Да были

Мы далеко. Уж я но знаю, как

Он путы сбил, но мы едва живого

Его нашли на поле. А от зверя

И кобылиц давно простыл и след.

В ущелиях ли, где ль они исчезли,

Ума не приложу. Хоть я, конечно,

В твоих чертогах царских только конюх,

Но я бы не поверил никогда

Про сына твоего дурному слову,

Пускай бы, сколько есть на свете жен,

Хоть все повесились. И писем выше,

Чем Ида, мне наоставляли гору.

Я знаю только, царь, что Ипполит

Невинен и хороший человек.

Увы! Увы! Опять удар, и меткий!

Да, от судьбы, как видно, не уйти.

Мне пострадавший все же ненавистен,

И сладостны мне были вести мук.

Но я родил его, и узы крови

Священные я помню, потому —

Ни радости, ни горю здесь не место.

Но как же быть теперь? Оставить там,

Чтоб из твоей нам, царь, не выйти воли?

Коль смею я советовать, не будь

Ты так жесток, владыка, к мукам сына.

Сюда его несите… Заглянуть

В глаза ему хочу и волей бога,

И этой карой страшной уличить

Хочу его во лжи и злодеянье.

О Киприда, суровую душу людей

И богов железную волю

Ты, богиня, сгибаешь.

И над черной землею с тобой,

И над влагой соленой и звучной,

Как радуга, яркий Эрот

На быстрых крылах пролетает…

И если он бурный полет

На чье-нибудь сердце направит,

То дикое пламя мгновенно

От золота крыльев

Там вспыхнет любви и безумья,

А чары его

И в чаще, и в волнах таимых

Зверей укрощают, и всё,

Что дышит в сиянии солнца,

И люди ему

Покорны. Твоя, о Киприда,

Весь мир наполняет держава.

Внемли: тебе я говорю,

Сын благородного Эгея,

Тебе, божественная дочь Латоны.

Как ты мог, безумный,

Веселье в сердце ощутить?

Я говорю тебе — судом,

Судом неправым ты убил

Тобой рожденного. Жены

Словами ложными окован,

Неясный грех ты обратил

В мир поразившее злодейство…

Потемок Тартара теперь

Желай для своего позора,

Иль птицей сделаться желай,

Чтоб ввысь от этой оскверненной

Тобою улететь земли.

Нет больше места для тебя

Средь чистых в этом мире вовсе….

Я свиток зол должна перед тобой

Развить, Тесей, без пользы — лишь печали

Прибавит он, я знаю, но пришла

Я для того, чтоб сын твой честно умер,

Оправданный. И я жены твоей

Любовное должна раскрыть безумье

И, может быть, борьбу. Ее Эрот

Ужалил сердце тайно, и любовью

К царевичу царица запылала:

Богиня так хотела, что для нас,

В невинности отраду находящих,

Особенно бывает ненавистна.

И разумом Киприду одолеть

Пыталася царица, но в ловушку

Кормилицы попалась. Та ее

Царевичу любовь пересказала,

Связав его ужасной клятвой раньше,

Чтоб он молчал. Ее слова твой сын

Отринул, но благочестиво клятвы

Нарушить не дерзнул он, как его

Ни унижал ты здесь. А эту ложь

Оставила царица, умирая,

Боясь улики праведной. А ты,

Ее словам поверив, сына проклял.

Увы!..

Мучительны слова мои, Тесей,

Но должен ты их молча слушать дальше,

И, царь… тебе еще придется плакать…

Ты помнишь ли, о низкий, что тебе

Три выполнить желания поклялся

Отец, но гибель вражью ты презрел —

Одно из них направил против сына,

Не изменил обету царь морей:

Исполнил свято он твое желанье.

Tы перед ним и ты передо мной

Единственный виновник, потому что

Ты не искал свидетелей, гаданьем

Ты пренебрег, улик не разобрал

И, времени для истины жалея,

С поспешностью преступною своей

Божественным сгубил проклятьем сына.

О, дай мне умереть…

Ты согрешил,

Но и тебе возможно оправданье.

Киприды здесь желания и гнев

Слились, Тесей. А меж богов обычай:

Наперекор друг другу не идти.

Мы в сторону отходим, если: бог

Горячие желанья разливает.

О, если бы не страх, что оскорблю

Я Зевса, как хранителя законов,

Иль думаешь, я бы подъяла стыд,

Любимого из смертных уступая

Богам земли? Твоя вина, Тесей,

Неведеньем ослаблена и том,

Что воли злой ты не имел; с собою

От правды ключ царица унесла,

А смерть ее твой помутила разум…

Всех тяжелей тебе, конечно, царь,

Но скорбь и я с тобой делю. Печалит

И нас людей благочестивых смерть,

И только злых мы с корнем вырвать рады.

Уж вот он… О, горький… Меж локонов череп,

В обрывках одежды цветущее тело

Разбито, истерзано. Тяжкая доля!

Два траура в доме! Два траура в доме!

О, смерть…

Из уст нечестивых неправда проклятий…

Что сделал ты с сыном, отец?

О, горе! О, горе, о, смерть!

Мне череп пронзили безумные боли,

В мозгу моем жало — вонзится, и выйдет,

И снова вонзится… Минуту покоя,

Минуту покоя пожертвуй, змея!

Ты, ад колесницы! Не вас ли я сам

Простил и холил давно, кобылицы?..

Вы рвали меня, вы, терзая, убили…

Ох, тише! Богами молю вас, рабы,

Касайтесь нежней до избитого тела;

Я — рана сплошная.

Кто справа? Не вижу! Тихонько берите

И, шаг умеряя, вперед подвигайте

Забытого небом, кого и отец

В греховном безумии проклял,

О, призри же, Зевс, о, призри с небес.

Богов я всегда почитал — я невинно

И чисто я жил, если кто на земле

Невинно живет. Но в корень моя

Загублена жизнь. И могилы

Я слышу дыханье. И даром

Страдал я и набожен был меж людей. Ой… ой!

Увы мне… Опять… Эти боли

Впиваются. Жалят.

Оставьте ж меня!

Ты, черная, сжалься, возьми нас,

Иль, люди, добейте хоть вы. Нет мочи!

И режущей стали

Удара я жду, точно ласки…

О, злое проклятье отца!

Запятнанных предков, старинных,

Но крови единой, — грехи,

Грехи меня губят… возмездье

Растет и покоя не знает…

Но отчего ж надо мной разразился

Гнев этот старый?

Над чистым, невинным зачем он

Так тешится злобно? Увы мне!

О, что же мне делать? От мук

Страшных куда же укроюсь?

Ты, черная сила Аида, несчастного тихой,

Тихой дремотой обвей.

О, сколько мук, о муж, великим сердцем

Загубленный, я вижу над тобой…

А…

Волшебное благоуханье! В муках

Ты льешься в грудь… и будто легче мне…

Ты здесь со мной, со мною, Артемида?

Она с тобой, любимый, бедный друг.

Владычица, ты видишь Ипполита?

Из смертных глаз бы слезы полились,

Товарищ твой и спутник умирает.

Но он умрет в лучах моей любви.

Возница твой… твоих лугов хранитель…

Кипридою коварной унесен.

О, я познал ее в дыханье смерти.

Простить тебе богиня не могла

Ни чистоты, ни алтарей забвенья.

Теперь мне все понятно: не одну,

А целых три взяла Киприда жертвы.

Ты, твой отец и Федра, целых три.

Да, и отца судьба достойна плача.

Его коварно демон обманул.

Твое, отец, жестоко испытанье.

Жестоко так, что Адом стал и свет.

Тебе больней, чем мне, твоя ошибка.

О, если бы тебя мне заменить…

То горький был подарок Посейдона.

Когда бы мог вернуть его Тесей!

Тогда бы гнев его со мной покончил…

Затмение, ужасный дар богов…

Увы! Увы! Их наши-то проклятья не достигнут…

Оставь богов. Иль думаешь, что гнев,

Который до могильной ночи сердце,

Великое и чистое, терзал,

Останется неотомщенным? Я,

Я отомщу одной из стрел моих,

Которые не вылетают даром…

Меж смертными стрела моя найдет,

Кто ей милей других. Тебя же, бедный,

О лучший друг, в Трезене отличу

Я честию высокой. Перед свадьбой

Пусть каждая девица дар волос

Тебе несет. И этот в даль немую

Обычай перейдет веков. И в вечность

Сам в пении девичьих чистых уст

Ты перейдешь. И как тебя любила,

Не позабудут, Федра… Царь Тесей,

Поди сюда, и сына обойми,

И поцелуй его. Чужою волей

Ты умертвил его. И дивно ль вам

Грешить, когда того желают боги?..

Ты ж, Ипполит, я и тебя прошу

Гнев на отца оставить. Ведь таков

Был твой удел. Простимся. Взор небесный

Не должен видеть смерти, и глаза

Туманит нам холодное дыханье.

Я черная уж над тобой… я вижу…

Будь счастлива, блаженная, и ты

Там, в голубом эфире. Ты любила

Меня, и долго, но легко оставишь…

Отцу, как ты велела, я простил…

Я слов твоих не преступал и раньше.

Но на глаза спадает мрак. Отец,

Возьми меня, приподними немного,

Дитя мое! Не добивай отца.

Смерть!.. Вот они, подземные ворота!

Под бременем злодейства не покинь.

О, я тебя, отец, освобождаю…

Как? Этот груз с меня снимаешь? Весь?..

Да, девственной клянусь я Артемидой.

О лучший сын! О благородный сын!

Дай бог таких тебе, отец, законных.

И потерять такое сердце… О…

Прощай, отец… Прости меня, мой милый.

Ты выдержишь… Ты одолеешь смерть.

Я выдержал… я уж в объятьях смерти.

Отец… скорее пеплос на лицо…

О, славные афинские пределы, И ты,

Пелопоннес! Кого сейчас

Лишитесь вы… А мне, увы! Киприда

Страдания оставила клеймо.

Этот траур двойной и нежданный…

Лейтесь, слезы, под веслами скорби,

И далеко, далеко звучи

Весть о горе великом царей!