Онлайн чтение книги
Антология черного юмора
АЛЬБЕРТО САВИНИО. (1891-1952)
Истоки всей современной мифологии, пусть еще только нарождающейся и не всегда четко различимой, следует искать в произведениях двух братьев, Альберто Савинио и Джорджо де Кирико — произведениях, родственных по духу и достигающих наивысшей выразительности накануне войны 1914 года. Все возможности изображения и письма брошены ими на создание собственного языка — богатого значениями, чистого и точного, в полный голос заявляющего о своем стремлении максимально верно отразить ту реальность, которая отличает наше время (художник, приносящий себя в жертву эпохе), и ответить на те вопросы, которые оказываются для этого времени важными (поразительно, насколько сопоставление предметов новых, которыми эта эпоха вынуждена пользоваться, и старых, отброшенных ею или попросту забытых, усиливает чувство нашей общей обреченности).
«Тенденцию, которой суждено в настоящий момент возобладать надо всеми остальными, — пишет Савинио в 1914 г., — отличает прежде всего строгость форм при отсутствии какой бы то ни было пышности, а также материальное воплощение вдохновляющей ее метафизики, исключающее всякую двусмысленность... Ушли прочь те времена, когда всем заправляла абстракция — наша эпоха призвана исторгнуть из самой природы вещей полную таблицу их метафизических элементов. Сама идея метафизики, воспринимавшаяся до сих пор лишь как отвлеченная характеристика, становится теперь смыслом произведения. Нам предстоит огромная работа по всеобъемлющему освоению всего того, что формирует изнутри[32]Курсив мой — (Прим. А. Бретона) любого думающего и не потерявшего способность чувствовать человека».
Здесь мы оказываемся в самом центре мира сексуальных символов, задолго до Фрейда описанного Фолькельтом и Шернером. Как в ранних картинах Кирико игры башен и аркад — где первые оправдывают «ностальгию» в названии, а вторые подчеркивают «загадку» изображенного — символизируют отношения мужчин и женщин, так и в «Песнях полусмерти» Савинио (1914) перед нами проносятся неуловимо напоминающий отца «человек-лысина» (у Кирико мы находим тот же персонаж в «Мозгу ребенка», и его лицо воскрешает в памяти «некоторые фотографии Наполеона III и еще, наверное, Анатоля Франса времен "Красной лилии": все эти господа, что смотрят вам в глаза и посмеиваются украдкой — это он, дьявол-искуситель»), затем «человек-желток», вдохновляемый невидимым для остальных богом любви (возможно, это не что иное, как Я в лучах света двух его спутников), «Маргаритка», воплощение вечной женственности, «каменная мать», под маской которой невозможно не узнать высокомерную и жестокую баронессу де Кирико — в тени этого камня столько раз прятался на своих рисунках ее сын Джорджо (человек-желток «убивает свою мать, после чего прижимает ее к себе; подбрасывает вверх и ловит; бросает на пол и топчет ногами. Раскаты хохота»), — а также «люди из кованого железа», резной решеткой опоясавшие мир, «пара ангелов, безумец и живые мишени» и, конечно, «мальчуган», весьма симптоматично появляющийся в «ночной сорочке, со свечой в руке» («Подошвою туфли он давит взбиравшегося по стенке паука, затем, дрожа от страха и отвращения, долго рассматривает еще шевелящее усиками расплющенное насекомое»), за которым стоят те таинственные силы, что правят уже за пределами Я и Сверх-Я — у Савинио эта стихия, как и на картинах де Кирико, изображается в виде статуй, чаще всего конных, «разбросанных повсюду и нигде», а временами даже пускающихся вскачь.
Юмор у обоих братьев рождается из осознания их собственных подавляемых влечений — осознания, то вспыхивающего, то затухающего, но никогда не теряющего своей остроты. Так, например, они оба истово привержены первобытному верованию, согласно которому особенности съеденного блюда передаются тому, кто его проглотил, и влияют на его характер; отсюда и множество запретов: например, Гебдомерос, герой одной из книг Кирико, подразделяет блюда на «нравственные и безнравственные» и категорически осуждает употребление в пищу ракообразных и моллюсков. «Ему представлялось верхом распущенности спросить в кафе порцию мороженого, да и вообще сама привычка класть лед в бокалы... Земляника и фиги были для него ярчайшим воплощением фруктового имморализма». Фрейд особо отмечал связь, существующую между следованием суеверию — что поглощение продуктов через рот может привести к самым тяжелым последствиям — и страхом в ситуации выбора сексуального объекта.
Для своих «Песен полусмерти» Альберто Савинио предусмотрел музыкальное сопровождение.
«Мы не в силах, — писал критик "Парижских вечеров", — обойти молчанием манеру исполнения г-ном Савинио своих произведений для фортепиано. Этот молодой композитор, отличающийся редким мастерством и убедительностью трактовки, терпеть не может фраков и восседает перед инструментом в одной рубашке; он выходит из себя, рычит, топочем по педалям, размахивает руками почище любого фехтовальщика и колотит кулаками в порыве страсти, отчаяния и безграничной радости — поистине, необычайное зрелище... После каждой из частей с клавишей приходится стирать капельки крови».
Через два месяца началась война.
ВВЕДЕНИЕ В ЖИЗНЕОПИСАНИЕ МЕРКУРИЯ
[...] Дабы не мешать прохождению крупнотоннажных кораблей, а также облегчить доставку продуктов прямо к обеденному столу, в доме семейства Лягунов не было ни ступенек, ни собственного крыльца — а потому никто, похоже, не удивился, когда пакетбот, распахнув дверь своим горделиво вздыбившимся бушпритом, с шумом проскользнул на самую середину комнаты.
