Онлайн чтение книги
Антология черного юмора
ЖАН-ПЬЕР ДЮПРЕ. (1930-1959)
«Да будет мрак!» — этими словами, сохраняющими всю пронзительную и неожиданную ясность переиначенной здесь фразы Книги Бытия, открывается «Любовь безраздельная» Альфреда Жарри, и они же представляются нам высшим средоточием всего пока еще не изданного творчества Жана-Пьера Дюпре. И в самом деле, из первобытного хаоса «мрак» мог получиться с тем же успехом, что и свет, и у нас нет никаких оснований ставить животных, бодрствующих ночью и способных видеть лишь во тьме, ниже их дневных собратьев. Кроме того, хорошо известно, что для провидца нет худшего врача, чем ясный день: внешний свет и внутреннее сияние плохо уживаются друг с другом. Наверное, сама мысль о несомненном превосходстве света над тьмой есть не что иное, как атавизм, тягостное наследие греческой философии. Вот почему мне представляется чрезвычайно важной и способной освободить нас от очень многих заблуждений та критика, которой г-н Стефан Люпаско подверг систему гегелевской диалектики, слишком многим обязанную Аристотелю:
«Возможна — и более того, реально существует — диалектика, являющая собой полную противоположность гегелевской... где ценностное значение отрицания и разнородности (иначе говоря, то, что Гегель называет антитезой), актуализируясь, переводит противоречившее ему значение утверждения и тождества (иначе говоря, тезис) в план лишь потенциальной, теоретической возможности — как возможна и совсем иная, третья, диалектика, в которой ни одно из этих значений не доминирует над другим и которая порождает, таким образом, взаимно прогрессирующе противоречие». [100]Стефан Люпаско, Логика и противоречие, 1947. Для художников это произведение, помимо прочего, представляет значительный интерес еще и потому, что устанавливает и исследует ту «донельзя загадочную» связь, что существует между логическими ценностями и их противоположностями, с одной стороны, и ценностями фактическими — с другой — (Прим. А. Бретона)
Жан-Пьер Дюпре является одной из мощнейших опор, на которых покоится описанная перспектива, и имя этой опоре — инстинкт, незамутнённый доводами разума. На взгляд стороннего наблюдателя, нынешний духовный климат характеризуется прежде всего одновременным развитием умозрительных направлений философии, к которым большинство наших современников относятся с большим или меньшим недоверием (таков, на мой взгляд, случай с недавними высказываниями г-на Люпаско), и появлением новых и чрезвычайно молодых талантов в литературе и искусстве, взрывающих ровную гладь художественного ландшафта современности — при том, что такое сосуществование вряд ли можно объяснить каким бы то ни было взаимодействием этих двух тенденций.
Несмотря на то, что годы, разделяющие первое и второе издание этого сборника, были отмечены некоторым историческим застоем, они оказываются ничуть не менее важны в плане эмоциональном, поскольку будущее, в своих самых прямых и обыденных проявлениях, стало в это время поразительно случайным и непредсказуемым. Что будет с этим приблизительным грядущим — или столь же условным его отсутствием? Ответ на этот вопрос можно дать, лишь узнав, чем дышит, чем живет сейчас род человеческий — и ничто так не поможет нам в этом, как обращение, даже своего рода воззвание к творчеству, являющемуся на сей день самым молодым и вдохновенным.
Без малейшего колебания могу сказать, что в 1950 году таким избранником видится мне творчество Жана-Пьера Дюпре, хотя (или, скорее, именно потому что) в последние годы мало появлялось столь же «трудных» для восприятия вещей. Но в этот непроходимый лес, поверьте мне, стоит углубиться. Так уж получилось — и ни он, ни я не в силах тому помешать — что в составе сегодняшнего черного юмора, по сравнению с тем, каким он был еще десять лет назад, следует значительно усилить дозу собственно «черного». Дюпре сумел представить нам такую черноту, которая богатством своих красок не уступит солнечному спектру. Его юмор сияет не менее таинственно, чем в «Игитуре»: «Выходит из комнаты и пропадает на лестнице (вместо того, чтобы скатиться по перилам)», — но при этом еще и зорко тлеет под слоем пепла («После того, как утонуло море и была похоронена земля, дальше все пошло по нарастающей: огонь сгорел дотла, а воздух растаял в дымке нового пламени, вспыхнувшего от этого хаоса»). Луч света, призванный обычно освещать, в данном случае скорее скрывает от нас истинного Дюпре, принца из Королевства Двойников, пусть и представляя его в самых завлекательных обличьях. О главной же их этих аватар сам принц сообщил нам крайне мало — мы знаем лишь, что он живет с супругой, «Чернавкой Уэлиной», в избушке прямо посреди диковинного леса, где всюду рыщут волки.
ПЕС СВЯТОТАТСТВА
Акт II, сцена IV
Те же декорации, но Ночь стала зеленого цвета. Двое разговаривают, сидя.
Номер 1: Итак, полночь зелена, на дворе 3 августа нулевого года, и с минуты на минуту, когда петух трижды плюнет...
Номер 2: Петух уже никуда не плюнет — вместо него теперь паук. Голос у него не в пример лучше и сильнее, а на каждой лапке — по ангельской трубе... И здорово же он чихает, скажу я тебе!
Номер 1: Ну хорошо — когда паук три раза плюнет через плечо, а его трубные костыли начнут сплетать гибельную паутину его голоса, мир изменит свое предназначение, а земля — название. Как мне только что доложили, передовые части армии трупов подожгли свои могилы, а свобода карабкается по баррикадам из гробов...
Номер 2: ...Лесные хищники увидят вдруг, как их головы закрутятся в небе, будто выпущенные из пращи, раскрученной чьей-то чужой рукой. И они обязательно это увидят — их чисто выбритые и сочащиеся кровью шеи превратятся в широко открытые глаза... клянусь моим несказанным гневом, это так, ибо я просто в бешенстве.
Номер 1: Тела раскачиваются на ветру, точно забытые колокола... На деревьях гниют плоды, которые некому есть...
Номер 2: Но тысячепалый паук все плетет без устали свой дырявый саван. Эстерн, наш господин, швыряющий одним броском два камня, дал нам свободу быть его верными псами. По первому его сигналу мы зальемся лаем, точно одна огромная беззубая пасть, и, не сойти мне с этого места, победа будет за нами! (Встает и вытаскивает кинжал) Что ж, пришло время стричь деревья на фату нашей Госпоже — я теперь здесь портной... (Втыкает кинжал в ствол дерева) Листья уже заходятся криком, а с веток капает кровь... Но что за пойло этот древесный спирт, никакого вкуса. Пить! (Пьет из рассеченного ствола.)
Номер 1: Однако время идет; а раз Эстерн, наш господин и повелитель, закончивший экстерном все земные университеты, под страхом смерти разрешил нам оставаться его псами так будем псами! Постой, сюда кто-то идет — я слышу тишину его шагов обеими культями моих рук, вылепленными из свиного сала на упругих ресницах дохлого осла... да, да — моими бесподобными клешнями, что удваивают число моих ушей!.... Вот почему я могу слышать поступь сразу двух человек... Поправим наши маски!
Входят Номера 3 и 4, в таких же собачьих масках .
Номер 3: Приветствую вас всеми остатками моих клыков; да будет успешной ваша маскировка, вплоть до безобразящей лицо проказы! Мой спутник — женщина, хоть это и не видно, и он принес поистине благую весть. В час, определяемый назначенным числом — а число сие XII, и ничто не в силах его изменить, — на перекрестке черных дыр должен возникнуть всадник из созвездия Стрельца, и его призрачный конь будет топтать копытом блестящий диск солнца!... Никто не знает, чем все это закончится, но от себя скажу, что, судя по всему, грядет конец всем мирным схваткам и боям... В остальном, битва уже вовсю бушует и ярится, и ярость вырвавшихся на свободу трупов делает принесший меня ветер то попутным, то встречным.
Бросает оружие на землю. Номер 4, женщина, подходит ближе.
Номер 4: Земной поклон — ведь так велят приветствовать ваши собачьи правила? Премного буду вам обязана... (Срывает маску... и предстает в виде Чернавки, жены Эстерна)
Чернавка: Стоять! ... или нет: лежать! Так я командую моим псам и змеям-хромоножкам, прыгающим на костылях! Да вы и есть такие костыли! И коли ваша свобода в том, чтобы повиноваться мне, то я зашью вам кости острою иглой и нитью вашей жизни, если не... Но нет — лучше я захлопну книгу, в глубине которой подчеркнула ваши имена — или буду смотреть, как вы упьетесь кровью из своих артерий, разбухших от ее напора! (Они окаменели от ужаса, ЗАМЕРЕВ, словно фигуры в детской игре. Один застыл и слился с камнем, на котором сидел прямо, точно шест — только голова безвольно болтается на ветру. Его напарник рухнул наземь, вытянувшись во все два метра росту, которых в нем никогда не было... Номер 3 исчез.) Ваши губы сморщились, как у старух, а вены ссохлись, как нечесаные патлы! Ваши члены одеревенели и похожи на могильные кресты, идущие за вами по пятам; глаза — словно потухшие яйца во вчерашней золе!... Они мертвы и неподвижны... ну что ж, тем больше щебня — будет из чего отстроить наш старинный замок! (Пинает ногой одно из бездыханных тел. Осматривается вокруг: не сверкнет ли где Глаз, который видел все произошедшее — или не видел, что с того... и уходит.)
Сцена VII
Они лежат без движения. Постепенно приходят в себя, и их тела сами встают на ноги. Номер 1 без маски. Оба потирают затекшие члены.
Номер 1: Смерть, в сущности, не имеет значения — какая разница, преклонять колени или протягивать ноги. Но я ударился рукой, а голова так и гудит — видимо, перепад высоты в моих внутренних пещерах...
Номер 2: ...а у меня немеют рукоятки — или, если угодно, руки!... Меж ними в сосуде моего тела раскинулась бескрайняя пустота; наверное, изранены пальцы или еще чего похлеще! Но крови нет... и запаха пота не слышно... Да я же охромел! Моя левая кочерга короче, чем была...
Он срывает свою маску и открывает лицо взбесившегося хромого.
Хромой: ...Отметина, где же моя отметина! Может, это искривленная нога...
Номер 1: Ах, мечтания вампира... Но я уже вижу прозрачную синеву моря и нашу троекратную смерть! Ветер будет архитектором нашей ратуши, а небо, испещренное молниями надвигающейся бури, станет фехтовальным залом. Пойдем, безумец, если хочешь, пойдем, только не стой на месте!
Увлекает его за собой; голос, закрепленный по сих пор за цифрой 1 и персонажем этой цифры, скрывается за кулисами и постепенно затихает...
Номер 1: Мы опаздываем, но что ж, тем хуже!... Давай-ка загрызем мертвецов и, размахивая руками, будем подавать еще живым немыслимые знаки, которым я, по здравом размышлении, все же присвоил бы заведомо печальный смысл. Ярится битва... Брось эти собачьи маски, они нам больше не нужны...
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления