ГЛАВА ПЕРВАЯ

Онлайн чтение книги Белая тишина
ГЛАВА ПЕРВАЯ

День и ночь шумел Амур широкий, с грохотом рушил забереги и играючи перекидывал с места на место многопудовые льдины, крошил их на мелкие осколки и нес это крошево — «сало» на своем хребте вниз к морю. Проходили дни в шуме и грохоте, но с каждым днем все тише, все покладистей становился Амур. Крепли забереги, скоро совсем они сомкнутся. Затихал Амур умиротворенный.

Пиапон с зятем и с Богданом уже месяц ловил на заберегах ангалкой сазанов и сомов. Много пудов рыбы наловил он. Пиапон каждое утро встречался с Амуром, наблюдал, как он сражался с морозом. Слишком долго затянулась эта борьба. Лет десять назад Пиапон бесстрастно наблюдал за этой борьбой: ему было совершенно безразлично, когда встанет Амур, потому что он никуда не спешил. Он и сейчас никуда не спешил, но нынче он очень хотел, чтобы быстрее застыл могучий Амур.

«Безлюдный Амур, что тайга без зверей, — думал он. — Амур без людей, что мертвец в гробу. Он оживает только тогда, когда обозы потянутся по нему, когда колокольчики ямщиков зазвенят среди торосов».

Если бы кто спросил его, почему он так думает, то Пиапон, пожалуй, не смог бы ответить. Наверно, сказал бы, что просто хочет видеть людей, хочет услышать новости. Теперь времена настали другие. И новости не те, что приходили лет десять назад из соседнего стойбища. Умер такой-то старик, родился сын у такого-то охотника, шаман спас такого-то охотника, случилась ссора между двумя такими-то большими домами, вымерло стойбище на такой-то реке, молодой охотник увел такую-то… Теперь такие новости волнуют только родственников, друзей, не захватывают как раньше все стойбище, не становятся предметом обсуждения всех взрослых жителей стойбища.

Теперь люда ждут известий от таких отдаленных мест, о которых раньше и слышать не слышали, и во сне не видели; ждут новостей из больших городов с низовья и с верховья Амура — Николаевска и Хабаровска.

Летом хорошо, что ни день приезжали люди в стойбище или няргинцы сами ездили в Малмыж и привозили ворох новостей, летом пароходы ходили, развозили людей, а с ними и всякие слухи.

Шумит Амур, не хочет сдаваться могучий Амур. Всему свое время. А жаль. Больше месяца грохочет он и не пропускает в стойбище ни одного человека. А кто же привезет известия? Сорока на хвосте? Она может только сплетни переносить из одного стойбища до другого…

Разносят же русские эти новости с низовьев Амура до верховьев, а оттуда, говорят, на запад, туда, где солнце запаздывает чуть ли не на целый день.

Пиапон слышал об этих местах, там жил и теперь, наверно, живет его друг Павел Глотов, которого прозвали нанай Кунгасом. Убежал Кунгас два года назад в этот же месяц, как только Амур был побежден морозами. Что он теперь делает? Боролся против царя, а царя уже нет почти год. С кем он теперь борется? Пиапон помнит тот теплый мартовский день, когда зазвенели возле его дома колокольчики ямщицких лошадей. Когда он вышел на улицу, Митрофан, привязав лошадей, направлялся к крыльцу. Полы его длинного тулупа мели снег.

— Думал не застану тебя, — сказал Митрофан после приветствия. — Ты что же, совсем ушел с лесозаготовок?

— Зачем совсем? — усмехнулся Пиапон. — Приехал отдохнуть, рыбу половить для лесозаготовителей.

Пиапон с самой осени работал на лесозаготовках на озере Шарго, где Санька Салов поставил лесопильную машину. Санька, которого теперь все величали Александр Терентьич, год назад уехал жить в Николаевск, а на лесопильном заводе оставил управляющего. Александр Терентьич Салов стал одним из крупных рыбопромышленников Нижнего Амура, во время кетовой путины на его двух семиверстных заездках, на рыборазделочных плотах, в засольных цехах работали тысячи людей. Лесопильный завод по сравнению с этими заездками ничего не стоил неожиданно разбогатевшему Салону, и он переехал в город, ближе к заездкам, к рыбозаводам.

Вместе с Пиапоном на лесозаготовках трудились няргинцы, которые отказались от зимней охоты. Полокто с артелью продолжал работать. Ближе к весне лесозаготовители стали испытывать затруднения с продовольствием, в ларьке исчезли мясо, мука и крупа. Недовольные рабочие требовали продовольствия. Тогда управляющий решил организовать свою рыболовецкую артель, она должна была снабжать лесозаготовителей свежей рыбой. Услышав об этом, няргинцы сами ушли с лесозаготовок, занялись рыбной ловлей. Пиапон был среди них.

— Рыбу буду продавать лесозаготовителям, сделаюсь торговцем, — смеялся Пиапон, помогая Митрофану сиять тяжелый тулуп.

Митрофан разделся, подсел к столу, огляделся. Аккуратно постеленные кровати, сделанные его и Глотова руками, стояли в глубине дома. Табуреты, стол, пышущая жаром русская печь — все это сделано его руками. Он с удовольствием оглядел дом и про себя отметил — чище стали жить. По середине пола ковылял на кривых ногах двухлетний мальчик и хозяйственно собирал с пола мусор и отправлял в рот.

— Брось! Тьфу! Тьфу! — кричала на него Хэсиктэкэ.

— Вырос, охотник, — улыбнулся Митрофан. — Но зачем же все в рот отправлять?

Он погрозил мальчику пальцем, вытащил кисет и неторопливо стал набивать трубку. Пиапон видел, что Митрофан чем-то озабочен.

— Не знаю, Пиапон, хорошая это новость или нет, — начал он говорить, раскурив трубку. — Наши ссыльные, те, которые все время твердили: «Убить нужно супостата! Стрелять!» Они рады. Но отец, когда услышал эту весть, сильно разволновался. Слег. Болеет старик. Не один он разволновался, многие волнуются.

— Что случилось, говори яснее! — потребовал Пиапон.

— Царя не стало.

— Умер?

— Нет, ушел, отказался от власти.

— Сам отказался? — удивился Пиапон.

— Дождешься, чтобы сам отказался. Заставили.

Пиапон помнил рассказ Павла — Кунгаса о злодеяниях царя и никак не мог понять, почему разволновался старик Колычев при известии о его свержении. Об этом он и спросил Митрофана.

— Как не понимаешь? — ответил Митрофан. — Он всю жизнь верил царю. Ты же знаешь, нам всем говорили: бог на небе, царь на земле. И вдруг без царя остались…

— Ты тоже волнуешься, что ли?

— Я? — Митрофан задумался и ответил: — Отец заболел — это волнует. А царь? Что царь? Умные люди говорили, не будет царя — жизнь станет лучше, всяких дармоедов-нахлебников не станет. Глотов Павел да его друзья говорили, свергнем царя — война закончится. Мне что царь? Я о сыне думаю, об Иване. Кончится война — сын вернется домой. Где-то там с германцами воюет.

Вот с того теплого мартовского дня все и началось, что ни день — новости? Одна интересней другой. В Хабаровске, в Николаевске, на Сахалине, во Владивостоке (города-то какие, не выговоришь даже) менялись власти, народ волновался. А война все не кончалась, говорили, что новые люди у власти не хотят кончать войну, они хотят воевать до победы. Теперь говорили, чтобы закончить войну, надо изгнать тех людей у новой власти и захватить власть рабочим и крестьянам.

Пиапон часто выезжал в Малмыж, слушал эти известия, и голова его пухла от всяких мыслей. А тут еще Митрофан с Надеждой совсем перестали получать письма от сына, и Надежда сохла с горя.

— Вот вам и жизнь без царя, — твердил старый Колычев, — Все пошло прахом без самодержца нашего. Это что, еще натерпитесь, помяните мое слово. Бог на небе не потерпит…

Пиапон совсем растерялся, он ничего не мог понять, что происходит вокруг, и никто толком не мог ему объяснить. Пиапон нутром чувствовал, что на земле поднялась невиданная пурга, она крутила снежные вихри, и снежная крошка слепила людям глаза, вой пурги сводил людей с ума. Нет, не совсем так, не снежные вихри крутила пурга, крутила она человеческие жизни, человеческие судьбы. Все, что слышал Пиапон, было не понятно, не ясно. Даже то, что происходило в семье Колычевых, было не ясно. Старик Колычев стоял за царя горой и молился за него, сын его Митрофан против царя, а сын Митрофана — Иван воюет с германцами. Знает ли он за что воюет? Может, знает: он среди грамотных людей находится. Вот и разберись, в семье трое мужчин, и все по разному пути идут.

Пиапон смотрит на медленно движущиеся льды по середине Амура и думает, что как бы ни был могуч Амур, все же он вынужден будет сдаться морозам, какая бы пурга не поднялась на земле, она прекратится когда-нибудь и наступят ясные, солнечные дни. Может, сейчас уже установилось спокойствие на земле, закончилась война, наладилась жизнь, сын Митрофана возвратился домой. Все может быть. Но пока Амур не встанет, Пиапон так и будет находиться в неведении.

Томился неизвестностью и Богдан. Он уже несколько раз порывался сходить на лыжах в Малмыж, но каждый раз его удерживал Пиапон: лед на протоке был тонок и было опасно пробираться по нему.

Богдан за год окреп, возмужал, восемнадцатилетний юноша не уступал в силе некоторым зрелым мужчинам. Молодые женщины подшучивали над ним, прикидывались влюбленными, обещали изменить мужьям и вводили стеснительного юношу в краску. Известие о свержении царя Богдан воспринял так же равнодушно, как и все няргинцы.

«Был царь, не стало его, кто-то будет вместо него», — подумал Богдан и позабыл бы он об этом событии, если бы не последующие сообщения с верховьев и с низовьев Амура. Эти сообщения взволновали молодого охотника и заставили призадуматься. «Почему был изгнан царь?» — впервые спросил он. Но кто мог ему объяснить, почему был изгнан царь? Пиапон пересказал слова Павла Глотова, но юношу это не удовлетворяло. Митрофан, которого раньше Богдан считал всезнающим, тоже не мог ничего объяснить.

— Дед, провели бы русские в наше стойбище железные нити, и мы могли бы, сидя в стойбище, слушать все новости, — говорил Богдан, глядя на грохочущий Амур.

— Да, это было бы хорошо, — поддержал его Пиапон. — Только кого найдешь понимающего в этих…

— Аппаратах, — щегольнул юноша своим знанием.

— Может, ты уже все понимаешь, ведь ты часто встречаешься с хозяином железных ниток.

— Нет, там все сложно. Русский тот говорит, надо долго учиться, чтобы передавать и принимать разговоры.

— Вот и учись.

«Так же говорил большой дед», — подумал Богдан и вспомнил рассказ Баосы, как он принял телеграфную линию за ловушку на пролетающую дичь…

Однажды утром, когда рыбаки пришли на лов рыбы, их встретила тишина. Амур застыл. Присмирела могучая река. Ночью выпал небольшой снег, припорошил лед, прибрежные тальники. Куда ни взгляни — кругом первозданная белизна. И тишина. Белая тишина на Амуре. Надоедливые вороны исчезли куда-то, сороки-трещотки замолкли в густых тальниках. Все замерло вокруг, казалось, что все живое скорбит над Амуром.

— Тишина, хорошо, — сказал зять Пиапона.

— Дед, — обратился Богдан к Пиапону, — дня через два, три можно в Малмыж?

— Можно, — согласился Пиапон.

Но ни через три, ни через пять дней Богдан с Пиапоном не смогли съездить в Малмыж: после ледостава рыба стала ловиться, да все крупная, жирная.

На десятый день после ледостава на Амуре, когда они вернулись вечером домой с богатым уловом, их поджидал Митрофан.

— Первую почту гоню, — сообщил он и, не выдержав, воскликнул: — Пиапон! Власть взяли большевики. Ленин главенствует! Понял? Выходит, что это наша власть, она сразу заявила, что земля — землепашцам, а фабрики и заводы — рабочим. Вот как! А еще Ленин заявил — конец войне! Слышишь, конец войне, выходит наш Иван скоро возвернется домой. Надя радуется и опять плачет. Но это ничего, пусть плачет, от радости не засохнет.

— Хорошие новости принес, Митропан, — сказал Пиапон. — Очень хорошие, мы ждали их. Богдан давно собирался сходить на лыжах, да я не пускал — лед слишком тонок был. А потом рыба пошла, хорошо пошла.

Пиапон вспомнил слова Павла Глотова, когда он, упомянув имя Ленина, добавил: «Запомни, Пиапон, это имя, оно тебе не раз встретится в жизни». Прошло всего два года, и Пиапон второй раз услышал это имя. Но Пиапон многое забыл из того, что рассказывал Глотов, перепутались понятия, казалось бы, усвоенные накрепко. Большевики, меньшевики, Ленин… Пиапон не мог распутать этот клубок и махнул рукой: он знал главное — большевики и Ленин боролись с царем, чтобы уничтожить его, уничтожить хозяев фабрик, хозяев земель. Теперь они у власти, теперь вся жизнь изменится… Но как она изменится — это тоже было не ясно.

— Кто такой Ленин? — спросил Богдан.

— Он главный большевик, он боролся с царем, чтобы рабочим и крестьянам лучше жилось, — ответил Митрофан.

— Это я понял, ты расскажи, кто он такой, как боролся.

— Откуда я все это могу знать, я про тебя-то не все знаю.

Богдан опять был разочарован в Митрофане. Как же так? Митрофан русский, живет в русском селе, где летом пристают пароходы, а зимой ямщики меняются на этом полустанке, у них хозяин железных ниток и как же он не знает о человеке, который боролся за народное счастье. Все это было непостижимо. И расстроенный Богдан сказал:

— Ты же русский.

— Ну и что? — не понял Митрофан.

— Ты должен все знать.

Митрофан пристально поглядел на расстроенное лицо Богдана и понял, что тот глубоко обижен.

Известие, привезенное Митрофаном, было важное и интересное, потому Пиапон послал младшую дочь Миру за соседями. Пришли жители большого дома: Улуска, Дяпа, Калпе, Хорхой, они еще днем приехали с лесозаготовки навестить жен и детей. За ними пришел Полокто с сыновьями Ойтой и Гарой. Приплелся Холгитон. Гости расселись кто где мог, табуреток всем не хватало. Митрофан вновь повторил свой рассказ и закончил так:

— Пришла наша власть, простых людей, рабочих и крестьян. У помещиков отбираем земли, у хозяев отбираем заводы и фабрики. Народ становится хозяином. Всех богачей уничтожим!

Некоторые из сидящих не понимали того, что говорил Митрофан, хотя он говорил по-нанайски. Но никто не стал переспрашивать.

— Как это понять — уничтожить? — спросил только Холгитон. — Убить?

— Не знаю, — ответил после раздумья Митрофан. — Всех, наверно, не будут убивать.

— А Американа надо убить! — неожиданно жестко проговорил Холгитон.

— Санька Салов тоже богач, — сказал Калпе.

— И Ворошилин.

— И торговец У.

Еще некоторое время продолжался подсчет местных богачей, и все это время Полокто не проронил ни слова. Он сидел с застывшим лицом, и казалось, что он безразличен ко всему на свете, а более всего к проходившему горячему разговору. Разговор этот продолжался за ужином, и гости разошлись только тогда, когда недовольная Дярикта при них начала стелить постели.

Утром Митрофан повез почту дальше, колокольчики на дугах его лошадок зазвенели над Амуром. Через день-два Амур ожил, потянулись почтовые кошевки с колокольчиками, длинные скучные обозы, упряжки нарт. Богдан в эти дни повез в Малмыж к Колычевым нарту отборных сазанов и сомов. Там он зашел в лавку Саньки Салова, где теперь хозяйничал приказчик, где встретился с вернувшимся из Николаевска управляющим Шаргинского лесозавода.

— Черт те знает, что происходит в городе, — рассказывал управляющий, тучный малоподвижный мужчина с толстой шеей и расплывшимся лицом. Он мельком взглянул на Богдана и хотел продолжить рассказ, но приказчик подал ему знак. Управляющий остановился на полуслове и спросил:

— Он знает язык?

— Оно знакомец хозяина-с, — определил Богдана приказчик. — Хозяин благосклонно относится к ним.

— А, — промычал управляющий. — Так вот, волнения везде, в городе, в порту, на рыбопромыслах. Хозяин имеет две огромные заездки, как он их приобрел — этого никто не знает. Даже я не знаю.

— Хозяин-с умен, — сказал приказчик.

— Раньше эти заездки принадлежали другому лицу, говорят, то лицо теперь нищенствует. Правда то или нет — не знаю. Вот на этих заездках заволновались рыбаки. Подстрекали их большевики. Везде расплодились эти большевики, где только их нет! Подстрекают они и рыбаков Амгуни, и те потребовали — снять заездки. Видишь ли, к ним в Амгунь меньше стала проходить кета и горбуша. За ними рабочие засольных цехов потребовали повышения заработной платы. Черт те знает, что такое? Потом потребовали, чтобы хозяин повысил заготовительные цены. А тем временем рыбаки захватили обе заездки хозяина. Что было! Черт те знает. Но хозяин везде имеет друзей. Он к одному, к другому, и смотрим, сам уездный комиссар Временного правительства Колмаков, начальник милиции поручик Кудрявцев садятся на катер, с ними солдаты с винтовками, даже с пулеметом, чувствуешь, с пулеметом сели. Черт те знает. С голыми руками что сделаешь против пулемета? Конечно, рыбаки подчинились. Порядок водворился, и лов продолжался. Вот что было на Амурском лимане осенью. Хозяин, когда рассказывал это, потирал руки, видно не понес убытка. Но теперь я не знаю, что там будет, теперь и там Советская власть установилась. Колмакова спихнули, поручика Кудрявцева — тоже. Хозяин с виду спокоен, но заметно волнуется. Велел тебе дела вести точно, не обижать охотников, склады беречь. Надо ожидать, всякое может случиться.

Рыбаки борются! Никогда Богдан об этом не подумал бы, ему казалось, что борются только крестьяне за землю, рабочие в городах за власть, но чтобы рыбаки боролись… Оказывается, они боролись за справедливость! И правильно делали, будь Богдан на их месте, тоже не сидел бы сложа руки. Ишь чего придумали, Амур загораживать, кету не пускать на нерестилища. Как же так можно! Если не будет кета нереститься, то скоро ее совсем не станет. И сейчас с каждым годом все меньше и меньше ловится она. Оказывается, заездки в этом виноваты. Виноват и Санька Салов, хозяин двух длинных заездок.

— Большевики взбудоражили народ, Ленин какой-то у них возглавляет, — продолжал управляющий. — Ты знаешь, первый декрет его о мире с Германией. Черт те знает. Чувствуешь, о мире. Русский народ заключает мир с немцами! Черт те знает, что это такое. Это позор! Только предатель русского народа может пойти на это. Да, да, все умные, мыслящие люди говорят, что Ленин не что другое — это немецкий шпион. Говорят, он по-русски умеет говорить.

Ленин — немецкий шпион! Эта новость поразила Богдана. Всю дорогу в стойбище юноша думал над этим. Ленин никакой не борец за счастье народа, он шпион, потому он заключает мир с немцами. Но всем же надоела эта война, говорят, из-за нее настала тяжелая жизнь, мало стало муки, крупы, сахару. А сын Митрофана, Иван?


Читать далее

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть