Онлайн чтение книги Авантюристы
XIII

Никогда еще Клотильда не посещала так часто своих родственников в Париже, как в это лето. Недели не проходило, чтобы Углов не проводил с нею нескольких часов. Но в первое время эти свидания происходили всегда при свидетелях, и он не мог предложить ей вопрос, не перестававший вертеться у него на уме с той минуты, как он увидел ее в Версале. Этот вопрос так мучил его, что ему казалось, что он успокоится тогда только, когда узнает, как попала Клотильда в маленький садик среди дворцовых строений? Он до сих пор никому не говорил об этой встрече, ему казалось, что это будет предательством пред Клотильдой; надо, чтобы она сама ему доверила тайну, которую ему нечаянно удалось отчасти раскрыть. А между тем время шло, и он все еще ничего не знал. Клотильда приезжала иногда на несколько дней, они виделись за столом, в присутствии супругов Потанто, а также в саду при доме, но ни тут, ни там нельзя было заводить речь о том, что мучило Владимира Борисовича: каждую минуту могли помешать.

Наконец ожидаемый с таким нетерпением случай представился: Углова попросили проводить Клотильду в монастырь, в котором она воспитывалась.

Они долго шли молча; Углов не знал, как приступить к мучившему его вопросу, а она, тоже чем-то озабоченная, шла, не поднимая на него взора. Наконец, когда они вошли в узкий и темный переулок, Владимир Борисович набрался смелости и со смущенной улыбкой сказал Клотильде, что видел ее три недели тому назад в Версале.

— Где? — сорвалось у нее с языка, и, не дожидаясь ответа, она продолжала, — как вы туда попали? Я была уверена, что вы никогда не были в Версале. Дядя, не дальше как вчера, жалел, что до сих пор ему не удалось показать вам фонтаны…

— Я ездил в Версаль по личному своему делу и попрошу вас сохранить это в тайне, — с усиливающимся смущением объяснил Углов.

Девушка сделалась серьезна.

— Раз вы имеете основание желать, чтобы этого не знали, мне нет надобности говорить про это, — промолвила она.

— Я видел вас из окна: вы держали в руках, книгу и цветок, на вас было белое платье… вы долго смотрели на него, а я — на вас…

— Я вероятно думала об уроке, который не успела приготовить и за который мне на другой день досталось от дяди, — заметила она с улыбкой.

— Кто этот дядя, которого вы так боитесь? — продолжал спрашивать Углов.

— Дядя, у которого я живу, брат моей матери, аббат Паулуччи…

— Секретарь графа де Бодуара?

— Да. А вы разве его знаете?

— То есть я про него слышал, — поспешил Углов поправиться и неловко прибавил: — А вы все еще учитесь?

— О, да!

Они дошли молча до конца переулка.

— Как я была здесь счастлива! — заметила Клотильда, указывая на дубовую, обитую железом дверь, черневшую в углублении между потемневшими от времени мраморными колоннами, которые украшали фасад старинного дома, пожертвованного церкви еще в царствование Генриха IV.

Клотильда позвонила, раздались поспешные шаги привратницы, тяжелая дверь, беззвучно растворившись, чтобы ее пропустить, тотчас же снова затворилась, и Углов остался один на улице.

На обратном пути прерванный разговор не возобновлялся. Клотильда казалась такой озабоченной, что он не смел заговаривать с нею.

С каждым днем эта девушка интересовала его все больше и больше. Ни на одну из женщин, которых он знал, она не была похожа. Сдержанная и серьезная не по летам, она была чиста и наивна во многом, как ребенок, а вместе с тем, после каждого разговора с нею, ему приходилось дивиться ее познаниям. Никогда не испытывал он охоты учиться и не понимал, какое удовольствие находит Клотильда в изучении истории, геральдики, дипломатических отношений Франции с другими державами.

— И чему вы учитесь? Вы ведь уже все знаете? — со смехом спрашивал он у нее, встречая ее в саду всегда с книгой в руках.

— Вы шутите: разве можно все знать? — возражала она с живостью и с одушевлением принималась объяснять ему, как ей еще много надо прочитать, чтобы быть в состоянии судить о том, что происходит на свете.

— Но для чего вам это знать? — удивлялся Углов. — У нас все женщины, да и большая часть мужчин живут, ничего такого не зная, и, право же, несчастными их нельзя назвать.

— И у нас также, — сознавалась Клотильда, — но я должна знать больше других…

Она умолкла, а Владимир Борисович не смел настаивать. Чем ближе сходился он с нею, чем больше узнавал ее, тем сильнее боялся возбудить ее недоверие, показаться ей нескромным.

Новых знакомств ему не представлялось случая заводить. Супруги Потанто вели замкнутую жизнь. С тех пор как Углов поселился у них, всего только два раза были посетители. И какие странные! В первый раз, в конце июня, постучал в дверь какой-то должно быть, иностранец, судя по костюму и по выговору. Он спросил, дома ли Шарль Потанто, и, когда ему ответили, что хозяин в своей лавке и придет к обеду, попросил передать ему, что он зайдет еще раз поздно вечером. И действительно часу в одиннадцатом, когда уже все огни на улице были погашены, он явился и с час беседовал с хозяином дома, в кабинете. Служанке приказано было в обычное время лечь спать, и госпожа Потанто сама подавала гостю холодный ужин, заранее приготовленный.

На другой день, за завтраком, Потанто заявил, что получил хорошие вести о брате.

— Он здоров и отправился в Россию. Проведет там месяца два и приедет к нам, — весело продолжал он и, обратясь к Углову, прибавил: — Мишель просит вас потерпеть до его приезда: он про вас не забудет.

Затем, не стесняясь присутствием жильца, Потанто стал распространяться о том, что происходит в России, о возрастающем нерасположении к наследнику престола, об усиливающейся с каждым днем партии цесаревны. При этом то муж, то жена исподтишка поглядывали на Углова, как бы для того, чтобы судить о впечатлении, которое их слова производят на него.

Владимир Борисович очень скоро понял, к какому разряду общественных деятелей принадлежат ему новые друзья. Все они служили тайными политическими агентами, а так как и сам он случайно попал на эту службу, то понятно, что другое общество он не мог и иметь. И мало-помалу, по мере того как он знакомился с этими людьми, их жизнь и деятельность стали интересовать его. Чего только не знали эти люди, чего не должны были помнить и предвидеть! Недаром таких агентов, как например Мишель, ценили и берегли.

Потанто с гордостью рассказывал, что много раз сам король удостаивал Мишеля конфиденциальной аудиенции, что при воцарении императрицы Елизаветы без Мишеля маркизу де Ла Шетарди ничего бы не сделать: он был слишком влюблен в цесаревну, чтобы сохранять необходимое присутствие духа в минуты опасности. Он терялся, когда видел ее на краю бездны, где ждала ее смерть или вечное заточение в монастыре, и ни на что не был способен, кроме как умереть за нее…

— Умереть, эка штука! Да это всякий сумеет. И кому была бы от этого польза? Его врагам, никому больше! — восклицал в азарте книгопродавец. — Нет, надо так действовать, как Мишель: чтобы и отечеству была польза, и чтобы честные люди не были в проигрыше. А умереть всегда человек успеет. Настоящий политический агент о смерти никогда не думает, и смерть его боится, — прибавлял он с усмешкой. — Для этого надо иметь особенное призвание, как к отшельнической жизни, и существовать только для намеченной цели. Не раз нашему Мишелю случалось, покинув родину на полгода, возвращаться назад через несколько лет и тотчас по приезде снова отправляться в путь. Раз случилось так, что, приехав в Париж на неделю, он все время прожил в Версале и уехал обратно в Россию, не повидавшись с нами! Он был уже далеко, когда мы получили подарки, которые он привез для нас из Петербурга. Нарочно не доставил нам их раньше, чтобы мы не стали добиваться свиданья с ним. Даже Клотильды он в тот раз не видел, а он ведь любит ее, как родную дочь.

— И она платит ему тем же, — заметила госпожа Потанто. — Один только Мишель и имеет на нее влияние.

— Да, да. Не дальше, как на прошлой неделе, я говорил аббату: «Подождите приезда Мишеля, он уговорит ее».

На этом обыкновенно обрывался разговор, но Углов уже давно понял, что из Клотильды хотят сделать тайного агента, и эта мысль приводила его в отчаяние. Как он сочувствовал ей в ее нежелании вступать на такое опасное и мудреное поприще!

Как-то раз Клотильда с Угловым провели несколько часов в саду, и она созналась ему, что между прочим учится русскому языку.

— До сих пор мне казалось, что ничего труднее этого нет на свете, но, с тех пор как вы здесь, мне гораздо легче запоминать русские слова. Я говорю себе: ведь выучились же вы по-французски…

— Вы учитесь по-русски? — воскликнул Углов. — О, позвольте проэкзаменовать вас! Услышать родную речь из ваших уст, да это — такое счастье, о котором я и мечтать не смел!

— У нас в семье не я одна занимаюсь русским языком. Дядя Мишель объясняется на нем очень изрядно… Мать моя тоже говорила по-русски, — печально прибавила она, и, как всегда при воспоминании о матери, ее лицо омрачилось.

Углов поспешил переменить разговор. Он попросил девушку произносить русские слова, которые она знала, или, лучше сказать, воображала, что знала: выговаривала она их так неправильно, что ничего нельзя было понять. Он со смехом заметил ей это.

— Так учите же меня! — сказала она. — Мне теперь опять хочется ехать в Россию. Если все русские похожи на вас, то мне там, я думаю, будет хорошо и я принесу пользу.

Углов ухватился за сделанное ему предложение. Лучший предлог оставаться с Клотильдой наедине, слушать ее, любоваться ею нельзя было и придумать. Но его в еще больший восторг приводило то, что он не мог не видеть, что ему платят взаимностью. Со сверкающими от радости глазами заявила Клотильда, вернувшись из Версаля, что дядя-аббат очень был доволен, когда она ему сказала, что мосье Вальдемар занимается с нею по-русски.

— Он каждый раз спрашивает про вас и несколько раз говорил мне, что вы — очень хороший молодой человек и что к вам можно питать полнейшее доверие.

Углов ответил, что он очень рад этому. И он сказал правду: про аббата Паулуччи он боялся вспоминать, чтобы не нарушить настроения, в котором находился, в особенности с тех пор как к его личным счетам с этим человеком примешалось опасение, что тот воспользуется своею властью над племянницей, чтобы навсегда разлучить его с нею. Ему стоит только этого пожелать, и Клотильда перестанет приезжать в Париж, пока он здесь. Да и Потанто не посмеет ослушаться могущественного аббата и беспрекословно откажет ему, Углову, от дома по первому требованию брата своей жены. Ему нельзя было не видеть, каким авторитетом пользуется секретарь графа де Бодуара в семье своей сестры.

Владимир Борисович так боялся встречи с этим человеком, что, когда аббат прислал сказать ему через Клотильду, чтобы он зашел к нему за запиской для получения назначенного ему жалованья, он поспешил ответить, что деньги ему не нужны и что он просит продержать их в конторе графа, пока они ему не понадобятся. И аббат не настаивал.

От Годино тоже вестей не было; в секретных сношениях с Россией застой продолжался все лето. Ничего больше не слышно было и о Мишеле.

В конце июля супругов Потанто опять посетила таинственная личность. Углов тотчас же, к величайшему своему изумлению, признал в ней то самое загадочное существо, которое видел у пастора Даниэля, сначала в одеянии женщины, а час спустя — в виде мужчины. На этот раз личность явилась нарядной дамой, в карете, с ливрейным лакеем, и не успели лошади остановиться у входной двери, как она растворила изнутри дверцу и выскочила из экипажа, не дожидаясь, чтобы откинули подножку.

Углов смотрел на эту сцену из окна, и посетительница так заинтересовала его, что он перешел к другому окну, чтобы видеть, как она, подняв юбки одной рукой, другой стала высокой тростью стучать в дверь, в то время как лакей, прыгнув на запятки, приказывал карете отъехать.

Не успел Владимир Борисович хорошенько разглядеть сильно раскрашенное худощавое и продолговатое лицо посетительницы, с длинным носом и большими черными, блестящими глазами, под модной шляпой, утопавшей в перьях, как ей отворили. Она порывистым и громким голосом спросила: «Дома Потанто?» — и стремительно ринулась в сени.

А затем ее повелительный голос раздался в доме:

— Сейчас же послать за ним!.. Пусть все бросит и бежит ко мне… не могу долго ждать!

Прибежала хозяйка и стала что-то объяснять, но слова ее нельзя было разобрать.

— Я заехала в Париж, чтобы видеть его… остановилась у приятельницы… через час уезжаю на почтовых до границы, а там…

Что было сказано дальше, Углов расслышать не мог, так как хозяйка увела свою гостью в гостиную и затворила дверь.

Владимир Борисович снова подошел к окну и увидел со всех ног бегущего из лавки Потанто без шляпы. Он придерживал обеими руками парик, чтобы дорогой не потерять его. Но, прежде чем войти в дом, он завернул на двор и, крикнув что-то следовавшей за ним прислуге, юркнул в подвал, где у него хранилось вино. Несколько минут спустя, торопливые шаги книгопродавца раздались по дому, и он вошел в гостиную, из которой немедленно вышла его жена, чтобы побежать в столовую, откуда стали доноситься звон посуды и беготня прислуги в кухню и обратно. Затем хозяйка прошла мимо полурастворенной двери, из которой выглядывал Углов, и, гремя ключами, вошла в кладовую, но через минуту вышла оттуда с банками в руках. Готовилось угощение на славу. Прислуги в гостиную не впустили; госпожа Потанто сама понесла туда тяжелый поднос, уставленный закусками, сластями и винами.

Дверь за нею затворилась, и Углов начал с нетерпением ждать выхода посетительницы, чтобы поближе рассмотреть ее. Любопытство его было так возбуждено, что он для этого решился пройти в столовую, которую она не могла миновать, возвращаясь в прихожую.

Добрый час пришлось Владимиру Борисовичу ждать тут. Наконец плотно притворенная дверь, за которой незнакомка совещалась с хозяевами, растворилась, и на ее пороге показалась странная гостья в сопровождении книгопродавца и его жены. Тут она остановилась и громким, неприятным голосом повторила, чтобы Клотильду непременно прислали к ней, как только она приедет в Париж.

— Мне непременно надо видеть ее сегодня же.

— Она должна была приехать к обеду; не понимаю, что могло задержать ее, — сказал Потанто.

— Ночует она у вас?

— Разумеется. Где же ей ночевать, если не у нас?

На тонких, подкрашенных губах гостьи зазмеилась ехидная улыбка.

— Девка на возрасте, за нею вам уж теперь не уследить.

— Напрасно вы так думаете о нашей племяннице, кавалер, — вступился за Клотильду обиженным тоном дядя.

— Ну, она столько же теперь ваша, сколько первого красивого молодца, который приглянется ей. Но не в этом дело; скажите ей чтобы она непременно сегодня же явилась ко мне, — прибавила гостья, входя в комнату.

Тут ее взгляд упал на Углова, и она, как вкопанная остановилась.

С минуту времени смотрела она на него, не отвечая на его поклон, но с наглою пытливостью разглядывая его с ног до головы, как редкого зверя, а затем обернулась к сопровождавшим ее хозяевам и, указывая на него пальцем, спросила:

— Это — тот самый?

— Тот самый, — ответил Потанто.

— Гм! — буркнула гостья и, не давая никому опомниться, поспешно зашагала решительной походкой, неловко волоча юбки к выходу.

Потанто проводил ее до кареты, а Углов ушел в свою комнату, откладывая до другого раза расспросы о загадочной личности, при втором свидании поразившей его своими странностями еще больше, чем при первом.

Что ей нужно от Клотильды? И какое право она имеет так повелительно обращаться здесь со всеми? И почему не показала она вида, что узнала в нем своего соседа за ужином у пастора? У нее несомненно есть важные причины скрывать, что она этой весной была в Блуменесте?

Потанто ушел в лавку, его жена заперлась в своей комнате, а Углов подошел к выходившему на улицу окну, чтобы раньше всех увидеть Клотильду. Прошло с час в напрасном ожидании, наконец, сегодня был положительно день сюрпризов, к подъезду подкатила карета, и из нее выпрыгнула возлюбленная Владимира Борисовича, в таком нарядном костюме, что он в первую минуту ее не узнал. Все кинулись к ней навстречу и закидали ее вопросами: откуда она? в чьем экипаже и почему приехала так поздно?

— Мы ждали тебя к обеду, — заметил Потанто, с любопытством оглядывая ее с ног до головы.

— Прошу извинить меня, но перед самым выездом из Версаля за мною приехала карета от Бланш: пришлось переодеться и ехать к ним на обед.

Клотильда была чем-то взволнована и радостно возбуждена. Из полурастворенной двери, из которой Углов смотрел на нее, он видел, что она беспрестанно озирается на эту дверь — ожидая его появления, может быть? Никогда еще не казалась она ему такой прелестной и никогда еще не хотелось ему так страстно сказать ей это.

— Ты обедала у Бланш? — спросила госпожа Потанто.

— Да. Сегодня ее день рождения. Мы этот день всегда проводим вместе. Мосье Вальдемар дома?

— Дома. А у нас новости…

— Какие? — воскликнула девушка с испугом, снова взглядывая на дверь.

Владимир Борисович понял, что она подумала про него, и его сердце забилось еще большею нежностью к ней.

— Приезжал кавалер д'Эон…

Девушка побледнела, глаза ее расширились, и она отступила назад.

— Он был здесь? Зачем? Что ему надо? — с усилием проговорила она.

— Он желает переговорить с тобою сегодня вечером и убедительно просит приехать к нему. У него до тебя очень важное дело, — начал было объяснять Потанто, но ему не дали договорить.

— Зачем вы не сказали ему, что я у него не буду? — запальчиво крикнула Клотильда. — Вы ведь знаете, какое отвращение внушает мне это чудовище!

— Мы не могли сказать ему это; вспомни, в каких он отношениях с Мишелем.

— Все равно! меня и дядя Мишель не заставит знаться с ним, когда я этого не хочу, — все так же твердо объявила девушка.

— Так ты, значит, не поедешь к нему?

— Ни за что не поеду!

— В таком случае я сам поеду к нему с извинениями. Скажу, что ты нездорова или не приехала в Париж, — нерешительно проговорил Потанто, посматривая то на жену, то на племянницу.

— Скажите ему все, что угодно: мне все равно, лишь бы он знал, что я не хочу его видеть! — и, обернувшись к тетке, девушка опять спросила про Углова: — где же мосье Вальдемар? Уж не бежал ли он из дома от этого чудовища? На его месте я непременно убежала бы…

— Он сейчас был тут…

— Он, значит, видел его! Мосье Вальдемар, вы наше чудище видели? — с живостью обратилась Клотильда к Углову, который не выдержав вошел к комнату. — Мужчиной он был сегодня или женщиной? — спросила она у тетки, ответив с улыбкой на поклон Углова.

— Женщиной…

— Ну, значит, еще противнее! Хотя он и мужчиной ужасен! Не правда ли, мосье Вальдемар?

— Вполне согласен с вами. Но кто эта личность?

— Это — известнейший авантюрист нашего времени, кавалер д'Эон. Да неужто-ж вы никогда не слыхали о нем? Вся Европа знает его!

— Он долго жил у вас в Петербурге, — вставил Потанто. — Правда, это было давно, когда вас еще на свете не было. Но то, что там теперь происходит, так похоже на то, что делалось тогда, что я постоянно впадаю в заблуждение, и мне кажется, что мы живем не в тысяча семьсот шестьдесят втором, а в сороковом году.

— Ну, тебе только стоит подойти к зеркалу, чтобы убедиться, что ты — не тот, каким был тогда, — со смехом заметила ему жена. — Но быть не может, чтобы вам никогда не приходилось слышать про кавалера д'Эона, — обратилась она к Углову.

— Я слышал это имя. Но и вы, и мадемуазель Клотильда говорите про эту личность, как про мужчину, тогда как я сейчас видел ее в женском платье, которое он, правда, носить не умеет, — сказал Углов, с улыбкой припоминая угловатые ухватки посетительницы и ее развязные движения.

— Не правда ли? Не правда ли? — воскликнула Клотильда. — Она просто ужасна, и я боюсь ее! Ни одно существо в мире не возбуждало во мне такого отвращения! — прибавила он с гадливостью. — У меня дыхание спирает в груди в ее присутствии; когда же она дотрагивается до меня, то я ощущаю такое чувство, точно змея по мне ползет. Это и дядя Мишель знает, — прибавила она, — и он ни за что не заставил бы меня ехать к ней, да еще ночью!

— Делать нечего, надо отправиться к ней с извинениями, — сказал Потанто со вздохом. — И в такую темень! Все из-за тебя, упрямица!

— Поручите мне это, — предложил Углов. — Темноты я не боюсь, — прибавил он, с улыбкой поглядывая на Клотильду.

— Ступайте! Ступайте! Когда вы вернетесь, я сообщу вам интересную новость, — заявила она. — Дядя, скажите ему скорее, где найти старую ведьму или старого лешего, а поблагодарить вы после успеете…

— Благодарить меня не за что — мне ровно ничего не стоит прогуляться, хотя бы на край города, — ответил Углов. — Но прежде мне хотелось бы знать, что она именно такое — мужчина или женщина? Неловко как-то говорить с человеком, не зная этого.

— Да говорят же вам, что это — ведьма, вампир, леший, черт, все что хотите, только не человек!

— Полно дурачиться, Клотильда, да только сбиваешь мосье Вальдемара, — остановил племянницу Потанто и обратился к Владимиру Борисовичу: — вы видели ее у нас в женском платье, значит, должны говорить с нею, как с женщиной, и, чем вежливее, тем будет лучше.

— А, чем меньше, тем еще будет лучше, — прибавила госпожа Потанто. — Передайте ей, что Клотильда прислала нам сказать, что раньше, как в конце будущей недели, в Париже не будет…

— Она не поверит вам, но это все равно, — подхватила Клотильда. — Главное, не засиживайтесь у нее.

Углов тотчас же вышел в прихожую и стал надевать шляпу и плащ. Тогда Клотильда, пригибаясь к нему так близко, что он почувствовал ее дыхание на своей щеке, промолвила:

— Возвращайтесь скорее, мне так хочется скорее сказать вам, что я узнала про вас!

Владимир Борисович так опешил от этих слов, что, если бы девушка не вытолкнула его из прихожей и не затворила за ним двери, он не в силах был бы сам уйти. В своем волнении он забыл напомнить, что ему не сказали, где найти загадочную личность, к которой он вызвался пойти, но на подъезде его догнал Потанто, чтобы сообщить, что кавалер д'Эон остановился у своей приятельницы графини де Бомон, в ее доме неподалеку от Сэн-Жерменского предместья. Еще раз поблагодарив за услугу, он посоветовал молодому человеку быть осторожным с людьми, которых он увидит у этой загадочной личности.

— Таких страшных интриганов, как кавалер и его друзья, на всем земном шаре не найти. Я знаю, что осторожности и сдержанности вас учить нечего, но кавалер д'Эон так ловок и хитер, что немого может заставить заговорить, если ему это покажется нужным, — прибавил он.

Минут через сорок Углов подходил к указанному дому маркизы де Бомон и позвонил у подъезда. Ему отворили не скоро, и он имел время прислушаться к странному шуму, лаю и визгу, раздававшимся, за дверью.

Наконец вышел слуга в потертом синем с золотом кафтане и в грязном жабо и спросил весьма неприветливо, что ему надо.

— Госпожа д'Эон здесь остановилась, мне надо видеть ее. Скажите, что я пришел от господина Потанто, книгопродавца, — ответил Углов.

— Сейчас, войдите.

Разогнав собак, выбежавших вместе с ним на подъезд, слуга ввел посетителя в обширную прихожую с изваяниями в нишах, с мраморным полом и двумя глубокими окнами, выходившими на обширный, запущенный двор. Тут, оставив его с челядью и собаками, он отправился докладывать о нем и так долго не возвращался, что Углов имел достаточно времени подробно осмотреть окружавшую его обстановку, равно как и людей, которые, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжали коротать время: кто за картами, кто подремывая на скамейках, обитых вылезшим бархатом, некогда пунцового цвета.

У одного из окон сидел человек средних лет с длинными прямыми волосами, в темной одежде без украшений и с огромными очками на ястребином носу; он так внимательно читал книгу в кожаном переплете, что не поднял головы при появлении Углова. День клонился к вечеру, и сквозь запыленные стекла высокого окна с трудом пробивались лучи заходящего солнца. В растворенную настежь широкую дверь виднелась анфилада высоких зал, некогда, должно быть, великолепных, если судить по живописи потолков и стен да по остаткам позолоты и шелковой обивки на мебели. Теперь все это имело плачевный вид, а закутанные в грязные чехлы люстры, спускавшиеся с потолка, и высокие зеркала, отражавшие всю эту пыль и ветошь, усиливали неприятное впечатление. Собаки тут всюду бегали с громким лаем, на всех кидались, и Углову пришлось бы от них плохо, если бы на помощь к нему не пришла прислуга, специально для животных приставленная и состоявшая из мальчишек в особенной ливрее. Несмотря на обширность и высоту покоев, тут было душно и воняло до нестерпимости. К лаю собак примешивались пронзительный крик попугаев и визг обезьян, бегавших на свободе и беспрестанно вступавших в драку с собаками, несмотря на усилия мальчишек в синих с золотом отрепьях, кидавшихся разнимать их, когда той или другой стороне грозила опасность быть в кровь искусанными и исцарапанными. Кругом стояли такой гам, визг и крик, что ни шагов, ни голосов человеческих не было слышно, и Углов узнал о возвращении лакея, ходившего докладывать о нем, тогда только, когда тот очутился возле него и, возвышая голос, чтобы перекричать какаду, оравшего в клетке в соседнем зале, заявил ему, что кавалер приказал ввести его на свою половину.

Проговорив это довольно нахально и надменно смерив посетителя с ног до головы, слуга повернулся к нему спиной и, растворив маленькую дверь в коридор, пошел, не останавливаясь и не оглядываясь на следовавшего за ним посетителя до тех пор, пока они не дошли до полуотворенной двери, из которой пробивался тусклый свет. Тут он остановился и, указывая на дверь, угрюмо проговорил:

— Войдите, вас там проводят к кавалеру.

Углов переступил порог низкой комнаты, загроможденной самыми разнообразными предметами: нераспакованными тюками всевозможных форм и величин, сплошь покрывавшими пол и мебель, так что негде было ни стать, ни сесть, и стал ждать, чтобы к нему вышли. Но никто не шел, и Владимир Борисович начинал уже терять терпение и подумывать о том: как бы ему отсюда выбраться…

Вдруг из соседней комнаты донесся повелительный и визгливый голос, в котором он тотчас же узнал голос загадочного существа, известного под именем кавалера д'Эона:

— Войдите сюда, в дверь, что напротив второго окна… она не заперта, толкните ее посильнее…

Углов так и сделал и вошел в горницу больше первой. Она тоже была заставлена мебелью и сундуками, но тут было просторнее, стояло большое бюро, заваленное бумагами, а в глубине, за ширмой, виднелась кровать, на которой кто-то копошился.

— Почему девочка не пришла, как я приказала? — продолжал тот же голос, теперь уже из-за ширмы.

— Потанто поручил мне передать вам, сударыня, что его племянница не приехала из Версаля и раньше будущей недели в Париже не будет, — ответил Углов, не без труда преодолевая отвращение, которое внушало ему существо, лежавшее за ширмой, и стараясь говорить как можно вежливее.

Раздался неприятный, пронзительный смех:

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Вот враки-то! Я сейчас только от них, часа не прошло. Мне только кровь бросили, и я едва успела лечь в постель. Часа не прошло, а от Потанто уже гонец с враками! Что же он сам не явился, старая обезьяна? Боялся видно, чтобы я не уличила его, старого полишинеля! Ха-ха-ха-ха-ха! Подите сюда! Что вы там стоите болваном? Мне надо поговорить с вами! — повелительно вскрикнула она, внезапно прекращая свой неестественный смех.

Углов повиновался и сделал несколько шагов к ширме.

— Ближе, ближе! Мне надо вас видеть! Я встать не могу, мне надо вылежаться, чтобы быть в состоянии завтра, чуть свет, выехать, — продолжала она, в то время как Углов прошел за ширму и остановился у подножия кровати, на которой волновалось тщедушное существо в пестрой, обшитой мехом, женской кофте и в мужском ночном колпаке.

Даже не заговори она с ним первая и будь в комнате еще темнее, Владимир Борисович узнал бы ее по пронзительному, пытливому взгляду, который она устремила на него и от которого ему сделалось жутко.

— Мамзель отказалась придти ко мне? — спросила она, не спуская с него взора.

— Я имел честь доложить вам, по какой причине она не может исполнить ваше желание, — ответил Углов.

— Ну, пусть будет так. Вас послали, вы должны говорить так, как вам приказали. Но я требую, чтобы вы и мое поручение исполнили в точности, слышите? — строго прибавила она. — Слушайте же, господин вестовщик. Вы скажете от моего имени Потанто, что он сам — дурак и что жена его — идиотка. Я это всегда подозревала, но сегодня окончательно убедилась в этом. Да. Я желала их племяннице счастья. Слушайте дальше, — отрывисто отчеканивая слова, повелительно продолжало странное существо. — Мне в настоящее время нужна именно такая девчонка, как она, смазливая, неглупая, которая знала бы английский язык, как свой собственный. Из нее под моим руководством вышел бы человек, настоящий, такой, как я. Но все эти Паулуччи — болваны, все без исключения! Не противоречьте мне, вы ничего не знаете и должны учиться у старших, если хотите быть на что-нибудь годны! — выкрикнула она визгливо, хотя Углов и в мыслях не имел спорить с нею, и думал только о том, чтобы скорее от нее уйти. — Все! Все! А секретарь де Бодуара глупее их всех, вместе взятых. Про Потанто я не говорю. Он звезд с неба не хватает, но он — брат Мишеля, а уж одно это много значит. Но эти Паулуччи! Черт бы их совсем забрал! Все кретины до единого! Про их пресловутую Леонору не слышали? Ну, так я скажу вам: в самый разгар нашей деятельности, когда при неудаче нам всем грозила смерть: маркизу, Дугласу, Караваку, Мишелю и первым делом, конечно мне… она вздумала влюбиться в безмозглого дурака, в любимца Бирона! Чуть-чуть не погубила она нас всех, эта дура Леонора! И дочь ее — в нее же… Из нее хотят дипломатического агента сделать… Да моя старая туфля больше способна на это, чем она… Зачем вы живете у Потанто? Неужели эти буржуа еще не надоели молодому человеку, у которого еще вся жизнь впереди? Надо пользоваться молодостью, чтобы приготовить себе положение под старость, пристало вам водиться с людьми низкого звания? Лицо у вас красивое, манеры у вас порядочные, вы кажетесь не глупы… вид у вас такой благородный, что вас легко принять за дворянина… Вы скромны, умеете молчать, и до сих пор не знаете, с какими именно поручениями прислали вас сюда. Все это очень хорошо, — продолжала «она», с ног до головы разглядывая посетителя с пытливым любопытством и не обращая при этом ни какого внимания на смущение несчастного юноши, который готов был провалиться сквозь землю, если бы был уверен, что черти у себя, в преисподней, не похожи на загадочное существо, визжавшее пред ним. «А и впрямь чудище» — подумал он.

— Мне нужен секретарь, — сказало «чудище». — За той девчонкой гоняться больше не стоит. Чем больше смотрю на вас, тем больше убеждаюсь, что вас можно выдрессировать. Без покровителя вам не выплыть, это ясно, как день; значит, вы должны принять мое предложение. Барский вас покинул…

— Вы ошибаетесь, сударыня, князь меня не покинул, — с усилием вымолвил Углов.

— Я никогда не ошибаюсь, молодой человек. К тому же, я богаче Барского и влиятельнее его. Ступайте в министерство иностранных дел, спросите про милорда д'Эона, все меня там знают. И во дворце тоже. Фаворитка, король, королева, принцы — все меня знают и ценят: всем я оказала услуги. Ну, согласны, ли ехать со мной в интересную страну? Я доставлю вам там блестящие знакомства. Вы можете жениться на дочери лорда. Я представлю вас, как русского дворянина. Ничто не помешает вам выдавать себя за князя, если вам это приятно… вы будете приняты при дворе! Неужели вас не соблазняет мыль быть представленным ко двору, играть завидную роль? О, если бы я обладала вашею молодостью!.. Чего только не наделала бы я! Вы храбры? — спросила «она» отрывисто и, по-прежнему не дожидаясь ответа, продолжала: — Разумеется, вы храбры: все русские дворяне храбры, в решительности и отваге им невозможно отказать!

— Сударыня, — решился наконец Углов прервать «ее», — позвольте мне удалиться. Потанто просил меня поскорее уведомить его об исполнении его поручения.

— Скажите ему, что он — дурак! — А вы, молодой человек, будете раскаиваться, что так глупо отнеслись к моему предложению! — повторила она, грозя костлявым пальцем.

Между тем Углов низко раскланивался, пятясь все дальше и дальше к двери, затем, не ожидая позволения, растворил дверь и со всех ног бросился бежать…

Семью Потанто он застал за ужином и рассказал ей все, что произошло.

Его слова никого не удивили. Даже когда он дошел до странного предложения, сделанного ему этой загадочной личностью, Потанто только с улыбкой переглянулся с женой, а Клотильда воскликнула:

— Вы конечно отказались?

— Я даже не дал ей договорить, а заявил, что мне пора домой, раскланялся и ушел.

— Можно себе представить, в какое она пришла бешенство! — заметил Потанто.

— Поделом старой интриганке! — подхватила Клотильда.

Никогда еще не видел ее Углов в таком возбуждении, как в этот день. Волнение девушки было так велико, что она не в силах была скрыть его, и, слушая ее, следя за ее движениями, встречаясь с пытливым и вместе с тем нежным взглядом, который она все чаще и чаще останавливала на нем, Углов с недоумением спрашивал себя:

«Что приводит ее в такое возбужденное состояние? Во всяком случае не одно только посещение кавалера д'Эона».

Он заметил волнение Клотильды уже раньше, когда она сообщила ему, что узнала что-то новое про него. Что бы это могло быть? Как он досадовал на супругов Потанто за то, что они так засиживаются сегодня за ужином! Обыкновенно они уходили рано, оставляя молодых людей на несколько минут одних, и они пользовались этим, чтобы посидеть в саду, где дивно пахло осенними цветами и начинавшими поспевать плодами!

Вдруг Клотильда обратилась к дяде с вопросом, заставившим Углова насторожиться:

— Чудовище сегодня так расстроило вас, дядя, что вы даже не спросите у меня до сих пор, почему я приехала к вам не прямо из Версаля?

— Ты была у мадемуазель Бланш де Клавьер.

— Да. Но я еще не сказала вам, что узнала от нее, — ответила девушка, с улыбкой обернувшись к Углову, который при имени, произнесенном ею, чуть не вскрикнул от изумления. — Мне ведь весной не удалось повидаться с нею, — продолжала она, — Бланш провела с братом всего лишь несколько дней в Париже по возвращении из замка Ледигер…

— Да, мы слышали это от монахинь твоего монастыря, — сказала госпожа Потанто. — Они поехали к себе в имение потому, что доктора предписали де Клавьеру покой и чистый воздух.

— А чем он был болен, вы знаете? — с живостью прервала тетку Клотильда. — Нет! Вам это монахини не могли сказать, потому что никто не знает о приключении, которое случилось с Клавьерами на пути из замка Ледигер в Париж. На них напали разбойники, и, если бы один из спутников в дилижансе не убил злодея, они погибли бы…

— Вот как! Кто же был этот герой, которому они обязаны жизнью? — спросил довольно равнодушно Потанто, в то время как его жена поднялась из-за стола, чтобы велеть прислуге убрать посуду, а Углов, краснея до ушей, не знал куда деваться от смущения.

По лукавым взглядам, которые не переставала кидать на него Клотильда, он не мог не догадаться, что ей известно кто тот незнакомец… И, наконец, она не выдержала:

— Неужели, дядя, вы не догадываетесь, кто тот великодушный незнакомец? — сказала она, указывая на молодого человека. — Бланш с таким волнением говорит про вас, сударь, что мне большого труда стоило скрыть от нее, что я вас знаю, что вы живете у моих родных и что я имею честь и удовольствие видеть вас каждый раз, когда бываю в Париже, — прибавила она, обращаясь к Углову и в своем волнении не замечая тревожного выражения лица, с которым ее тетка, прислушивалась к разговору, в то время как ее муж, Потанто, улыбался Углову.

— Ты хорошо сделала, дочь моя, что не выдала тайны нашего молодого друга, — сказал он. — У него наверняка есть причины избегать новых знакомств в Париже…

— Тем более, что в моем поступке нет ничего особенного, — поспешил сказать и Углов, — и мадемуазель сильно преувеличивает услугу, которую я имел счастье ей оказать. Ничего особенного я не совершил.

— Ну, сами Клавьеры другого мнения, и если бы вы знали, как они относятся к вам!.. Я была очень счастлива слышать, что они говорили про вас! — восторженно прибавила Клотильда.

— А я иного от нашего друга и не ждал, — с чувством объявил Потанто.

Он хотел еще что-то прибавить, но жена его заметила, что поздно и пора спать.

— Правда, правда, уже скоро полночь. Давно мы так поздно не ложились. И денек же сегодня выдался! — сказал Потанто, поднимаясь с места.

— Чудный день! — воскликнула Клотильда. — Я навсегда избавилась от домогательств чудовища и узнала много интересного…

С этими словами она улыбаясь сделала глубокий реверанс и выбежала из комнаты, прежде чем Углов успел опомниться.

В эту ночь в доме Потанто мало спали. Клотильда до рассвета просидела у раскрытого окна, поверяя звездам и ночному ветерку тайну своего сердца. Она им рассказывала, как она счастлива, что тот, которого она полюбила, достоин ее любви, как она всем для него пожертвует, ни перед чем не остановится, чтобы принадлежать ему, хотя бы для этого надо было покинуть родину и ехать в страшную Россию, где ее мать нашла гибель…

Углов также предавался сладостным мечтаниям, одно безумнее другого. То ему казалось, что ему ничего больше не остается, как похитить Клотильду и бежать с нею на край света, то он останавливался на решении сознаться в своей любви Потанто. Но тут являлось непреодолимое препятствие в лице Паулуччи, такое непреодолимое, что оставалось только убить его. Когда аббата не будет на свете, все пойдет хорошо, можно будет увезти Клотильду в Россию, к себе в деревню, далеко от Петербурга, и они там будут блаженствовать до конца жизни…

А в спальне супругов Потанто тем временем жена сидела на широкой кровати и плакала; муж же в ночном колпаке и в одном белье прохаживался по комнате, ероша остатки своих седых волос, и тяжело вздыхал.

— Так что же нам теперь делать, по-твоему? — спросил он в десятый раз, останавливаясь перед кроватью, на которой не переставала плакать его старая подруга.

— Не знаю, Шарль, не знаю. Надо обсудить. Ты знаешь, как настойчива и решительна Клотильда. Мы все радовались этому, воображали, что с такой сильной волей она всего достигнет, что если ее мать погибла, то потому только, что у нее были чересчур нежное сердце и неспособная на борьбу душа, а вышло то же… Давно уж заметила я, что он нравится ей, этот проклятый русский, но никогда не думала, что дело дойдет до этого…

— Не проклинай его, дорогая! Чем он виноват? И разве он менее несчастен, чем она? Разве он приехал сюда, чтобы потерять свое сердце?

— Что мне за дело, для чего он сюда приехал! — запальчиво воскликнула госпожа Потанто. — Он украл у нас наше единственное сокровище, наше дитя, нашу радость, наше все! И для чего только отстаивали мы ее, когда, три года тому назад, Мишель хотел увезти ее с собой в Россию, чтобы определить в штат великой княгини, как, двадцать лет тому назад, ее бедную мать определили к цесаревне Елизавете? Для чего берегли мы ее? Для чего радовались, что она непохожа на мать, что ее не тянет к авантюрам? Нам казалось, что мы отвоевали ее у судьбы! В последнее время она проявляла все больше отвращения к жизни авантюристки, на которую ее обрекали те, которые погубили ее мать, и вот что вышло! Влюбилась в авантюриста — и на все пойдет, чтобы не расставаться с ним! О, я ее знаю! она не задумываясь всюду последует за ним!

— Но для этого надо, чтобы она сделалась фрейлиной, — заметил Потанто, — а до этого еще далеко. Надо прежде узнать, кто он такой. Вот скоро приедет Мишель и разъяснит нам все это.

— И ты убежден, что она будет ждать до тех пор? О, как ты мало знаешь ее!

— Сказать разве аббату…

Жена не дала ему договорить.

— Боже тебя сохрани! Это значит совсем отказаться от счастья видеть Клотильду! Разве он отпускал бы ее к нам, если бы подозревал, что здесь происходит? Да он с нами навсегда рассорится, если узнает об этом! Никогда, никогда не простит он нам этого!

— Но как же быть?

— Прежде всего нам надо как можно скорее избавиться от присутствия этого Вальдемара. Необходимо дать ему понять что он нас стесняет…

— Милая! Да ты вспомни, кто к нам его прислал!

— Твой брат не мог предвидеть, что из этого произойдет.

— Во всяком случае надо подождать приезда Мишеля.

— Так, значит, по-твоему, надо молчать и делать вид, что ничего не замечаешь, до приезда Мишеля? Но это очень тяжело! Я не в силах буду относиться к Вальдемару, как прежде; боюсь, чтобы он не догадался, как мне страстно хочется, чтобы он скорее был за тридевять земель от нас!

— Надо сдерживаться, милая, надо проникнуться мыслью, что он ничем не виноват. А на его благородство и на то, что он никогда не забудется и не злоупотребит чувством, которое он внушил нашей бедняжке, можно вполне рассчитывать.

— О, в этом и я не сомневаюсь! — согласилась госпожа Потанто.