Онлайн чтение книги Атлантида
ГЛАВА XVII. Перерождение Харикла

Взволнованные, потрясенные только что сделанным ими открытием, в котором невольно видно было указание самой судьбы, соединившей их, Рене и Атлантис всецело отдались воспоминанию о прошедшем, припоминая мельчайшие подробности своей первой встречи; они не замечали, что глаза больного давно устремлены на них.

— Внимание! — произнес он неожиданно. Молодые люди бросились к нему; его твердый голос, ясные глаза, свидетельствовавшие о возврате к жизни, бесконечно обрадовали их, но еще более поразила их перемена в выражении его лица. Они не могли бы объяснить почему, но им казалось, что перед ними находится другой человек. Причина этой перемены скоро выяснилась, когда больной заговорил.

— Дети мои, — сказал он, — мне нужно с вами поговорить. Я слушал вас уже в продолжение нескольких часов и отлично понимаю ваши чувства. Несколько раз хотел я вмешаться в ваш разговор, но язык не повиновался мне. Теперь пелена спала с моих глаз и я благодарен юному чужестранцу за урок; он внушил мне сострадание к людям. Атлантис, старцу не подобает унижаться перед молодежью, а тем более отцу перед дочерью, но я не хочу отправиться к праотцам, не сознавшись в своей вине: я был жесток к тебе, но думал, что этого требуют справедливость и предания наших предков.

— Отец, отец! — простонала молодая девушка, бросаясь на колени и прижимая к своим губам исхудалую руку старца. — Не говори так, прости мне мою дерзость! Твои слова пронзают мое сердце. Не осуждай себя из-за меня и забудь мои неосторожные слова! Беру богов в свидетели, что мое уважение и благодарность никогда не изменятся!

Рыдания прервали ее речь.

— Успокойся, дитя мое! — проговорил Харикл, ласково проводя рукой по златокудрой головке дочери. — Твое горе свидетельствует о твоем великодушном, добром сердце. Охотно прощаю тебе твои маленькие грешки. Но я должен высказаться, и тебе необходимо выслушать меня.

— Я слышал, что мудрость гласит иногда устами младенцев. Это великая истина! Ваши юные уста открыли мне то, что было сокрыто от меня, несмотря на всю мою ученость. Я думал прежде, подобно моим праотцам, что достиг высшего совершенства, и все прочее неизмеримо ниже меня, я не хотел знакомиться «с варварами», как окрестили греки все остальные народы, а теперь убедился, что они опередили нас во многих отношениях. Ты убедил меня в этом, чужестранец, несмотря на скромность, с которой ты рассказывал о прогрессе человека. Я понял, что заблуждался всю свою жизнь, что мои взгляды были не более, как призрак, отживший свой век. Что значит все наше искусство, науки, если им суждено умереть вместе с нами, не принеся никому пользу? Но ужаснее всего то, что я хотел заставить разделять свое заблуждение и мою дочь, принудив ее вести жизнь, которая казалась ей невыносимой. Ни слова, дети мои! Выслушайте до конца!

— Да, — продолжал больной, — я был жесток и несправедлив, но я поступал так, не сознавая этого. Я слепо исполнял заветы старцев, но теперь мои глаза открылись. Ты принес сюда новый свет, чужестранец, ты принес с собой очарование, которым дышит все твое благородное существо, околдовавшее меня с первого дня твоего прибытия. Я чувствовал перемену, происходившую во мне, но последний лед в моем сердце растопился только тогда, когда я услышал ваш разговор. Я окончательно понял черты, отличающие современную цивилизацию: альтруизм, уважение к правам слабых и женщин. Ты, чужестранец, своим примером более, чем словами, подействовал на всех нас. Атлантис уже не та, какой я ее знал раньше; я — ее воспитатель и отец, — безжалостно помял лучшие цветы ее души, которые роскошно расцвели при первом твоем прикосновении. Неискусный садовник, я оказался бы безжалостным палачом, так как хотел обречь ее молодую жизнь на вечное заключение в этой душной темнице. Но, повторяю, я был слеп. Теперь, Атлантис, я возвращаю тебе свободу. Если мое сердце было оковано до сих пор тройной броней гордыни, завета старцев и привычки, то все-таки главным интересом моих действий была любовь и желание добра тебе, Атлантис! Уходи же отсюда с этим великодушным чужестранцем, Атлантис, покинь без сожаления дом отцов твоих!

Исполняя приказание отца, молодая красавица оставалась неподвижна во все продолжение его речи, стараясь ни движением, ни словом не выдать своего волнения, но при последних словах она не в силах была более бороться с собой.

— Отец, отец! — воскликнула она голосом, прерывающимся от рыданий. — Неужели ты хочешь разбить сердце твоей дочери? Покинуть тебя! О, боги! Если я осмеливалась мечтать о наслаждении солнцем и воздухом, то вместе с тобой. Вдали от тебя ничто не радовало бы меня. О, скажи, отец, что ты знаешь это и не приказываешь мне больше покинуть тебя!

— Ты плохо поняла меня, дочь моя! — проговорил старик с тихой улыбкой. — Не ты должна удалиться отсюда, а я, так как часы мои сочтены.

И, видя, что рыдания Атлантис усилились, он добавил:

— Мы должны подчиняться неизбежному, дитя мое! Постараемся же не смущать напрасными воплями последний великий час, когда мы должны бросить взгляд на наше прошлое и приготовиться к переходу в другую жизнь.

— Но это не последний ваш час, благородный Харикл, — энергично воскликнул Рене. — С минуты на минуту я ожидаю прибытия сюда моего друга, искусного в исцелении разных болезней, он наверное поможет вам. Не говорите о смерти, Харикл! Будем надеяться, что наши заботы и любовь вдохнут в вас желание жить. Я никогда не знал своего отца; будьте же им для меня и забудьте ваши грустные мысли!

— Напрасно было бы убаюкивать себя этими иллюзиями! — с твердостью возразил старик. — Я чувствую над собой веяние смерти, и все искусство твоего друга не в состоянии спасти от нее; он, может быть, отдалит только на некоторое время мою кончину. Я хочу воспользоваться этими последними минутами, чтобы исправить совершенное мною при жизни зло и устроить будущее Атлантис.

Харикл замолчал, видимо, утомленный длинной речью. Атлантис все так же стояла на коленях и держала руку отца, обливаясь тихими слезами. Рене стоял около и ожидал, когда больной соберется с силами и выразит яснее свою мысль. Молодой человек чувствовал, что приближается решительная минута, недаром Харикл сказал своей дочери знаменательные слова: «Уходя отсюда, следуй за этим великодушным чужестранцем!»

В качестве кого же, как не невесты, могла она последовать за ним? Очевидно, умирающий поручит ему Атлантис, для которой Рене должен заменить и родину, и родных.

По правде сказать, такая быстрая развязка превзошла все ожидания Рене. Отправляясь в свое подводное путешествие, он, без сомнения, рассчитывал добиться любви старика и красавицы и прийти постепенно к тому же событию, на пороге которого он стоял в настоящую минуту, но все же оно являлось для него неожиданностью, сопряженной с некоторыми затруднениями.

Мысли Рене невольно обратились к нежно любимой им матери, ему припомнились ее планы на его женитьбу и ее взгляды на жизнь, вследствие которых она наверно отказалась бы принять такую невестку, как Атлантис. Без сомнения, молодой человек надеялся победить со временем это предубеждение и добиться добровольного согласия матери на его брак с морской красавицей, но болезнь Харикла изменяла все его планы. Оставалось только набраться мужества и терпения подчиниться обстоятельствам и приготовиться отразить все нападки, которые ожидают, вероятно, его бедную невесту.

Пока все эти соображения проносились в голове Рене, больной собрался с силами и, видимо, готовился возобновить прерванный разговор. Его прекрасное лицо выражало великодушную решимость, так как он собирался дать своему юному другу высшее доказательство своего доверия к нему, вручить ему бесценный дар — свою дочь! Как был бы поражен бедный старик, если бы мог догадаться о чувствах, волновавших в эту минуту душу его избранника!

— Молодой человек, — проговорил Харикл торжественным голосом, — приблизься!

Он взял руку Рене и вложил в нее руку Атлантис.

— Вручаю тебе ее; вы достойны друг друга. Ты великодушен и силен; ум светится на твоем челе, а храбрость в твоих очах. Ты отдал свое сердце моей дочери, старайся же всегда сохранить его для нее. Будь ей отцом и супругом; она сторицей вознаградит тебя за все, что ты для нее сделаешь!

— Харикл! — отвечал Рене твердым голосом, — принимаю с благодарностью и любовью великий дар, который вы мне вручаете. Да продлится ваша жизнь, но если нам суждено расстаться, будьте спокойны за вашу дочь. Моя жизнь принадлежит ей всецело, и я сделаю все для ее счастья.

Молодая девушка слушала молчаливо этот разговор, решавший ее участь, но ее глаза выражали радость и доверие. Так же, как и отец, она не имела понятия о светских условиях и о тех затруднениях, которые могли быть вызваны ее браком с Рене.

Соображения о приданом, свадебной корзине и других подобных мелочах жизни не приходили, конечно, ей в голову, так как были ей совершенно неизвестны. Для нее на свете существовали только три существа: отец, Рене и она, и остальной мир не имел пока для нее никакого значения.

— Дорогое дитя мое! — продолжал Харикл еще ясным, но ослабевшим голосом, — тот, кого я с этих пор называю своим сыном, рассказал мне, что у них принято, чтобы отец, отдавая свою дочь замуж, руководствовался ее собственным выбором. Этот обычай удивляет меня, но, ввиду твоего будущего счастья, я подчиняюсь ему. Скажи же, с каким сердцем ты принимаешь выбранного мной тебе супруга?

— Мое сердце ликует, — не колеблясь ответила молодая девушка, — и благословляет тебя, отец. Я уверена, что среди всех выбрала бы именно того, с кем ты меня соединяешь. Я говорю это для вас, Рене, — добавила она, обращаясь к жениху, — с той целью, чтобы вы не думали, что мой выбор является следствием случайности. Правда, я никогда никого не видала, но мой отец прекраснейший из людей, а сравнение с ним не уронило вас в моих глазах, следовательно, вы действительно выше других людей. Да, кроме того, Рене, теперь, когда мы соединены навеки, уже не может быть вопроса о наших взаимных достоинствах. Мир остальных людей не существует больше для нас; мы принадлежим всецело только друг другу!

— Дочь моя! — проговорил Харикл, — сама мудрость говорит твоими устами. Но точно ли, сын мой, это дитя отгадало твои сокровенные мысли?

— Да! — отвечал Рене, восхищенный словами своей невесты, — действительно, подобные опасения не раз тревожили меня. Красота Атлантис и мое собственное ничтожество служили тому причиной, но теперь все мои опасения кончены навсегда. Благословляю тебя, Харикл, за то счастье, которое ты вручил мне в лице твоей дочери, прекраснейшей из всех девушек, живущих на земле!

— А я благословляю богов за ниспосланную мне счастливую кончину, — проговорил старик, — и молю к послать вам долгие и счастливые дни! Однако я забыл о материальных вопросах, а силы мои все уходят. Слушайте же, дети, мои последние наставления.

Больной замолчал, видимо, собираясь с силами; затем едва слышным голосом продолжал:

— Мне не нужно другой могилы, кроме этого ложа, на котором я умираю и где испустили дух все мои предки…

— Сын мой, Рене, я тебя прошу принять ради твоей жены драгоценности, которые ты найдешь в сундуке из слоновой кости, стоящем у меня в изголовье. Они составляют приданое, достойное дочери атлантов, и могут быть без труда увезены отсюда. Я желаю, чтобы вы уехали немедленно после моей смерти!

Голос Харикла так ослаб, что Рене и Атлантис едва могли расслышать, что он говорил. Однако он продолжал с усилием:

— Мне остается вам указать…

Но слова замерли на его устах, лицо подернулось мертвенной бледностью и стало совершенно неподвижно.

Атлантис, с отчаянием склонившаяся над отцом, старалась отыскать своей дрожащей рукой его сердце. Рене схватил зеркало и поднес его к бледным губам старика.

— Он дышит! — воскликнул он. — Посмотрите, как затуманилось зеркало! Не будем же отчаиваться! Мой друг спасет его!