Онлайн чтение книги Бедняк
4

Он вошел и увидел, что Лиля стоит у окна, держась левой рукой за штору, и понял, что она не спала. Он молча разделся, – Лиля даже не повернула головы, – и, подойдя к ней, осторожно положил руки на плечи. И его собственные руки казались ему сейчас такими тяжелыми, что он боялся причинить ей боль этой тяжестью, и только слегка касался ее плеч. Она прижалась затылком к его лицу и сказала:

– Я видела, как ты идешь. Трудно тебе сейчас...

Она не спрашивала, а утверждала, и он молчал – ему казалось, что он вообще может больше ни о чем не говорить ей, потому что она и так все знает – все, что было с ним за эти десять лет. И его больше не удивляла ее проницательность, он воспринимал ее как что-то естественное – как и то, что сам он ничего не знает о ней и ждет, когда она расскажет ему. И Лиля, угадав и это его желание, стала рассказывать, по-прежнему не поворачиваясь, – наверно, она знала и то, что так ему легче слушать, – и он молчал, вдыхая запах ее волос, и слушал:

– В первый день ты спрашивал меня, знаю ли я, зачем ты приехал... Да как же мне не знать, если у меня самой не раз бывали такие минуты, когда мне хотелось бросить все и поехать в твой город – даже не к тебе, а только в твой город, походить по его улицам, посмотреть на людей, среди которых ты живешь, может быть – издали увидеть тебя. Только издали – я знала, что не подойду к тебе, да и зачем? Ты вчера солгал мне, когда я спрашивала, часто ли ты вспоминал обо мне...

– Да, – беззвучно пошевелил он губами, но ей и не нужно было его подтверждение, и она продолжала:

– Я знала, что ты забыл меня, – иначе ты давно бы уже приехал. Но почему-то была уверена, что когда-нибудь по-настоящему вспомнишь и обязательно приедешь, и ждала тебя. И никаким рассказам Валеры о твоей счастливой жизни я не верила – ты просто не мог быть счастливым, твое счастье осталось позади, как и у меня, оно кончилось в тот день, когда ты провожал меня на Казанском вокзале... Конечно, мы оба не думали тогда, что это конец, – иначе сделали бы как-то по-другому. Я верила, что через год мы снова будем вместе... Но что со мной потом началось, Саша! Уже через минуту после отхода поезда я заметалась по тамбуру, чувство... необходимости тебя, – звучит неуклюже, но других слов я просто не подберу, – было таким сильным, что на первой же остановке, в Рязани, я выскочила с чемоданом на перрон и решила вернуться к тебе. Но поезд стоял минут пятнадцать, и я опомнилась. Я знала, что, если вернусь, ты все бросишь и поедешь со мной, – я помнила, какое у тебя было лицо, когда мы прощались. И знаешь, что помогло мне справиться? Очень трезвый расчет: неизвестно, поступишь ли ты на следующий год, а если не поступишь, тебя взяли бы в армию, и нам пришлось бы расстаться уже на три года. И эта простая арифметика – три и один – заставила меня вернуться в вагон. А потом началось ожидание, похожее на голод, который ничем нельзя было утолить. Ожидание твоих писем, результатов экзаменов, твоего приезда. Я знала, что ты сможешь приехать всего на несколько дней, и когда думала о том, что будет в эти дни – начинала смеяться от счастья и даже не задумывалась, что будет потом – ведь перед этим «потом» будешь ты... Но все вышло иначе. Как ни неопытна я была, но довольно быстро сообразила, что забеременела. Что греха таить – я испугалась, так неожиданно и некстати все это было. И сделала одну глупость...

– Какую?

– Это уже физиология, Саша, об этом не нужно... Ну, а как дальше было, ты, наверно, помнишь...

– Да.

– Встретила я тебя совсем не так, как бы мне хотелось, – а ты ничего не понимал и обиделся на меня.

– Почему ты ничего не сказала мне?

– И что получилось бы? Ты ведь остался бы со мной...

– Да.

– Я долго думала – говорить тебе или нет. Решила, что скажу все потом, когда это кончится. И ты уехал...

Она замолчала, и Александр тихо сказал:

– Если тебе тяжело рассказывать – не надо.

– Нет, ничего... Это ведь только наше с тобой – кому же мне еще говорить? Да и тебе нужно все знать.

Александр промолчал, соглашаясь с ней.

– И ты уехал – обиженный, непонятый... Но знаешь, мне и в голову не пришло ответить на твою обиду тем же. Я как-то сразу... повзрослела, что ли, и чувствовала себя ответственной за твое будущее. Я решила, что все это должно касаться только меня одной, и я должна справиться со всем сама... И пока ты был рядом, я ничего не боялась... А как уехал – такой маленькой и слабой показалась я самой себе! И дело было не только в этом... затруднении. Мне страшно было думать, что придется ждать еще почти полгода, пока я увижу тебя. Чуть ли не ежедневно я обходила все наши места, даже искала твои следы, вздрагивала от шагов под окнами и кидалась смотреть – вдруг это ты? Как ты мне был нужен тогда, Саша! Сколько раз по пути домой мне казалось, что где-то впереди идешь ты или уже ждешь меня дома, и я бросалась чуть ли не бегом и заглядывала в лица тех, чья фигура хоть немного напоминала твою. Иногда мне все это казалось страшной несправедливостью – за что такое наказание? Почему после всего, что было у нас – вдруг такая пустота и одиночество? Почему нельзя сделать так, чтобы нам было хорошо? Не знаю даже, с чем это можно сравнить... А тут начались неприятности – аборт, осложнения, да и мама доводила меня своими упреками до того, что я в истерике запиралась в своей комнате и целыми днями не выходила оттуда. В общем, я так и не смогла оправиться до твоего приезда...

– А ты не могла написать мне об этом?

– Я пробовала, но у меня ничего не получалось... Ну вот и Надя идет...

Лиля мягким движением высвободилась из его рук – и когда она повернулась, он увидел, что лицо ее спокойно, словно говорила она что-то обыкновенное, будничное, – а ему пришлось отвернуться и нарочито долго вытаскивать сигарету, разминать ее и закуривать.

Лиля пошла встречать Наденьку – та влетела с обычным смехом, что-то быстро и весело заговорила, но уже через минуту притихла, словно понимая, что в ее отсутствие в доме произошло что-то важное, несовместимое с ее веселостью и смехом, и что об этом не нужно расспрашивать, надо оставить взрослых вдвоем – решать их непонятные дела – и скорее идти на улицу. И как только она поела – сразу ушла, даже не заглянув в комнату. И Лиля тут же вернулась к Александру.

– Давай сядем.

Они сели рядом, касаясь плечами друг друга, Лиля осторожно взяла из его пальцев сигарету и зажала руку между своими ладонями – и только тогда он заметил, что рука его подрагивает.

– Дать тебе коньяку? – спросила Лиля.

– Нет... Говори, что было дальше.

– Что было дальше... Ты приехал зимой, но наша встреча, как сам, наверно, помнишь, получилась еще хуже, чем в августе. И дело было не только в моем нездоровье. Я уже начала понимать многое из того, о чем ты, вероятно, даже не задумывался. Я еще не знала, что начал действовать... как бы поточнее сказать... автоматизм, что ли, закона разобщенности судеб... Господи, как это неловко... Но ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да.

– Но твои письма уже приготовили меня к тому, что ты приедешь другим. И ты действительно приехал другим. Ты все еще любил меня, но далеко не так, как прежде, только часть тебя была со мной. Ты много говорил об университете, о друзьях, об учебе, – и я видела, как захватила тебя эта новая жизнь, как она буквально на глазах меняет тебя и как сильно уже успела изменить. И меня эти полгода изменили, конечно, но совсем по-другому... Я ведь даже не могла рассказать тебе о том, что произошло со мной, – уже не было той близости, которая позволила бы мне сделать это. А все остальное было так незначительно по сравнению с тем, что мне пришлось пережить. Вот почему я все больше молчала тогда. Да если бы и решилась тогда обо всем рассказать тебе – многого ты просто не смог бы понять. Ты уж прости, что я так говорю...

– Ну что ты... Это же правда.

– И когда ты опять уехал... Все пошло так, как и должно было... У тебя была своя жизнь, у меня – своя. Свободного времени у меня было немало, и передумала я за тот год столько, сколько, пожалуй, и за всю жизнь до этого не думала. Искала ответы на все эти вопросы – почему так получилось у нас и что же дальше будет? Думала о том, что было у нас в то лето. Разное приходило мне тогда в голову... И как-то постепенно начала понимать – было такое, что встречается, вероятно, нечасто, и, может быть, вся беда наша только в том, что слишком рано пришла к нам эта любовь и обоим оказалась не по силам... Думал ты об этом когда-нибудь?

– Нет.

– Может быть, я и не права, не знаю... Но ведь только вспомни, что у нас было тогда, Саша!

И он увидел, как волнение исказило ее лицо, – оно стало некрасивым, почти безобразным, – как сразу, в одно какое-то мгновение, исчезло все ее спокойствие – Лиля закрыла лицо руками и судорожно всхлипнула. Александр обнял ее за плечи, и Лиля сама прижалась головой к его груди. Он молчал, чувствуя, как тяжело напряглось ее тело под его руками и она изо всех сил сдерживает себя, чтобы не разрыдаться. И она сдержалась, осторожно высвободилась из его объятий, улыбнулась сквозь слезы:

– Ну вот, раскисла... Давай все-таки выпьем немного?

Он кивнул, и Лиля принесла рюмки и бутылку с коньяком. Когда он наливал, она засмеялась:

– Мы с тобой такие пьяницы, что этого богатства нам хватило бы на неделю.

«Почему хватило бы?» – едва не спросил он, но промолчал и опустил голову, чтобы она не заметила его страха, вызванного этим «хватило бы».

– Ты помнишь все эти школьные романы наших ребят? Помнишь, как нам смешно было наблюдать за их детскими ссорами из-за пустяков – кто-то там не так посмотрел, прошелся с другим, что-то не так сделал? – спрашивала Лиля. – Уже тогда, – понимаешь, тогда, задолго до нашего лета, – все у нас было не похоже на так называемую первую любовь – с ее бессознательным эгоизмом, наивным тщеславием, с ее мелкой ревностью и дешевым кокетством. А то лето – вспомни, Сашенька! Разве тогда в нашей любви было хоть что-то детское, незрелое? И дело вовсе не в том, что мы нарушили неписаные законы целомудрия. Без этого, вероятно, мы просто не могли обойтись, и это было так естественно... Важно другое. Вспомни, какое наслаждение доставляло нам уступать друг другу, с какой бесконечной доверчивостью мы открывали свои души, как мгновенно замечали малейшие изменения настроения, как дерзко отстаивали перед всеми право на нашу любовь... Вот тогда действительно ничто не могло помешать нашей любви... А тот случай с трамваем – помнишь?

– Да...

– Я стала переходить улицу, и вдруг ты грубо схватил меня за плечи и с такой силой оттащил в сторону, что потом у меня долго не сходили синяки от твоих пальцев. А когда я взглянула на тебя, то страшно перепугалась – у тебя было совершенно белое лицо, и мне показалось, что ты вот-вот упадешь в обморок... А ведь ничего страшного не было. И трамвай был далеко, да и до рельсов оставалось еще несколько метров. Но разве ты думал об этом? Ты просто мгновенно среагировал на опасность, – даже только на намек на опасность, которая могла угрожать мне. Какой инстинкт сработал в тебе? Разве за себя ты мог так испугаться? А какое беспокойство временами охватывало меня, если я не видела тебя несколько часов... А ведь никаких причин для беспокойства не было. Просто вдруг ни с того ни с сего приходила мысль: а вдруг с тобой что-нибудь случилось? И напрасно было взывать к разуму и убеждать себя – да что с тобой может случиться? Но ведь с кем-то случаются несчастья, кто-то попадает под машину, кто-то тонет, – да мало ли что, вдруг и с тобой? И я бежала к тебе – только посмотреть на тебя, только убедиться, что ты жив и здоров...

Лиля замолчала, сцепив руки на коленях. Молчал и Александр, по-прежнему не поднимая головы и глядя на ее руки.

– А потом и другое пришло мне в голову, – снова заговорила Лиля. – Натолкнул меня на эту мысль Бунин. Много у него прекрасных и горьких рассказов о любви, – да ты, конечно, читал их. И вот как-то прочтя подряд «Митину любовь», «Дело корнета Елагина», «Темные аллеи», – вспомнила вдруг слова Ромена Роллана: «Господи, избави нас от любви...»

Она улыбнулась.

– Помню даже, как торжественно звучит это по-латыни, – так в тексте и было: «Domine, libera nos ab amore». И я подумала: почему все – или почти все – считают любовь чем-то обязательно прекрасным, каким-то абсолютным добром, высшим счастьем, доступным человеку? Конечно, чаще всего так и бывает, но разве не может быть и так, что любовь становится какой-то мучительной болезнью, каким-то проклятием? Что она может сломить человека, опустошить его душу, убить всякое желание жить? И что можно в какие-то считанные дни, – а может быть, и часы, – израсходовать все, что другие по капле отдают всю жизнь? Не случилось ли так и у нас? Ведь мы действительно отдали тогда друг другу все, что у нас было, – вспомни, как часто у нас обоих бывало такое чувство, что я и ты – это одно и то же и в моем «я» нет ничего такого, что не было бы твоим? А может быть, это не нужно, нельзя, неестественно? Наверно, есть какая-то вершина, после которой начинается неизбежный и мучительный спад, – но ведь об этой вершине всегда помнишь, всегда хочешь вернуться к ней, а это невозможно... И такой вершиной было у нас то лето? А, Саша?

– Может быть...

– Но об этом я уже позже подумала, а тогда... Тогда меня уже не удивило твое довольно спокойное письмо, в котором ты сообщал, что не сможешь приехать ко мне на лето. Я только с горечью подумала, что мой прежний Саша всеми правдами и неправдами добился бы освобождения от целины и приехал бы, хотя бы ненадолго... Но ты был уже не прежним и не моим. И надежд на благополучный исход у меня почти уже не было. Но это «почти» все-таки заставило меня еще раз поехать в Москву и попытаться поступить на биофак, хотя я и понимала, что у меня нет никаких шансов. Дело было даже не в том, что занималась я мало и плохо. Но... как бы это сказать... жила я как-то вяло, не было у меня никаких особенных желаний, – в общем, плыла по течению, и даже не очень расстроилась, что опять провалилась. А когда вернулась, так н не повидав тебя, – я уже понимала, что надо как-то устраивать свою жизнь без тебя. Переписка наша продолжалась, но я уже скорее по привычке приписывала в конце своих писем: «Обнимаю и целую тебя». И когда повстречалась с Володей...

Лиля замолчала, и он, робко взглянув на нее, сказал:

– Если тебе трудно – не говори.

– Да нет, почему же... Я очень тяжело переносила свое одиночество – ведь у меня не было ни твоего таланта, ни твоей уверенности в себе, ни любимого дела. А он нравился мне, с ним мне сразу стало легче, спокойнее... Вот ты спрашивал – любила ли я его, когда выходила замуж. Не так все просто, Саша, чтобы можно было объяснить одними «да» или «нет». Когда я поняла, что он любит меня, – сначала растерялась, даже подумала о том, что надо прекратить встречи с ним. Подумать-то подумала, а потом и спросила себя: а дальше что? Тебя нет, и такого, что было у нас, – никогда уже не будет, в этом я была уверена. Что ж, так и жить одними воспоминаниями? Решила подождать, посмотреть, что получится. А получилось все очень обыкновенно – он сделал мне предложение, и как я заранее ни готовилась к этому – растерялась, попросила подождать. Он согласился, конечно, – он действительно очень любил меня и до сих пор как будто любит, все ждет, когда я соглашусь вернуться к нему... Ну вот, и стала я думать. Решила рассказать ему о тебе – немного, только самое необходимое, чтобы он понял, что большего, чем такой вот... полулюбви, что ли, я дать ему не смогу. Он как будто понял меня, но от своего решения не отступился, надеялся, что со временем я изменюсь. Он все-таки старше, опытнее меня, и моя история ничуть не удивила его, он решил, что это вполне обычная вещь – и мое настроение тоже. Так и говорил мне тогда: «Это тебе только кажется, что ничего больше не будет. Все мы проходим через это». Ну, и еще что-то в этом же духе... Ну вот... и вышла я за него... – Лиля беспомощно посмотрела на него и глубоко вздохнула. – Только не подумай, что это был жест отчаяния, – я тоже стала надеяться, что мне удастся как-то справиться с собой и потом действительно станет лучше. Попыталась взять на вооружение «безотказный» житейский практицизм, вроде того, что жизнь прожить – не поле перейти, и прочее в том же духе... Да только ничего из этого не получилось. Очень скоро я поняла, что не только полулюбви у меня к нему нет – вообще ничего нет. Вернее, почти ничего... Разве что одна сотая от того, что было у меня к тебе, – вымученно улыбнулась Лиля. – Но уходить от него долго не решалась – ведь и эта одна сотая требует, чтобы ее кому-то отдали. Надеялась на то, что Наденька спасет положение. И это не помогло. Жили мы как будто неплохо – то есть внешне спокойно, благополучно. Даже говорили о нас – какая великолепная пара. А Володя все понимал, да я и не очень-то таилась от него. Ну, и решила наконец, – хватит насиловать себя, надо расходиться. Он долго уговаривал меня, упрашивал подождать. Я подождала, конечно, – месяцем раньше, месяцем позже – какая разница? Разошлись... Ушла в работу, в книги, в Наденьку – и неожиданно для себя самой стала ждать тебя. Почему-то решила, что и ты ничего не сможешь забыть и ты можешь отдать другой... тоже какие-то сотые...

– Когда я узнал, что ты ушла от него – только сын удержал меня.

– Вот видишь... Но это хорошо, что ты тогда не приехал.

– Почему?

– Да так, – Лиля вздохнула. – Тебе тяжелее было бы. Да и мне, наверно, тоже.

Лиля встала, подошла к окну. Поднялся и Александр, нерешительно постоял, глядя ей в спину. И чуть качнулся вперед, услышав:

– А теперь тебе надо уехать.

– Уехать? – тупо переспросил он, почему-то не удивившись ее словам. – Куда уехать?

– К себе домой... К жене, к сыну.

Александр подошел к ней и, заглядывая сбоку в ее лицо, повторил:

– Уехать... – И с отчаянием заговорил, повысив голос: – Как же это так – уехать? А как же мне дальше жить? Да разве теперь я смогу вернуться к ним? Ведь я тебя люблю, Лиля, пойми, тебя! И всегда любил только тебя, всегда, понимаешь?

Кого он убеждал – ее или себя? Сейчас он понимал только одно – что нельзя ему без нее, и неважно, как называть то чувство, что есть у него к ней. Он положил ей руки на плечи и повернул лицом к себе:

– Пожалуйста, смотри мне в глаза... Почему я должен уехать? Разве для нас обоих это не единственный выход – снова начать жить вместе? Вернуть хоть часть того, что было у нас? Мы потеряли много лет, и только я виноват в этом – но почему и дальше мы должны обрекать себя на годы прозябания? Почему мы не можем быть счастливы?

Лиля молчала, глядя прямо на него, и Александр, еще не веря себе, медленно сказал:

– Да ведь и ты хочешь того же... Я ведь вижу, Лиля! Скажи, что это правда!

– Да, это правда... И если ты будешь настаивать, я снова стану твоей... Но я прошу тебя не делать этого... Я все равно не смогу выйти за тебя замуж, и мы только испортим все, что у нас было. И тогда ты вряд ли сможешь вернуться к своей жене. А я не хочу никому причинять горя – ни ей, ни твоему сыну, ни тебе... Ты уедешь, и сегодня же...

– Да почему, почему?

– Потому, что не может у нас быть никакого счастья, никакого будущего. Возможно, многое из того, что я сказала тебе сегодня, оказалось неожиданным для тебя, но тебе предстоит понять еще одно...

– Что?! – со страхом воскликнул он.

– Что ты любишь не меня, а наше прошлое, нашу любовь...

– Нет!

– А какая я нынешняя – знаешь ты это? Разве то, что я рассказывала о себе – это я? Это же слова, оболочка. А какой ты – разве я знаю? Разве можно сбрасывать со счета годы нашей разлуки? Ты говоришь – надо попытаться вернуть хоть часть того, что было у нас... Да разве это возможно, Саша? И какая была бы эта часть? Разве мы примирились бы с этой частью?

– Но почему же все-таки не попытаться?

– Попытаться? А тебе не кажется, что это был бы слишком жестокий эксперимент? И не только по отношению к твоей жене и твоему сыну – но и по отношению к нам, к нашему прошлому? Если мы сами... изгадим то, что было у нас, – что же еще останется нам? Чем мы жить-то будем? Сашенька, родной мой, подумай ты об этом как следует. Я понимаю, что сейчас тебе это действительно кажется единственным выходом из положения, но только кажется, пройдет немного времени, и ты сам поймешь, что я права...

– А зачем же ты тогда ждала меня? – с горечью спросил Александр. – Зачем сама хотела ехать ко мне?

Он увидел, как задрожали ее губы и на глаза навернулись слезы.

– Да как же мне было не ждать тебя, не хотеть видеть. Разве в тебе не осталось хоть частички моей души, хоть немного из того, что я отдала тогда тебе? Разве не это заставило тебя сейчас приехать ко мне?

Он опустил голову, помолчал.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Я перееду в гостиницу.

Лиля покачала головой.

– Нет. Поезжай домой.

– Не бойся, – угрюмо сказал Александр. – Я не буду больше ни на чем настаивать. Но видеть тебя я должен – хоть полчаса в день, хоть несколько минут.

Он и сам не верил в эти «несколько минут» – но продолжал говорить с прежней угрюмой покорностью:

– Уж это-то ты мне можешь позволить. Даю тебе слово – как только ты захочешь, я тут же уйду.

Она с нежностью провела ладонями по его щекам.

– Сашенька, глупыш ты мой... Да разве я захочу, чтобы ты уходил? Неужели ты не видишь, как мне хочется быть с тобой? Но я уже измучилась. Я устала повторять себе, что так больше нельзя и тебе надо уезжать. Я уже не могу притворяться спящей и знать, что ты часами простаиваешь на кухне и смотришь в окно. Я не могу больше сдерживать себя, притворяться спокойной и следить за каждым своим словом, каждым движением... Тебя все время удивляет мое спокойствие, но если бы ты знал, как часто мне хочется подойти к тебе, обнять, поцеловать, просто дотронуться до тебя, увидеть твою улыбку... Ведь я женщина, самая обыкновенная, и мне так же, как и всем, хочется счастья, хочется любви... Ты думаешь, мне нравится мое одиночество или я не думаю о том, что мои годы уходят, что я старею? И ничего другого я не хотела бы, как быть с тобой... Но что же делать, если это невозможно? Прошу тебя – уезжай сегодня же, сейчас же...

Лиля заплакала, и Александр тронул ее за плечо, хотел привлечь к себе, но она отшатнулась и умоляющим тоном сказала:

– Пожалуйста, не трогай меня... И еще раз прошу тебя – уезжай.

Александра больно поразили и этот жалобный тон, и ее беспомощность, некрасивое заплаканное лицо, и он растерянно пробормотал:

– Прости меня... Я сейчас уйду.

И пошел собирать свой чемодан, и все ждал – может быть, Лиля позовет его, что-то скажет, – но она молчала, стояла у окна, вцепившись левой рукой в штору, словно хотела оборвать ее. А его движения становились все медленнее, и когда совсем уже ничего не оставалось делать, он щелкнул замками чемодана, решительно вышел на середину комнаты и сказал:

– Но я действительно не могу сейчас ехать домой... Просто не могу, понимаешь... – И, увидев, как сжались ее плечи, Александр торопливо добавил: – Нет-нет, я уеду, если ты настаиваешь, но не домой...

Он назвал небольшой город в трех часах езды отсюда и помолчал, давая ей время вспомнить. В этот город они собирались поехать в одно из жарких воскресений, незадолго до их отъезда в Москву. Они встретились как обычно, утром, и собрались идти в лес, а потом купаться, – но вдруг им стало скучно здесь и не хотелось идти на реку, где они наверняка встретили бы множество знакомых... И тогда он предложил:

– Давай поедем в...

И сказал название города.

– Поехали, – сразу согласилась Лиля, не спрашивая, зачем им нужно куда-то ехать и почему именно в этот город. – А денег у нас хватит?

– Найдем.

И оба сразу повеселели, заторопились на вокзал, но когда узнали расписание поездов и стали прикидывать, когда они смогут вернуться домой, получалось, что им удастся сделать это только под утро. Лиля помрачнела, – так не хотелось ей оставаться здесь, – потом тряхнула головой и решила:

– А, была не была... Поехали.

Но он знал, что вчера она поссорилась с матерью – и после этой поездки не миновать ей жестокого скандала. Он отговорил ее – и потом они долго ехали в раскаленном трамвае через весь город, сошли на конечной остановке и пошли куда глаза глядят – лишь бы подальше от людей... А сейчас – помнит ли она об этом?

Лиля молчала и он сказал:

– Отпуска у меня еще три недели, и если ты захочешь, чтобы я приехал – напишешь или дашь телеграмму, адрес я тебе сразу сообщу.

– Хорошо, – покорно согласилась она, не оборачиваясь, и он быстро подошел к ней.

– Да посмотри же ты на меня!

Лиля повернулась – глаза у нее были сухие, печальные, она виновато улыбнулась ему:

– Ты уже собрался?

– Да, – сказал он, все еще надеясь, на что-то. Но она вздохнула и предложила:

– Присядем на дорогу.

Сели, как и прежде, на диване, но поодаль, молчали. Лиля не смотрела на него – а он не сводил с нее глаз, молил про себя: «Да посмотри же ты на меня, не молчи, скажи, что мне не надо уезжать!» Но она молчала. А когда он встал и шагнул к двери, тихо сказала, не поднимая глаз:

– Извини, я не буду тебя провожать...

Когда он вышел из подъезда и зажмурился от боли в глазах, – таким ярким было солнце, обрушившееся на него, – его оглушил детский гомон, заполнявший двор. Он постоял, высматривая Наденьку, – а она уже сама бежала к нему, словно ждала его все это время, пока он разговаривал с Лилей. Увидев его чемодан, она сразу остановилась, не доходя до него, и медленно прошла оставшиеся десять шагов.

– Вы уезжаете, дядя Саша? – серьезно и, как показалось ему, печально спросила Наденька, глядя на него большими круглыми глазами.

– Да.

– Почему так скоро?

Нет, ему не показалось, – Наденька действительно была опечалена его отъездом, и Александр почему-то растерялся, сказал, оглядывая двор:

– Нужно, Наденька... – И вдруг попросил: – Ты проводи меня немного, хорошо?

Наденька молча кивнула, не сводя с него глаз, и пошла рядом. Зайдя за угол дома, он остановился, поставил чемодан на землю. Наденька с беспокойством спросила:

– А вы приедете еще?

– А ты хочешь, чтобы я приехал?

Наденька потупилась.

– Хочу...

Александр присел на корточки, взял ее маленькие горячие руки и сказал, заглядывая ей в глаза:

– Я приеду, обязательно приеду. И привезу тебе еще одну куклу – еще больше и красивее, чем эта.

– Не надо мне куклу, – сказала Наденька.

– Почему?

– Вы просто так приезжайте.

Он порывисто прижал ее к себе и сказал:

– Я обязательно приеду... А теперь беги, играй.

Но она не уходила – когда Александр оглянулся, Наденька стояла на том же месте и смотрела ему вслед. Он помахал ей – Наденька слабо махнула в ответ, повернулась и медленно пошла вдоль светлой кирпичной стены, и прежде чем повернуть за угол, остановилась и взглянула на него. Александр еще раз махнул ей рукой и зашагал по улице.

Потом были долгие часы ожидания на вокзале, серое, медленно темнеющее небо за высокими окнами – откуда-то неожиданно накатились тучи, низко повисли над городом, и стало по-осеннему неуютно и холодно. Наконец к платформе медленно подошел поезд из шести старых скрипучих вагонов, прицепленных к маленькому, часто дышащему черному паровозу. Устроившись в темном пустом вагоне, пахнущем углем и старым кислым железом, Александр невесело усмехнулся, подумав о том, что, наверно, этот же самый паровоз таскал эти же самые вагоны и двенадцать лет назад, когда они собирались ехать в этот город...

Когда поезд тронулся, Александр прислонился виском к влажному холодному дереву рамы и стал смотреть в окно, через косую решетку следов, оставляемых дождем на грязном стекле. Там, за окном, еще долго видны были большие и маленькие огни города, а когда город кончился, осталась только густая черная пустота апрельской ночи.