Все члены достопочтенной фамилии были в сборе, как равно и Роберт Датский, домашний прихлебатель с вечно заломленными руками.
После приличествующих случаю напыщенных оскорблений глава семейства любезно отвесил новоприбывшим пару радушных пинков под зад (уж кто-кто, а Лягуны, люди белой кости и голубой крови, знали толк в обходительных манерах).
Хозяйка дома, господа Джулия Лягун, щеголяла в восхитительном вечернем платье с зелеными разводами, которое сидело на ней как влитое.
Почтительно приблизившись, чтобы харкнуть ей в физиономию — сие правило хорошего тона неукоснительно соблюдается в высшем обществе, — английский консул г-н Пар смог убедиться, что платье представляло собой ловко состряпанную фальшивку.
Все мы, как говорят, потомки земноводных, но г-жа Лягун была самой настоящей жабой, а потому носила на коже такие же узоры, что покрывали во время оно эпидермис ее отца, г-на Амфиба. Стоит ли уточнять, что фамильные разводы Джулии отнюдь не таили от окружающих ее природной наготы. Что же до ее животика, настолько белого, пухленького и нежного, что это даже начинало раздражать, то он сегодня разделялся надвое краем обеденного стола, точно перехваченный бечевкой воздушный шар.
Исполнившись отвращения от увиденного — а зрелище сие лишний раз укрепило его в мысли о непостоянстве человеческой натуры, — консул расположился в уголке, где, закинув ногу на ногу, принялся любовно поглаживать кончик своего хвоста, выглядывавший из-под бронированных штанов униформы.
Г-н Луиджи Лягун, супруг г-жи Джулии и почетный президент Общества по распространению домашнего мужеложства, смешивал в спринцовке коктейль из нашатырного спирта и экскрементов различных животных. В свою очередь капитан Туллио Лягун, знаменитый инвалид войны и по совместительству брат г-на Луиджи, скакал по салону с изяществом мишени для стендовой стрельбы, поскольку, сопротивляясь натиску штурмовых отрядов, был в свое время сплющен, как листок бумаги.
К стенам были прислонены несколько тяжелых на подъем и позабытых всеми звезд. Об их былом великолепии напоминали лишь сероватые блики, лениво вспыхивавшие на кончиках лучей, когда-то отливавших неземным сиянием. За окном виднелся город в окружении белесых крепостных стен, делавших его похожим на русский каравай, утопающий в несвежем креме.
Спиритический сеанс вот-вот должен был начаться. Словно тычинки, собравшиеся окружили заменившую пестик очаровательную г-жу Лягун, которая по необъяснимому капризу природы служила выходным отверстием для откровений с того света.
Несмотря на то, что в жилище Лягунов было совершенно не на чем сидеть, участникам сего памятного сеанса удалось мирно разместиться вокруг стола, уперевшись руками в ковер, чудовищно изогнув туловище и решительно выпятив задницы вверх.
Слово взял Роберт Датский. Так как после нашумевшей попытки самоубийства при помощи стрихнина его голова от испытанного возбуждения развернулась строго назад, то обыкновенно от вставал к аудитории спиной:
«В ноябре 1918 года мы решили оставить Швейцарию и вернуться наконец в Европу. Я, г-жа Датская и мой сын Фемистокл отплыли на борту приспособленного для этой цели старого умывальника. Война была уже окончена, и мне не терпелось послужить благородному делу спасения отечества. Впрочем, это детали. Суть же состоит в том, что, неподалеку от дома № 24 по улице Жакоб, в Париже, наше судно пошло ко дну из-за неосторожности местных промысловиков, глушивших рыбу динамитом. Прижимая Фемистокла к груди, я ухватился за судовой сейф, который, будучи опустошен командой, подпрыгивал на волнах, точно тыква. Целыми и невредимыми мы добрались до ближайшего борделя. С той самой ночи у меня не было никаких известий о судьбе жены, вплоть до вчерашнего дня — который, да будет вам известно, пришелся на 11 сентября, — когда какой-то уличный аккордеонист из Тель-Авива любезно сообщил мне телеграммой, что г-жа Датская не мертвее нас всех вместе взятых и находится на лечении в морозильнике одной из крупнейших лондонских боен, где светила тамошней медицины трудятся, не покладая рук, над сведением ее татуировок».
«Господа, — продолжил прихлебатель, привычно заломив руки и неожиданно посерьезнев, — перехожу к тому, что собрало нас всех в этот вечер. В присутствии этой сволочи г-на Пара, британского консула, я хотел бы услышать из уст паршивой г-жи Джулии Лягун, ниспосланной нам милостию отошедших в мир иной — может ли дражайший Фемистокл, плоть от крайней плоти двадцать третьего любовника моей обожаемой супруги, по-прежнему взывать к нежному имени матери?»
Когда г-н Датский закончил, Джулия Лягун, собравшись с силами, разомкнула свой натруженный пупок и сладеньким голосом проговорила:
«О, дух! Правда ли, что Датская супруга содержится сейчас в Лондоне, в мясном морозильнике, и ей сводят там все татуировки? Отвечай немедля, заклинаю тебя!»
Не успело восторженное молчание собравшихся поглотить последние отголоски пуповинного увещевания, как гладь брюшка г-жи Лягун исказили чудовищные спазмы и до слуха собравшихся донесся чей-то голос:
«Не до того. Тут с мальчуганом бы разобраться. Зайдите попозже...»
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления