Онлайн чтение книги Барнеби Радж
Глава пятьдесят девятая

А теперь нам пора вернуться к Хью. Как вы помните, он, приказав громилам уходить врассыпную из Уоррена и собраться завтра в обычном месте, нырнул куда-то в темноту, и больше в эту ночь никто из них его не видел.

Он подождал в рощице, укрывавшей его от глаз бесновавшейся толпы, чтобы убедиться, уйдут ли все, или останутся и будут искать его. Он заметил, что некоторые не хотят уходить без него и направились к тому месту, где он спрятался, желая, должно быть, разыскать его и уговорить идти с ними. Однако другие стали звать их, да тем и самим не очень-то хотелось рыскать в темной гуще парка, где их легко могли захватить врасплох, если соседи или убежавшие из разгромленного дома слуги следили за ними из-за деревьев. Поэтому они скоро отказались от своего намерения и, поспешно созвав всех наиболее благоразумных, ушли из Уоррена.

Убедившись, что большинство бунтовщиков последовало их примеру и усадьба опустела, Хью углубился в лес и пошел через кусты напролом, прямо к мелькавшему вдалеке огоньку. Путь ему освещал не только этот огонек, но и зловещий свет пожара.

Чем ближе он подходил к мерцавшему впереди свету, служившему ему маяком, тем яснее различал красное пламя нескольких факелов, и в тишине, лишь изредка нарушаемой долетавшими от дома криками, уже слышен был говор впереди. Наконец Хью выбрался на опушку и, перескочив через ров, очутился на темной тропе, где его с нетерпением ожидала компания людей самого подозрительного вида, которых он оставил здесь минут двадцать тому назад.

Они собрались вокруг ветхой почтовой кареты, и один из них уже уселся за форейтора на ближайшей лошади. Занавески кареты были задернуты, а у двух ее оконцев стояли на страже мистер Тэппертит и Деннис. По-видимому, начальство над всей компанией принял на себя мистер Тэппертит — он первый окликнул Хью, пошел ему навстречу, и тогда остальные, отдыхавшие на траве около кареты, встали и обступили его.

— Ну что? — спросил Саймон вполголоса. — Все в порядке?

— В порядке, — отвечал Хью так же тихо. — Они расходятся… то есть начали расходиться, когда я пошел сюда.

— А путь свободен?

— Для наших, я думаю, будет свободен, — сказал Хью. — Вряд ли кто-нибудь, зная, что тут делалось, захочет с ними связываться сегодня… Не найдется ли у кого из вас, чем промочить горло?

У всех была с собой награбленная в погребах Хардейла добыча, и Хью протянули одновременно с полдюжины фляг и бутылок. Он выбрал самую большую и, поднеся ее ко рту, стал пить так быстро, что слышно было, как булькает вино у него в горле. Выпив все до капли, он швырнул бутылку на землю, протянул руку за другой и эту тоже выпил залпом. Ему подали третью, он и ее осушил до половины, остальное приберег и спросил:

— А жратва какая-нибудь есть? Я голоден, как волк. Кто из вас побывал в кладовой, признавайтесь?

— Я был там, дружище, — Деннис снял шляпу и порылся в тулье. — У меня тут припрятан холодный пирог с олениной — годится тебе?

— Годится! — воскликнул Хью, садясь тут же, на тропинке. — Давай сюда живее! Несите-ка поближе факел да идите сюда, ребята! Хочу ужинать с помпой. Ха-ха-ха!

Заражаясь его шумной веселостью, — здесь все тоже были изрядно пьяны и так же буйны, как Хью, — они столпились вокруг, а те двое, у кого были в руках факелы, подняли их высоко, чтобы ему не пришлось пировать в темноте. Мистер Деннис между тем успел достать из своей шляпы огромный кусок пирога, который был засунут туда так плотно, что его нелегко было извлечь, и положил его перед Хью; тот, вооружившись взятым у другого товарища тупым и зазубренным ножом, энергично принялся за дело.

