Онлайн чтение книги Барчестерские башни
ГЛАВА XLVIII. Мисс Торн в роли свахи

Когда мистер Хардинг, как и было уговорено, возвратился в Барчестер в обществе архидьякона, его ждали там удивительные новости. Во время поездки на него непрерывно сыпались неотразимые аргументы, из которых неопровержимо следовало, что его святой долг — не препятствовать отечески заботливому правительству, раз оно пожелало сделать его настоятелем, и, очутившись наконец в своей комнате над аптекой на Хай-стрит, мистер Хардинг ощутил полнейшую растерянность. Он не знал, что ему делать дальше, и его недоумение только возросло, когда он увидел записку от младшей дочери, содержавшую настоятельную просьбу немедленно прийти к ней. Но тут мы опять должны вернуться немного назад.

Слухи, ходившие про мистера Эйрбина и столь расстроившие миссис Грантли, не замедлили достичь и ушей мисс Торн. Она тоже была весьма огорчена, что священника ее прихода обвиняют в поклонении чужеземной богине. Она тоже считала, что деревенским священникам непременно следует жениться, и со свойственной ей доброжелательной энергией немедленно начала приискивать для мистера Эйрбина подходящую партию. Миссис Грантли не видела иного средства поправить дело, кроме архидьяконского выговора. Мисс Торн полагала, что наилучшей панацеей окажется невеста из хорошей семьи — и с приданым. Проглядывая каталог своих незамужних знакомых, которые, с одной стороны, вероятно, не прочь были бы обзавестись мужем, а с другой — оказались бы достойны стать хозяйкой в доме деревенского священника, она обнаружила, что лучше миссис Болд ей никого не найти. А потому, не теряя времени, она отправилась в Барчестер в день мучений мистера Слоупа — в тот самый день, когда ее брат имел удовольствие познакомиться с последней из Неронов,— и пригласила миссис Болд погостить в Уллаторне вместе с сыном и его няней.

Мисс Торн приглашала ее на месяц или два, рассчитывая, что потом ей удастся сделать так, чтобы визит этот продлился до конца зимы и мистер Эйрбин мог бы поближе узнать свою будущую жену. “До весны,— сказала себе мисс Торн,— они познакомятся как следует, а через год-полтора, если все пойдет хорошо, миссис Болд станет обитательницей нашего прихода”. И добрая старушка воздала заслуженную хвалу своему уменью сватать.

Застигнутая врасплох Элинор согласилась погостить в Уллаторне неделю-другую и уехала туда накануне того дня, когда мистер Хардинг отправился в Пламстед.

Мисс Торн не стала в первый же вечер навязывать миссис Болд общество ее будущего супруга, желая дать ей время освоиться, но на следующее утро мистер Эйрбин уже пришел с визитом. “А теперь,— сказала себе мисс Торн,— я должна добиться того, чтобы они обратили внимание друг на друга”. В тот же день после обеда Элинор с напускным спокойствием, которое ей не удавалось изобразить как следует, со слезами, которые ей не удавалось сдержать, с волнением, которое ей не удавалось подавить, и с радостью, которую ей не удавалось скрыть, сообщила мисс Торн, что она помолвлена с мистером Эйрбином, а потому ей необходимо как можно скорее вернуться домой.

Просто сказать, что мисс Торн обрадовалась успеху своего плана, значило бы дать лишь весьма слабое представление о ее чувствах. Моим читателям, возможно, когда-нибудь снилось, что им предстоит невыносимо длинная прогулка или долгая и трудная работа, однако, едва они приступали к выполнению задачи, как тотчас находили неожиданный способ покончить со всем за пять минут без малейшего труда. И мисс Торн наяву ощутила нечто в этом роде. Возможно, моим читателям доводилось обещать маленьким детям что-то очень приятное, но не теперь, а через несколько месяцев. А нетерпеливые детишки не пожелали ждать и шумно требовали обещанного тут же, прежде, чем они пойдут спать. Мисс Торн смутно чувствовала, что и ее дети оказались столь же неразумными. Она напоминала неопытного артиллериста, который не рассчитал длины пороховой дорожки. Заряд взорвался слишком рано, и мисс Торн чувствовала, что ее разорвала в клочки собственная мина.

В свое время и у мисс Торн были поклонники, но они вели себя со старомодной неторопливостью. И хотя мисс Торн все еще пребывала в девицах, сердце ее не всегда бывало непреклонно, но оно никогда не сдавалось вот так после первого же штурма. Она намеревалась устроить брак пожилого ученого священника со вдовой строгих правил, которую, быть может, удалось бы уговорить выйти замуж вторично,— и, сводя их, уронила искру в трут. Что ж, возможно, все и должно было быть именно так, однако она была несколько ошеломлена скоропалительным успехом своего замысла и, пожалуй, чуть-чуть досадовала на такую торопливость миссис Болд.

Однако она никому ничего не сказала и приписала все это изменившимся нравам нового века. Конечно, их матери и бабушки не были столь торопливы, но ведь кто не знает, что в нынешние времена все делается по-иному. Быть может, думала мисс Торн, теперь и двух часов достаточно для того, на что она в своем невежестве отводила двенадцать месяцев.

Но мы не можем сообщить об этом событии с равной торопливостью. На этих страницах рассказывалось,— может быть, слишком скучно и обстоятельно,— как именно Элинор отказала двум своим поклонникам в тот день в Уллаторне, а потому мы столь же обстоятельно, хотя, будем надеяться, менее скучно расскажем, как она объяснилась с мистером Эйрбином.

Нельзя отрицать, что Элинор, принимая приглашение мисс Торн, хорошо помнила, что Уллаторн находится в приходе Св. Юолда. После своего разговора с синьорой она все время думала о мистере Эйрбине и о полученных советах. Она не могла — да и не пыталась — заставить себя поверить, что ей сказали неправду. Напротив, чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что мистер Эйрбин любит ее. А когда она пошла дальше и задала себе вопрос, любит ли она его, то не могла не ответить утвердительно. Если же суждено, что она должна стать его подругой в радости и в горе, то чьей дружбы ей следует искать, как не дружбы мисс Торн? Это приглашение было словно предопределено судьбой, а когда она услышала, что мистер Эйрбин ожидается в Уллаторне на следующий день, ей показалось, будто весь свет сговорился помогать ей. Но разве она этого не заслужила? Разве в деле с мистером Слоупом весь свет не сговорился против нее?

Однако она не чувствовала себя в Уллаторне свободно и непринужденно. Когда вечером после обеда мисс Торн принялась восхвалять мистера Эйрбина и намекать на то, что злословят о нем совершенно напрасно, миссис Болд ничего не смогла сказать в ответ. Когда же мисс Торн пошла еще дальше и объявила, что дом священника в их приходе — самый красивый во всем графстве, миссис Болд вспомнила будущую перестройку столовой в угоду будущей священнице и продолжала молчать, хотя уши у нее запылали, так как ей представилось, будто всему свету известна ее любовь к мистеру Эйрбину. Но какое это имело значение? Лишь бы они встретились и сказали друг другу то, что так хотели сказать.

И они встретились. Мистер Эйрбин явился днем и застал дам в гостиной за рукоделием. Мисс Торн, которая, будь ей известно истинное положение вещей, тут же исчезла бы без следа, даже не догадывалась, каким благодеянием оказался бы ее уход, и поддерживала оживленную беседу до самого второго завтрака. Мистер Эйрбин был способен говорить только о красоте синьоры Нерони, и любой разговор сводил к Стэнхоупам. Это было очень неприятно Элинор и не слишком нравилось мисс Торн. Однако подобное откровенное восхищение свидетельствовало о его невиновности.

Потом они позавтракали, и мистер Эйрбин ушел, чтобы заняться делами прихода, а Элинор и мисс Торн решили немного прогуляться.

— Вы считаете, что синьора Нерони действительно так очаровательна, как утверждают все? — спросила Элинор, когда они возвращались домой.

— Она, бесспорно, красива, очень красива,— ответила мисс Торн.— Но не думаю, чтобы кто-нибудь считал ее очаровательной. Она — женщина, которая притягивает к себе взгляды всех мужчин, но, мне кажется, мало кто захотел бы ввести ее в свой дом, даже если бы она была свободна и здорова.

Эти слова немного утешили Элинор. Тут они вернулись в дом, и она осталась в гостиной одна, а когда начало смеркаться, туда вошел мистер Эйрбин.

Был тихий октябрьский вечер, и Элинор сидела у окна с романом, пользуясь последними отблесками дневного света. В камине горел огонь, по еще не наступили холода, которые сделали бы его привлекательным; Элинор с ее места был виден закат, а потому читала она не слишком внимательно.

Мистер Эйрбин, войдя, стал спиной к камину, как было у него в привычке, и произнес несколько банальных фраз о погоде, собираясь с духом, чтобы начать более содержательный разговор. Пожалуй, нельзя сказать, что в эту минуту он решил сделать предложение Элинор Болд. Мужчины, насколько нам известно, редко принимают подобные предварительные решения. Правда, мистер Слоуп и мистер Стэнхоуп поступили именно так, однако обычно джентльмены предлагают руку и сердце без заранее обдуманного намерения. Так обстояло дело и с мистером Эйрбином.

— Закат очень красив,— ответила Элинор, поддерживая разговор на избранную им тему.

Мистер Эйрбин, стоя у камина, заката видеть не мог, а потому должен был подойти к ней.

— Чрезвычайно красив,— заметил он, скромно держась в стороне, чтобы не коснуться пышных оборок ее платья.

Тема была исчерпана, и, несколько секунд полюбовавшись золотым сиянием заходящего солнца, он вернулся к камину.

Элинор обнаружила, что не может начать какой-нибудь разговор сама. Во-первых, она не знала, о чем говорить, и, против обыкновения, слова не шли ей на язык. А во-вторых, она чувствовала, что вот-вот заплачет.

— Вам нравится Уллаторн? — спросил мистер Эйрбин с безопасного расстояния.

— Да, очень!

— Я имел в виду не мистера и мисс Торн — я знаю, что они вам нравятся,— а стиль дома. В таких старинных Зданиях и старомодных садах есть какое-то неизъяснимое очарование.

— Я люблю старину,— ответила Элинор.— Тогда все было гораздо честнее!

— Не берусь судить,— с легким смешком ответил мистер Эйрбин.— Можно привести множество аргументов и в пользу этого мнения, и против него. Странно, что мы не можем прийти к согласию по вопросу, столь близко касающемуся нас и, казалось бы, очевидному. Но некоторые считают, что мы быстро движемся к совершенству, а другие полагают, что все добродетели гибнут безвозвратно.

— А что думаете вы, мистер Эйрбин? — спросила Элинор, несколько удивленная оборотом, который принял разговор; тем не менее, ей стало легче оттого, что она может отвечать ему, не выдавая обуревающих ее чувств.

— Что думаю я, миссис Болд? — Он позвякивал монетами в карманах панталон, и ни его вид, ни его тон не выдавали в нем влюбленного.— Главная беда моей жизни заключается в том, что у меня нет твердого мнения по наиболее существенным вопросам. Я думаю и думаю, но все время прихожу к разным выводам. И не могу сказать, глубже ли, чем наши отцы, верим мы в радужные надежды, к осуществлению которых мы, по нашим словам, стремимся.

— Мне кажется, мир с каждым днем становится все более эгоистичным,— сказала Элинор.

— Это потому, что вы теперь видите больше, чем в юности. Но мы не можем полагаться на то, что видим, ведь видим мы так мало! — Наступила пауза, во время которой мистер Эйрбин продолжал побрякивать своими шиллингами и полукронами.— Если мы верим Писанию, то не имеем права думать, что человечеству вдруг будет позволено идти вспять.

Элинор, чьи мысли были заняты отнюдь не судьбами всего человечества, ничего на это не ответила. Она была очень недовольна собой. Ей не удавалось выбросить из головы то, о чем с такой странной несдержанностью поведала ей синьора, но она знала, что, пока ей это не удастся, она не сумеет говорить с мистером Эйрбином естественным тоном. Она хотела скрыть от него свое волнение, но чувствовала, что он, поглядев на нее хоть раз, тотчас догадается о ее растерянности.

Однако он так и не взглянул на нее, а отойдя от камина, принялся расхаживать по комнате. Элинор решительно уставилась в свою книгу, однако читать она не могла, так как ее глаза увлажнились и, как она ни старалась сдержаться, вскоре по ее щеке уже поползла слезинка. Она быстро вытерла щеку, едва мистер Эйрбин повернулся к ней спиной, и тут же новая слезинка скатилась вслед за первой. Они катились и катились — но не потоком, который сразу выдал бы ее, а поодиночке. Мистер Эйрбин не вглядывался в ее лицо, и эти слезы остались незамеченными.

Он прошелся по комнате четыре или пять раз, прежде чем заговорил снова, и Элинор сидела молча, склонившись над книгой. Она боялась, что не справится со своими слезами, и уже готовилась ускользнуть из гостиной, как вдруг мистер Эйрбин остановился напротив нее. Он не подошел ближе, а остался стоять посреди комнаты и, заложив руки за фалды сюртука, начал свою исповедь.

— Миссис Болд,— сказал он,— я глубоко виноват перед вами и должен просить у вас прощения.

Сердце Элинор отчаянно забилось, и она не смогла сказать ему, что он никогда ни в чем не был перед ней виноват. И мистер Эйрбин продолжал:

— Я много думал об этом с тех пор, и понимаю теперь, что не имел ни малейшего права задавать вам вопрос, который однажды задал. Это было неделикатно и дерзко. Никакая дружба между мной и вашим свойственником, доктором Грантли, не может служить мне извинением. Ни наше с вами знакомство. (При слове “знакомство” Элинор похолодела: неужели таково решение ее судьбы?) Поэтому я считаю, что должен смиренно просить у вас прощения, что и делаю сейчас.

Что могла ответить Элинор? Говорить ей было трудно, потому что она плакала, а сказать что-то было необходимо. Она хотела бы ответить ласково и кротко, но не хотела выдавать себя. Никогда в жизни ей не было так трудно находить нужные слова.

— Право, я не обиделась на вас, мистер Эйрбин.

— Нет, обиделись! Иначе вы не были бы самой собой. В этом вы были так же правы, как я был неправ. Себе я простить не могу, но надеюсь услышать, что вы меня простили.

Элинор уже не могла говорить спокойно, хотя еще прятала свои слезы, и мистер Эйрбин, который несколько секунд молчал, тщетно ожидая ее ответа, направился к двери. Она почувствовала, что позволить ему уйти так было бы бессердечно, и, встав со своего места, коснулась его локтя и сказала:

— Мистер Эйрбин, не уходите! Я вас давно простила. Вы же знаете это!

Он взял руку, которая так нежно касалась его локтя, и поглядел Элинор в глаза, точно пытаясь прочесть в них всю свою дальнейшую судьбу. Его лицо было исполнено такой печальной серьезности, что Элинор не смогла вынести его взгляда. Она опустила голову, перестала удерживать слезы и не отняла у него своей руки.

Они простояли так не долее минуты, но эта минута навеки запечатлелась в памяти обоих. Элинор теперь твердо знала, что она любима: никакие самые красноречивые слова не сравнились бы в убедительности с этим грустным тревожным взглядом.

Но почему он смотрит на нее так? Почему он молчит? Неужели он ждет, чтобы первый шаг сделала она?

И даже мистер Эйрбин, как ни мало он знал женщин, даже он понял, что его любят. Ему нужно только сказать слово, и все это будет навеки принадлежать ему — эта невыразимая прелесть, эти говорящие, хотя и немые сейчас глаза, эта ясная женственность и живая любящая душа, которая пленила его в тот день, когда он впервые посетил свой приход. И теперь все это он может назвать, он назовет своим навеки. Иначе разве она оставила бы свою руку в его руке? Ему нужно сказать только слово... Но в том-то и заключалась трудность. Разве для этого достаточно минуты? Нет, наверное, минуты мало.

— Миссис Болд...— сказал он наконец и умолк,

Но если он не решался заговорить, то как же могла это сделать она? Он назвал ее “миссис Болд”, как назвал бы ее совсем незнакомый человек! Она отняла у него руку и сделала шаг к окну.

— Элинор! — сказал он робко, словно едва решаясь дать волю своим чувствам, словно все еще боясь оскорбить ее такой дерзостью. Она медленно подняла голову и бросила на него кроткий, почти жалобный взгляд. На ее лице не было гнева, который мог бы его остановить.

— Элинор! — воскликнул он снова и через мгновение уже прижимал ее к своей груди. Как это произошло, сама ли она потянулась к нему, покоренная нежностью в его голосе, он ли со смелостью, которая едва ли могла показаться ей оскорбительной, привлек ее к себе,— этого они не знали, да и я не знаю. Между ними возникла теперь такая внутренняя близость, что каждое их движение было общим. Теперь они были одно — одна плоть, один дух, одна жизнь.

— Элинор, моя Элинор, моя жена!

Элинор робко поглядела на него сквозь слезы, и он, наклонившись к ней, прижал к ее лбу губы — девственные губы, которые с той поры, когда на его подбородке пробился первый пушок, ни разу не испытали сладостного прикосновения к женской щеке.

Ее предупреждали, что ее “да” должно быть “да”, а “нет” — “нет”, но ей не пришлось произносить ни того, ни другого. Элинор сообщила мисс Торн, что помолвлена с мистером Эйрбином, однако они не сказали об этом ни слова, не обменялись никакими клятвами.

— Пустите меня,— сказала она.— Отпустите меня сейчас. Я так счастлива, что не в силах остаться. Дайте мне побыть одной!

Он не стал ее удерживать, не поцеловал ее во второй раз, не запечатлел поцелуя на ее губах. А он мог бы это сделать. Она теперь принадлежала ему всецело. Он опустил обнимавшую ее руку — руку, которая трепетала неведомым ему прежде блаженным трепетом,— и дал ей уйти. Элинор с быстротой лани убежала в свою комнату, задвинула задвижку и без помех предалась переполнявшему ее счастью любви. Она почти боготворила этого человека, который так смиренно просил у нее прощения. А теперь он принадлежал ей навсегда! Ах, как она плакала, рыдала и смеялась, вспоминая надежды, страхи и горести последних недель!

Мистер Слоуп! Да как они смели думать, что она — его избранница! — может выйти замуж за мистера Слоупа! Как они смели сказать об этом ему и без всякой нужды подвергнуть ее светлое счастье такой опасности! И тут она радостно улыбнулась, подумав обо всем том, что сможет для него сделать. Правда, ему ничего не нужно, но как приятно будет ей заботиться о нем!

Элинор встала и позвонила няне, торопясь рассказать сыну про его нового отца. Она велела ей уйти и, оставшись наедине с Джонни, который лежал на кровати, раскинув ручонки, принялась объяснять ничего не понимающему малышу, какому чудесному человеку она решила вверить опеку над ним.

Для полноты счастья Элинор не хватало только, чтобы мистер Эйрбин прижал мальчика к груди, как бы усыновляя его. Едва эта мысль пришла ей в голову, как она взяла малыша на руки и быстро спустилась назад в гостиную. Мистер Эйрбин был еще там — она услышала, как он ходит по комнате. Заглянув в дверь, она убедилась, что он один. Элинор помедлила в нерешительности, а потом вбежала в гостиную со своей драгоценной ношей.

Мистер Эйрбин встретил ее на середине комнаты.

— Вот! — сказала Элинор, совсем запыхавшись.— Вот, возьмите его... возьмите и любите!

Мистер Эйрбин взял у нее мальчика, расцеловал его и призвал на него благословение божье.

— Он будет для меня родным сыном,— сказал он, и Элинор, наклонившись, чтобы взять мальчика, поцеловала державшую его руку и тотчас убежала со своим сокровищем назад в спальню.

Вот так младшая дочь мистера Хардинга снова стала невестой. За обедом и она, и мистер Эйрбин почти все время молчали, но это как будто осталось незамеченным. А после обеда, как мы уже говорили, она объяснила мисс Торн, что произошло. На следующее утро она вернулась в Барчестер, а мистер Эйрбин отправился со своими новостями к архидьякону. Правда, доктора Грантли он дома не застал, но не замедлил сообщить миссис Грантли, что вскоре будет иметь честь породниться с ней. Миссис Грантли пришла в восторг от этой новости и обошлась с ним куда ласковее, чем до сих пор обходилась с ним Элинор,

— Боже великий! — воскликнула она (как восклицал весь Пламстед).— Бедная Элинор! Милая Элинор! Как чудовищно несправедливо с ней обошлись! Ну, ничего, теперь все будет исправлено.— Тут она вспомнила про синьору и подумала: “Как лгут люди!”

Однако в этом случае люди вовсе не лгали.