Онлайн чтение книги Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги
1858

105. А. И. Толстой

— 2 января^{835}

Простите ли вы меня, моя святая заступница, за мое долгое молчание? Наверное простите, когда я вам расскажу причину этой грубой невежливости. 23 декабря получил я ваше драгоценное письмо, а 24-го приехал ко мне из Москвы гость. И кто бы вы думали был этот дорогой гость, который не дал мне написать вам ни одной строчки? Это был ни больше, ни меньше, как наш великий старец Михайло Семенович Щепкин. Каков старец? За четыреста верст приехал навестить давно не виданного друга. Вот это что называется друг. И я бесконечно счастлив, имея такого искреннего друга. Он гостил у меня по 30 декабря. Подарил нижегородцам три спектакля, привел их в трепетный восторг, а меня, меня вознес не на седьмое, а на семидесятое небо! Какая живая, свежая поэтическая натура! Великий артист, и великий человек! И, с гордостью говорю, самый нежный, самый искренний мой друг! Я бесконечно счастлив!

Проводив Михайла Семеновича, я долго не мог прийти в себя от этого переполненного счастия. И только сегодня, и то с горем пополам, мог взяться за перо, чтобы благодарить вас за драгоценное письмо ваше и написать вам о моем беспредельном счастии. Простите меня великодушно, моя святая заступница, что я вам пишу мало. Ей-богу, не могу. Поздравляю вас, графа Федора Петровича и милых детей ваших с Новым годом и желаю вам на всю жизнь такой радости, такого счастия, каким я теперь наслаждаюсь. Простите и не забывайте меня, искреннейшего и счастливейшего вашего благодарного друга

Т. Шевченко.

Р. S. На днях явится к вам П. А. Овсянников, мой здешний добрый приятель и товарищ по квартире. Он вам сообщит все подробности о мне и о моем дорогом, незабвенном госте. Благодарю вас за адрес Осипова, сегодня и ему пишу и, разумеется, о М. С. Щепкине. Я теперь не в силах ни о чем больше ни писать, ни думать.

106. С. Т. Аксакову

— 4 января^{836}

Чтимый и многоуважаемый Сергей Тимофеевич!

Не нахожу слов сказать вам мою благодарность за ваш милый подарок, за ваше искреннее сердечное ко мне внимание. Я давно уже и несколько раз прочитал ваше изящнейшее произведение, но теперь я читаю его снова и читаю с таким высоким наслаждением, как самый нежный любовник читает письмо своей боготворимой милой. Благодарю вас, много и премного раз благодарю вас за это высокое сердечное наслаждение.

Простите мне, что я не написал вам с Михайлом Семеновичем. Не мог. Старый чародей наш своим посещением сделал из меня то, что я и теперь еще не могу прийти в нормальное состояние. Он все еще вертится у меня перед глазами и мешает мне не только приняться за какую-нибудь работу, думать, даже говорить мешает. Да, он-таки порядком пошевелил меня. И нужно же было ему таку[ю] штуку выкинуть. Нет, таких богатырей-друзей немного на белом свете. Да я думаю, что он один только и есть. Как я, однакож, не по-христиански думаю. А этому причина тот же великий наш чудотворец Михайло Семенович. Храни его господь на поучение людям.

Послал я вам с моим великим другом свою «Прогулку с удовольствием и не без морали». Вооружитесь терпением, прочтите ее, и если найдете сию «Прогулку» годною предать тиснению, то предайте, где найдете приличным. Вторая часть «Прогулки» будет прислана вам как только покажется в печати первая.

Простите меня, многоуважаемый Сергей Тимофеевич, что я вам так невежливо навязываю мое аляповатое творение, но лучшего употребления я не мог из него сделать. А где отец враг своему даже и аляповатому чаду? Я, как отец любящий, но не ослепленный прелестью своего чада, то убедительнейше прошу вас, будьте внимательны без снисхождения, в особенности к его хохлацкому выговору.

Поздравляю вас с Новым годом и желаю вам всего того, чего вы сами себе желаете. Еще раз благодарю за ваш дорогой подарок и навсегда остаюсь ваш сердечный поклонник

Т. Шевченко. 4 генваря 1858 [Нижний-Новгород].

На обороте: Высокоблагородному Сергею Тимофеевичу Аксакову, в Москве.

107. М. А. Максимовичу

— 4 января *^{837}

Мой голубе сизый!

Я еще и до сих пор не остыл от моего дорогого гостя, и до сих пор стоит он у меня перед глазами и не дает покоя ни днем, ни ночью. Присел я это вот написать тебе^{838}, хорошенько поблагодарить за твои дорогие подарки. Так что же, — такая чушь в голове, будто, сохрани боже, с похмелья. Задал он мне праздник! Угостил на славу!

Извини меня, мой голубе сизый, ради великого бога, что я тебе так вот наскоро пишу, ей-богу, ничего в голову не лезет, кроме нашего великого чудотворца Михайла Семеновича. Даст бог, немного отдохну и напишу тогда тебе не торопясь, хорошенько, а может, если бог поможет, еще и стихами. А теперь целую тебя, мое сердце, за твои подарки, поздравляю с Новым годом и молю господа милосердного послать тебе долголетия и здоровья, на славу нашей преславной Украины. Поцелуй за меня свою хорошую, добрую пани, а мою сердечную землячку, и, други мои искренние, не забывайте кобзаря, убогого и всем сердцем вас любящего

Т. Шевченка.

Нижний-Новгород, 4 генваря 1858 г.

На обороте: Высокоблагородному Михаилу Александровичу Максимовичу, в Москве.

108. М. М. Лазаревскому

— 4 января *^{839}

Извини меня, мое сердце, мой голубе сизый, что я так давно тебе не пишу, нечего было писать. А теперь набралось так много этого писания, что некогда писать. Добрый этот человек завтра едет^{840} в столицу, зайдет к тебе, и ты с ним, ежели будет у тебя время, как следует наговоришься.

Приезжал ко мне колядовать старик М. С. Щепкин, так я после его колядок еще и сейчас хожу, как с похмелья. Пусть господь пошлет старику доброго здоровья.

Поздравляю тебя с Новым годом. Дай Кулишу полтину серебром^{841} и поцелуй за меня графиню Настасию Ивановну, и все. Некогда. Не забывай меня, голубе мой сизый. Не знаешь ли ты, где живет Жемчужников^{842}? Если знаешь, напиши мне. Метлинского я получил, спасибо. Прощай, мое сердце.

Т. Шевченко

На обороте: Высокоблагородному Михайлу Матвеевичу Лазаревскому. В С.-Петербурге. На большой Морской, в доме графа Уварова.

109. П. А. Кулишу

— 4 января *^{843}

Позавчера получил я твое третье письмо^{844} да еще и денег 250 рублей. Спасибо тебе и щедрому земляку, купившему мою невольничью работу. Спасибо вам, други мои сердечные: радость мне доставили, — у меня великий праздник. Пусть вам так господь поможет во всех ваших начинаниях, как вы мне теперь помогли. Отвратительный Нижний-Новгород. Копейки негде заработать: думал уж писать Лазаревскому, и глядь — будто с неба упали деньги, да еще и на Новый год. Спасибо вам, друзья мои.

Рассказов Вовчка еще не получил. А Граматка твоя так мне по сердцу пришлась, что я не знаю, как тебе и рассказать. Расскажу когда-нибудь, когда бог приведет повидаться, а пока только благодарю, и еще раз благодарю, и все.

Полтину денег возьми у М. Лазаревского. Из «Черной Рады» сейчас не нарисую тебе ничего^{845}: нет модели, нет перед глазами ничего нашего, украинского, а брехать на старости не хочется. Не хочется рисовать кое-как.

Сейчас посылаю тебе с этим добрым человеком, с Овсянниковым, своих «Неофитов»^{846}. Еще не очень отделано. Перепиши их хорошенько и пошли с этим же Овсянниковым старику Щепкину.

И наделал же он, этот старик, дел! — Приезжал ко мне на святки колядовать. И сейчас еще у меня будто тяжелое похмелье после его колядок. Угостил старик на славу! И откуда у него такая живая, сердечно-трепетная, живая натура. Удивительно, да и только!

Оставайся здоров, мой брате, мой друже единый. Пусть тебе бог помогает во всех твоих добрых начинаниях. Не забывай меня, твоего искреннего родного брата

Т. Шевченка.

Шли мне поскорей своего Вовчка. Поздравляю с Новым годом.

110. М. С. Щепкину

— 17 января *^{847}

Друже мой единый! Уже успокоился ли ты хоть немного^{848} со своим бенефисом? Ежели со всем уже управился и есть у тебя нерабочее время, то я тебя попрошу вот что сделать.

Твоя и моя милая Тетяся Пиунова^{849} хочет оставить Нижний-Новгород, и хорошо сделает, ей тут плохо, она тут увянет, и она погибнет, как собачка на базаре. Жаль будет такую молодую, хорошую. Я ей посоветовал ехать в Харьков, и она рада ехать, так вот мое горенько, в Харькове нет у меня ни одного доброго и влиятельного знакомого, а у тебя, вероятно, есть там такой человечек. Очень хорошо сделал, если б ты ему как следует написал и попросил от себя, чтобы нашей милой Тетясей там не пренебрегли, а она, ты сам, слава богу, видел, и теперь уже артистка, а какая же она будет, как пооботрется да пообомнется среди хороших людей? Алмаз! Ей-богу, алмаз! Сам, слава богу, видишь, что алмаз. Она с даром божьим, а к тому же умненькая, послушная и трудолюбивая. И если бог не поможет ей выбраться на свет божий из этого староверского гнилого болота, так она увязнет и погибнет. А нам с тобою грех будет.

Она здесь получает 25 рублей в месяц и два бенефиса в год. А на сей год хитрый Варенцов и того не хочет дать, видя, что некуда ей сердечной деться. Большая семья ее, беднягу, обсела, не то б она и сама разумно избрала бы себе путь-дорогу в рай. Нам когда-то добрые люди помогали, поможем же и мы теперь посильно, друже мой единый! Я уже написал и послал епистолию директору Харьковского театра, а ежели бы еще и ты от себя ему добавил, так, может, из этого пшена и получилась бы каша. А Тетяся даже плачет и просит тебя, чтобы ты осенил ее своей великой славой. Сделай же, как она и я тебя просим, мой голубе сизый!

Позавчера я получил не письмо, а прямо панегирик от Сергея Тимофеевича^{850}. Если б я малость поглупей был, я бы угорел от того панегирика, а так, слава богу, выдержал. Поцелуй его, доброго, благородного трижды за меня. Да напиши мне его адрес, потому что он, может, забыл написать мне свой адрес. Я теперь день и ночь сижу и переписываю вторую часть той повести, которую я с тобою послал Сергею Тимофеевичу. Как кончу, тотчас же и пришлю. Скоро получишь ты от Кулиша моих «Неофитов». Только это такая штука, что печатать ее сейчас нельзя, а когда-нибудь потом: еще надо отделывать.

Только хотел написать: прощай, голубе мой сизый, пусть тебе бог помогает, а тут приносят твое письмо от Брылкина^{851}. Я и перо положил. Так вот уж сегодня вновь принялся писать. Спасибо тебе, мое сердце, за хлопоты по лотерее; соберешь деньги — пришли на имя Брылкина, у меня сейчас в кармане пусто — ни гроша. Из Питера мне пишут, что я недолго буду сидеть в Нижнем. Так или иначе, а дальше поста не усижу. Махну к тебе в Никольское, да и начну спасаться, потому что мне тут нечего делать. Спасибо тебе, что поотдавал мои письма. Поцелуй еще раз Сергея Тимофеевича и княжну Репнину. А тебя целуют други твои Дорохова, Голинская, Брылкин, а Тетяся Пиунова, та — трижды. А я десять раз и все в твою умную благородную лысину, мой единый друже! Еще раз прошу тебя, мое сердце, напиши тому, кого знаешь, в Харьков. Оставайся здоров, мой друже единый, пусть тебе бог помогает во всех твоих добрых начинаниях, не забывай искреннего твоего друга

Т. Шевченка,

Сердечно благодарят тебя за портреты Брылкин, Дорохова, Голинская и Пиунова. А я для себя сам когда-нибудь нарисую.

111. М. М. Лазаревскому

— 21 января *^{852}

Мой милый друже! Рекомендую тебе одного из нижегородских друзей моих Константина Антоновича Шрейдерса^{853}. Встреть его приветливо во имя дружбы нашей! Был ли у тебя Овсянников? Возьми у Кулиша и прочитай моих «Неофитов». Они еще не отделаны. Шрейдерс скоро вернется в Нижний, так вот — пусть Кулиш перепишет «Неофитов» и даст ему для передачи Щепкину. А ты, мой друг единый, купи мне Шекспира, перевод Кетчера, и песни Беранже Курочкина. Да если успеешь, то и отдай переплести Шекспира. Оставайся здоров, пусть тебе бог помогает во всем добром, не забывай искреннего твоего

Т. Шевченка.

На обороте: Высокоблагородному Михаилу Матвеевичу Лазаревскому. На. Большой Морской, в доме графа Уварова.

112. П. А. Кулишу

— 26 января *^{854}

Какой это тебе дьявол сказал, что я приготовил своих «Неофитов» для печати^{855}? И мысли и думы такой не было. Я послал их тебе только прочитать, чтобы ты видел, что я тут не сложа руки сижу. И старик Щепкин — не такой, чтобы в Москве возился с ними как с писаною торбой. Ты отдай хорошенько переписать их и пошли старику, — он уже знает, что «Неофиты» у тебя. Овсянникова не дожидайся; скоро поедет из Питера в Нижний приятель мой Шрейдерс, так ты и передай ему, а он передаст моему старому друзяке. Вот как сделай. Для печати у меня наготовлено на добрых две книги: только перепиши, да и в типографию; но я и с этим не спешу, не только с «Неофитами». «Ян Гус» должен быть у Василя Васильевича Тарновского, который жил когда-то в Потоках Киевской губернии. Переделывать его или снова писать у меня почему-то рука не поднимается.

Это только не мое, а то вся песня моя.

О каких ты это мне пишешь деньгах^{857}? Не знаю, из каких денег прислал мне М. Лазаревский в Новопетровское укрепление, перед выездом, 75 рублей. Да 150 рублей Залесский прислал в Нижний за рисунки через Лазаревского. Да ты, спасибо тебе, 250 рублей. Вот и все деньги. И я их не транжирю, так как думаю жениться, осточертело в неженатых ходить. Ну его: и, ежели есть у вас какие-нибудь мои деньги, шлите их сюда. Я возьму на них акций Меркурьевского общества, и они принесут мне 10 % в год. Видишь, какой я хозяин. А тебе какой дурак наврал, что я и до сих пор — запорожец? Брехня! Не верь!

Вовчка твоего и в глаза не видел. Кому ты его адресовал. Пиши мой адрес так: в Нижний-Новгород, имя рек, в контору пароходства «Меркурий».

Не забывай своего искреннего Т. Шевченка.

Научи ты меня, будь добр, что мне делать с русскими повестями? У меня их около двух десятков наберется. Печь затопить — жаль: много труда пропадет. Да и денег бы хотелось, — сейчас они мне очень нужны. Посоветуй, будь добр, что мне делать?

Т. Шевченко

113. М. С. Щепкину

— 3 февраля *^{858}

Спасибо тебе, мой друже единый, за письмо твое^{859} и 200 рублей. Все это получил я от нашего доброго друга Н. Брылкина, который тебя искренне целует и посылает тебе с Олейниковым кожушок. Носи на здоровье.

Не знаю когда мы с тобою увидимся, потому что не знаю, скоро ли Овсянников вернется домой; я сейчас у него хозяйничаю, так мне обязательно надо его дожидаться. А если он надолго задержится, тогда я не утерплю: передам его хозяйство Брылкину, а сам махну в Никольское, а за день перед этим аккуратно напишу тебе.

Обнимает и целует тебя трижды твоя и моя милая Тетяся. Она, посоветовавшись со своим отцом, посылает тебе свой репертуар и условия^{860} такого содержания: 1 500 руб. в год без бенефиса, а с бенефисом 1 200 руб. и на переезд в Харьков 200 руб. А поедет она в Харьков с отцом или с матерью. Впрочем, она согласится на твои условия, какие ты предложишь.

Во имя святого бога и святого искусства, помоги ей, друже мой великий, вырваться из сего гнилого Нижнего. Мне тут даже жаль глядеть на нее. По поводу ее бенефиса написал я небольшую статейку^{861} в газету, которую посылаю тебе: прочитай, да прибавь от себя какое-нибудь мудрое слово, да отдай перепечатать в «Московских ведомостях». Для нашей милой Тетяси это было б неплохо.

27 генваря похоронили славного старика — Улыбышева^{862}, и не найдется никого в Нижнем некролог ему написать! Еще раз — гнилой Нижний-Новгород.

Поцелуй за меня благородного Сергея Тимофеевича Аксакова и юношу Максимовича. Репнину увидишь — и ее приветствуй. А тебя целует М. А. Дорохова со своим чужим ребенком^{863}. Целует Галинская и трижды целует Пиунова, а я и счет теряю.

До свидания, мое сердце, мой друже единый.

Искренний твой Т. Шевченко

Делает ли что-нибудь Катков с моей повестью? Я уже вторую часть кончаю.

Прислал ли тебе Кулиш моих «Неофитов»?

Почему ты мне не написал адреса Сергея Тимофеевича?

114. М. С. ЩЕПКИНУ

— 10 февраля *^{864}

Друже мой единый![15]Перед этим Шевченко дает стихотворения: I. «Доля». II. «Муза» и III. «Слава», датированные 9 февраля 1858 г. См. т. 2-й.

Какая это тебе сорока-брехуха на хвосте принесла, что я тут ничего не делаю, а только пирую. Брехня. Ей-богу, брехня! Да и сам-таки подумай хорошенько. Кто же нас будет уважать, если мы сами себя не уважаем? Я уже не мальчик глупый. И от старости, слава богу, еще не поглупел, чтоб выделывать такое, о чем ты пишешь. Плюнь, мой голубе сизый, на эту паскудную брехню и знай, если меня неволя и горе не побороли, так сам я не упаду. Но тебе великое, превеликое спасибо за искреннюю любовь твою, мой голубе сизый, мой друже единый. Я даже заплакал на старости, прочитав твое письмо, полное самой чистой, неподкупной любви. Еще раз спасибо тебе, мое сердце единое!

Я послал тебе письмо харьковского директора. Тетяся целует тебя, как отца родного, и просит, чтобы ты поступал, как тебя бог научит. На Варенцова нет надежды. Дерево, да к тому же дуб. Оставайся здоров, мой милый друже. Скоро прибуду к тебе, а пока люби меня, оклеветанного твоего искреннего друга

Т. Шевченка.

10 февраля 1858

[Нижний-Новгород].

Хотя ты и не велел, а я-таки не утерпел, чмокнул сегодня разочек нашу милую Тетясю. Чмокни хорошенько за меня благородного Сергея Тимофеевича.

115. С. Т. Аксакову^{865}

— 16 февраля^{866}

Чтимый и многоуважаемый Сергей Тимофеевич!

Ради всех святых простите мне мое грешное, но не умышленное молчание. Вы так сердечно, дружески приняли мою далеко не мастерскую «Прогулку», так сердечно, что я, прочитавши ваше дорогое мне письмо, в тот же день и час принялся за вторую и последнюю часть моей «Прогулки». И только сегодня кончил. А как кончил? Не знаю. Судите вы меня, и судите искренно и милостиво. Я дебютирую этой вещью в великорусском слове. Но это не извинение. Дебютант должен быть проникнут своей ролью, а иначе он шарлатан. Я не шарлатан, я ученик, жаждущий дружеского, искреннего суда и совета. Первая часть «Прогулки» мне показалась растянутою, вялою. Не знаю, какою покажется вторая. Я еще не читал ее, как прочитаю, так и пошлю вам. Нужно работать, работать много, внимательно и, даст бог, все пойдет хорошо. Трудно мне одолеть великороссийский язык, а одолеть его необходимо. Он у меня теперь, как краски на палитре, которые я мешаю без всякой системы. Мне необходим теперь труд, необходима упорная, тяжелая работа, чтобы хоть что-нибудь успеть сделать. Я десять лет потерял напрасно, нужно возвратить потерянное, а иначе будет перед богом грешно и перед добрыми людьми стыдно. Я сознаю и сердцем чувствую потребность работы, но в этом узком Нижнем я не могу на один день спрятаться от невинных моих друзей. Собираюсь выехать в Никольское к моему великому другу Михайлу Семеновичу. Дожидаю только товарища из Петербурга. Не знаю, получил ли Михайло Семенович мои «Неофиты» от Кулиша. Мне бы сильно хотелося, чтобы он прочитал вам это новорожденное хохлацкое дитя. На днях послал я ему три, или, лучше сказать, одно в трех лицах, тоже новорожденное чадо. Попросите его, пускай прочтет.

Кончили ли вы печатать вашу книгу^{867}? Если кончили, то ради самого Аполлона и его прекрасных бессмертных сестер пришлите мне экземпляр. Я теперь читаю так, что попало, здесь даже порядочно читать невозможно. Старыми, разбитыми журналами пробавляюсь, и за то спасибо добрым людям.

Еще раз прошу вас, мой чтимый, мой искренний друже! Простите мне мое невольное прегрешение. Не поставьте в вину мне мое долгомолчание. Я хотя и представил вам причину моего тупого безмолвия, но никакая причина не извиняет невежливости. Еще раз простите и любите сердечно, глубоко полюбившего вас

Т. Шевченка.

Нижний-Новгород,

1858,

февраля, 16.

116. Я. Г. Кухаренко

— 16 февраля *^{868}

Батьку атамане кошевой!

Письмо твое от 7 августа прошлого года^{869} из Екатеринодара получил я 10 февраля сего года уже в Нижнем-Новгороде. Разыскивало оно меня немало времени, да спасибо, что хоть когда-нибудь, а все-таки нашло. А то я уже не знал, что и думать о тебе. Думал уже, упаси боже, не сложил ли ты свою добрую голову где-нибудь на этом иродовом Кавказе. А теперь, слава богу, вижу, что ты жив и здоров и жена и деточки твои. Да хранит их бег долгие годы. У меня была мысль пробраться к тебе на хутор. Да вот так мыслью и осталась. От 16 мая до 2 августа не давали знать из корпуса в укрепление о моей свободе. Вот мучители, иродовы души! Мало им было десяти лет. Кровь стынет, как вспомню.

3 августа вырвался из каторжного укрепления и через море по Волге направился в столицу. Я боялся застрять у тебя до осени. В Нижнем меня задержали, запрещено мне, видишь ли, бывать и жить в столице. Такое вот несчастье! Помиловали да только наполовину. Сел я в этом мерзком Нижнем, да и до сих пор сижу. Приезжал ко мне на святки колядовать старый Щепкин, спасибо ему. Думаю это поехать к нему под Москву в село Никольское и, может, там и до лета останусь, а летом, ежели не пустят в Питер, так махну в Харьков, а из Харькова, коли бог поможет, и на Черноморию. Я когда-нибудь, а доберусь до этой Черномории.

Нет у меня сейчас ничего хорошего послать тебе и товарищам прочитать, разве вот — «Долю», «Музу» и «Славу». Я недавно сочинил их, не знаю, как они тебе понравятся.

ДОЛЯ

I. МУЗА

II.

СЛАВА

III.

Еще сочинил я тут от скуки одну штуку, поэму «Неофиты», будто бы из римской истории. Но еще не отделано, потому и не посылаю. А отделаю, пришлю. Пока же — будь здоров, мой батьку атамане, мой друже единый, не оставляй меня несчастного горемыку

Т. Шевченка.

Целую твою старую пани и твоих молодых деточек. Будешь писать, пиши на имя М. С. Щепкина. Я собираюсь к нему ехать.

117. И. А. Ускову

— 17 февраля^{870}

Многоуважаемый

Ираклий Александрович!

Письмо ваше от 7 января^{871} получил я 15 февраля, за которое приношу вам мою искреннюю благодарность. И за письмо старого моего друга черноморца Кухаренка приношу такую же вам искреннюю благодарность. Сердечно радуюсь благополучию вашему, Агафьи Емельяновны и здоровью моих милых и малых друзей Наташеньки и Наденьки. Наденька, я думаю, уже бегает? Как бы мне хотелось ее потетюшкать! А моя умница, красавица Наташенька вспоминает ли своего друга дядю Тараса Горича. Сердечно жалею, что не могу ничем я ей напомнить о себе. Нижний Новгород без ярманки настоящая деревня. Хуже потому, что обыкновенные сельские продукты дороже, нежели в селе. Город просто сам по себе дрянь. Семь лет в Новопетровском укреплении мне не казалися так длинны, как в Нижнем эти пять месяцев. Это значит перепутье. На рождественских святках приезжал ко мне в гости из Москвы мой старый друг Михайло Семенович Щепкин (известный актер). Теперь я думаю отдать ему, старику, визит. Он мне сделал честь, какой немногие удостоились от знаменитого старца. На будущей неделе думаю оставить навсегда Нижний Новгород, прожить до весны под Москвой у Щепкина, а весною, если не разрешат мне жить в столицах, поеду в Харьков, в Киев, в Одессу и за границу. Бог с ними — со столицами. Деньжонок теперь уже накопилось столько, что безбедно можно прожить года три за границею. А там, что бог даст. Не погиб в неволе, не погибну на воле, — говорит малороссийская песня.

Какова у вас зима нонешний год? Здесь ужасно много снегу, а морозов сильных еще не было да, кажется, и не будет; больше 15 градусов не было. Письмо мое вы получите не раньше праздника воскресения Христова. То я и поздравляю вас с этим светлым праздником и от души целую вас всех и Катю, и няню, и в особенности больших друзей моих Наташеньку и Наденьку. Пошли им бог здоровье! Прощайте, многоуважаемый Ираклий Александрович. Не забывайте искреннего вашего

Т. Шевченка.

Пришлю вам из Москвы какую-нибудь хорошую книгу. Сердечно жалею, что я не мог из [рисунка?] сделать предполагаемого употребления. Если получу к тому времени фотографический портрет свой из Петербурга, сделанный по моему рисунку, то и портрет пришлю. А вы мне пришлите собственного изделия портреты друзей моих Наташеньки и Наденьки. А письмо ваше адресуйте на имя Михайла Семеновича Щепкина в Москву, в контору императорских театров.

Целую Жуйкова с благоверною и Бурцова с благоверною же, а старого паливоду Мостовского без благоверной три раза целую.

Поздравляю Агафью Емельяновну с прошедшим днем ангела.

Нижний-Новгород,

1858,

февраля, 17.

118. М. М. Лазаревскому

— 22 февраля *^{872}

19 февраля вернулся Шрейдерс из Петербурга, привез мне Беранже Курочкина, четыре экземпляра нерукотворенного образа и твое братское сердечное письмо. Спасибо тебе, друже мой единый, за все, за все. Хорошо еси сделал, что заказал 50 штук помянутого образа, пусть земляки пока что хоть смотрят на этого бородатого недобитого кобзаря своего. Думаю на следующей неделе покинуть этот отвратительный Нижний. Поеду под самую Москву в гости к моему старому батьку — к М. С. Щепкину и у него до весны пробуду. А весною, ежели не выйдет у меня ничего с этими отвратительными столицами, так махну в Харьков или в Киев, а может, и дальше, если бог поможет. Дожидаюсь Овсянникова с чемоданом, не то бы уже давно выехал. Здорова ли графиня Настасия Ивановна? Поцелуй ее за меня. Был у меня в гостях Яков. Славный хлопец! Шрейдерс не нахвалится тобой и Семеном и сейчас целует вас обоих. Хорошо сделал, что не купил Шекспира, ну его — какой дорогой! Поцелуй за меня Семена, да и прощай, мой друже единый. Посылаю тебе эту недавно испеченную штуку, потому и пишу мало, чтоб бумаги больше осталось для новорожденного чада. Не забывай своего искреннего

Т. Шевченка.

Адрес мой: в Москву, Михайлу Семеновичу Щепкину. С передачею.

В конторе императорских театров[16]Далее стихотворения «Доля», «Муза», «Слава»..

Марко Вовчок — псевдоним какой-то пани Маркович. Не знаешь ли ее адрес? Если не знаешь, спроси у Каменецкого в типографии Кулиша. Я слышал, что он ее хорошо знает. Как выяснишь, напиши мне, надо хоть письмом поблагодарить ее за сердечные, искренние рассказы. Жаль, что не оставил тебе Кулиш «Неофитов». Может, они есть у Каменецкого. Спроси.

119. М. С. Щепкину

— 23 февраля *

Друже мой добрый и единый!

Посылаю тебе квитанцию конторы Транспортов, через которую я посылаю ящик с моими книгами. Получи его, и пусть у тебя полежит где-нибудь некоторое время.

Выеду я из Нижнего 25 февраля. А когда прибуду в Никольское — не знаю. Думаю уже не возвращаться в Нижний. Осточертел он мне. Ну его! Целует тебя твоя Тетяся трижды, и я трижды, пока увидимся и счет потеряю; а пока что будь здоров и весел и не забывай меня.

Т. Шевченко

Поцелуй за меня Сергея Тимофеевича и Максимовича.

23 февраля 1858 [Нижний-Новгород].

120. М. М. Лазаревскому

— 25 февраля *^{873}

25 февраля в 7 часов утра получил я твое письмо^{874}. Никто никогда еще не поздравлял меня с именинами так весело, как ты меня сегодня поздравил, спасибо тебе. Поцелуй трижды графиню Настасию Ивановну и графа Федора Петровича, а через неделю или две я сам их поцелую и тебя, и Семена, и всех добрых людей, сущих в Петербурге.

Твой именинник

Т. Шевченко

Шрейдерс целует тебя и Семена.

На обороте: В С.-Петербург, его высокоблагородию Михаилу Матвеевичу Лазаревскому, на большой Морской, в доме графа Уварова.

121. А.И. Толстой

— 5 марта^{875}

Моя святая заступница! Свидание наше так близко, так близко, что я едва владею собою от ожидания. 2-го марта я получил ваше сердечное, святое письмо^{876} и не знал, что с собою делать в ожидании официальной бумаги. Наконец, эта всемогущая бумага сегодня получена в губернаторской канцелярии и завтра будет передана полицеймейстеру. Послезавтра я получу от него пропуск, и послезавтра же, то есть 7-го марта, в 9 часов вечера я оставлю гостеприимный Нижний-Новгород. В Москве останусь несколько часов для того только, чтобы поцеловать моего искреннего друга, знаменитого старца М. С. Щепкина. Говорил ли вам Лазаревский, что этот бессмертный старец сделал мне четырехсотверстный визит о рождественских святках? Каков старик? самый юный, самый сердечный старик! и мне было бы непростительно грешно не посвятить ему несколько часов в Москве.

Во имя всех святых простите мне великодушно мой лаконизм. Я в эти долгие дни буквально не владею собой. Не только писать — читать не могу. На днях получил я от Сергея Тимофеевича Аксакова его новую книгу «Детство Багрова». И она у меня так и лежит не разрезаннною. Несносно томительное состояние.

До скорого свидания, моя великодушная, святая заступница. Всем сердцем моим целую вас, графа Федора Петровича и все родное и близкое вашему нежному, благородному сердцу. Сердечно благодарный.

Тарас Шевченко.

122. М. М. Лазаревскому

— 12 марта *^{877}

Я в Москве, нездоров^{878}. Глаз распух и покраснел, едва на лоб не вылез. Доктор посадил меня на диэту и не велел выходить. Вот тебе и столица! Сам черт растянулся поперек дороги и не пускает меня к вам. Не сладишь с ним — с сукиным сыном, ничего не поделаю. Доктор говорит, что я неделю или две останусь в Москве. Прошу тебя, зайди к графине Настасий Ивановне и расскажи ей о моей беде.

С завтрашней почтой посылаю тебе два рисунка^{879}. Закажи фотографу снять две копии в два раза уменьшенные, одну для себя, а другую для меня. А потом передай рисунки графу Ф[едору] П[етровичу] и попроси, чтоб он при случае передал их Марии Николаевне для альбома, если они будут стоить того. Я думал передать их лично, но видишь, что со мной случилось.

Будь добр, найди этого повесу Овсянникова и скажи, чтобы он непременно увиделся со мной в Москве. Сижу я у Михайла Семеновича Щепкина, близ Садовой улицы в приходе старого Пимена, в доме Щепотьевой.

Не забывай меня, друже мой единый. Поцелуй за меня Семена.

Т. Шевченко

Насчет рисунков, какими их найдет граф и что он с ними сделает, напиши мне. Только не держи их долго у фотографа.

123. М. М. Лазаревскому

— 19 марта *^{880}

Друже мой единый! Рад бы на крыльях лететь к вам, да проклятый глаз, чтоб он вовсе не вылез, не пускает. Сегодня был у меня доктор и раньше пасхальной недели не пускает меня в дорогу. А его, умника, нужно слушаться, а то нечем будет глядеть на свет божий и на тебя, мой друже единый!

Рисунки мои, я думаю, теперь уже получены. Пусть фотограф сделает хоть один экземпляр, — мне хочется, чтобы граф Федор Петрович передал их на праздниках Марии Николаевне, если найдет достойными того. Хорошо, если б так было.

Какого это черта Овсянников пропадает? Не знаю, купил ли он мне чемодан, или нет. Ежели купил, пусть хоть соломой набьет и пришлет мне, а то придется в Москве купить. Прощай, мой друже единый. Поцелуй Семена за меня.

Искренний твой Т. Шевченко

Как передашь рисунки графу Ф. П., садись на чугунку, да и ко мне^{881}, да вместе и вернемся в Питер. Ей-богу, хорошо было бы.

124. М. А. Максимовичу

— 5 апреля *^{882}

Друже и голубе мой сизый! Получил я от Грицька Галагана все твои труды^{883}. Спасибо тебе. «Еретик» мой не весь, тут его и половины нет. Поблагодари за меня Бартенева и попроси его, может, он достанет где-нибудь вторую половину, а то я без нее ничего не сделаю. Читаю сейчас «Гуса» Анникова^{884}, хорошая вещь. Пишу тебе мало потому, что еще не огляделся вокруг. Низкий поклон Кошелевым и еще более низкий Марусе Васильевне. Посылаю тебе обещанное^{885} и прошу тебя, мой голубе сизый, не забывай искреннего земляка своего Т. Шевченка [17]Далее — стихотворение «Когда мы были казаками» (см. 2-й том), в письме озаглавленное «Полякам» и подписанное — Кобзарь Тарас Дармограй..

На обороте: Высокоблагородному Михайлу Александровичу Максимовичу.

125. С.Т. Аксакову

— 25 апреля^{886}

Чтимый и глубокоуважаемый Сергей Тимофеевич! Еще на прошедшей неделе получил я ваше искреннее, драгоценное письмо^{887} и только сегодня отвечаю вам, мой искренний, сердечный друже. Простите мне эту грубую непростительную и невольную невежливость. Грех сей случился потому, что я до сих пор еще не могу вырваться из восторженных объятий земляков моих. Спасибо им. Они приняли меня как родного, давно не виданного брата и носятся со мною, как с писанкою. Да еще, как на грех, выставка случилась в Академии Художеств^{888}, которой я так давно не видел и которая для меня теперь самое светлое, самое высокое наслаждение. Какие пейзажи, просто чудо! Калам огромное имеет влияние на наших пейзажистов. Айвазовский, увы, спасовал^{889}. Он из божественного искусства сотворил себе золотой кумир и ему молится. Грешно так оскорблять бескорыстное, непорочное искусство. Бог ему судия. Выставка немногочисленна, но прекрасна, а в особенности пейзажи, очаровательные пейзажи!

Вы, как великий художник, как самый пламенный любовник безмятежной очаровательной природы, Вы поймете причину моей невежливости и, как искреннему, нелицемерному поклоннику всего прекрасного и благородного на земле, великодушно простите мне мой невольный грех.

Я сердечно рад, что вы осталися довольны моим бородатым поличием. Это фотографический снимок с рисунка, мною самим сделанного, почему и показался он вам подрисованным.

Вы обещаете мне написать ваше мнение о моей повести. Если она стоит этого, напишите, ради святого, божественного искусства. Мнение чувствующего и благородно мыслящего художника мне необходимо. И ваше искреннее слово я прийму с благоговением, прийму как дорогой бесценный подарок. Не откажите же мне в этой великой радости!

Предположение мое посмотреть на Москву в конце мая и вас поцеловать не сбылось. Меня обязали не оставлять Питера в продолжение года. Трагедия перешла в комедию.

Не взыщите, мой искреннейший друже, что я вам на сей раз пишу мало. Когда прийду в нормальное состояние, буду писать вам много и о многом.

От всей души целую вас, ваше прекрасное, сердечное семейство и все, близкое вашему сердцу, а Ивана Сергеевича целую трижды за его алмазное стихотворение «На Новый год»^{890}.

До свидания. Не забывайте искренняго вашего

Т. Шевченка.

Поцелуйте моего великого друга^{891}, когда он возвратится из Костромы.

Адрес: его высокоблагородию Михайлу Матвеевичу Лазаревскому, в Большой Морской, в доме графа Уварова.

126. Г. Н. Честаховскому^{892}

— 15–18 мая *^{893}

Грыцю! Если хотите увидеть старого Щепкина-актера^{894}, и будет время, то приходите в 7 часов к Лазаревскому.

Т. Шевченко

127. Г. П. Галагану^{895}

— 27 мая *^{896}

Друже мой единый! Может прибредет в Сокиринцы этот добрый человек и художник очень способный, то ты, мой друже богу милый, приветливо прими его. Он умный, добрый и любит наш народ и наш край. А зовут его Иван Иванович Соколов^{897}. Целую тебя трижды и твою пани и твоего маленького Павлуся. Извини, что пишу мало, ей-богу, некогда. Оставайся здоров, пусть тебе бог помогает во всем добром. Иногда вспоминай искреннего твоего

Т. Шевченка.

На обороте: Высокоблагородному Григорию Павловичу Галагану, Прилукского уезда, село Сокиринцы.

128. И. А. Ускову

— 4 июля^{898}

Многоуважаемый Ираклий Александрович! Наконец, я добрался до Петербурга и до заветного Павловска^{899}. Но Павловск, увы, не обещает ничего хорошего. Три раза в продолжение одной недели побывал я в Павловске и три раза стучался напрасно у дверей нашего честного и вдобавок высокоблагородного комиссионера. Он никого не принимает, потому что к нему, кроме заимодавцев, никто не заходит. О пребывании моем в Петербурге он узнал от генерала Бюрно, с которым я встретился в Павловске же и имел неосторожность рассказать ему о сделанном мне вами поручении. А он, как ловкий шарлатан, смекнул делом и не велел меня принимать. А случайно где-то встретившись с Маркевичем, уверял его, что он зимним путем еще выслал вам отличнейший фотографический аппарат со всеми принадлежностями, даже много лишнего выслал. Подлец! и вдобавок неловкий.

Доверенность ваша не по форме написана, и Михайло Матвеевич говорит, что она не может иметь никакой силы. Попробуйте написать его матери, она живет в Павловске вместе с ним в собственном доме. За успех ручаться нельзя, а попробовать можно.

Посылка ваша сегодня же отправляется, кажется вы получите все требуемое исправно и лучшего свойства, я посылаю вам «Губернские очерки»^{900}, письма и вашу доверенность, а вы мне пришлите две черные мерлушки, чем премного обяжете, и адресуйте вашу посылку на имя Лазаревского Михайла Матвеевича.

В Питере мне хорошо, пока квартирую я в самой Академии, товарищи художники меня полюбили, а бесчисленные земляки меня просто на руках носят. Одним словом, я совершенно счастлив. Как-то вы там поживаете? Что мои великие друзья поделывают^{901}? Наденька, я думаю, уже бегает, а Наташа читает. А басен Крылова все-таки не издают с порядочными картинками. Посылаю вам свой плохой портрет, снятый с натуры в Петербурге. Каков ваш сад? Нынешнее лето у вас должно быть много винограду и абрикосов.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение Агафье Емельяновне, целую от всего сердца моих больших друзей и остаюсь уважающий вас

Т. Шевченко.

Кланяюсь Бажановым, Жуйковым и старому волоките Мостовскому.

129. С.Т. Аксакову

— 15 июля^{902}

Чтимый и глубокоуважаемый Сергей Тимофеевич!

Сердечно благодарен вам за ваше искренно благородное письмо^{903}. Вы мне сказали то, о чем я сам давным-давно думал, но, не знаю почему, не решался сказать, а вы сказали, и я трижды вам благодарен за ваше искреннее, прямое слово, оно осветило мне дорогу, по которой я шел ощупью. Теперь думаю отложить всякое писание в сторону и заняться исключительно гравюрою, называемой аквафорта, образчик которой вам посылаю. Не осудите, чем богат, тем и рад. Этим не новым способом гравирования у нас никто не занимается, и мне пришлось делать опыты без посторонней помощи. Это мучительно трудно. Но слава богу, первый шаг сделан. Теперь пойду смелее и быстрее, и к будущей выставке надеюсь сделать что-нибудь посерьезнее и оконченнее. А кстати о выставке. В Академии выставлена теперь картина Иванова^{904}, о которой было много и писано и говорено; и наделала синица шуму, а моря не зажгла. Вялое, сухое произведение. Повторился Овербек в самом непривлекательном виде. Жаль, что это случилось с Ивановым, а не с каким-нибудь немцем, немцу бы это было к лицу. Бедный автор не выдержал приговора товарищей^{905}, умер, мир его трудолюбивой душе.

Посылаю моему великому другу^{906} невеликое новорожденное стихотворение и прошу его, чтобы он прочитал его вам на досуге. Сегодня принимаюсь за новую доску^{907}, которой хочу передать одно из произведений великого Рембрандта.

Прощайте, глубокоуважаемый Сергей Тимофеевич. Трижды целую вас и дом ваш. Не забывайте искреннего вашего

Т. Шевченка.

1858, 15 июля [Петербург].

На обороте: Высокоблагородному Сергею Тимофеевичу Аксакову.

130. М. С. Щепкину

— 13 ноября *^{908}

Друже мой единый! Как настоящий вол, впрягся я в работу — сплю на этюдах: из натурного класса и не выхожу, — так некогда, так некогда, что если бы не безденежье проклятое, то некогда было бы и написать тебе, мой друже единый, ту небольшую цыдулу! Будь добр, вырви ты у К[окор]ева^{909} как-нибудь эти сто рублей и пришли мне. «Гугенотов» не на что послушать^{910}, — прямо беда! Запродал я было свои сочинения книгопродавцу Кожанчикову^{911} за 2000 рублей (да уж такое мое счастье), — вместо денег я только облизался. И то, что я только облизался, и заставило меня побеспокоить тебя этою цыдулою.

Посылаю тебе через художника Раева^{912} один экземпляр моей последней гравюры: не удивляйся — какая вышла. Если не будешь случайно у графа Алексея Сергеевича Уварова^{913}, так нарочно побывай у него и поблагодари за меня: гравюра эта напечатана на его деньги, спасибо ему! Поклонись В[арваре] Н[иколаевне] Р[епни]ной и приветствуй М. А. Максимовича. Сергея Тимофеевича тоже. Старуху свою и детей и внучат тоже. Бабста и Кетчера тоже, и всех, кого увидишь из моих знакомых, тоже.

Оставайся здоров, мой друже единый! Иногда вспоминай упорного молчальника, искреннего твоего

Т. Шевченка.

Адресуй: в С.-Петербург, на Большой Морской, дом графа Уварова. Его высокоблагородию Михаилу Матвеевичу Лазаревскому.

Кланяются тебе граф и графиня Толстые.

131. М. А. Максимовичу

— 22 ноября *^{914}

Спасибо вам, мой искренний, мой единый земляче, за ваше почтенное письмо^{915}, которое я читаю, удивляюсь и не могу наудивляться: почему бы это мне, скажите пожалуйста, со своими стихами плыть по суше, яко по морю, под этим парусом^{916}! Олег я, что ли, не дай бог, или кто? «Парус» в своем объявлении перечислил всю славянскую братию, а про нас и не вспомнил, спасибо ему. Мы уж, видите ли, чересчур близкие родичи. Когда наш отец горел, их отец руки грел. Не прийдется мне давать под парус свои стихи и того ради, что парус сей надувает заступник сиятельного князя, любителя березовой каши^{917}. Может, это и пристало московской натуре, но нам это очень не понравилось.

Так то! Не удивляйтесь, благодетель, что я не пожелал поступить согласно вашему желанию, дело нешуточное, — сами понимаете.

Книжник Кожанчиков решил было печатать мои стихи, так шеф жандармов запретил. Возмутительны, говорит. Вот какая беда! Хорошо, что денег я от книжника не взял. Захлопал бы глазами, протрынькав чужие деньги.

Спасибо вашей милой Марье Васильевне^{918} за ее ласковый привет. Перешлите ей, будьте добры, этот мой листок с небольшими стихотворениями. И оставайтесь здоровы, пусть вам бог помогает во всем добром. Увидите С. Т. Аксакова и М. С. Щепкина, поцелуйте сих старых детей за меня трижды.

Иногда вспоминайте искреннего вашего

Т. Шевченка.

132. М. С. Щепкину

— 6 декабря *^{919}

Благородный мой единый друже!

Что касается выгоды, денег, то я вижу, твоя натура моей — сестра родная, и застенчива, и пуглива. Почему так? Может потому, что от денег душа зябнет, а наши души боятся холода. Должно быть, потому. Кокорев, как я вижу, забыл про мои деньги, а напомнить ему некому, кроме тебя, а ты стесняешься. Я вот и думаю, что сделать. Напиши ты Кокореву письмо и адресуй его на мое имя с передачей. Результат должен быть такой: я получу свои деньги и лично познакомлюсь с этим замечательным человеком. Хорошо было бы, ежели ты так сделал или придумал, как сделать лучше.

Скажи мне, пожалуйста, что со мной теперь было, если бы я женился на моей милой Тетясе? Пропал бы человек, и все.

Не пишешь ты мне, был ли у тебя художник Раев с моей новой гравюрой и виделся ли ты с графом Алексеем Сергеевичем? Если не виделся, то повидайся и поблагодари его от меня.

У нас теперь африканский актер^{920} чудеса выделывает на сцене. Живого Шекспира показывает. Не знаю, поедет ли он к вам. А больше нового нет ничего.

Целую твою жену, детей и внучаток, пусть здоровы растут и счастливы будут. Поцелуй Сергея Тимофеевича за меня, и Кетчера, и Мина, и Максимовича и всех знакомых, кого увидишь.

Оставайся здоров, мой друже единый, не забывай меня, твоего родного брата

Т. Шевченка.

1858, декабря, 6 [Петербург].

133. И. Д. Делянову^{921}

— 23 декабря^{922}

Его превосходительству господину попечителю С.-Петербургского учебного округа, тайному советнику и кавалеру Ивану Давидовичу Делянову

Художника, отставного рядового Тараса Григорьева сына Шевченка

Получив высочайшее соизволение для проживания в столице, но нуждаясь в дневном пропитании, покорно прошу Ваше превосходительство дозволить мне новое издание моих сочинений, напечатанных в царствование почившего в бозе государя императора Николая I, под заглавием «Кобзарь» и «Гайдамаки», которых экземпляр при сем прилагается. Так как обе эти книжки составляют библиографическую редкость, то позвольте просить, по миновении в них надобности, возвратить их мне.

Тарас Шевченко 1858 года, декабря, 23, С.-Петербург.