Онлайн чтение книги Бастард де Молеон
IV. КАК МЮЗАРОН ОБНАРУЖИЛ, ЧТО МАВР РАЗГОВАРИВАЕТ С НОСИЛКАМИ, А ТЕ ЕМУ ОТВЕЧАЮТ

Отряд великого магистра состоял из тридцати восьми человек, включая франкского рыцаря и его оруженосца, но не считая мавра с его дюжиной стражников, пажами и слугами; вьючные мулы тащили богатую, разнообразную поклажу: ведь еще за неделю до приезда Мотриля дону Фадрике сообщили, что брат вызывает его в Севилью. Дон Фадрике тут же отдал приказ выступать, надеясь, что мавр будет слишком утомленным, чтобы ехать с ним, и останется в Коимбре. Но, видимо, усталость была неведома этим сынам пустыни и их коням, и казалось, что кони эти были потомками тех кобылиц, которых, как писал Вергилий, оплодотворял ветер.

В день они проехали десять льё, а с наступлением сумерек разбили лагерь на склоне гор, с краю которых высился Помбал.

Во время этого первого перехода мавр не спускал глаз с обоих друзей. Сначала под предлогом, что желает принести извинения французскому рыцарю, а потом как бы стремясь искупить былую неучтивость истинной вежливостью, он отъезжал от Аженора лишь на несколько минут, необходимых ему для того, чтобы переговорить с охраной носилок. Но, сколь бы короткими ни были эти отлучки, на которые его тянуло какое-то неодолимое чувство, Аженор все-таки успел спросить великого магистра:

— Сеньор дон Фадрике, прошу вас, объясните мне, чем вызвано то упорство, с каким сеньор Мотриль преследует нас, не отходя ни на шаг. Значит, он, монсеньер, очень любит вас, ведь то, как я принял его запоздалые знаки внимания, вряд ли внушает ему большую симпатию ко мне.

— Не знаю, сколь велика любовь Мотриля ко мне, — ответил дон Фадрике, — зато мне известно, что он смертельно ненавидит донью Падилью, любовницу короля.

Аженор посмотрел на великого магистра с недоумением человека, который ничего не понял. Но к ним уже спешил навостривший уши мавр, и дон Фадрике едва успел шепнуть рыцарю:

— Говорите о другом.

Аженор поспешил последовать этому совету и, как будто подобная мысль возникла у него самого, спросил:

— Кстати, сеньор Фадрике, не расскажите ли вы мне, как живется в Испании нашей досточтимой госпоже Бланш де Бурбон, королеве Кастилии. Во Франции очень обеспокоены судьбой этой доброй принцессы, которой многие люди желали счастья, когда она уезжала из Нарбона, куда вы прибыли за ней от имени короля, ее супруга…

Договорить Аженор не успел, так как почувствовал, что его по левому колену больно ударил своим правым коленом паж, который, сделав вид, будто его тащит за собой конь, прошел между ним и великим магистром; рассыпаясь в извинениях перед рыцарем за свою неловкость и за своего коня, он пронзил его взглядом, способным заставить умолкнуть самого несдержанного болтуна.

Однако дон Фадрике понял, что ему придется дать ответ, поскольку он находился в таком положении, когда его молчание могло быть истолковано превратно.

— Но неужели сеньор Аженор ничего не слышал о донье Бланке с тех пор, как она в Испании? — вмешался Мотриль, желавший, казалось, поддержать разговор с тем же интересом, с каким великий магистр хотел его прекратить.

— Нет, господин мавр, уже почти три года, как я воюю в наемных отрядах против англичан, врагов моего повелителя короля Иоанна, лондонского узника, и регента нашего, принца Карла, которого когда-нибудь назовут Карлом Мудрым, ибо он не по летам весьма благоразумен и добродетелен, — ответил рыцарь.

— Я-то полагал, что, где бы вы ни находились, до вас дошли отзвуки толедского дела, которое наделало много шуму, — возразил Мотриль.

Дон Фадрике слегка побледнел, а паж приложил к губам палец, делая Аженору знак молчать.

Аженор отлично понял этот жест и лишь прошептал про себя: «Испания! Испания! Страна тайн!»

Но Мотриль не был намерен молчать.

— Поскольку, господин рыцарь, вам ничего не известно о свояченице вашего регента, — сказал он, — я расскажу вам, что с ней произошло.

— Не стоит, сеньор Мотриль, — не выдержал дон Фадрике. — Вопрос, заданный моим другом доном Аженором, принадлежит к тем простым вопросам, которые требуют однозначного ответа — либо «да», либо «нет», — а вовсе не пространных рассказов, что будут совсем не интересны слушателю, далекому от испанских дел.

— Но если сеньор Аженор далек от Испании, то он близок делам Франции, ведь донья Бланка — француженка. Кстати, рассказ мой будет коротким, и господин Аженор, едущий ко двору короля Кастилии, должен знать, о чем там принято говорить, а о чем нет.

Дон Фадрике вздохнул и по самые глаза завернулся в широкий белый плащ, словно прячась от последних лучей заходящего солнца.

— Вы провожали донью Бланку из Нарбона в Урхель, — продолжал Мотриль. — Это правда, сеньор Аженор, или, может быть, я ошибаюсь?

— Правда, — признал рыцарь, который держался настороженно, получив знак пажа и видя мрачное лицо дона Фадрике, но все-таки не способен был слукавить.

— Итак, она ехала в Мадрид через Арагон и часть Новой Кастилии под охраной сеньора дона Фадрике, который привез ее в замок Алькала, где королевская свадьба была отпразднована с пышностью, достойной столь знатных особ. Но на другой день, по причине, так и оставшейся тайной, — продолжал Мотриль, сверля дона Фадрике своими пронзительными, сверкающими глазами, — на другой же день, повторяю я, король вернулся в Мадрид, оставив в замке Алькала молодую жену скорее пленницей, нежели королевой.

Мотриль на мгновенье замолчал, как бы желая убедиться, скажет ли кто-либо из друзей хоть одно слово в защиту доньи Бланки; но оба безмолвствовали. Поэтому мавр продолжил свой рассказ:

— С того дня супруги стали жить отдельно. Более того, совет епископов высказался за развод. Вы согласитесь, рыцарь, что должны были быть веские причины для обвинений жены-чужестранки, — ядовито усмехнулся мавр, — чтобы столь почтенное и святое собрание, как епископский совет, расторгло узы, которыми их связали политика и религия.

— Или же этот совет полностью подчинялся королю дону Педро, — возразил дон Фадрике, неспособный более сдержать свои чувства.

— Ну нет! — возразил Мотриль с той нарочитой наивностью, от которой насмешка становится острее и горше. — Разве можно предположить, что сорок две святые особы, миссия которых — блюсти честность людей, пошли бы против собственной совести. Это невозможно, а если это произошло, то чего же стоит вера, которую несут подобные пастыри!

Друзья хранили молчание.

— Тем временем король заболел, и все даже думали, что он скоро умрет. Тут и стали обнаруживаться тайные честолюбивые замыслы сеньора Энрике де Трастамаре.

— Сеньор Мотриль, не забывайте, что дон Энрике Трастамаре — мой брат-близнец, — сказал дон Фадрике, пользуясь случаем, чтобы возразить мавру, — и я не потерплю, чтобы при мне отзывались плохо и о нем, и о моем брате доне Педро, короле Кастилии.

— Справедливо сказано, — ответил Мотриль. — Простите меня, о славнейший великий магистр. Я забыл о вашем близком родстве, видя, что, хотя дон Энрике не покоряется королю дону Педро, вы нежно любите его. Поэтому я буду говорить только о госпоже Бланке.

— Проклятый мавр! — пробормотал дон Фадрике.

Аженор бросил на великого магистра взгляд, который означал: «Может, ваша милость, я избавлю вас от этого человека? Я это живо сделаю».

Мотриль притворился, что не слышал слов дона Фадрике и не заметил взгляда Аженора.

— Я уже говорил, что всюду стали проявляться честолюбивые намерения, ослабли узы преданности, и вот, когда король дои Педро почти ступил на порог вечности, однажды ночью ворота замка Алькала распахнулись, и из них выехала донья Бланка вместе с неизвестным рыцарем, который проводил ее до Толедо, где она и укрылась. Но Провидению было угодно, чтобы возлюбленный король наш дон Педро, хранимый молитвами всех своих подданных и, вероятно, молитвами своих родных, вернулся к жизни в силе и здравии. Тогда он и узнал о бегстве доньи Бланки, о помощи неизвестного рыцаря и о месте, куда удалилась беглянка. Одни говорят, что он хотел отправить ее назад во Францию — я и сам так думаю, — другие считают, что он хотел заточить ее не в замке, а в настоящей тюрьме. Но каковы бы ни были намерения ее супруга-короля, донья Бланка, которую своевременно предупредили об отданных королем приказах, укрылась во время воскресного богослужения в толедском соборе и там объявила горожанам, что требует права убежища и встает под защиту христианского Бога. Говорят, донья Бланка красивая, — продолжал мавр, пронизывая испытующим взглядом то рыцаря, то великого магистра, — даже слишком красивая. Но сам я никогда ее не видел. Ее красота, тайна, окутывающая ее несчастья, а также, быть может, и задолго подготовленные действия, тронули людские сердца: все приняли ее сторону. Епископ, один из тех, кто объявил ее брак с королем расторгнутым, был изгнан из храма, который превратили в крепость, и там приготовились защищать донью Бланку от присланных королем солдат.

— Как? — вскричал Аженор. — Солдаты намеревались похитить донью Бланку из церкви! Неужели христиане посмели посягнуть на право убежища?!

— Ну, конечно, о Аллах, конечно! — воскликнул Мотриль. — Сперва король дон Педро обратился к своим мавританским лучникам, но те заклинали его подумать о том, что святотатство будет гораздо более тяжким, если храм осквернят неверные, и дон Педро внял их сомнениям. Тогда он обратился к христианам, которые пошли на это кощунство. Что поделаешь, сеньор рыцарь, любая вера грешит такими противоречиями, и лучше других та, в которой их меньше.

— Уж не хочешь ли ты сказать, неверный, — воскликнул великий магистр, — что вера в Аллаха выше веры в Христа?!

— Нет, славнейший великий магистр, ничего подобного я не хочу сказать, и пусть Аллах сохранит меня, ничтожную пылинку, от любых окончательных суждений в сих делах! Нет. Сейчас я лишь рассказчик и повествую о приключениях госпожи Бланш де Бурбон, как говорят французы, или доньи Бланки Бурбонской, как называют ее испанцы.

«Неуязвимый!» — прошептал дон Фадрике.

— Так вот, когда солдаты, совершив страшное кощунство, проникли в собор и намеревались схватить донью Бланку, вдруг закованный в железо рыцарь с опущенным забралом, вероятно тот, что помог пленнице бежать, ворвался в собор верхом на коне.

— Верхом на коне?! — изумился Аженор.

— Ну да, — подтвердил Мотриль. — Это святотатство, но, наверное, имя, титул или какой-нибудь воинский орден давали сему рыцарю такое право. В Испании существует много подобных привилегий. Например, великий магистр ордена Святого Иакова имеет право входить во все церкви христианского мира в шлеме и при шпорах. Не правда ли, сеньор дон Фадрике?

— Правда, — глухим голосом ответил тот.

— Итак, рыцарь въехал в собор, разогнал солдат, призвал горожан к оружию, и по его зову город восстал, изгнал отряд короля дона Педро и запер ворота…

— Но потом мой брат отомстил сполна, — перебил его великий магистр, — и двадцать две головы, срубленные по его повелению на главной площади Толедо, принесли ему вполне заслуженное прозвище Справедливый.

— Да, но среди этих двадцати двух голов не оказалось головы мятежного рыцаря, ибо никто так и не узнал, кто это был.

— А как поступил король с доньей Бланкой? — спросил Аженор.

— Донью Бланку отвезли в крепость города Херес, где она находится под стражей, хотя, возможно, она заслуживала бы большего наказания, чем тюрьма.

— Сеньор мавр, не нам решать, какой кары или награды достойны те, кого Бог избрал править народами, — сурово сказал дон Фадрике. — Выше них один Бог, и лишь Бог властен карать или миловать их.

— Господин наш говорит истинно, а его смиренный раб не прав в том, что сказал, — ответил Мотриль, сложив на груди руки и склонив голову к холке коня.

Тут они добрались до места, где решено было остановиться на ночлег и разбить лагерь.

Когда мавр удалился, чтобы проследить, как опускают на землю носилки, великий магистр приблизился к рыцарю.

— Больше не говорите со мной ни о короле, ни о донье Бланке, ни обо мне при этом проклятом мавре, который постоянно вызывает у меня желание натравить на него моего пса! — со злостью воскликнул он. — Не говорите со мной об этом до ужина, когда мы останемся одни и сможем побеседовать спокойно. Мавр Мотриль будет вынужден оставить нас наедине, он не ест вместе с христианами, и, кстати, ему надо присматривать за носилками.

— Он что, прячет в этих носилках свои сокровища?

— Да, — улыбнулся великий магистр, — вы совершенно правы, в них его сокровище.

В этот момент к ним подошел Фернан; Аженор уже допустил за день множество оплошностей и теперь боялся казаться нескромным. Но его любопытство, которое он сдерживал, от этого не уменьшилось.

Фернан пришел, чтобы получить распоряжения своего господина, потому что палатку дона Фадрике уже установили в центре лагеря.

— Приготовь нам ужин, мой добрый Фернан, — обратился принц к молодому человеку, — рыцаря, наверное, терзают голод и жажда.

— Но я вернусь, — сказал Фернан. — Вы знаете, что я обещал не отходить от вас ни на шаг, и знаете, кому я обещал это.

Щеки великого магистра на мгновение покраснели.

— Останься с нами, дитя мое, ведь от тебя у меня секретов нет, — сказал он.

Ужин был накрыт в палатке великого магистра, и Мотриля, действительно, на нем не было.

— Теперь, когда мы одни, — сказал Аженор, — вы ведь сами сказали, что у вас нет секретов от меня, расскажите мне, дорогой сеньор, что же произошло, чтобы я впредь не допускал ошибки, подобной той, что совершил недавно.

Дон Фадрике с беспокойством огляделся.

— Полотняная стена — ненадежное укрытие для тайны, — заметил он. — Здесь можно подглядывать снизу и подслушивать снаружи.

— Ну что ж, поговорим о другом. Несмотря на мое вполне естественное любопытство, я подожду, — ответил Молеон. — И кстати, если этому сатане придет в голову снова помешать нам, до Севильи мы все-таки найдем время, чтобы поговорить друг с другом, ничего не опасаясь.

— Если бы вы не так сильно устали, — заметил дон Фадрике, — я предложил бы вам выйти со мной из палатки — мы захватили бы мечи и надели плащи — и пройтись в сопровождении Фернана. Мы смогли бы побеседовать на равнине, найдя достаточно открытое место, чтобы быть уверенными, что в пятидесяти шагах от нас мавр не превратился в змею — такова его природная сущность — и не подслушивает.

— Сеньор, я никогда не устаю, — ответил Аженор с той улыбкой, что придают человеку сила и неиссякаемая уверенность молодости. — Часто, весь день пробегав за серной по откосам самых высоких вершин наших гор, я возвращался домой поздно вечером, но мой благородный опекун Эрнотон де Сент-Коломб говорил: «Аженор, мы взяли в горах медвежий след, я знаю, где скрылся зверь; хотите пойти со мной в облаву?» Я успевал лишь выложить добытую дичь и в любое время снова отправлялся на охоту.

— Тогда пошли, — сказал великий магистр.

Сняв шлемы и доспехи, они закутались в плащи — не только потому, что ночи в горах прохладные, сколько из желания остаться не узнанными, — и вышли из палатки, направившись в ту сторону, где могли скорее выбраться из лагеря.

Пес хотел было идти за ними, но дон Фадрике подал ему команду, и умное животное улеглось у входа в палатку; все так хорошо знали пса, что он мог сразу же выдать друзей.

Они не прошли и нескольких шагов, как путь им преградил часовой.

— Чей это солдат? — спросил Фернана дон Фадрике, отступив на шаг.

— Ваша милость, это Рамон, арбалетчик, — ответил паж. — Я хотел, чтобы сон вашей милости охраняла надежная стража, и сам расставил часовых. Вы же знаете, что я обещал беречь вас.

— Тогда скажи ему, кто мы, — приказал великий магистр, — этому мы можем без опаски назвать себя.

Фернан, подойдя к часовому, что-то ему шепнул. Солдат поднял арбалет и, почтительно отойдя в сторону, пропустил их.

Но едва они отошли футов на пятьдесят, как в темноте вдруг возникла белая неподвижная фигура. Великий магистр, не зная, кто бы это мог быть, пошел прямо на сие приведение. Это был второй часовой, закутанный в плащ с капюшоном; он преградил им путь копьем, сказав по-испански с гортанным арабским— выговором:

— Прохода нет.

— А этот откуда? — спросил дон Фадрике у Фернана.

— Не знаю, — ответил паж.

— Разве не ты поставил его здесь?

— Нет, он же мавр.

— Пропусти нас, — приказал по-арабски дон Фадрике. Мавр покачал головой, держа у самой груди великого магистра копье с острым наконечником.

— Что все это значит? Меня что, взяли под стражу? Меня, великого магистра, меня, принца? Эй, стража! Ко мне!

Фернан достал из кармана золотой свисток и засвистел.

Но раньше стражи и даже раньше часового-испанца, стоявшего в пятидесяти шагах позади них, вихрем, огромными прыжками примчался Алан: он узнал голос хозяина и понял, что тот зовет на помощь; ощетинившийся пес стремительно, подобно тигру, кинулся на мавра и с такой силой вцепился ему в горло, прикрытое складками плаща, что солдат упал, успев издать крик тревоги.

Услышав сигнал бедствия, из палаток высыпали мавры и испанцы. Каждый испанец в одной руке держал зажженный факел, в другой — меч; мавры же молча, не зажигая света, скользили в темноте, словно хищники.

— Алан, ко мне! — крикнул великий магистр.

Пес, услышав этот голос, медленно, как бы с сожалением, отпустил свою жертву и, пятясь, не сводя глаз с мавра, который уже привстал на одно колено, сел у ног хозяина, готовый снова броситься вперед по первому его знаку.

В этот момент и появился Мотриль.

Великий магистр, повернувшись к нему с достоинством, которое выдавало в нем принца и по характеру, и по рождению, спросил:

— Кто расставил часовых в моем лагере? Отвечайте, Мотриль! Это ваш человек. Кто сюда его поставил?

— Что вы, сеньор, я никогда не посмел бы расставить часовых в вашем лагере! — с глубочайшим смирением ответил Мотриль. — Я лишь приказал этому преданному рабу, — показал он на мавра, который, стоя на коленях, двумя руками обхватил окровавленную шею, — стоять на страже, так как я боялся ночных неожиданностей, а он либо нарушил мой приказ, либо не узнал вашу милость. Но если он оскорбил брата моего короля и если сочтут, что оскорбление это заслуживает смерти, он умрет.

— Я этого не требую, — вздохнул великий магистр. — Человека делает виновным дурной умысел, а поскольку вы, сеньор Мотриль, ручаетесь, что он ничего злого не замышлял, я должен вознаградить его за резвость моего пса. Фернан, отдай свой кошелек этому человеку.

Фернан с отвращением подошел к раненому и швырнул ему кошелек, который тот поспешно подобрал.

— А теперь, сеньор Мотриль, благодарю вас за заботу, хотя я в ней и не нуждаюсь, — сказал дон Фадрике тоном человека, который не потерпит никаких возражений. — Для защиты мне довольно моей стражи и моего меча. Поэтому приберегите свой меч для защиты себя и ваших носилок. Теперь вам известно, что я больше не нуждаюсь ни в вас, ни в ваших людях, возвращайтесь в свой шатер, сеньор Мотриль, и спите спокойно.

Мавр поклонился, а дон Фадрике пошел дальше.

Мотриль подождал, пока он отойдет, и, когда фигуры принца, рыцаря и пажа растворились в темноте, подошел к часовому.

— Ты ранен? — шепотом спросил он.

— Да, — мрачно ответил часовой.

— Тяжело?

— Проклятый зверь впился клыками мне в шею.

— Сильно болит?

— Очень.

— Так ли велика твоя боль, чтобы ты не нашел сил для мести?

— Кто мстит, тот забывает о боли. Приказывайте!

— Я отдам тебе приказ, когда придет время. Пошли. И они вернулись в лагерь.

Пока Мотриль и раненый солдат возвращались в лагерь, великий магистр вместе с Аженором и Фернаном уходили все дальше по укутанной мраком равнине, которую на горизонте ограничивала горы Серра — Да-Эштрела. Время от времени он посылал то вперед, то назад пса, который, если бы за ними кто-то шел, наверняка почуял бы соглядатая.

Когда дону Фадрике показалось, что они отошли достаточно далеко и даже звук его голоса не достигнет лагеря, он остановился и положил руку на плечо рыцаря.

— Послушай, Аженор, — сказал он тем проникновенным голосом, который, казалось, идет из самого сердца, — больше никогда не говори со мной о той особе, чье имя ты произнес вслух. Ибо если ты заговоришь о ней при чужих, то лицо у меня покраснеет от смущения, а руки задрожат; если ты заговоришь о ней, когда мы будем наедине, то сердце мое дрогнет. Вот все, что я могу тебе сказать. Несчастная донья Бланка не смогла добиться благосклонности своего царственного супруга: столь чистой и кроткой француженке он предпочел Марию Падилью, надменную и пылкую испанку. Целая печальная история, полная подозрений, вражды и крови, заключена в этих немногих словах, что я тебе сказал. Однажды, если потребуется, я расскажу тебе больше, но отныне, Аженор, сдерживай себя и больше не говори мне о ней. Я и без напоминаний слишком поглощен мыслями обо всем этом.

С этими словами дон Фадрике запахнул плащ, словно пытаясь уединиться и в его складках спрятать свое огромное горе.

Аженор задумчиво стоял рядом с великим магистром; он пытался, собрав все свои воспоминания, понять, чем он может ему помочь, и проникнуть в тайну своего друга; Аженор лишь догадывался, что в связи с этой тайной дон Фадрике и призвал его к себе.

Великий магистр понял, что творится в душе Аженора.

— Вот и все, что я хотел тебе сказать, друг мой, — прибавил он. — Отныне ты будешь жить подле меня, и, поскольку я не буду остерегаться моего брата, поскольку не буду говорить с тобой о донье Бланке, а ты не будешь спрашивать меня о ней, ты, разумеется, сможешь в конце концов измерить глубину той бездны, что повергает в ужас меня самого. Но сейчас мы едем в Севилью, где меня ждут празднества по случаю турнира. Мой брат-король желает оказать мне честь, а посему, как видишь, прислал ко мне дона Мотриля, своего советника и друга.

Услышав имя мавра, Фернан скорчил гримасу ненависти и презрения.

— Поэтому я и подчиняюсь ему, — продолжал дон Фадрике, как бы отвечая самому себе. — Но когда мы уезжали из Коимбры, у меня уже возникли подозрения, и слежка, которую устроили за мной, их подтвердила. Мне надо быть начеку. У меня есть не только мои глаза, но и глаза моего преданного слуги Фернана. А если Фернан будет вынужден покинуть меня с каким-нибудь тайным, необходимым поручением, то его заменишь ты, ибо я равно люблю вас обоих как близких моих друзей.

Дон Фадрике поочередно протянул руку каждому из них; Аженор почтительно прижал ладонь великого магистра к сердцу, а Фернан осыпал ее поцелуями.

— Сеньор, я счастлив любить вас и быть любимым вами, — сказал Молеон, — но я приехал слишком поздно, чтобы успеть заслужить столь пылкую дружбу.

— Ты будешь нам братом, — ответил великий магистр, — войдешь в наши сердца так же, как мы вошли в твое сердце. И с этой минуты давайте говорить лишь о празднествах и о прекрасных поединках на копьях, что уготовила нам Севилья. Пойдемте назад в лагерь.

За первой же палаткой, которую он обошел, дон Фадрике столкнулся с бодрствующим Мотрилем; он остановился и посмотрел на мавра, не в силах скрыть досаду, вызванную его неслыханной назойливостью.

— Сеньор, — обратился мавр к дону Фадрике, — когда я увидел, что в лагере никто не спит, мне пришла в голову мысль: поскольку днем стоит жгучая жара, не угодно ли будет вашей светлости сию же минуту отправиться в путь? Светит луна, ночь тиха и прохладна, и вы сократите часы нетерпеливого ожидания короля, брата вашего.

— А как же вы, ваши носилки? — спросил великий магистр.

— Помилуйте, сеньор! — воскликнул мавр. — Я и все мои люди повинуемся вашей милости.

— Хорошо, едем, я согласен, — сказал дон Фадрике. — Распорядитесь выступать.

Пока седлали лошадей и мулов, пока сворачивали палатки, Мотриль подошел к раненому часовому.

— Если этой ночью мы сделаем десять льё, то пересечем ли первую горную цепь? — спросил он.

— Да, — ответил солдат.

— А если завтра мы выйдем в семь вечера, то когда доберемся до брода через Зезири?

— В одиннадцать часов.

В указанный солдатом час они добрались до реки. Как и рассчитывал мавр, ехать ночью было очень приятно всем, а особенно самому Мотрилю, которому было легче скрывать носилки от любопытных взглядов Мюзарона, ибо у достойного оруженосца была одна-единственная забота — узнать, что за сокровище спрятано в позолоченном коробе, который так тщательно охраняет Мотриль.

Поэтому, будучи истинным сыном Франции, он, не обращая никакого внимания на совершенно непривычный для него климат, в полуденное пекло принялся бродить вокруг носилок.

Солнце жгло немилосердно; лагерь опустел. Дон Фадрике, чтобы никто не мешал ему предаваться раздумьям, удалился к себе в палатку. Фернан и Аженор беседовали в своей палатке, когда на пороге вдруг возник Мюзарон.

У оруженосца была сияющая физиономия человека, который почти нашел то, что давно искал.

— Сеньор Аженор, я сделал великое открытие! — воскликнул он.

— Какое же? — спросил рыцарь, привыкший к его шутовским выходкам.

— Мотриль разговаривает с носилками, а те ему отвечают.

— И о чем они говорят? — поинтересовался рыцарь.

— Я хорошо слышал разговор, но не смог его понять, — ответил Мюзарон, — ведь мавр говорил по-арабски.

Рыцарь пожал плечами.

— Что вы на это скажете, Фернан? — спросил он. — Вот, если верить Мюзарону, заговорило и сокровище дона Мотриля.

— Здесь нет ничего удивительного, потому что сокровище дона Мотриля — это женщина, — ответил паж.

— Вот оно что, — в полной растерянности пробормотал Мюзарон.

— Молодая? — игриво спросил рыцарь.

— Возможно.

— Красивая?

— О, сеньор рыцарь, вы слишком многого от меня требуете, это вопрос, на который сможет ответить мало кто даже из свиты дона Мотриля.

— Прекрасно! Я сам все узнаю, — решительно объявил Аженор.

— Каким образом?

— Раз Мюзарону удалось подобраться к носилкам, то и я проберусь не хуже него. Мы, горные охотники, привыкли бесшумно скользить со скалы на скалу и врасплох застигать серну на самых вершинах. Дон Мотриль вряд ли окажется более осторожным и пугливым, чем серна.

— Будь по-вашему! — воскликнул Фернан, также захваченный азартом юности. — Но при одном условии — с вами пойду и я.

— Пойдемте, а Мюзарон посторожит нас.

Аженор не ошибся, и все эти предосторожности даже оказались излишними.

Было одиннадцать часов утра. Африканское солнце палило нещадно, и лагерь казался обезлюдевшим; испанские и мавританские часовые попрятались в тени, кто под скалой, кто под одиноким деревом, и, если бы не палатки, ненадолго оживившие этот пейзаж, могло показаться, что ты находишься в пустыне.

Палатка дона Мотриля стояла на отшибе. Чтобы еще больше удалить ее от людей или в надежде найти чуть прохлады, Мотриль поставил ее в небольшой рощице. Он велел внести носилки в палатку, а вход завесить пологом из турецкой парчи, чтобы чужие взгляды не проникали внутрь. Именно эту палатку, где хранилось сокровище, Мюзарон и показал пажу и Аженору. Оставив Мюзарона на том месте, где он находился и откуда мог видеть, что происходит у той стенки палатки, которая была обращена к лагерю, молодые люди сделали круг и вышли на опушку рощи; потом, затаив дыхание и бесшумно ступая, прошли вперед, осторожно раздвигая ветви, шелест которых мог бы их выдать, и добрались, не услышанные доном Мотрилем, до круглого полотняного шатра, где тот находился вместе со своими носилками. Увидеть они ничего не могли, но зато все слышали.

— Жаль, что из их разговора мы ничего не узнаем, — вздохнул Аженор, — ведь они говорят по-арабски.

Фернан приложил к губам палец.

— Я понимаю по-арабски, — шепнул он, — дайте мне послушать.

Паж прислушался, а рыцарь погрузился в молчание.

— Странно, они говорят о вас, — сказал Фернан, который на минуту весь обратился в слух.

— Обо мне? Невероятно! — прошептал Аженор.

— Ну да, я не мог ошибиться.

— И что они говорят?

— Пока говорил только дон Мотриль. Он спросил: «Это рыцарь с красным султаном на шлеме?»

И в этот миг певучий, слабый голос — казалось, что он рассыпает янтарь и нежным эхом отзывается в сердце, — ответил:

— Да, молодой и красивый рыцарь с красным султаном.

— Конечно, молодой, ему ведь едва исполнилось двадцать, но красивым я его не назову.

— Он умело носит оружие и, кажется, храбрый.

— Храбрый? Разбойник он! Пиренейский стервятник, который приехал терзать труп нашей Испании!

«Что он сказал?» — спросил Аженор. Паж, смеясь, повторил ему слова Мотриля. Рыцарь покраснел, схватился за рукоять меча и даже наполовину вытащил его из ножен. Фернан придержал его руку.

— Сеньор, это же плата за любопытство. Не сомневаюсь, сейчас и мне достанется, давайте послушаем, — предложил он.

Нежный голос продолжал говорить по-арабски:

— Это первый рыцарь из Франции, которого я вижу, так простите же мое любопытство. Французские рыцари славятся своей учтивостью, так все говорят. Он на службе у короля дона Педро?

— Аисса! Не говорите мне больше об этом молодом человеке, — со сдержанной яростью сказал Мотриль.

— Вы сами рассказали мне о нем, — возразил мелодичный голос, — когда мы повстречали его в горах, и, сперва пообещав мне сделать привал в рощице, где рыцарь оказался раньше нас, стали, несмотря на мою усталость, убеждать, что нужно потерпеть, чтобы приехать в Коимбру раньше французского сеньора и не дать ему раньше нас встретиться с доном Фадрике.

Фернан удерживал рукой рыцаря; ему показалось, что завеса разорвалась и обнажила тайну мавра. «О чем он говорит?» — спросил рыцарь.

Фернан повторил слова Мотриля.

А тем временем мелодичный голос, чьи звуки проникали в самое сердце рыцаря, что-то говорил, хотя Аженор и не понимал слов.

— Если он трус, почему же вы его боитесь?

— Я никому не доверяю, но никого не боюсь, — ответил Мотриль. — К тому же считаю, что вы напрасно интересуетесь человеком, которого больше никогда не увидите.

Последние слова Мотриль произнес так выразительно, что не оставалось сомнений в их смысле; поэтому Аженор по знаку, который ему сделал паж, понял, что тот услышал нечто очень важное.

— Будьте крайне осторожны, господин де Молеон, — сказал он. — То ли по соображениям политическим, то ли по причине ревнивой ненависти, вы имеете в лице дона Мотриля врага.

Аженор презрительно усмехнулся.

Оба вновь прислушались, но больше ничего не услышали. Через несколько секунд они увидели из-за деревьев Мотриля, который вышел от Аиссы и пошел в сторону палатки дона Фадрике.

— Мне кажется, пора взглянуть на эту прекрасную Аиссу, которая с такой симпатией относится к французским рыцарям, и поговорить с ней, — сказал Аженор.

— Взглянуть можно, — согласился Фернан. — Поговорить нельзя. Неужели вы думаете, что Мотриль мог уйти, не поставив часовых у входа?

И острием кинжала Фернан разрезал шов палатки; сквозь образовавшуюся узкую щель можно было заглянуть внутрь.

Аисса полулежала на ложе, устланном расшитой золотыми узорами красной тканью; она загадочно улыбалась каким-то своим грезам, что свойственно женщинам Востока, вся жизнь которых отдана пылкой чувственности. Одной рукой она держала музыкальный инструмент, который называется гузла. Другую она погрузила в убранные нитями жемчуга черные волосы, оттенявшие ее нежные, тонкие пальцы с алыми ногтями. Ее темные с поволокой глаза, опушенные мягкими длинными ресницами, казалось, хотели получше рассмотреть того, кого она видела в своих мечтаниях.

— Как она прекрасна! — прошептал Аженор.

— Не забывайте, сеньор, что она мавританка, а значит, врагиня нашей святой веры, — заметил Фернан.

— Пустяки! — воскликнул Аженор. — Я обращу ее в христианство.

В этот миг они услышали покашливание Мюзарона. Это был условный сигнал, который он должен был подать, -если к рощице будут приближаться чужие люди; так же осторожно, как и раньше, молодые люди вернулись назад. Выйдя на опушку, они увидели, что по севильской дороге мчится небольшой отряд — примерно с дюжину арабских и кастильских всадников. Они подъехали к Мотрилю, который, заметив их, остановился в нескольких шагах от палатки великого магистра. Эти всадники прибыли от короля дона Педро и привезли его брату новое письмо. Вместе с письмом они доставили записку и для Мотриля. Мавр прочел ее и вошел в палатку дона Фадрике, попросив гонцов немного подождать на тот случай, если великий магистр потребует каких-либо разъяснений.

— Ну что там еще! — возмутился великий магистр, увидев Мотриля на пороге палатки.

— Сеньор, смелости побеспокоить вас мне придало послание от нашего всемилостивейшего короля, которое я хотел незамедлительно вручить вам, — ответил мавр.

И он протянул дону Фадрике письмо, которое тот взял не без нерешительности. Но лицо великого магистра просветлело, едва он пробежал глазами первые строки.

Письмо гласило:

«Возлюбленный брат мой!

Поспеши, ибо мой двор уже полон рыцарей из разных стран. Севилья ликует, ожидая приезда отважного великого магистра ордена Святого Иакова. Все, кого ты возьмешь с собой, будут желанными гостями, но не обременяй себя в дороге большой свитой. Видеть тебя — будет мое блаженство, видеть как можно скорее — будет мое счастье».

В эту минуту Фернан и Аженор, которых несколько встревожило появление нового отряда, подъехавшего к палатке великого магистра, вошли в нее.

— Возьмите, — сказал дон Фадрике, протягивая Аженору письмо короля. — Прочтите и сами убедитесь, какой нам будет оказан прием.

— Не соизволит ли ваша светлость обратить слова привета к тем, кто привез письмо? — спросил Мотриль.

Дон Фадрике утвердительно кивнул и вышел; потом, когда он поблагодарил гонцов за их быстроту, ибо ему сказали, что они домчались из Севильи всего за пять дней, Мотриль тоже обратился к командиру отряда.

— Я забираю твоих солдат, чтобы увеличить почетный эскорт великого магистра, — объявил он. — А ты лети назад к королю дону Педро быстрее ласточки и передай ему, что принц на пути в Севилью.

И шепотом прибавил:

«Поезжай и скажи королю, что я не вернусь без той улики, добыть которую я ему обещал».

Арабский всадник молча склонил голову и, даже не освежив глотком воды ни себя, ни коня, стрелой поскакал в обратный путь.

Это распоряжение, сделанное шепотом, не ускользнуло от Фернана, который, хотя он и не знал, о чем шла речь, поскольку не смог слышать слов Мотриля, почел долгом предупредить своего господина, что этот поспешный отъезд только что прибывшего командира отряда — к тому же мавра, а не кастильца — кажется ему весьма подозрительным.

— Послушай, — сказал ему великий магистр, как только они остались наедине. — Опасность, если она и существует, не может угрожать ни мне, ни тебе, ни Аженору. Мы мужчины сильные и опасности не боимся. Но в замке Медина-Сидония заключено слабое и беззащитное существо, женщина, которая уже претерпела слишком много страданий ради меня и из-за меня. Ты должен покинуть меня, должен ехать к ней, тебе необходимо любыми способами — их выбор я оставляю за твоей смекалкой — проникнуть к ней и предупредить, чтобы она берегла себя. Все, что я не смогу доверить письму, передашь на словах.

— Я поеду, когда вы прикажете, — ответил Фернан. — Вы же знаете, что можете располагать мной.

Дон Фадрике сел за стол и написал на пергаменте несколько строк, под которыми поставил свою печать; но закончить он не успел, так как в палатку вошел вездесущий мавр.

— Вот видите, я тоже пишу королю дону Педро, — сказал великий магистр. — Я посчитал, что передать лишь устный ответ с вашим гонцом означает, будто я слишком равнодушно принял его послание. Завтра утром я отправлю свое письмо с Фернаном.

Мавр молча поклонился; он видел, что великий магистр вложил пергамент в вышитый жемчугом мешочек, который передал пажу.

— Теперь знаешь, как тебе поступать? — спросил он.

— Да, ваша милость, знаю.

— Но почему ваша светлость, желающая блага французскому рыцарю, не посылает его вместо пажа, который необходим вам? — спросил Мотриль. — Я дал бы ему эскорт из четверых моих людей, и, вручив королю письмо, письмо от его брата, он сразу же снискал бы милость короля, которую вы рассчитываете добиться для него.

Лукавство мавра на мгновение привело в замешательство дона Фадрике, но Фернан пришел ему на помощь.

— Мне кажется, к королю Кастилии следует послать испанца, — сказал он великому магистру. — Кстати, ваша светлость выбрала меня первым, и, кроме того, что этот приказ абсолютно не подлежит отмене, я желаю сохранить за собой честь исполнить эту миссию.

— Прекрасно, ничего в наших решениях мы менять не будем, — ответил дон Фадрике.

— Здесь повелевает ваша милость, у всех нас лишь одна обязанность — исполнять ваши приказы, ну а я пойду отдам свои приказания, — сказал Мотриль.

— Для чего?

— Для подготовки к отъезду. Разве мы не договорились, что, как вчера, поедем ночью? Неужели вашей светлости не понравился наш ночной переход?

— Наоборот, очень понравился.

— Вот и хорошо! У нас всего часа два светлого времени, поэтому скоро в дорогу.

— Отдайте нужные приказы, а я буду готов. Мотриль вышел.

— Слушай, нам придется переправляться через реку, которая берет начало в Серра — Да-Эштрела и впадает в Тахо, — сказал дон Фадрике пажу. — Во время переправы всегда ненадолго возникает беспорядок, ты воспользуешься им, перейдешь на тот берег и, не останавливаясь, поедешь дальше, ибо я не думаю, чтобы тебе больше меня был нужен эскорт, который предлагал нам мавр. Только будь очень осторожен в пути и гораздо осторожнее, когда приедешь на место, ты ведь знаешь, как строго за ней следят.

— Да, ваша милость, знаю.

Мотриль не терял ни секунды, отдавая необходимые распоряжения. Караван двинулся в путь в привычном порядке: впереди ехали мавританские всадники, которые проверяли дорогу, за ними следовал великий магистр под присмотром Мотриля, а в хвосте шли носилки и арьергард.

В десять часов они перевалили через горы и вновь спустились в долину. Часом позже за растущими на горном склоне деревьями промелькнула полоска, похожая на длинную извилистую ленту, в разных местах которой луна высекала мириады искр.

— Вот и Зезири, — сказал Мотриль. — С позволения вашей милости, я пошлю искать брод.

Для дона Фадрике это была возможность ненадолго побыть одному с Аженором и Фернаном. Поэтому он поспешил кивнуть головой мавру в знак согласия.

Мотриль, как нам известно, глаз не спускал с носилок; поэтому, сделав крюк, он проехал в хвост каравана, охраняя свое сокровище, которое так сильно занимало мысли Мюзарона до тех пор, пока он не узнал, что оно собой представляет.

— Настал и мой черед просить разрешения у вашей светлости, — сказал Аженор. — Мы, французы, привыкли переходить реки там, где они нам встретились, и я хотел бы оказаться на том берегу вместе с мавром.

Это был еще один способ предоставить великому магистру возможность без свидетелей дать последние указания Фернану.

— Поступайте как сочтете нужным, — сказал он Молеону, — но не рискуйте бесполезно. Вы ведь знаете, как вы мне нужны.

— Ваша милость найдет нас на том берегу, — ответил Аженор.

И, описав в обратном направлении ту же дугу, которую проделали мавр и его носилки, рыцарь и Мюзарон исчезли в горных отрогах.