Онлайн чтение книги Арсен Люпен против Херлока Шолмса Arsène Lupin contre Herlock Sholmès
Глава первая

Херлок Шолмс и Вильсон устроились справа и слева от большого камина, протянув ноги к уютному огню.

Короткая вересковая трубка Шолмса с серебряным кольцом погасла. Он вычистил остатки золы, набил ее снова, прикурил и, прикрыв колени полами своего халата, принялся выпускать к потолку колечки дыма.

Вильсон глядел на него. Он глядел, как собака, свернувшись клубком на ковре, смотрит на хозяина, круглыми глазами, не мигая, тем взглядом, в котором таится лишь одна надежда: не пропустить долгожданного жеста. Нарушит ли молчание хозяин? Откроет ли секрет своих раздумий, пустит ли в царство умозаключений, куда, как казалось Вильсону, путь ему был заказан?

Шолмс молчал.

Вильсон отважился начать разговор:

— Настали спокойные времена. Ни одного дела, которое мы могли бы раскусить.

Молчание Шолмса становилось все упорнее, а колечки дыма — все круглее и круглее, и если бы на месте Вильсона оказался бы кто-нибудь другой, то давно бы догадался, что друг его получает глубочайшее удовлетворение от таких хоть и мелких, но все равно приятных успехов в минуты, когда мозг освобождается от всяких мыслей.

Отчаявшись, Вильсон встал и подошел к окну.

Вид улицы, текущей мимо мрачных фасадов домов под черным небом, с которого яростно струились противные потоки дождя, наводил грусть. Проехал кэб, за ним другой. Вильсон на всякий случай записал в блокнот их номера. Кто знает, может, и понадобится когда-нибудь.

— Смотрите! — вдруг воскликнул он. — К нам идет почтальон!

Слуга проводил его в комнату.

— Два заказных письма. Распишитесь, пожалуйста.

Шолмс расписался в книге и, проводив почтальона до дверей, вернулся, распечатывая одно из писем.

— У вас очень довольный вид, — спустя некоторое время заметил Вильсон.

— В этом письме содержится довольно интересное предложение. Вы так просили какого-нибудь дела, так вот оно. Читайте.

Вильсон стал читать:

— Ха-ха! — захихикал Шолмс. — Все складывается как нельзя лучше… маленькое путешествие в Париж, а почему бы и нет? Со времени того самого поединка с Арсеном Люпеном у меня так и не было случая съездить туда. Вовсе не откажусь поглядеть на столицу мира в несколько более спокойной обстановке.

Он разорвал чек на четыре части, и, пока Вильсон, чья рука не приобрела еще былой гибкости, довольно резко высказывался по поводу Парижа, надорвал второй конверт.

В тот же миг он, не сдержавшись, раздраженно хмыкнул, лоб его прорезала морщина, не исчезавшая все время, пока Шолмс читал письмо, а потом, смяв, скатал в шарик и зашвырнул в угол.

— Что? Что такое? — в ужасе вскричал Вильсон.

Он подобрал шарик, развернул его и со все нарастающим удивлением начал читать:

— Арсен Люпен, — в смятении повторил Вильсон.

Шолмс принялся колотить по столу кулаком.

— Он уже начинает мне надоедать, этот звереныш! Потешается надо мной, как над каким-нибудь мальчишкой! Публично заявить о своей несостоятельности! Не я ли заставил его отдать голубой бриллиант?

— Он просто боится, — предположил Вильсон.

— Вы говорите глупости! Арсен Люпен никогда ничего не боится, и доказательство тому — эта провокация.

— Как же он узнал о письме к нам от барона д'Имблеваля?

— Откуда мне знать? Вы задаете дурацкие вопросы, мой дорогой!

— Я думал… предполагал…

— Что? Что я колдун?

— Нет, но я видел своими глазами, как вы творили такие чудеса…

— Никто не может творить чудеса… ни я, ни кто-либо другой. Я размышляю, делаю выводы, заключаю, но никак не могу догадываться. Только дураки догадываются.

Вильсон согласился со скромной ролью побитой собаки и постарался, чтобы не быть дураком, не догадаться, почему Шолмс вдруг раздраженно забегал по комнате. Но когда тот, позвонив, приказал слуге принести его чемодан, Вильсон посчитал себя вправе поразмышлять, сделать выводы и заключить, что хозяин собирался отправиться в путешествие.

Вследствие той же самой работы мысли он и позволил себе утверждать, не опасаясь впасть в ошибку:

— Херлок, вы едете в Париж.

— Возможно.

— Вы едете туда, скорее, чтобы принять вызов Люпена, нежели оказать любезность барону д'Имблевалю.

— Возможно.

— Херлок, я еду с вами.

— Ах, старый друг, — воскликнул Шолмс, прекратив свои хождения, — а вы не боитесь, что левая рука разделит участь правой?

— Что может со мной случиться? Ведь вы будете рядом.

— В добрый час, мой храбрец! Покажем этому господину, что он очень ошибается, полагая, что можно безнаказанно с такой наглостью бросить мне перчатку. Живее, Вильсон, встречаемся у первого же поезда.

— А вы не будете дожидаться газет, которые посылает вам барон?

— Зачем?

— Тогда, может быть, послать ему телеграмму?

— Не нужно. Арсен Люпен узнает о моем приезде. А я этого не хочу. На этот раз, Вильсон, мы будем осмотрительнее.

После полудня друзья сели в Дувре на пароход. Поездка оказалась весьма приятной. В экспрессе Кале — Париж Шолмс позволил себе часа три крепко поспать, а Вильсон тем временем, на страже у дверей купе, задумался, рассеянно глядя перед собой.

Шолмс проснулся в хорошем настроении. В восторге от перспективы нового поединка с Арсеном Люпеном, он довольно потирал руки, будто готовился отведать все новых и новых радостей.

— Наконец-то, — воскликнул Вильсон, — представляется случай поразмяться!

И тоже стал потирать руки с точно таким же довольным видом.

