Онлайн чтение книги Белая тишина
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Ударному лыжному отряду Павла Глотова не пришлось совершить маневр в тыл противника, лыжники, оставив на острове в тальниках лыжи, наступали на Мариинск пешими. На всю ширину Амура растянулась цепь наступающих партизан. Изредка из Мариинска и островов начинал бить пулемет по партизанам, партизаны отвечали одиночными винтовочными выстрелами. Настоящий бой не разгорался, казалось, оба стороны и не стремились к нему.

Мизин получил донесение, что партизаны Якова Тряпицына тоже вплотную подошли снизу к Мариинску, тоже подготовились к последнему броску.

Солдаты полковника Вица в одиночку и небольшими группами переходили на сторону партизан, рассказывали, какое брожение происходит среди казаков и солдат. От них партизаны узнали о новом подвиге Якова Тряпицына.

Отступив в Мариинск, полковник Виц находился в полной растерянности, он никак не ожидал, что партизаны совершат такой глубокий маневр в его тыл и отрежут от основных сил, которые находились в низовьях Амура, в городе Николаевске, в крепости Чныррах и в расположенных рядом фортах. Полковник запросил подкрепления из Николаевска, а сам решил укрепиться в Мариинске и ждать обещанного подкрепления. Но вскоре полковник должен был признаться, что Мариинск ему не удержать: человек, не лишенный ума, он понимал свое положение, видел недовольство солдат и казаков. А от лазутчиков поступали совсем печальные сведения: отряд Якова Тряпицына с каждым днем пополнялся за счет крестьян, и партизанские отряды растекались по всему Нижнему Амуру, летучие отряды лыжников внезапно появлялись то в одном селе, то в другом, громили небольшие гарнизоны белогвардейцев и бесследно исчезали. Отряды партизан действовали под самым Николаевском. Полковник Виц перестал ждать подкрепления. Он каждый день совещался с офицерами и ломал голову, ища выхода. Пробиваться к Николаевску полковник считал самоубийством: десятки сел, сотни верст пути по Амуру уже находились в руках партизан. Обойти партизанские села по бездорожью по глубокому снегу отряд полковника не мог, а дорога была проложена по льду Амура от одного села до другого.

— Господа, все против нас, — не однажды повторял растерянный полковник. — Вы замечаете, какая жестокая нынче зима. Морозы не унимаются, снегу навалило по грудь. Нам путь в Николаевск преградили две силы: партизаны и жестокая зима. Одиссею было гораздо легче пройти между Сциллой и Харибдой, чем нам пробраться в Николаевск.

В последнее время мысли полковника часто были обращены на берег Татарского пролива, на бухту Де-Кастри. Он надеялся, что жестокие морозы сковали всегда штормующий Татарский пролив. Уверенности в этом было мало у полковника. Если даже будет соединен спасательным льдом материк с Сахалином, удастся ли солдатам перебраться на Сахалин? А как примут на Сахалине? Какая там власть?

Полковник в глубокой задумчивости просиживал часами над картой и еще, еще раз проверял расстояния в Николаевск, в бухту Де-Кастри, ширину Татарского пролива.

Однажды вечером к полковнику явился офицер и доложил, что командующий партизанскими отрядами Тряпицын хочет встретиться с полковником.

— Он явился один в сопровождении возницы, — понизив голос, добавил офицер.

Полковник взглянул в окно — черная ночь окутала землю, на улице не видать ни зги.

— Сам Тряпицын? — переспросил полковник. — Вы проверили документы?

— Да, господин полковник!

Полковник Виц еще раз взглянул в окно и подумал: «Это сумасшедший или отчаянной храбрости человек. Один явился на переговоры. В сопровождении возницы. Ночью».

Но поступок Тряпицына действительно граничил с сумасбродством. Какой же полководец перед крупными сражениями может так легко жонглировать своей жизнью? Да, это жонглирование, игра с жизнью, по-другому полковник не мог назвать поступок командующего партизанскими отрядами. Полковник допускал, что Тряпицын — отчаянная голова, не боится смерти. Но неужели он не понимает, что его голова сейчас необходима для руководства боем, для победы над противником? Над ним, над полковником Вице? Что стоит полковнику приказать уничтожить командующего партизанскими силами, воспользоваться возможной растерянностью среди партизан и попытаться вырваться из кольца? Что терять полковнику? Другой бы на его месте поступил так, но Виц…

— Господин полковник, что прикажете ответить?

Полковник повернулся, встретился с любопытными, растерянными глазами офицеров и кивнул головой.

— Приглашайте.

В дверь, пригнув голову, вошел высокий широкоплечий человек, с неброским, но красивым русским лицом, больший голубые глаза смотрели из-под мохнатой шапки.

— Я командующий партизанской армией, Тряпицын, — представился вошедший густым голосом.

— Я полковник Виц, — встал из-за стола полковник. — Положите свой револьвер на стол.

Тряпицын усмехнулся еле заметно, будто хотел напомнить полковнику, что он явился в штаб белогвардейцев для переговоров, а не расстреливать офицеров. Он вытащил из кобуры маузер и сказал:

— Полковник, ваше оружие должно лежать рядом с моим.

Офицеры переглянулись. Полковник чуть помедлил, вытащил свой изящный браунинг и положил на стол рядом с тряпицынским маузером.

— Я явился в штаб, чтобы предложить вам сдаться, — прогремел голос Тряпицына в наступившей тишине. — Вы отрезаны от главных сил, от базы. Положение свое вы сами знаете, партизанские силы тоже вам известны. Предлагаю вам сдаться без кровопролития, если сдадитесь добровольно, могу гарантировать жизнь тем офицерам, которые не запятнали себя кровью рабочих, крестьян, женщин и детей.

В избе стояла такая тишина, что стал слышен скрип под ногами часового, прохаживавшегося под окнами. За перегородкой, в своей половине, купчиха Кетова о чем-то вполголоса говорила с дочерьми.

— Сопротивляться бесполезно, вам нет пути из Мариинска, все дороги вам заказаны, — повторил Тряпицын.

— Да, вы совершили неожиданный глубокий маневр, которому позавидует не один военачальник, — сказал полковник. Он явно льстил командующему партизанской армией, но умышленно сказал вместо «полководец» «военачальник»: полковник Виц хоть и признавал свое поражение, но не видел в Тряпицыне глубокого стратега.

Полковнику Тряпицын казался неопытным пловцом, вдруг оказавшимся в сфере действия могучего водного потока, которого поток потащил за собой безудержно, безостановочно. Пловец только старался удержаться на поверхности воды, а чтобы не показаться смешным, принимал отчаянные попытки обогнать водный вал.

— А над вашим предложением — подумаем, — добавил полковник. — Через час получите ответ.

Полковник направился в соседнюю комнату, за ним удалились все офицеры за исключением ординарца полковника. Ординарец убрал со стола револьверы и стал прохаживаться по избе. Тряпицын снял с себя полушубок, остался в френче, перепоясанный ремнями. Он, как и ординарец, не знал, чем заняться. Он вдруг вспомнил совещание с командирами партизанских отрядов, жаркий спор с ними, как они отговаривали его от визита к Вицу, как советовали не рисковать собой.

«Какой может быть риск? Что они могут со мной сделать? — думал Тряпицын, оглядывая избу. — Они зажаты с двух сторон. В тайгу им не податься: снег глубокий, да офицерье не может жить в тайге. Силы партизан превосходят их силы в несколько раз. Солдаты бегут, казаки недовольны. Что же тут думать? Сдаваться — и только».

Тряпицын вытащил часы, взглянул на них и положил обратно в карман френча. Из-за дверей, куда удалились офицеры, неслись приглушенные голоса.

Он опять вспомнил партизанских командиров, одного, второго, третьего — все они не хотели, чтобы командующий сам шел на переговоры, да еще без охраны, без предварительной договоренности о встрече. Все они предлагали себя в парламентеры. Храбрые командиры — ничего не скажешь. Но как они тут повели бы себя? Как разговаривали с полковником? Разве они смогли бы произнести такой эффект, какой произвел Тряпицын? «Я, Тряпицын! Командующий!» Как гром среди бела дня! А если бы пришел кто другой. «Я, Иванов». А кто ты Иванов? Откуда родом, какого звания? Нет, конечно, тогда полковник не побледнел бы, как при встрече с ним, у офицеров не вытянулись бы лица, не округлились глаза. Шутка ли, явился сам Тряпицын. Один, без охраны. Ночью. На всю жизнь запомнят, кто такой бывший грузчик Яков Тряпицын!

Прошло полчаса. Время ползло медленно, но Тряпицын, занятый своими мыслями, не замечал этого. Ординарец расхаживал по избе, изредка поглядывал на Тряпицына и молчал.

Голоса за дверью замолкли. Опять наступила тишина. Скрипел снег под ногами часового под окнами, купчиха Кетова все еще переговаривалась с дочерьми.

Дверь в соседнюю комнату растворилась, вышел полковник Виц, за ним офицеры.

— Сдаться мы не можем, — твердо проговорил полковник.

Тряпицыну сперва показалось, что он ослышался, он повторил про себя каждое слово полковника, наконец понял смысл ответа и побагровел.

«Сволочи! Ну, погодите, гады, завтра-послезавтра я вас в порошок сотру. Самому Тряпицыну не хотите сдаваться? Ну, хорошо!»

— Ответ окончательный? — спросил он, стараясь не выдать своего гнева.

— Да.

Тряпицын не ждал такого категорического ответа, он прибыл в Мариинск с далеко идущей целью. Он был больше чем уверен, что полковник Виц, трезво мыслящий опытный военный, понимает свое безвыходное положение и согласится сдаться на милость командующего партизанской армией. Тогда Тряпицын возвратился бы к партизанам победителем и во всеуслышание объявил бы о сдаче полковника Вица. И все партизаны узнали бы, что это он, Яков Тряпицын, бывший рабочий, бывший грузчик, заставил сдаться полковника! И вновь заговорил бы о нем народ. И чего только не говорили бы о нем!

— Переговоры закончены? — Тряпицын еще надеялся, что полковник передумает и заявит о сдаче на милость победителя.

— Да.

«Ну, полковник! — задохнулся в гневе Тряпицын. — Сотру в порошок!» Он сделал шаг к двери, где на вешалке висел на гвозде полушубок, но полковник остановил его.

— Вы… — толковник не знал, как обратиться к Тряпицыну, ему очень не хотелось назвать его командующим, но по существу было бы признанием его полководческих достоинств, которого этот человек, по глубокому убеждению полковника, был лишен. — Э-э, вы не выкушаете чашку чаю с нами?

«Право, нехорошо сразу уходить, — подумал Тряпицын. — Могут, гады, по-своему как-нибудь растолковать».

— Отчего же, можно, — ответил он.

Офицеры засуетились, вышла купчиха Кетова с рослой дочерью и начала хлопотать у стола. Появились закуски, неизменная амурская рыба во всех видах, красная и черная икра, американский колбасный фарш, голландский сыр, бутылки водки, виски, бренди. Офицеры разлили водку, пожелали не очень весело здоровья неизвестно кому и выпили.

«За свое здоровье можете не пить», — подумал Тряпицын и опустошил рюмку. Офицеры молча закусывали. Молчал и полковник Виц. Только после третьей рюмки у офицеров развязались языки.

— Переговоры между воюющими сторонами ведутся на заранее обусловленных местах, условиях, — говорил пожилой капитан. — А тут…

— Как вы не побоялись прийти к нам один? — спросил молодой поручик. — Мы могли вас просто расстрелять.

— И вы тогда не избежите суровой кары.

— Допустим, у нас один исход, мы хотим перед смертью своей вас расстрелять…

— Это пустой разговор, поручик, — прервал его штабс-капитан.

— Командующий бросает армию, один является в стан противника, что за война такая, — бормотал пожилой капитан.

— Какая бы ни была она, но на этой войне, как на всякой другой, тоже убивают, — сказал его сосед поручик с рыжими усами.

— Я о правилах говорю, о законах…

— Закон один. Убивать.

Тряпицын попросил чаю и, воспользовавшись минутной тишиной, заявил:

— Мы контролируем все дороги ниже Богородска, без нашего разрешения не проезжают ни одна кошевка почтовая, ни крестьянские сани, ни охотничьи нарты. Я привез вам ваши письма.

Тряпицын вывалил из сумки на стол кучу писем. Офицеры тут же сгрудились вокруг писем и торопливо, нервными пальцами начали перебирать их.

— Господа, мне два письма!

— А мне одно, от брата.

Офицеры отбросили всякую условность, они будто забыли, что тут же за столом сидит представитель противной стороны, они кричали, вырывали письма из рук друг друга, приплясывали.

Полковник Виц хмуро наблюдал за ними, но не стал призывать к порядку. Наконец офицеры отошли от стола, приткнулись кто где мог и начали читать письма.

— Отнесите солдатские письма, — приказал полковник ординарцу.

«Гранаты попадают в цель», — подумал Тряпицын, выпил чашку чая и поднялся из-за стола. Полковник взглянул на него и, не говоря ни слова, сам подал ему маузер. Тряпицын пошел к двери, его опередил молодой поручик, подал полушубок, шапку.

— До скорой встречи, — сказал Тряпицын и вышел из избы.

Об этой встрече командующего партизанской армией Якова Тряпицына с полковником Вице рассказывал партизанам каждый перебежчик и каждый добавлял от себя. История эта обрастала всякими неожиданными и невероятными подробностями. Рассказав об этой встрече, солдаты вытаскивали письма родственников и показывали партизанским командирам. В этих письмах родственники сообщали, что такой-то и такой-то вернулся домой, он добровольно сдался красным, и те его не расстреляли, отпустили домой; а такой-то и такой добровольно перешел на сторону партизан, жив, здоров.

Глотов, которому показал письма один из перебежчиков, с недоверием вертел лист тетрадной бумаги и не верил, что оно могло попасть солдату. Но на конверте красовались почтовые штемпеля, лучшее доказательство надежности рассказа солдата.

— Дела белых плохи, — сказал Павел Григорьевич Богдану. — Если такие письма проникают в гущу солдат, то они действуют на их умы почище всякой отрады. Эти письма отрезвляют солдат, они лучшие агитаторы за нашу правду. Сегодня, завтра белые сдадутся.

Павел Григорьевич не ошибся. На следующий день в Мариинске внезапно поднялась перестрелка и вскоре так же внезапно прекратилась. Как потом выяснилось, это казаки поднялись против атамана и его подручных и перестреляли их.

Партизаны с двух сторон одновременно вошли в Мариинск, захватили штаб, но полковника уже не было в штабе, он с офицерами и небольшим отрядом солдат бежал на Татарское побережье через озеро Кизи. По всем предположениям полковник бежал в Де-Кастри.

— Эх, Мизин, Мизин, перекрыть надо было эту дорогу, — сказал Тряпицын при встрече с Даниилом Мизиным.

— Мы перекрыли оба русла Амура, — ответил Мизин. — Об озере Кизи не подумали, да и людей не хватало. Простор-то какой.

— Простор, простор, а полковник Виц ускользнул от нас.

— Куда ему бежать, — сказал Глотов, присутствовавший при разговоре. — Всюду глубокий снег, а они на лошадях, да две-три нарты всего.

— Все это правильно, — недовольно перебил Тряпицын. — Но полковника надо догнать и уничтожить отряд, мы не должны за собой оставлять тлеющие угольки. Послать за полковником лыжный отряд.

Даниил Мизин взглянул на Глотова.

— Пожалуй, отряду товарища Глотова поручим, — сказал Мизин.

— Согласен. Задание такое: догнать и уничтожить отряд полковника Вица, — голос Тряпицына прозвучал высоко и требовательно.

— Есть, товарищ Тряпицын! — ответил Глотов и вышел из штаба.

В дверях он столкнулся с человеком в волчьей дохе и меховой. Человек стремительно прошел в штаб. Павел Григорьевич встретился на улице с Богданом и Кирбой. Молодые партизаны оживленно разговаривали, но при приближении Глотова замолчали.

— Чего замолкли? — спросил Павел Григорьевич. — Секреты какие?

— Нет секретов, — ответил Кирба. — Я сейчас искал софийского торговца, который меня обманул, но не нашел.

— Присоединяйся к нам, мы идем вдогонку за полковником Вицем, — предложил Глотов.

Кирба прищурился, зачем-то похлопал по кобуре нагана, подумал и ответил:

— Не могу, товарищ командир, у меня есть свой отряд, я с ним подружился. Чего буду бегать за этим торговцем, вы сами с ним расправитесь. А я хочу посмотреть Амур, села большие и город Николаевск.

— Ну что же, твоя воля, храбрый разведчик, — сказал Глотов.

Время подходило к полудню. На улице поднималась пурга, сильный ветер закрутил поземку, зашвырял отвердевшими зернами снега в окно. Вернулись Федор Орлов и Тихон Ложкин. Услышав о завтрашнем походе на Де-Кастри, Орлов свистнул и сказал:

— Товарищ Глотов, как встал в ряды партизан, никогда не нарушал дисциплины, не перечил командирам, но сейчас я не могу подчиниться этому приказу. Отпусти, ради бога, из отряда, я хочу драться здесь, на Амуре.

— Ладно, поговорю в штабе, действительно, может, придется оставить часть людей.

Пиапон осуждающе смотрел на повеселевшего Федора Орлова, он привык к нему, любил слушать его рассказы о боях с белогвардейцами, рассуждения о житье-бытье, и было ему жалко расставаться с ним. Война есть война, на войне все держится очень зыбко, даже дружба. Хочет Орлов сражаться на Амуре, хочет освобождать Николаевск, и он уже позабыл о товарищах, с которыми прошел четверть Амура, спал рядом, ел из одного котла, пил из одного чайника. Он уйдет в другой отряд, подружится с другими партизанами и не вспомнит о лыжниках, о Пиапоне. А Пиапон привязчивый человек, если человек однажды понравился ему, он будет ему нравиться всю жизнь. А Орлов так легко покидает отряд, друзей только потому, что хочется ему Николаевск освобождать.

Вслух Пиапон не успел высказать своей обиды Орлову, в это время вернулись Дяпа с Калпе, а с ними вместе пришел доктор Харапай.