— Советовал бы тебе, братец, каждый день за час до обеда устраивать небольшой пожар, — сказал Деннис, помолчав. — Я вижу, тебе это идет на пользу: очень возбуждает аппетит.

Хью, на миг перестав жевать, взглянул на него, потом на окружавшие его закопченные физиономии, взмахнул ножом над головой и оглушительно захохотал.

— Потише там! — сказал Саймон Тэппертит.

— Что такое, капитан, уж нельзя человеку и повеселиться? — возразил его адъютант, раздвигая ножом стоявших перед ним, чтобы увидеть Тэппертита. — Нельзя мне после таких трудов немного потешиться? Ах, какой у нас строгий командир! Какой тиран! Ха-ха-ха!

— Заткните ему кто-нибудь рот бутылкой, чтобы он не горланил! Дождетесь, что солдаты нас выследят! — сказал Саймон.

— А если и выследят, так что? — отрезал Хью. — Кто их боится? Пусть приходят — слышите, что я говорю? Пусть приходят! Чем больше их, тем больше потеха! Был бы со мной рядом смельчак Барнеби, так мы с ним вдвоем управились бы с солдатней, не утруждая никого из вас. Барнеби знает, как управляться с солдатами. Пью за здоровье Барнеби!

Но большинство присутствующих были очень утомлены и вовсе не жаждали второго сражения в одну ночь, поэтому поддержали мистера Тэппертита и стали торопить Хью, говоря, что они и так уже слишком здесь задержались. Несмотря на пьяный угар, Хью тоже понимал, что для них очень опасно оставаться так близко к месту учиненного ими разгрома, и без дальнейших возражений поспешил окончить ужин. Поев, он встал и, подойдя к мистеру Тэппертиту, хлопнул его по спине.

— Ну, вот я и готов. А хорошенькие птички попались нам в сеть, а? Птички просто загляденье, нежные, кроткие голубки! И ведь это я их поймал, я! Так погляжу-ка я на них еще раз хоть одним глазком!

С этими словами он оттолкнул в сторону Сима, стал на подножку и, с размаху отдернув занавеску, заглянул в карету с таким выражением, как людоед в свою кладовую.

— Ха-ха-ха! Так это вы, моя красавица, царапали меня, и щипали, и били? — воскликнул он, схватив и сжав маленькую ручку, которая тщетно пыталась освободиться. — Вы, такая миленькая девушка с блестящими глазками и губками, как вишни? Ну, ничего, я вас за это еще больше люблю. Ей-ей, люблю! Можете даже ткнуть меня ножом, если вам это доставит удовольствие, — но зато вам же придется меня лечить. Нравится мне, что вы такая гордячка и недотрога! От этого вы мне еще милее. Ну, есть ли на свете такая прелесть, как вы?

— Хватит! — сказал мистер Тэппертит, с заметным нетерпением ожидавший конца этого монолога. — Сходи!

Маленькая ручка поддержала это требование — она изо всей силы оттолкнула большую голову Хью и опустила занавеску под его громкий хохот и клятвенные уверения, что он непременно должен еще раз заглянуть в карету, так как ее милое личико притягивает его как магнит. Но тут долго сдерживаемое нетерпение всей компании прорвалось и перешло в открытые протесты, так что Хью вынужден был отказаться от своего намерения. Усевшись на козлы, он утешался тем, что все время стучал в переднее окошко кареты и пытался заглянуть внутрь. Мистер Тэппертит стоял на подножке, уцепившись за дверцы, и начальственным топом отдавал приказания кучеру. Остальные — кто примостился на запятках, кто бежал рядом с каретой. Некоторые, по примеру Хью, пытались взглянуть на девушку, которой он делал такие восторженные комплименты, но дубинка мистера Тэппертита пресекала все эти дерзкие попытки.

Они возвращались в Лондон кружными, извилистыми путями, соблюдая относительный порядок и тишину, за исключением тех минут, когда останавливались передохнуть или спорили, какой дорогой удобнее и ближе ехать в Лондон.

Между тем Долли, обворожительная красотка Долли, растрепанная, в изорванном платье, с мокрыми от слез темными ресницами и бурно дышащей грудью, то бледная от страха, то пунцовая от негодования и в своем волнении еще во сто раз более очаровательная, чем всегда, пыталась утешать Эмму Хардейл и внушить ей бодрость, в которой так сильно нуждалась сама. Она твердила, что солдаты непременно их освободят, что, когда их будут везти по улицам Лондона, они станут звать на помощь, не побоявшись угроз похитителей, и на людных улицах их обязательно услышат и спасут. Так говорила бедная Долли, и так она старалась думать, но все эти рассуждения неизменно кончались слезами. Ломая руки, она сквозь слезы спрашивала вслух, что подумают дома, в «Золотом Ключе», что они будут делать, кто их утешит, — и плакала еще горше.

Мисс Хардейл, более уравновешенная и сдержанная, чем Долли, была, однако, в сильном смятении и только что пришла в себя после обморока. Она была очень бледна, и Долли, державшая ее руку в своих, чувствовала, что рука эта холодна, как лед. Но, скрывая свою тревогу, мисс Эмма говорила Долли, что, уповая на бога, они должны все же быть очень осторожны, так как от этого многое зависит: если они своим спокойствием усыпят бдительность разбойников, в руки которых попали, то, когда они приедут в Лондон, у них будет гораздо больше шансов на спасение. Она уверяла, что, если только в мире не все перевернулось вверх дном, за ними по горячим следам уже, наверное, наряжена погоня и дядя, конечно, не успокоится, пока не отыщет и не освободит их. Но в то время как Эмма говорила это, ее вдруг как громом поразила мысль, что дядя мог погибнуть этой ночью во время избиения католиков — предположение не такое уж дикое и невероятное после всего, что они с Долли видели и пережили. И, думая об ужасах, которые произошли у нее на глазах и о тех, которые, быть может, еще впереди, Эмма замолчала и сидела неподвижная, холодная, как мраморная статуя, не будучи уже в состоянии ни думать, ни говорить, ни скрывать свое отчаяние.

Сколько, ах, сколько раз во время долгого пути вспоминала Долли своего давнишнего поклонника, бедного, влюбленного Джо, которым она пренебрегла! Сколько-сколько раз вспоминался ей вечер, когда она бросилась в его объятия, спасаясь от того самого ненавистного человека, кто сейчас высматривал ее в темноте кареты и ухмылялся ей в чудовищно наглом восхищении! Когда она думала о Джо, о том, какой он был славный малый и как смело набросился бы сейчас на злодеев, будь их даже вдвое больше (при этой мысли Долли сжимала кулаки и топала ножкой о пол кареты), минутная гордость тем, что она покорила сердце такого человека, растворялась в потоке слез, и Долли рыдала еще громче.

Медленно тянулось время. Ехали, видно, по совсем незнакомой обеим дороге, так как они не узнавали тех примет, которые удавалось мельком разглядеть, — и страх их все возрастал. Да и не мудрено: как было не бояться двум красивым молодым девушкам, которых везла неизвестно куда банда способных на все негодяев, глазевших на них с таким же наглым вожделением, как Хью?

Они въехали в Лондон через предместье, совершенно им незнакомое, уже после полуночи; улицы были темны и безлюдны. Но самое худшее было то, что Хью, когда карета остановилась в каком-то уединенном месте, вдруг открыл дверцу, влез внутрь и сел между обеими пленницами.

Тщетно звали они на помощь. Он обнял одной рукой Эмму, другой — Долли и поклялся, что заткнет им рты поцелуями, если они не будут немы, как могила.

— Я для того и здесь, чтобы вы сидели смирно, — сказал он. — И вот таким способом заставлю вас молчать. Так что, красотки, можете кричать — мне это будет только на руку!

Ехали теперь очень быстро, и, видимо, карету сопровождало меньше людей, — впрочем, в темноте (факелы уже потушили) об этом можно было только догадываться. Девушки забились в углы кареты, чтобы избежать прикосновений Хью, но, как ни отодвигалась Долли, его рука все время обвивала ее талию, сжимала ее крепко. Долли не кричала, не произносила ни слова, онемев от ужаса и омерзения, и только все время отталкивала его руку. В отчаянных усилиях вырваться она сползла на пол, уткнувшись лицом в угол, и отпихивала Хью с силой, удивлявшей не только его, но и ее самое. Наконец карета снова остановилась.

— Выноси вот эту, — сказал Хью тому, кто открыл дверцы кареты. Он взял за руку мисс Хардейл, но рука ее тяжело повисла. — Она в обмороке.

— Тем лучше, — проворчал Деннис (именно сей любезный джентльмен отпер дверцы кареты), — значит, будет молчать. Я люблю, когда они падают в обморок, если нельзя заставить их вести себя смирно.

— А снесешь ее один? — спросил Хью. Я А.

— Не знаю, попробую. Впрочем, думаю, что снесу, — немало таких я в свое время поднимал наверх. Ну, раз-два! А она тяжеленька, знаешь ли! Все эти красотки только на вид легкие, а весят порядочно. Ну, вот и готово!

Подняв на руки мисс Эмму, он вышел, спотыкаясь под своей ношей.

— Ну-с, милая моя птичка, — сказал Хью, обнимая Долли и притягивая ее к себе. — Помните, что я вам сказал: за каждый крик — поцелуй! Кричите же, если любите меня, душечка! Ну, хоть разок! Один раз, моя красавица, если я вам мил!

Долли изо всех сил уперлась руками ему в лицо и отталкивала его, но он быстро вынес ее из кареты и вслед за мисс Хардейл внес в какую-то лачугу, где, в последний раз прижав к груди, осторожно опустил ее на пол.

Бедняжка Долли! Что бы она ни делала, она казалась от этого еще красивее и соблазнительнее. Когда глаза ее гневно сверкали, а сочные губки приоткрывались от бурного дыхания, — кто мог устоять перед ней? Когда она плакала и рыдала, словно сердце у нее разрывалось, и причитала нежным голоском, слаще которого не было на свете, — кто мог остаться нечувствительным даже к пленительным вспышкам раздражения, прорывавшегося сквозь искренность и серьезность ее горя? А когда она, как в эту минуту, забыв о себе, опускалась на колени перед подругой и, наклонясь, прижималась щекой к ее щеке, обнимала ее обеими руками, — кто мог бы оторвать глаза от ее изящной фигуры, распущенных волос, кое-как надетого платья, всей этой очаровательной небрежности, Этого самозабвения, еще подчеркивавшего красоту цветущей юной девушки? Кто, видя эти щедрые ласки, слыша нежные слова, не пожелал бы быть на месте Эммы Хардейл? Уж, конечно, не Хью и не Деннис.

— Скажу вам прямо, девушки, — промолвил мистер Деннис, — я не большой охотник до вашей сестры, и во все это дело впутался только, чтобы подсобить приятелям. Но если вы еще долго будете проделывать все это у меня на глазах, я, кажется, из помощника стану главным участником. Так и знайте!

— Для чего вы нас сюда привезли? — спросила Эмма. — Нас убьют?

— Убить вас? — воскликнул Деннис. Он сел рядом на табурет и весьма, благосклонно смотрел на Эмму. — Что вы, милочка, у кого же поднимется рука на таких славных курочек? Вы бы лучше спросили, не для того ли вас сюда привезли, чтобы дать вам мужей, — тогда вы были бы ближе к истине.

Он, ухмыляясь, посмотрел на Хью, и тот, оторвав на мгновение взгляд от Долли, ответил ему тем же.

— Нет, нет, — повторил Деннис. — Не убьют вас, милочки мои. Ничего подобного! Совсем наоборот.

— Вы — человек пожилой, сэр, старше вашего товарища, — сказала Эмма, дрожа. — Неужели вы не сжалитесь над нами? Вспомните, мы женщины.

— Это я помню, милочка, — отозвался Деннис. — Трудно это забыть, когда имеешь перед глазами таких два образчика. Ха-ха! Да, да, я это помню, и мы все это помним, мисс.

Он с лукавым видом покачал головой, снова переглянулся с Хью и захохотал, как человек, который придумал замечательную шутку и очень доволен собой.

— Убивать вас никто не думает, голубушка, боже упаси!.. Впрочем, знаешь что, братец, — тут Деннис, сдвинув шапку на ухо, чтобы удобнее было почесать голову, серьезно посмотрел на Хью. — К чести наших законов надо сказать, что они соблюдают полное равноправие, не делают никакой разницы между мужчиной и женщиной. Довелось мне когда-то слышать, как один судья упрекал не то разбойника с большой дороги, не то взломщика, который связал каких-то леди по рукам и ногам — вы уж извините, что я про это поминаю при вас, милочки мои, — и спустил их в погреб. Так вот судья стыдил его за то, что он не уважил даже женщин. А я так считаю, что судья этот ничего не смыслил в своем деле. И, будь я на месте того грабителя, я бы ему вот как ответил: «Что вы, милорд! Да я с женщинами поступаю точно так же, как поступает с ними наш закон, — чего же вам еще?» Если бы вы сосчитали по газетам, сколько женщин за последние десять лет отправлено на тот свет в одном только Лондоне, вас бы не только удивила, — вас бы просто поразила эта цифра. Да, — добавил мистер Деннис глубокомысленно, — великое дело — равноправие! Превосходный закон. Но нет у нас гарантии, что его не отменят. Уж раз теперь стали потакать папистам, то я не удивлюсь, если в один прекрасный день переделают и этот закон! Ей-богу, не удивлюсь!

Эта тема — видимо, в силу ее узко профессионального характера — не заинтересовала Хью в такой мере, как рассчитывал мистер Деннис. Да и времени не было продолжать разговор, так как в эту минуту в комнату быстро вошел мистер Тэппертит. Увидев его, Долли радостно вскрикнула и чуть не бросилась к нему на шею.

— Я знала, знала, что так будет! — воскликнула она. — И мой дорогой отец тоже здесь? Наверное, стоит за дверью! Слава тебе господи! Спасибо вам, Сим, награди вас бог!

Саймон Тэппертит в первую минуту был глубоко уверен, что дочь слесаря бросилась к нему в порыве страсти, которой она больше не в силах скрывать, и ждал обещания, что она готова стать его женой. Пораженный словами Долли, он стоял с преглупым видом — тем более, что Хью и Деннис разразились громким смехом, который заставил Долли попятиться. Она переводила пытливый, настороженный взгляд с одного на другого.

— Мисс Хардейл, — начал Сим после весьма неловкого молчания. — Надеюсь, вы здесь чувствуете себя хорошо, насколько это возможно при данных условиях. Долли Варден, моя душенька, красавица моя, надеюсь, что и вы довольны?

Бедная Долли! Теперь она поняла все и, закрыв лицо руками, зарыдала еще отчаяннее, чем прежде.

— Мисс Варден, — Саймон прижал руку к груди, — вы видите сейчас перед собой не подмастерье, не раба и не жертву тирании вашего отца, а вождя великого народа, командира доблестного отряда, в котором состоят и эти джентльмены, один — сержантом, другой — капралом. Перед вами не частное лицо, а общественный деятель. Я больше не чиню замков, — я исцеляю раны моей несчастной родины. Долли Варден, прелестная Долли, сколько лет я ждал такой встречи с вами! Сколько лет я мечтал дать вам высокое положение, сделать вас знатной леди! И вот я делаю это. Смотрите же на меня, как на своего супруга. Да, милая чаровница, вы покорили меня. — Саймон Тэппертит весь ваш!

Говоря это, он двинулся к Долли, но она пятилась от него, пока могла, а когда отступать дальше было некуда, села на пол. Объясняя ее поведение девичьей стыдливостью, Саймон хотел ее поднять, но доведенная до отчаяния Долли вцепилась обеими руками ему в волосы и, со слезами крича, что он — гнусный негодяй и всегда им был, трясла, царапала и колотила его так, что он вынужден был в испуге призвать на помощь своих товарищей. Никогда еще Долли не нравилась Хью так, как в эту минуту.

— Она сегодня очень возбуждена, себя не помнит, — сказал Саймон, приглаживая взъерошенную шевелюру. — Пусть побудет до завтра одна, тогда немного образумится. Отнесите ее в соседний дом.

Хью тотчас поднял Долли на руки. Но то ли ее отчаяние смягчило мистера Тэппертита, то ли он нашел неприличным, что его будущая жена — в объятиях другого мужчины, он переменил решение и, приказав Хью отпустить ее, угрюмо наблюдал, как она бросилась к мисс Хардейл и, прильнув к ней, спрятала раскрасневшееся личико в складках ее платья.

— Оставьте обеих здесь до завтра, — сказал он, когда снова обрел чувство собственного достоинства. — Идемте!

— Да, идем, капитан! — подхватил Хью. — Ха-ха-ха!

— Что вас так смешит? — сурово осведомился Саймон.

— Ничего, капитан, ничего. — Хью ударил его по плечу и, неизвестно почему, расхохотался еще в десять раз громче.

Мистер Тэппертит смерил его с головы до ног высокомерно-презрительным взглядом (что еще больше развеселило Хью) и обратился к пленницам:

— Имейте в виду, леди, что дом охраняется со всех сторон и малейший шум будет иметь для вас очень неприятные последствия. Обе вы завтра узнаете наше решение. А до тех пор не подходите к окнам и не зовите на помощь, не то сразу станет известно, что вы — из дома католика, и никакие усилия наших людей не спасут вас от смерти.

После этого предостережения, в котором была доля истины, он пошел к двери, а за ним Хью и Деннис. Выходя, они оглянулись на крепко обнявшихся девушек, потом заперли за собой дверь и поставили надежную охрану не только у входа, но и вокруг всего дома.

— А знаете, — сказал Деннис, когда они уходили втроем, — славная парочка! И та, которую выбрал себе мистер Гашфорд, и другая — обе хороши.

— Тсс! — поспешно зашикал на него Хью. — Не надо никого называть. Это скверная привычка.

— Ну, скажем, «он», если ты не хочешь, чтобы я называл имена. Так вот — не хотел бы я быть на его месте, когда он выложит ей всю правду, — сказал Деннис. — С этими гордыми черноглазыми женщинами надо держать ухо востро: если у них под рукой окажется нож, дело может плохо кончиться. Видал я таких на своем веку. Помню одну… ее повесили много лет назад. Туг был замешан какой-то знатный джентльмен. Так вот перед смертью она мне и говорит, а у самой губы дрожат, но рука твердая на удивление. «Деннис, говорит, мне сейчас конец. Но будь у меня в руках кинжал покажись тот человек поблизости, я убила бы его на месте». И она бы это сделала, не сомневайся!

— Кого она хотела убить? — спросил Хью.

— Почем я знаю? Она мне этого не сказала, — ответил Деннис.

Хью посмотрел на него так, словно собирался расспросить подробнее об этой истории, но тут заговорил Саймон Тэппертит, до этой минуты погруженный в глубокие размышления, и отвлек его мысли в другую сторону.

— Хью, — сказал Сим. — Вы сегодня хорошо поработали. Вы будете награждены. И вы тоже, Деннис. Нет ли у вас на примете молодой женщины, которую вы хотели бы увезти?

— Н-нет как будто, — протянул мистер Деннис, поглаживая седоватую бороду, отросшую на добрых два дюйма. — Такой что-то не припомню.

— Ладно, в таком случае мы вознаградим вас другим способом, — сказал Сим. — Ну, а вы, друг, — обратился он к Хью, — получите Миггс — ту, что я обещал вам, помните? — не позже, чем дня через три. Можете на это рассчитывать. Даю вам слово.

Хью горячо поблагодарил своего благодетеля, но тут его снова одолел приступ бурного веселья — он хохотал до колик в боку и одной рукой схватился за этот бок, а другой вынужден был, чтобы не упасть, опереться на плечо маленького капитана.