Онлайн чтение книги Белая тишина
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Ни одного выстрела еще не произвел отряд Глотова. Но когда подходили к Софийску, многие надеялись встретиться с белогвардейцами, обменяться двумя-тремя выстрелами.

— Убегут беляки до самого Николае века, а там сядут на пароходы, да сбегут к япошкам за море-океян, только и видели их, — говорил Федор Орлов. — А мне счет надо с ними свести за моих друзей.

Пиапон слушал этот разговор новых приятелей и тоже мечтал о скорой встрече со своими мучителями. Чем ближе подходил отряд к фронту, тем больше Пиапон думал о войне, как он впервые в жизни выстрелит в человека и будет ли этот человек белогвардеец с карательной канонерской лодки.

За время похода Пиапон подружился со многими русскими партизанами: синдинскими, славянскими, троицкими, вятскими, елабужскими крестьянами. Некоторые из них понимали нанайскую речь, а кто не понимал, тому Пиапон помогал разговаривать с нанайскими охотниками. Так возникли дружеские отношения между русскими и нанай. Даже Токто, сторонившийся русских из-за незнания языка, теперь лопотал с крестьянами, прибегая к помощи рук.

Когда останавливались на отдых или на ночлег в нанайских стойбищах, Пиапон приглашал с собой малмыжца Ерофея, Федора Орлова, синдинца Тихона Ложкина, елабужца Фому Коровина, а когда и следующий раз приходилось ночевать в русских селах, новые приятели обязательно с собой брали в избу Пиапона, его братьев, Богдана и Токто. Теперь они ели из одного котла, пили чай из одного чайника или самовара.

— Когда кончится война, наша дружба еще крепче станет, потому что мы вместе воевали за Советскую власть, вместе будем строить новую жизнь, — говорил Федор Орлов. — Вместе будем бороться за победу мировой революции. Все бедняки на земле — братья, будь он русский, гольд или тунгус.

Федор Орлов был среди партизан самый грамотный, бывалый человек.

— Федор, страшно убивать человека? — спрашивал Пиапон.

— Сперва страшно, Пиапон, потом ничего, — отвечал Орлов задумчиво, — я думаю, просто человек привыкает к этому.

— А ты как стрелял в первый раз? Боялся?

— Не помню. Я только появился в отряде, к нам незаметно пробрались каратели. Тогда я впервые выстрелил в человека. Ей-богу, не помню, что я чувствовал. Выстрелил я в усатого белогвардейца, он упал, а я побежал в сторону. Только после боя, когда мы ушли от карателей, я вспомнил об усатом белогвардейце и тогда только понял, что я убил человека.

И Пиапон думал, мысленно видел врага, целился в него из своей берданки. В мыслях все было ясно, все понятно, руки не дрожали, жесткие пальцы спокойно нажимали спусковой крючок. Но что будет в настоящем бою? Неужели Пиапон, разгневанный на белых, испугается выстрелить в человека только потому, что он человек, имеет человечью голову, руки, ноги? Неужели страх ослепит его меткие глаза, заставит вздрогнуть железные руки? Зачем же тогда надо было идти на войну? Он ведь знал, что ему придется в людей, в своих врагов стрелять. Придется их убивать.

В Софийске Федор Орлов завел партизан в просторную избу. Хозяйка вышла из горницы, неприветливо встретила партизан, но поставила на стол большой сверкающий медный самовар.

— Купеческий, видать, — сказал Фома Коровин.

— За этим самоваром каки разговоры разговаривались? — спросил Ерофей.

— Как нашего брата пониже согнуть, — ответил Тихон Ложкин.

Хозяйка не промолвила ни слова, ставила на стол свежий душистый хлеб, масло, копченую рыбу, соленые огурцы.

— Хозяин, местный кровопийца, говорят, сбежал, — сообщил Орлов.

Пиапон наблюдал за женщиной, но не замечал в ее лица ни страха, ни возмущения, она была спокойна и даже чуть-чуть нагловато поглядывала на партизан и совсем уж откровенно, брезгливо морщилась, проходя мимо нанай. Пиапон и раньше замечал эту брезгливость некоторых зажиточных русских поселян. В Малмыже, например, Феофан Ворошилин никого из нанай не пускал дальше крыльца.

Вот и в поведении этой хозяйки ему не понравилось все: и спокойствие, и нагловатый взгляд, и как она морщила брезгливо нос. Сама женщина уже своим присутствием вызывала раздражение. Пиапон успокаивал себя, говорил себе, что женщина молода, красива, ее нежили родители, нежил и муж, она не привычна к рыбному запаху охотников.

— Ты почему, хозяйка, молчишь? — спросил Коровин.

— Чево ей с нами разговоры иметь? Мы голодранцы, а она, вишь, какая справная, — со злостью проговорил Тихон Ложкин.

Пиапон только теперь понял, что партизан тоже раздражает опрятная, молчаливая хозяйка, большая добротная изба, которая сама говорит о достатке хозяина. И он вспомнил такую же избу, молчаливую молодую девушку, дочь хозяина избы, зажиточного, если не сказать богатого, казака в селе Киселевке. Этот казак приготовил для партизан несколько сот пельменей со стрихнином и наверняка отравил бы с десяток партизан, если бы об этом вовремя не разузнали.

Пиапон, вспомнив о пельменях со стрихнином, еще раз присмотрелся к хозяйке, но не уловил в ней ни страха, ни какого-нибудь волнения. И он спросил:

— Стрихнина не положила в еду?

Партизаны сразу замерли, положили на стол ломти мягкого хлеба, куски копченой рыбы, соленые огурцы.

— А ну-ка хозяйка, сипай рядком, да поговорим ладком, — сказал Тихон Ложкин, освобождая женщине место на широкой скамье.

— Нам стыдно в твоей богатой избе помирать, — сказал Федор Орлов, — мы согласны от пули погибнуть, чем от стрихнина.

Женщина взглянула на него своими нагловатыми глазами, спокойно села на скамью.

— Мне самой брать, или какую вы прикажете? — спросила она приятным голосом.

Ложкин подал ей копченую рыбу.

— Я давеча поела, много не съем, отрежь кусок.

Тихон отрезал ей кусок рыбы, подал ломоть пахучего хлеба. Хозяйка прожевала рыбу с хлебом, проглотила, запила горячим чаем. Потом она отведала масла, огурчиков и опять запила чаем.

— Теперь, храбрецы, глядите, как я буду помирать, — сказала она насмешливо, поднимаясь со скамьи. Партизаны молча проводили ее взглядом. Женщина отошла к печи, скрестила руки на груди и замерла, глядя в окно. Она уже не обращала внимания на партизан, будто находилась одна в этой большой избе. За окном мелькали люди, это были партизаны, готовившиеся к выступлению вслед за убежавшими белогвардейцами.

Пиапон придвинул к себе остывшую кружку с чаем и отхлебнул.

— Кушайте, — сказал он.

Женщина у печи вздрогнула, нагнулась к окну и вдруг бросилась к дверям, выбежала и сени. Тихон Ложкин вскочил на ноги, за ним встали другие и широкая скамья с грохотом повалилась на пол.

— Дядя Вася! Василий Ерофеич! — кричала женщина за дверью.

Первым к ней подбежал Федор Орлов, схватил было за руку, но она отдернула руку и вся устремилась навстречу человеку в меховой шапке, в волчьей дохе.

Человек приближался к ней с широкой улыбкой. Он носил небольшую бородку клинышком, рыжеватые усы.

— Даша! Дашенька — это вы! А я думал вас нет в селе, уехали с мужем.

— Говорите уж что думаете, убежала, а не уехала, — засмеялась женщина.

— Здравствуйте, Василий Ерофеич. Что вы здесь делаете?

— Здравствуйте, Дашенька, здравствуйте! О вас беспокоится Анастасия Ивановна, велела зайти к вам, да вот видите, все некогда, все некогда. У вас партизаны?

— Да, у них партизаны, — ответил за Дашу Орлов. — А вы кто будете?

Пиапон протиснулся между Ложкиным и Коровиным, оттолкнул их и оказался на крыльце.

— Харапай! Друг мой!

— Пиапон? Это ты? — доктор обнял Пиапона.

Тут выскочил на крыльцо Токто.

— Харапай! Брат мой! Харапай! — закричал он и тоже стал обнимать доктора.

— Токто? Ты тоже здесь? Вот это встреча! Да вы задушите меня, как же так, двое на одного. Обождите.

Партизаны изумленно смотрели на эту встречу, переглядывались между собой, пожимали плечами. Калпе с Дяпой, подошедшие позже всех и зажатые в сенях, сообщили, что Пиапон с Токто встретились со старым другом доктором Харапаем.

Изумленная не меньше русских партизан Даша ускользнула в дверь, начала хлопотать возле печи, в посудном шкафчике.

Пиапон с Токто наконец отпустили из объятий Василия Ерофеича, познакомили с русскими партизанами. А Калпе с Дяпой наконец познакомились со знаменитым доктором.

— Здесь с нами Богдан, сын Поты, которого ты спас от страшной болезни, — сказал Токто и очень обрадовался, когда Василий Ерофеич закивал головой. — Он в штаб ушел, он командир.

Орлов, принявший Василия Ерофеича за чиновника, теперь стыдился, прятался за спиной товарищей. Он о докторе Харапае сначала слышал на Нижней Тамбовке, а потом почти в каждом нанайском стойбище и в русском селе.

Когда партизаны вошли в избу, на столе стояла бутылка водки, в большой тарелке розовело сало. Даша, сразу похорошевшая, хлопотала у стола: то сала добавит в тарелку, то копченой рыбы, то не нравится ей, что соленые огурцы заняли середину стола и переставит на край.

— Ого, водка, братцы! — первым заметил изменения на столе Ерофей.

— Нам так не подавали, — сказал Тихон Ложкин.

— Мы тебя, Харапай, догоняем, догоняем, — говорил Пиапон. — Из самой Нижней Тамбовки догоняем.

— Я не виноват, так быстро белые скатываются, — смеялся Василий Ерофеич. — Да наши шибко быстро наступают.

Василий Ерофеич был обрадован встречей с друзьями не меньше их.

— Василий Ерофеич, пельменчиков отварить? — спросила Даша.

— А они не со стрихнинчиком? — засмеялся Харапай.

— Ой, что вы, Василий Ерофеич! Уж эти меня пытали. Ерои!

— Правильно, Даша, изба твоя, муж вызывают недоверие людей. Ты не слышала, в Киселевке один так задумал отравить партизан. Я теперь требую, чтобы партизаны были осторожны, когда в богатых домах слишком хлебосольно встречают.

— Это верно. Это правильно, — сказали партизаны, уважительно глядя на Василия Ерофеича.

— А она обижается, — пожаловался Федор Орлов.

— Чего обижаться, Даша? Они правы. Ох, как хочется поговорить с тобой, Даша, и с друзьями моими, Пиапоном и Токто, да некогда. Пельменчики даже твои не успею отведать, сейчас уходим.

— Хоть стопочку выпейте, теплее будет, — попросила Даша.

— Стопочку? Стопочку можно за встречу выпить. Ну, друзья, за встречу, за знакомство, за нашу победу, выпьем за все!

Партизаны опорожнили кружки, крякнули и стали накусывать.

— Даша, не обессудьте, я пошел, — Василий Ерофеич встал из-за стола.

— Чево вам спешить, вам же не стрелять? Хоть чайку бы выпили.

— Не стреляю, зато подстреленных штопаю. Нет, нет, мне нельзя отставать. Ты угощай, угощай товарищей. А вы, друзья, не стесняйтесь, но бойтесь ее, я отвечаю за нее. Она младшая сестра моей жены, насильно почти отдали ее за…

— Василий Ерофеич, зачем вы это? — нахмурилась Даша.

Василий Ерофеич попрощался и поспешил на берег, где ждала его подвода.

— Дохтур, а под пули лезет, — сказал Ерофей.

— Он всегда там, где людям тяжело, — ответил Пиапон. — Всегда ему некогда.

Партизаны вошли в избу, расселись за стол. Даша подала им вторую бутылку водки. Партизаны заулыбались.

— Ты тоже добрая, Даша, — сказал Федор Орлов. — Ежели бы ты не встречала нас со злобой, мы тоже…

— Чево вас по-доброму встречать, когда вы, как на гадину, глядели, — в сердцах бросила Даша.

— Нос ворочала от них, — Орлов кивнул на Пиапона.

Даша смутилась.

— Пошто я знала, оне друзья Василия Ерофеича или нет.

Партизаны засмеялись. Пиапон тоже улыбнулся и подумал:

«Глупая женщина».

Пиапон еще выпил водки, закусил салом. Потом он ел все, что попадало под руку. Даша подала горячие пельмени.

А Богдан в это время встретился с другом Кирбой Перменка и его товарищами. Богдан пил с ними чай и, со смешанным чувством зависти и восторга, слушал их рассказы о сражениях с белогвардейцами и казаками. Но особенно поразил его рассказ Кирбы.

После ухода Якова Тряпицына на Амгунь, партизаны засели в селе Циммермановка, укрепились и отбили атаки белогвардейцев. Потом вслед за отступавшими белогвардейцами, не очень поспешая, подошли к Софийску, остановились в пятнадцати километрах от него. Никаких боевых действий партизаны не предпринимали, и это было не по душе многим горячим партизанским головам. К ним относился и Кирба Перменка. Он не раз при встрече с командиром отряда Даниилом Мизиным высказывал свое недовольство. Командир отвечал, что белые крепко укрепились в Софийске и нельзя лезть на укрепления врага, нельзя зря проливать людскую кровь, что партизанам надо беречь свои силы для освобождения всего Нижнего Амура.

В другой раз командир сознался, что он не знает даже, какая сила у полковника Вица в Софийске, тогда Кирба предложил отправить его на разведку. Даниил Мизин усмехнулся и обещал подумать. Потом Кирба советовался с товарищами по отряду, как ему лучше проникнуть в Софийск, но никто ничего дельного не мог посоветовать. Все придумал сам Даниил Мизин. Он вытащил из охотничьей сумки около сотни беличьих шкурок, две выдры, три колонка, две лисы.

— Ты охотник, понял? — сказал он. — Ты из стойбища Карчи, что находится ниже Мариинска. Ты живешь в тайге, охотишься, у тебя кончились продукты и ты пришел в Софийск за мукой, крупой. Вот тебе шкурки, на них обменяешь продукты.

— Такие хорошие шкурки отдавать белым? — спросил Кирба.

— А чего же? Потом у них отберем, — улыбнулся Мизин. — Когда придешь в село, узнай, где штаб белых, сколько солдат и казаков, много ли лошадей, сколько пулеметов, есть ли у белых пушки. Все узнай. Кирба, ты идешь на очень опасное дело, ты лезешь в берлогу медведя, когда медведь там находится. Попадешься к нему в лапы, тогда могут спасти только храбрость и смекалка твоя. Понял?

— А чево не понимать? Все понял, — ответил Кирба. — Только мне лыжи надо охотничьи достать, нарты и одну собаку. Я по тайге пройду, обогну эту высокую Шаман-сопку и выйду с той, с другой стороны. Так будет вернее, так они поверят.

— Все уже готово, — ответил Мизин.

Кирба в этот же день ушел в тайгу, а на следующий день появился в Софийске. Его арестовали, когда он подходил к селу, привели к какому-то офицеру, который и начал допрашивать. На все его вопросы Кирба отвечал: «Понимай нет, понимай нет» и мотал головой.

— Откуда он шел? — спросил офицер у солдат.

— Да оттеда, с тайги, — ответил рыжий солдат, — с сопки спущался.

Офицер приказал поискать среди солдат и жителей села человека, знающего нанайский язык. Когда солдаты привели щупленького старика, офицер спросил его:

— Хорошо владеешь их языком?

— Почитай лет, однако, двадцать будет, — ответил старичок.

— Его раньше не встречал?

Старик оглядел Кирбу и помотал головой.

— Однако, не встречал. — И на довольно чистом нанайском языке спросил:

— Ты откуда?

— Из Карчи, — ответил Кирба и подумал: «Хорошо говорит, как бы мне не запутаться».

— Из стойбища Карчи, что ниже Мариинска, я тамошних не знаю, — перевел старик офицеру.

— Зачем пришел в Софийск? — спросил офицер.

Выслушав перевод, Кирба стал развязывать мешок.

— Пища кончилась у нас, — сказал он. — Нет ни муки, ни крупы, нечего кушать. Меня послали обменять эти шкурки на муку, крупу.

Кирба вытащил шнурки белок, лисиц, выдры и колонков.

— А соболя нет?

— Какие соболи теперь? В тайге нет соболей, всех переловили.

— К кому шел, у кого хочешь обменять шкурки на муку?

— Не знаю. Мы больше обменивались с богородскими торговцами, а сюда не ездили, далеко.

— Партизан встречал?

— Кто они такие?

— Красные.

— В тайге никого не встречал.

— Врешь. Ты партизан! Много наших у партизан?

— Я охотник, не веришь, пойдем к нам в зимник.

— Ваши помогают партизанам, мы это знаем.

— Зачем помогать? Вы, русские, воюете между собой, а нам, нанай, зачем помогай? Мы охотимся, еду добываем. Если охотник будет воевать, кто будет кормить его семью?

— Однако, он верно говорит, — сказал старичок. — Без охоты оне с голоду помрут.

— Молчать! Мы сами знаем, — крикнул офицер.

«Злой человек», — подумал Кирба. Он вытащил трубку и закурил.

— Гоните его в шею, весь дом завонял, — приказал офицер солдатам. — Проследите, той ли дорогой будет возвращаться.

Кирбу выпроводили из избы, за ним выскользнул и переводчик. Кирба расспросил у него, где живут торговцы и у кого он может обменять шкурки на муку и крупу.

Пока он расспрашивал, мимо их солдаты провезли несколько возов сена.

— Скотину нашу без сена оставите, — сердито сказал старик. — С голоду околеет скотинка. Скоро вы ослобоните нас от энтого оброка?

— Тебе-то што? Што мы, што красные, лошади-то одинаковы, сено требуется, — ответил солдат.

— У вас шибко много лошадей-то.

— А как же, дед? Кавалерия, без нее, что без ног на войне.

Кирба зашагал к торговцу на верхний край села, по дороге считал встречных солдат, лошадей, повозки. По тому, как сновали возле большой избы солдаты и офицеры, он догадался, что в ней расположен штаб. Недалеко от штаба он заметил два пулемета. На верхнем краю села солдаты отрыли окопы в сугробах. Здесь тянулась одна оборонительная полоса. Кирба насчитал три замаскированных пулемета, но нигде не увидел пушек.

Торговец встретил Кирбу с бранью, но все же согласился взглянуть на шкурки. Он осмотрел каждую шкурку, небрежно швырнул на полку и предложил Кирбе до смешного мало муки и крупы. Кирба для вида возмущался, ругался по-своему, а про себя подумал, что, когда он вернется к торговцу, поглядит, как тот встретит его.

Солдаты его проводили в тайгу недалеко от села и отпустили. Кирба опять обогнул высоченную Шаман-сопку, возвратился в отряд и доложил Даниилу Мизину. Командир остался очень доволен данными разведки, похвалил молодого охотника.

— Страшно было? — спросил он.

— Страшно, — сознался Кирба. — Особенно страшно было, когда офицер кричал на меня.

Кирба отдыхал всего один день, командир вызвал его и дал новое задание — пробраться в село Богородское, если туда вышел Тряпицын, передать ему пакет и возвратиться обратно в отряд. Если в Богородске не окажется Тряпицына, ждать его там и не возвращаться, не передав ему пакет.

Стали думать, как Кирба пробраться в Богородск. Можно ему было ехать на нарте по Амуру, но это слишком рискованно, его могли привести в Софийск к тому же офицеру, который однажды уже допрашивал. Другая опасность — у Кирбы никого не было знакомых в нанайских и ульчских стойбищах. Не к кому ему было явиться и в Богородске. Наконец, командиры решили, что Кирбе лучше идти одному на лыжах через тайгу, через перевалы, а как он появится в Богородске — это пусть Кирба на месте сам решит.

Кирба запрятал пакет в олочи между двумя слоями теплой травы паокты и ушел в тайгу. Он повторил свой первый путь до Шаман-сопки, оттуда пошел на озеро Кизи, ночью перешел его и скрылся в густой хвойной тайге. Тайга в низовьях Амура была богата дичью. Кирбе часто встречались рябчики, тетерева, видел он множество следов дикого северного оленя — согжоя. Кирба перевалил главный хребет и недалеко от Богородска метким выстрелом свалил одного согжоя. Он явился в Богородск под видом охотника; который хочет обменять свежее мясо на муку или крупу. Он еще с сопки заметил оживление на улицах села, но издали не мог разглядеть, кем было занято село.

У окраины села его окликнули, и Кирба к великой радости узнал партизан по красной ленточке на шапках. Это был отряд Якова Тряпицына, собранный на кербинских приисках.

Кирбу привели к Тряпицыну.

— Как сюда попал? Откуда знал, что я тут? — забросал он вопросами молодого разведчика. — Пакет доставил? Молодец! Какой молодец! Связной. По тайге шел? Даже оленя убил? Долго шел?

Тряпицын развернул пакет, прочитал донесение Даниила Мизина.

На следующее утро Кирба вышел в обратный путь, в олочах между двумя слоями теплой травы паокты он спрятал пакет Тряпицына. Возвращался он старой дорогой, Софийск обогнул за Шаман-сопкой, вышел в расположение своего отряда и не нашел партизан: партизаны вошли с оставленный белогвардейцами Софийск. Кирба зря сделал огромный крюк на несколько десятков километров. В Софийске он разыскал штаб, где получил свою первую награду.

— От имени партизан благодарю тебя, товарищ Кирба! — сказал ему Даниил Мизин и протянул наган и кобуру с ремнем.

Кирба с замирающим сердцем принял боевое оружие — давнишнюю свою мечту.

На улице он долго рассматривал револьвер. Револьвер был изношенный, воронение металла стерлось, и металл поблескивал в тех местах, кобура была истрепана, но ремень был новенький, офицерский. Кирба опоясался ремнем и, чувствуя приятную тяжесть нагана на правом боку, побежал искать своих товарищей.

Потом он с двумя товарищами сходил к торговцу, но не застал его дома: торговец сбежал из Софийска вместе с белогвардейцами.

— Я его запомнил, никуда не денется, я его в Мариинске разыщу, — смеялся Кирба, рассказывая о своем подвиге. Кирба показал Богдану наган, они вышли на лед Амура, и Богдан впервые в жизни два раза выстрелил в зеркальный торосистый лед в десяти шагах от него и не попал, потому что при нажатии спускового крючка он дергал руку, и пули шлепались в снег в двух шагах впереди.

— Ничего, научишься, я сам не лучше тебя стреляю, — сказал Кирба. — Патронов маловато. Жалко. Если где найдешь патроны к нагану, подбери. Хорошо? А если Тряпицын мне подарит другой наган, я один тебе отдам, — пообещал Кирба на прощание.

Кирба побежал догонять отряд, а Богдан вернулся к своим.