На вокзале Шолмс взял пледы и в сопровождении Вильсона, тащившего чемоданы (каждому — своя ноша), предъявил билеты и радостно сошел с поезда.

— Чудесная погода, Вильсон! Какое солнце! Париж празднует наш приезд.

— Ну и толпа!

— Тем лучше, Вильсон! Так нас не смогут заметить. Никто не узнает меня среди такого множества людей.

— Если не ошибаюсь, господин Шолмс?

Возле них стояла женщина, даже, скорее, девушка, чей простой костюм подчеркивал изящную фигуру. Лицо ее выражало тревогу и страдание.

— Ведь вы господин Шолмс? — повторила она свой вопрос.

И поскольку он не отвечал, скорее растерявшись, нежели в силу обычной осторожности, она спросила в третий раз:

— Я имею честь говорить с господином Шолмсом?

— Что вам от меня надо? — рассердился он, опасаясь этой сомнительной встречи.

Она преградила ему путь.

— Послушайте, месье, это очень важно, я знаю, вы собираетесь ехать на улицу Мюрильо.

— Что вы говорите?

— Я знаю… знаю… на улицу Мюрильо… дом 18. Так вот, не надо… нет, вы не должны туда ехать… Уверяю вас, потом будете очень сожалеть. И если я вам это говорю, не думайте, что мне от этого какая-то выгода. Просто так будет разумнее, по совести.

Он попытался отстранить ее, но она не поддавалась.

— О, прошу вас, не упорствуйте! Если б я только могла вас убедить! Посмотрите на меня, взгляните прямо мне в глаза… я не обманываю… не лгу.

Она подняла на него серьезный взгляд ясных красивых глаз, в котором, казалось, отражалась сама душа. Вильсон покачал головой:

— Похоже, мадемуазель говорит искренне.

— Да, да, — взмолилась она, — поверьте мне…

— Я верю, мадемуазель, — ответил Вильсон.

— Ах, как я счастлива! И ваш друг тоже, не правда ли? Я чувствую… Я уверена в этом! Какое счастье! Все уладится. Ну просто замечательная мысль — мне приехать сюда! Послушайте, месье, через двадцать минут отходит поезд на Кале. Вы еще успеете. Скорее, пойдемте со мной, перрон с этой стороны, будем там как раз вовремя.

Она попыталась взять его за руку, чтобы увести за собой. Но Шолмс, не отпуская ее руки, как только мог мягко произнес:

— Извините, мадемуазель, но я никогда не бросаю начатого дела.

— Умоляю… умоляю… О, если б вы могли понять!

Но он, обойдя ее, был уже далеко.

Вильсон попытался утешить девушку:

— Не теряйте надежды. Он-то доведет дело до конца. Еще не было случая, чтобы мы потерпели неудачу.

И бросился бегом вдогонку.

На эти слова, написанные огромными черными буквами, они натолкнулись с первых же шагов. Друзья подошли поближе и увидели целую вереницу людей, вышагивавших друг за другом. Каждый держал в руке по толстой железной палке, которыми они равномерно стучали по асфальту, а на спинах у них красовались огромные афиши с надписями:

Вильсон покачал головой:

— Вы только подумайте, Херлок, мы-то считали, что удастся сохранить инкогнито! Не удивлюсь, если на улице Мюрильо нас будут встречать гвардейцы или устроят прием с тостами и шампанским.

— Когда вы стараетесь казаться остроумным, то стоите целых двух помощников, — процедил сквозь зубы Шолмс.

Он приблизился к одному из газетчиков с явным намерением схватить того своими железными руками и вместе с плакатом стереть в порошок. Но возле них уже начала собираться толпа. Люди шутили и смеялись.

Подавив дикий приступ бешенства, он спросил:

— Когда вас наняли?

— Сегодня утром.

— А когда вы вышли на улицы?

— Час назад.

— Значит, афиши были уже готовы?

— Да, конечно… Когда мы утром пришли в агентство, они уже там были.

Выходит, Арсен Люпен предвидел, что он, Шолмс, примет бой. Более того, его письмо свидетельствовало о том, что Люпен сам хотел этого боя, в его планы входило еще раз помериться силой с противником. Зачем? Какая причина побуждала его вновь начать борьбу?

Херлок на секунду заколебался. Видимо, Люпен был полностью уверен в победе, раз вел себя так нагло. Не попали ли они в ловушку, явившись по первому зову?

— Пошли, Вильсон. Кучер, улица Мюрильо, 18! — вновь испытав прилив энергии, крикнул он.

И до боли сжав кулаки, так что даже выступили вены, напружившись, как боксер перед схваткой, он прыгнул в экипаж.

Вдоль улицы Мюрильо возвышались шикарные частные особняки, тыльной стороной обращенные к парку Монсо. На одном из красивейших зданий стоял номер 18. Его занимал барон д'Имблеваль с женой и детьми, обставивший особняк с пышностью, присущей его артистической натуре миллионера. Перед домом расстилался парадный двор, справа и слева располагались хозяйственные постройки, а позади, в саду, деревья сплетали свои ветви с ветвями деревьев из парка Монсо.

Позвонив, англичане пересекли двор и были встречены лакеем, проводившим их в маленькую гостиную.

Они уселись, окинув быстрым взглядом множество дорогих безделушек, заполнявших этот будуар.

— Красивые вещицы, — прошептал Вильсон, — со вкусом и большой фантазией. Можно заключить, что те, кто дал себе труд раздобыть их, люди уже в возрасте… что-то около пятидесяти лет…

Но не успел он закончить, как дверь отворилась и вошли барон д'Имблеваль с супругой.

Наперекор умозаключениям Вильсона, оба оказались элегантными молодыми людьми, чрезвычайно живыми в движениях и словах. Они буквально рассыпались в благодарностях:

— Как это любезно с вашей стороны! Пришлось вам побеспокоиться! Мы почти рады, что с нами случилась эта неприятность, ведь благодаря ей с удовольствием…

— Ну что за очаровательные люди, эти французы, — про себя глубокомысленно заметил Вильсон.

— Однако время — деньги, — воскликнул барон, — особенно ваше время, господин Шолмс. Перейдем к делу! Что вы думаете обо всей этой истории? Надеетесь ли в ней разобраться?

— Чтобы в ней разобраться, надо сначала узнать, о чем идет речь.

— А вы не знаете?

— Нет, и попросил бы вас подробно, ничего не упуская, изложить все факты. Так что же произошло?

— Нас обокрали.

— Когда это было?

— В прошлую субботу, — ответил барон, — точнее, в ночь с субботы на воскресенье.

— Значит, шесть дней назад. Теперь слушаю вас.

— Прежде всего, месье, я хочу сказать, что, следуя образу жизни, которого требует занимаемое нами положение, мы с женой все же редко куда-нибудь выходим. Воспитание детей, несколько приемов, украшение нашего дома — вот и все наши дела, и почти всегда по вечерам мы сидим в этой комнате, в будуаре моей жены, где находятся несколько собранных нами произведений искусства. Итак, в прошлую субботу, около одиннадцати вечера я погасил свет и мы с женой, как обычно, удалились в спальню.

— Где она находится?

— Рядом, вот за этой дверью. На следующий день, то есть в воскресенье, я встал пораньше. Сюзанна (моя жена) еще спала, и я, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, прошел в этот будуар. И каково же было мое удивление, когда я увидел, что окно распахнуто настежь, тогда как накануне вечером мы перед уходом его закрыли.

— Может, кто-то из слуг…

— Утром никто не заходит сюда до тех пор, пока мы не позвоним. К тому же я всегда из предосторожности запираю вот эту вторую дверь, выходящую в прихожую, на крючок. Значит, окно открыли именно снаружи. Есть и еще одно доказательство: кто-то распилил второй переплет справа от шпингалета.

— Куда выходит это окно?

— Оно выходит, как вы сами можете убедиться, на маленькую галерею с каменной оградой. Отсюда, со второго этажа виден сад за домом и решетка, отделяющая его от парка Монсо. Совершенно ясно, что вор пришел из парка Монсо, по лестнице перелез через ограду и забрался на галерею.

— Совершенно ясно, говорите вы?

— С той и с другой стороны решетки обнаружили на влажной земле газона две ямки, оставленные ножками лестницы. Такие же углубления есть и внизу, у дома. И наконец, на каменной ограде виднеются две царапины, по-видимому, в тех местах, где лестницу приставляли к галерее.

— Значит, парк Монсо на ночь не закрывается?

— Конечно, нет, да и к тому же рядом, под номером 14, строится особняк. Оттуда тоже совсем нетрудно к нам попасть.

Херлок Шолмс ненадолго задумался и произнес:

— Вернемся к самой краже. Ее совершили в той комнате, где мы сейчас находимся, не так ли?

— Да. Между вот этой Девой XII века и дарохранительницей из чеканного серебра стояла маленькая еврейская лампа. Она и пропала.

— И это все?

— Все.

— Ага! А что вы называете еврейской лампой?

— Это такие медные лампы, ими пользовались в старину. На ножке держится сосуд, куда наливали масло. А от него отходят два или несколько рожков с фитилями.

— В общем-то, вещь, не представляющая особой ценности.

— Особой ценности в ней нет. Но наша лампа служила тайником, куда мы обычно прятали великолепное старинное украшение, золотую химеру с рубинами и изумрудами. Именно эта вещь и представляла особую ценность.

— А почему у вас была такая привычка?

— Да сам не знаю, месье. Просто нам казалось забавным использовать такой тайник.

— И никто о нем не знал?

— Никто.

— Кроме, разумеется, вора, — заметил Шолмс. — Иначе он не взял бы на себя труд похищать еврейскую лампу.

— Конечно. Но как он мог об этом узнать, ведь мы и сами обнаружили совершенно случайно секретный механизм в лампе.

— Так же случайно мог узнать об этом и кто-либо еще, например слуга… или друг дома… Однако продолжим: вы вызвали полицию?

— Естественно. Следователь провел расследование. Каждый из репортеров больших газет, занимающихся криминальной хроникой, провел свое следствие. Но, как я вам уже говорил, непохоже, чтобы загадка эта имела шансы когда-нибудь быть разгаданной.

Шолмс встал, подошел к окну, осмотрел переплет, галерею, ограду, с лупой исследовал две царапины на камне и попросил господина д'Имблеваля проводить его в сад.

Там Шолмс как ни в чем не бывало уселся в плетеное кресло и мечтательным взглядом уставился на крышу дома. Потом, вскочив, вдруг направился к двум деревянным ящичкам, которыми, чтобы сохранить следы, накрыли два углубления под галереей, оставленные ножками лестницы. Он приподнял ящики, встал на колени и, весь изогнувшись, чуть было не зарывшись носом в землю, стал вглядываться, что-то обмерять. Затем то же самое проделал и возле решетки сада, только там это заняло меньше времени.

На этом осмотр закончился.

Оба вернулись в будуар, где их ждала госпожа д'Имблеваль.

Шолмс еще некоторое время помолчал, а затем произнес такие слова:

— С самого начала вашего рассказа, господин барон, я был удивлен видимой простотой совершенной кражи. Приставили лестницу, распилили переплет, выбрали вещь и ушли. Нет, так обычно эти дела не происходят. У вас все слишком ясно, четко.

— Это значит…

— Это значит, что кража еврейской лампы совершалась под руководством Арсена Люпена.

— Арсена Люпена? — удивился барон.

— Но сам он в ней не участвовал, в особняк даже никто не влезал. Лампу, возможно, взял слуга, спустившийся с мансарды на галерею по водосточной трубе, которую я заметил из сада.

— Но как вы это можете доказать?

— Арсен Люпен не ушел бы из будуара с пустыми руками.

— С пустыми руками? А лампа?

— Это не помешало бы ему прихватить еще и ту табакерку с бриллиантами или вот это колье из старинных опалов. Достаточно было бы протянуть руку. И если он этого не сделал, значит, он не видел этих вещей.

— Но обнаруженные следы?

— Фарс! Инсценировка, чтобы отвести подозрения!

— А царапины на балюстраде?

— Тоже ложные! Их сделали наждачной бумагой. Смотрите, вот ее частицы, которые я там собрал.

— А ямки от ножек лестницы?

— Просто шутка! Посмотрите на прямоугольные углубления под галереей и сравните их с теми, что возле решетки. По форме они одинаковы, но здесь выемки идут параллельно, а там — нет. Измерьте расстояние между ними, оно тоже неодинаково. Под галереей одна ямка отстоит от другой на 23 сантиметра. А возле решетки между ними целых 28 сантиметров.

— И каковы же ваши выводы?

— Я считаю, поскольку форма их идентична, то все четыре углубления были проделаны одним и тем же подходящим по форме куском дерева.

— Самым лучшим аргументом был бы этот самый кусок дерева.

— Вот он, — ответил Шолмс, — я подобрал его в саду, под кадкой с лавром.

Барону пришлось признать его правоту. Не прошло и сорока минут с тех пор, как англичанин переступил порог этого дома, а от всего, что считалось бесспорным и зиждилось на очевидных фактах, уже ничего не осталось. Начала вырисовываться истина, совсем другая истина, основанная на чем-то гораздо более весомом, а именно, на рассуждениях Херлока Шолмса.

— Обвинение, которое вы выдвигаете против нашего персонала, весьма серьезно, месье, — сказала баронесса. — Те, кто живет здесь, служат в нашей семье уже давно. Никто из них не способен на предательство.

— Если никто из них вас не предал, то как объяснить, каким образом я получил одновременно с вашим еще и это письмо?

И он протянул баронессе письмо Арсена Люпена.

Казалось, мадам д'Имблеваль была поражена.

— Арсен Люпен? Как он узнал?

— Вы никому не говорили о своем письме?

— Никому, — ответил барон. — Эта мысль как-то вдруг пришла нам в голову, когда мы сидели за столом.

— А слуги при этом были?

— Нет, только двое наших детей. И еще… нет, Софи и Анриетта уже вышли из-за стола, не так ли, Сюзанна?

Мадам д'Имблеваль, подумав, подтвердила:

— Верно, они пошли к мадемуазель.

— Мадемуазель? — заинтересовался Шолмс.

— Их гувернантка, мадемуазель Алиса Демен.

— Эта особа не обедает вместе с вами?

— Нет, ей подают в комнату.

Вильсона вдруг осенило:

— Ведь ваше письмо к моему другу Херлоку Шолмсу надо еще было отнести на почту.

— Разумеется.

— И кто его туда отнес?

— Мой камердинер, Доминик, он служит у нас вот уже двадцать лет. Уверяю вас, все поиски в этом направлении окажутся напрасной тратой времени.

— Когда человек ищет, он никак не может потерять время, — наставительно заметил Вильсон.

На этом предварительное следствие закончилось. Шолмс попросил разрешения удалиться.

Часом позже, за ужином он впервые увидел детей д'Имблеваля, Софи и Анриетту, двух хорошеньких девочек восьми и шести лет. За столом говорили мало. На все любезности барона и его жены Шолмс отвечал с таким сердитым видом, что они сочли за лучшее помолчать. Подали кофе. Проглотив содержимое своей чашки, Шолмс поднялся.

В эту минуту вошедший в комнату слуга принес адресованное Шолмсу сообщение, переданное по телефону. Раскрыв листок бумаги, сыщик прочитал:

В раздражении всплеснув руками, он протянул записку барону:

— Не кажется ли вам, месье, что в этом доме стены имеют глаза и уши?

— Ничего не понимаю, — удивленно пробормотал господин д'Имблеваль.

— Я тоже. Ясно одно: все, что здесь делается, немедленно становится известным ЕМУ. Нельзя сказать ни слова, чтобы он не услышал.

В этот вечер Вильсон улегся спать с чистой совестью человека, выполнившего свой долг и у которого осталась лишь одна забота — уснуть. Что он и сделал довольно скоро. Ему приснился чудесный сон, будто он в одиночку преследовал Люпена и вот-вот собирался лично арестовать его. Ощущение погони было настолько сильным, что он даже проснулся.

Кто-то сидел на кровати. Вильсон схватился за револьвер.

— Не двигаться, Люпен, а то буду стрелять!

— Ишь ты, какой шустрый!

— Как, это вы, Шолмс? Вам что-то от меня понадобилось?

— Мне понадобились ваши глаза. Вставайте…

Он подвел его к окну.

— Смотрите… По ту сторону решетки…

— В парке?

— Да. Вы там ничего не заметили?

— Ничего.

— Неправда, вам что-то видно.

— Ах, да, действительно, какая-то тень, даже две.

— Ну вот, видите? У самой решетки. Глядите, задвигались. Не будем терять времени.

На ощупь, держась за перила, они по лестнице спустились в комнату, из которой был выход на крыльцо в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, что те два силуэта все еще там.

— Странное дело, — прошептал Шолмс, — похоже, в доме какой-то шум.

— В доме? Не может быть! Все спят.

— Все же прислушайтесь…

В этот момент со стороны решетки послышался слабый свист, и они увидели неясный свет, будто бы шедший из дома.

— Наверное, д'Имблевали зажгли у себя свечу, — пробормотал Шолмс. — Их комната как раз над нами.

— И слышали мы, конечно, тоже их, — добавил Вильсон. — Наверное, как и мы, наблюдают за решеткой.

Раздался второй, еще более слабый свист.

— Ничего не понимаю, ничего не понимаю, — раздраженно бормотал Шолмс.

— Я тоже, — сознался Вильсон.

Шолмс повернул в двери ключ, сбросил крючок и потихоньку начал приоткрывать створку.

И в третий раз свистнули, но теперь погромче и как-то по-другому. А над их головами в ту же минуту возник, усиливаясь, шум.

— Это не в спальне, а на галерее будуара, — прошипел Шолмс.

Он высунул было голову наружу, но в тот же миг отпрянул, выругавшись. Вильсон, в свою очередь, тоже выглянул. Совсем рядом с ними к галерее кто-то приставил лестницу.

— Ах, черт побери! — послышался голос Шолмса. — В будуаре кто-то есть! Их-то мы и слышали. Скорее, уберем лестницу.

Однако в этот самый момент какая-то фигура скользнула вниз, лестницу отставили, и человек, схватив ее под мышку, понесся к решетке, туда, где ждали его сообщники. Шолмс с Вильсоном, не раздумывая, кинулись следом. Они догнали грабителя в то время, как он уже приставлял лестницу к решетке. Оттуда внезапно прогремели два выстрела.

— Вы ранены? — крикнул Шолмс.

— Нет, — отвечал Вильсон и, обхватив беглеца, попытался его остановить. Однако тот, развернувшись, зажал Вильсона одной рукой, а другой нанес ему в грудь удар ножом. Вильсон с усилием выдохнул, зашатался и упал.

— Проклятие, — прорычал Шолмс, — если вы мне его убили, я тоже стану убивать!

Уложив Вильсона на лужайке, он бросился к лестнице. Но поздно… тот уже вскарабкался вверх и, соскочив на руки своих товарищей, убегал в кусты.

— Вильсон, Вильсон, ведь ничего серьезного, правда? Обычная царапина.

Двери особняка распахнулись. Первым выскочил господин д'Имблеваль, за ним — слуги со свечами.

— Что? Что такое? — вскричал барон. — Господин Вильсон ранен?

— Ничего особенного, простая царапина, — повторял Шолмс, успокаивая сам себя.

Но кровь текла ручьем, и лицо раненого побледнело.

Спустя двадцать минут врач констатировал, что острие ножа остановилось в четырех миллиметрах от сердца.

— В четырех миллиметрах от сердца? Этому Вильсону всегда везло, — позавидовал Шолмс.

— Повезло… повезло… — пробурчал доктор.

— А что вы думаете, да с его крепким телосложением он поправится…

— За шесть недель в постели плюс два месяца на выздоровление.

— Не больше?

— Ну, если только не будет осложнений.

— А почему это, черт возьми, у него должны быть осложнения?

Окончательно успокоившись, Шолмс отправился в будуар к барону. На этот раз таинственный гость оказался не слишком скромным. Без стеснения наложил он лапу на табакерку с бриллиантами, опаловое колье, да и вообще на все, что заслуживает внимания честного вора.

Окно так и осталось открытым, переплет прекрасно распилили, и следствие, проведенное на заре, установило, что лестницу брали с соседней стройки, а значит, пришли именно оттуда.

— Следовательно, — не без иронии заметил господин д'Имблеваль, — это точное повторение кражи еврейской лампы.

— Да, если согласиться с первой версией полицейских.

— А вы все еще с ней не согласны? Вторая кража так и не поколебала вашего мнения о первой?

— Напротив, утвердила его.

— Невероятно! У вас есть неоспоримые доказательства того, что сегодняшнее ночное нападение было совершено извне, и все же вы продолжаете настаивать на том, что еврейскую лампу стащил кто-то из нашего окружения?

— Кто-то, живущий в самом доме.

— Как же вы все это объясняете?

— Я ничего не объясняю, месье, просто констатирую два факта, имеющие между собой видимую связь. Рассматривая их по отдельности, я и пытаюсь выявить, что именно их объединяет.

Сила его убеждения была так велика, а действия основывались на столь логичных рассуждениях, что барон в конце концов решил не настаивать.

— Хорошо. Придется предупредить комиссара…

— Ни за что на свете! — живо возразил англичанин. — Ни за что! К этим людям я обращусь лишь тогда, когда это понадобится.

— Но ведь выстрелы…

— Неважно!

— А ваш друг?

— Мой друг всего лишь ранен. Потребуйте, чтобы доктор никому ни о чем не рассказывал. За все, что касается законности, я буду отвечать лично.

Следующие два дня протекли без всяких происшествий. Шолмс с великой тщательностью занимался своим делом, действуя более всего из самолюбия, уязвленного смелым нападением, совершенным прямо у него на глазах, несмотря на его присутствие, в то время как он не смог этому помешать. Англичанин неустанно обыскивал дом и сад, расспрашивал слуг и подолгу оставался в кухне и на конюшне. И хотя ему до сих пор не удалось обнаружить ни единой улики, проливающей свет на это дело, он не терял надежды.

«В конце концов найду что-нибудь, — думал он, — и именно здесь. Хорошо, что не приходится, как в истории с Белокурой дамой, действовать наугад и неведомыми путями идти к неизвестной цели. На этот раз я нахожусь на самом поле сражения. Враг перестал быть невидимым и неуловимым Люпеном, теперь это человек во плоти и крови, действующий в пределах этого особняка. Достаточно одной самой крошечной детали, и я за нее уцеплюсь».

Эта деталь, из которой он собирался делать выводы, да с такой потрясающей ловкостью, что дело о краже еврейской лампы и по сей день считается типичным, в котором с особой силой проявляется его гениальный ум полицейского, об этой детали он узнал совершенно случайно.

В конце третьего дня, зайдя в комнату, расположенную над будуаром, служившую классной комнатой девочек, он застал младшую из сестер, Анриетту. Та повсюду искала ножницы.

— Знаешь, — сказала девочка Шолмсу, — я хочу еще вырезать такие бумажки, как ты получил позавчера вечером.

— Позавчера вечером?

— Да, в конце ужина. Тебе принесли бумагу с такими наклеенными полосками… ну телеграмму… вот я и хочу сделать такую же.

Она вышла. Будь на его месте кто-нибудь другой, он подумал бы, что это просто детские забавы, и сам Шолмс вначале не придал словам ребенка особого значения, продолжая свой осмотр. Но вдруг, припомнив последнюю фразу Анриетты, он кинулся за ней и догнал девочку уже наверху.

— Так, значит, ты тоже наклеиваешь на бумагу полоски?

Гордая собой, Анриетта заявила:

— Да, вырезаю буквы и приклеиваю.

— А кто тебе показал, как это делается?

— Мадемуазель… моя гувернантка… я видела, как она сама клеила их. Вырезает из газет слова и приклеивает.

— Что потом с ними делает?

— Отсылает, как телеграммы, письма.

Живо заинтересовавшись признанием Анриетты, Херлок Шолмс вернулся в классную комнату, соображая, какие из этого можно бы сделать выводы.

На камине высилась стопка газет. Он развернул их и увидел, что кое-где действительно не хватает слов и целых строчек. Их кто-то аккуратно вырезал. Однако достаточно было прочитать предыдущие слова или следующие за ними строчки, чтобы убедиться, что вырезки были сделаны случайно, скорее всего, Анриеттой. Возможно, в стопке имелись и другие газеты, из которых буквы вырезала сама мадемуазель, но как их найти?

Машинально Херлок перелистал учебники, лежавшие на столе, и те, что стояли на книжных полках. Вдруг он вскрикнул от радости: в углу, под кучей старых тетрадей, валялся старый детский букварь, азбука с картинками, и на одной из страниц зияла пустота.

Он стал читать. В этом разделе шли названия дней недели: понедельник, вторник, среда… Слово «суббота» отсутствовало. А ведь еврейскую лампу украли именно в субботу ночью.

Херлок почувствовал, как у него на секунду сжалось сердце. Это было верным знаком того, что он добрался до сути всего дела. Он коснулся истины, почувствовал некую уверенность, а это ощущение никогда еще его не обманывало.

Разгоряченный, в надежде на успех, он принялся перелистывать букварь. И вскоре наткнулся на новый сюрприз.

Он раскрыл страницу с заглавными буквами. А внизу шел ряд цифр. Девять букв и три цифры были тщательно вырезаны.

Шолмс записал их в блокнот в том порядке, как они шли в букваре. Вот что у него получилось:

— Вот черт! — пробормотал он. — Сразу и не разберешь.

Можно ли было, использовав все эти буквы, переставив их, составить одно, два или три полных слова?

Шолмс попытался сделать это, но тщетно.

Тогда он подумал, что единственное верное решение — то, что без конца писал он в блокноте карандашом, и в конечном итоге оно показалось ему бесспорным, потому что отвечало логике событий и к тому же прекрасно согласовывалось с известными обстоятельствами.

Поскольку на странице букваря каждая из букв алфавита воспроизводилась лишь один раз, логично было заключить, что буквы с этой страницы составляли неполные слова, которые затем дополнили, вырезав буквы с других страниц. Взяв такое рассуждение за основу, можно было воспроизвести слово следующим образом:

Первое слово казалось вполне ясным: «ОТВЕЧАЙТЕ», не хватало «Т» и «Е», так как эти буквы были уже задействованы в слове.

Что касается второго незаконченного слова, оно, вместе с числом 237, бесспорно, составляло адрес, сообщаемый получателю отправителем письма. Сначала предполагалось назначить дело на субботу, а потом просили дать ответ по адресу ЭК 237.

Или ЭК 237 означали индекс почтового отделения, куда нужно было послать письмо до востребования, или буквы ЭК являлись частью какого-то слова. Шолмс снова перелистал букварь — на других страницах вырезок не оказалось. Значит, приходилось, пока не удастся узнать что-либо еще, придерживаться вышеописанных выводов.

— Забавно, правда?

Анриетта вернулась. Он ответил:

— Еще бы! Только… нет ли у тебя еще и других бумаг? Или вырезанных слов, которые можно было бы наклеить?

— Бумаг? Нет. И потом, мадемуазель будет недовольна.

— Мадемуазель?

— Да, она уже меня отругала.

— Почему?

— Потому, что я вам кое-что рассказала… а она говорит, нельзя никогда рассказывать такие вещи о людях, которых любишь.

— Ты совершенно права.

Анриетта пришла в восторг от его одобрения и вытащила из маленького полотняного мешочка, приколотого к платью, какие-то лоскуты, три пуговицы, два кусочка сахару и, наконец, квадратик бумаги, который и протянула Шолмсу.

— На, вот все-таки даю.

Это был номер фиакра: 8279.

— Откуда у тебя этот номер?

— Выпал у нее из кошелька.

— Когда?

— В воскресенье, после службы, когда она собиралась подать милостыню.

— Отлично! А теперь я скажу, как сделать, чтобы тебя больше не бранили. Не говори мадемуазель, что виделась со мной.

Шолмс отправился к господину д'Имблевалю и принялся дотошно расспрашивать его о мадемуазель.

Тот даже вскинулся от возмущения.

— Алиса Демен? Вы что, думаете… Этого не может быть!

— Сколько времени она у вас на службе?

— Только год, но я не знаю человека спокойнее. Никому не стал бы доверять так, как ей.

— Как получилось, что я до сих пор ее не видел?

— Ее не было два дня.

— А теперь?

— Она, как только приехала, пожелала быть сиделкой у вашего больного. У нее есть для этого все качества: мягкая, предупредительная. Господин Вильсон от нее в восторге.

— Ага! — протянул Шолмс, и не думавший до сих пор справляться о здоровье товарища.

И, поразмыслив, спросил:

— В воскресенье утром она куда-нибудь ходила?

— Да.

— Ведь это было на следующий день после кражи.

Барон позвал жену и задал ей тот же вопрос. Та ответила:

— Мадемуазель, как обычно, ходила с детьми к одиннадцатичасовой службе.

— А раньше?

— Раньше? Нет… Или, может быть… Ах, я так была взволнована из-за этой кражи… Теперь припоминаю, что накануне она просила разрешения отлучиться утром в воскресенье, чтобы увидеться с кузиной. Та, кажется, проездом была в Париже. Но, я думаю, вы не станете ее подозревать?

— Конечно, нет… Однако хотел бы с ней увидеться.

Он поднялся в комнату Вильсона. Над постелью больного, подавая ему напиться, склонилась женщина, одетая, как все сиделки, в длинное серое полотняное платье. Когда она выпрямилась, Шолмс узнал девушку, заговорившую с ним на Северном вокзале.

Объяснения не последовало. Алиса Демен, нисколько не смутившись, кротко улыбнулась, глядя на него своими очаровательными, серьезными глазами. Англичанин хотел было заговорить, но произнес нечто нечленораздельное и умолк. Тогда она снова стала заниматься своими делами, спокойно расхаживая под удивленным взглядом Шолмса, переставляла на тумбочке флаконы, размотала и смотала бинты и снова поглядела на него со своей светлой улыбкой.

Англичанин повернулся на каблуках, вышел и, заметив во дворе автомобиль господина д'Имблеваля, сел в него и приказал отвезти себя в Леваллуа, к стоянке фиакров, адрес которой стоял на бланке, подобранном Анриеттой. Кучер Дюпре, работавший в воскресенье утром на фиакре № 8279, еще не вернулся, и, отослав автомобиль, он остался ждать до конца смены.

Кучер поведал, что и в самом деле «взял» какую-то даму неподалеку от парка Монсо, молодую девушку в черном, в густой вуали. Она казалась очень взволнованной.

— А был у нее в руках какой-нибудь пакет?

— Да, длинный такой сверток.

— Куда вы ее повезли?

— На авеню Терн, что на углу площади Сен-Фердинан. Там она отошла минут на десять, а потом снова поехали к парку Монсо.

— Вы смогли бы узнать дом на авеню Терн?

— А как же! Отвезти вас туда?

— Чуть погодя. Сначала отвезите меня на Кэдэз-Орфевр, к дому 36.

В полицейской префектуре ему повезло: он сразу встретился с главным инспектором Ганимаром.

— Господин Ганимар, вы сейчас свободны?

— Если опять речь пойдет о Люпене, то нет.

— Речь идет о Люпене.

— В таком случае, не сдвинусь с места.

— Как? Вы отказываетесь…

— Я отказываюсь от невозможного! Устал от неравной борьбы, в которой мы можем быть уверены, что проиграем. Я трус, поступаю неразумно, думайте, как хотите… наплевать! Люпен сильнее нас. Следовательно, нужно смириться с этим.

— Я никогда не смирюсь.

— Он сам вас заставит, как и многих других.

— Пусть так, но ведь это зрелище может доставить вам столько удовольствия!

— Что верно, то верно, — хитро улыбнулся Ганимар. — Ладно, раз уж вы так хотите получить на орехи, едем.

Оба сели в фиакр. Велели кучеру остановиться с противоположной стороны авеню, не доезжая нужного дома, и устроились на террасе маленького кафе, укрывшись за бересклетом и лавровым деревом. День клонился к вечеру.

— Гарсон, — позвал Шолмс, — принесите перо и бумагу.

Написав что-то, он снова подозвал официанта.

— Отнесите это письмо консьержу в доме напротив. Вон он стоит в кепке, курит возле парадного.

Консьерж немедленно явился, и после того, как Ганимар предъявил ему свое удостоверение главного инспектора, Шолмс поинтересовался, не приходила ли в тот дом в воскресенье утром дама в черном.

— В черном! Да, приходила, около девяти, она поднялась на второй этаж.

— А часто она приходит?

— Нет, всего лишь несколько раз… но вот в последние две недели бывала чуть ли не каждый день.

— А с того воскресенья?

— Только один раз… не считая сегодняшнего дня.

— Ах, значит, она и сегодня приходила?

— Она и сейчас еще там.

— Еще там?!

— Да уж минут десять, как вошла. Экипаж, как обычно, ожидает на площади Сен-Фердинан. А с ней я столкнулся у подъезда.

— Кто живет на втором этаже?

— Там двое жильцов — мадемуазель Ланже, модистка, и еще один господин. Он в прошлом месяце снял две меблированные комнаты, назвавшись Брессоном.

— Почему вы говорите «назвавшись Брессоном»?

— Я просто подумал, что это не его настоящее имя. Жена там убирается и видела, что у него не найдется и двух рубашек с одинаковыми инициалами.

— Какую жизнь он ведет?

— О, его почти никогда не бывает дома. Вот уже три дня совсем не показывается.

— А в ночь с субботы на воскресенье его тоже не было?

— В ночь с субботы на воскресенье? Погодите, дайте вспомнить. Да, верно, в субботу вечером он пришел и больше уж не выходил.

— А как он выглядит, этот человек?

— Даже и не знаю, что сказать. Он выглядит всегда по-разному. То высокий, то маленький, то толстый, то худой, то брюнет, то блондин. Я каждый раз все не могу его узнать.

Шолмс с Ганимаром переглянулись.

— Это он, — шепнул инспектор, — это, конечно, он.

Старый полицейский вдруг не на шутку разволновался, даже нервно зевнул и судорожно сжал кулаки.

Да и сам Шолмс, хотя и прекрасно владел собой, почувствовал укол в сердце.

— Смотрите, — сказал консьерж, — вот эта девушка.

Действительно, из двери выходила какая-то молодая особа. Она стала переходить площадь.

— А вот и господин Брессон.

— Господин Брессон? Который же?

— Вон тот, со свертком под мышкой.

— Но он и не глядит на девушку. Она одна идет к экипажу.

— Так я их вместе никогда и не видел.

Оба полицейских одновременно вскочили. В свете фонарей им показалось, что они узнали силуэт Люпена, удалявшегося в противоположную от площади сторону.

— За кем пойдете? — спросил Ганимар.

— Конечно, за ним! Это крупная дичь.

— Ну а я послежу за девицей, — предложил Ганимар.

— Нет, нет, — живо откликнулся англичанин, ни в коем случае не желая раскрывать Ганимару свои карты, — я знаю, где ее найти. Пойдемте со мной.

На расстоянии, то и дело прячась за спинами прохожих и позади киосков, крались они вслед за Люпеном. Вести слежку, впрочем, оказалось совсем нетрудным, так как он шел быстро, слегка приволакивая правую ногу, что, однако, можно было заметить, лишь напряженно вглядываясь опытным глазом. Ганимар сказал:

— Делает вид, что хромает.

И добавил:

— Ах, если б можно было заполучить двоих-троих полицейских и с ними попробовать прихватить голубчика! Ведь уйдет!

Однако у тернских ворот не было видно ни одного полицейского, и, оказавшись за городской чертой, они уж не могли больше надеяться на подмогу.

— Разделимся, — предложим Шолмс, — место тут безлюдное.

Они шли по бульвару Виктора Гюго, каждый по своей стороне, двигаясь вдоль рядов деревьев.

Минут через двадцать Люпен свернул влево и вышел к Сене. Им было видно, как он по берегу начал спускаться к воде. Побыл некоторое время внизу, но им не удалось различить, что он там делал. Потом стал карабкаться наверх и пошел обратно. Оба полицейских вжались в прутья какого-то ограждения. Люпен прошел прямо перед ними. Свертка у него в руках теперь не было.

Когда он отошел на некоторое расстояние, от стены соседнего дома отделилась какая-то тень и заскользила между деревьями.

— Похоже, за ним еще кто-то следит, — тихо сказал Шолмс.

— Да, мне кажется, когда мы шли туда, я уже его видел.

Охота возобновилась, но теперь, в присутствии третьего, действовать стало труднее. Люпен пошел той же дорогой, вошел обратно через тернские ворота и направился к дому на площади Сен-Фердинан.

Консьерж уже запирал, когда появился Ганимар.

— Вы сейчас его видели?

— Да, как раз гасил свет на лестнице, когда он принялся отпирать дверь.

— С ним никого?

— Никого, даже слуг нет… Он здесь никогда не обедает.

— Есть в доме черная лестница?

— Нет.

Ганимар обернулся к Шолмсу:

— Самое простое — мне посторожить у дверей Люпена, пока вы сходите за комиссаром полиции с улицы Демур. Я сейчас вам дам к нему записку.

— А если он за это время сбежит? — возразил Шолмс.

— Но я же буду тут!

— Один на один? Это будет неравная борьба.

— Не можем же мы силой войти в его жилище, просто не имеем права, особенно среди ночи.

Шолмс пожал плечами.

— Когда вы поймаете Люпена, вас никто не станет упрекать в нарушении правил ареста. Подумаешь! Ну давайте просто позвоним. И увидим, что произойдет.

Они поднялись на этаж. Слева от лестницы находилась двустворчатая дверь. Ганимар позвонил.

Ни звука в ответ. Он снова нажал кнопку звонка. Никого.

— Войдем, — шепнул Шолмс.

— Ладно, давайте.

Ни один из них, однако, не сдвинулся с места. Струсив в последний момент, они не решались предпринять решительные действия. Казалось попросту невозможным, чтобы Арсен Люпен оказался здесь, за этой тонкой дверью, что не выдержит и удара кулаком. Оба слишком хорошо его знали, этого дьявола во плоти, чтобы предположить, что он так легко даст себя схватить. Нет, нет, тысячу раз нет, его уже там не было. Должно быть, успел сбежать, воспользовавшись потайным ходом в соседний дом или пройдя по крышам или еще как-нибудь, но ясно одно — у них в руках в который уж раз останется лишь его тень.

Оба вздрогнули. По ту сторону двери в тишине вдруг чуть слышно что-то зашуршало. И им показалось, да, сомнений быть не могло, он все-таки здесь, за этим тонким листом фанеры, прислушивается, пытается узнать, что они замышляют.

Что делать? Положение было отчаянным. Несмотря на все хладнокровие бывалых полицейских волков, обоих охватило такое волнение, что, казалось, было слышно, как бьются их сердца.

Краем глаза Ганимар вопросительно взглянул на Шолмса и в тот же миг с силой стукнул в дверь кулаком.

Тут же послышались шаги, за дверью теперь уже не скрывались.

Ганимар затряс дверь. Шолмс, выставив плечо, одним мощным броском вышиб створку, и оба кинулись на штурм.

Но внезапно замерли на месте. Из соседней комнаты раздался выстрел. За ним — второй, а потом стук падающего тела.

Войдя, они увидели человека, лежавшего лицом к мраморному камину. Последняя конвульсия — и револьвер выпал из его руки.

Ганимар наклонился и поднял голову умершего. Из двух больших ран на виске и на щеке фонтаном била кровь, заливая лицо.

— Его невозможно узнать, — прошептал он.

— Вот черт! — выругался Шолмс. — Это не он.

— Откуда вы знаете? Ведь вы даже его не осмотрели.

— Вы что, думаете, Арсен Люпен может покончить жизнь самоубийством? — ухмыльнулся англичанин.

— Но ведь на улице мы его узнали…

— Мы решили, что это он, ведь нам так этого хотелось. Этот человек занимает все наши мысли.

— Значит, это кто-то из сообщников.

— Сообщники Арсена Люпена тоже не способны застрелиться.

— Так кто же он?

Они принялись обыскивать труп. В одном из карманов Херлок Шолмс обнаружил пустой кошелек, а в другом Ганимар нашел несколько монет. На белье никаких меток, на одежде тоже.

В чемоданах (большом и двух маленьких) — только личные вещи. На камине — стопка газет. Ганимар развернул их. Во всех говорилось о краже еврейской лампы.

Спустя час Ганимар с Шолмсом вышли на улицу, так ничего и не узнав о загадочном человеке, который из-за их вторжения покончил с собой.

Кто он был такой? Почему решился на самоубийство? Какое отношение имел к похищению еврейской лампы? Кто следил за ним ночью? Множество загадок, одна неразрешимее другой. Опять какие-то тайны…

Херлок Шолмс в тот день лег спать в отвратительном расположении духа. А когда проснулся, ему принесли телеграмму следующего содержания: