Онлайн чтение книги Белые паруса. По путям кораблей
III. Город прошлого

О Венеции писать трудно. Что добавишь к тысячам книг, ученых трактатов, художественных полотен, фильмов, посвященных неповторимому городу?! К тому, что писали Марк Твен и Хемингуэй, Герцен и Блок и бесконечное число других, навсегда прославивших Царицу Адриатики!

Конечно, попадаются путешественники, которые в любом месте считают себя первооткрывателями. В радостном запале они сообщают друзьям и знакомым, что в Париже воздвигнута Эйфелева башня, что бедуины ездят на верблюдах, а китайские гурманы лакомятся ласточкиными гнездами. Если в рассказе о Венеции я буду походить на таких пропагандистов прописных истин, то заранее прошу прощения. Постараюсь все же не отягощать внимание читателя, придерживаться личных впечатлений, сократить до предела общие сведения.

Венеция — город-музей, а иногда… вызывает мысль о кладбище. Во всем ощущается тонкая печаль, настроение, устремленное в прошлое. Влажный воздух окрашивает дали в серебристо-пепельные тона, напоминающие цвет старых венецианских кружев. Тихая вода каналов бросает темные отблески, по-средневековому узки улицы, навсегда лишены солнца переулки. Из четырехсот переброшенных через каналы мостов только три-четыре по-настоящему массивны, остальные не достигают и десятка метров длины, нескольких метров ширины. Детей в Венеции возят в специальных колясочках, у которых легко снимается с колес колыбель, где лежит дитя. Через мост колыбель несут на руках. Обычному «ребячьему транспорту» передвигаться трудно — приходится въезжать по ступенькам очередного моста, потом спускаться тоже по ступеням.

Любой уголок Венеции напоминает о былом, которое никогда не вернется вновь. Ленинград, на мой взгляд, не менее красив и историчен. Но, кроме тонкой тишины Зимней Канавки, есть в нем мужественность Выборгской стороны, кипение новых кварталов Автово, он проникнут не грустью увядания, а мажорной песней грядущего.

У Венеции будущего нет. Расположенная на 118 островах лагуны, расти, шириться она не может, с каждым веком все глубже уходит в болотистую почву, если не принять мер, когда-нибудь вообще скроется под водой. Разрабатываются всевозможные проекты, как сохранить Венецию, но — нужны деньги. А их не так много.

Ощущение нереальности, призрачности происходящего не оставляло меня все дни пребывания в Венеции. Прошлое цепко хватает вас и никак не хочет отпустить. Ультрасовременную толпу, которая от утра до вечера топчется мл площади святого Марка, просто не замечаешь. Их не существует — толстомясых туристок в общелкнутых штанах, ветчиннолицых джентльменов, навьюченных фотокинопринадлежностями. К чему они здесь, когда по этим плитам проходил Джордано Бруно, теплого мрамора этой колонны касался Тициан, Байрон отсюда следил за чугунными фигурами, отбивающими время на Башне Часов! Легкая громада собора святого Марка, неповторимый в мире архитектурный ансамбль, существует сам по себе, не соприкасаясь с ротозейством и праздностью. Любоваться им не устаешь, бродить по Венеции можно бесконечно, каждый раз находя что-то новое, до сих пор не увиденное.

И все же туристский карнавал, беспрерывный добрую сотню лет, не мог не наложить отпечаток на общий стиль венецианской жизни, сделал ее декоративной. Под Мостом Вздохов весь день плавает гондола, и гондольер принимает картинные позы, рисуясь в прицеле объективов. Мост Риальто превращен в универмаг сувениров. Возле Дворца Дожей стоят полицейские в опереточной форме.

Несмотря ни на что, красота остается красотой. Город-музей был, есть и будет гордостью всего человечества, свидетельством безграничности прекрасного. Невозможно выделить «самое главное», «самое красивое» в Венеции, Каждое создание творцов ее незабываемо, будь то причудливый фасад святого Марка или колоннада Дворца Дожей, купола церкви Санта-Мария делла Салуте или мост Риальто.

Вода делает венецианский быт неповторимо своеобразным. О причалы, как щенки о живот матери, трутся носами гондолы, снуют речные трамваи, тупорылые баркасы, лакированные лимузины-катера.

Эффектная синьора выпархивает из дома, аккуратно закрыв за собой дверь на ключ, простучав по каменным ступеням каблучками, спускается к воде, садится в катер, бережно расправив шумную нейлоновую юбку. Заурчал мотор, и умчалась красавица, только бурлит за кормой вода.

Большинство каналов не имеет набережных и парадные подъезды, фасады домов выходят прямо к воде. Маленькие волны, поднятые катерами и моторками, лижут темную, обглоданную вековой сыростью стену палаццо. Сколько столетий стоит он, кто бывал в нем, кто жил и прожил тут жизнь?! Пылкое воображение рисует мадонн, которых Тициан сделал бессмертными, лукавых и жестоких интриганов, наемных убийц — брави, скрытых черным плащом и широкополой шляпой. Из-под плаща выглядывает шпага, рука сжимает отравленный стилет. Заговоры и убийства, любовь и политические интриги, богатство и надменность — все это было.

Но постепенно крупный политический и торговый центр стал городом-музеем, городом, у которого все в прошлом. Палаццо — дворец, возле которого мы остановились, когда приглядишься, производит самое унылое впечатление. Не ремонтировался он если не со времен Христофора Колумба, то, во всяком случае, с наполеоновских войн. Большинство окон не имеет стекол, изнутри завешены потемневшими соломенными циновками.

И — таково свойство натуры советского человека! — мы, двое матросов и я, одновременно поймали себя на желании тотчас бежать в райком и райисполком, в редакцию, сигнализировать, стучать кулаком по столу, возмущаться варварским отношением к жилому фонду, требовать, призывать, выводить на чистую воду.

Но… здесь капитализм. Дом частный. Хочет хозяин — ремонтирует, не хочет — вообще раскатает по бревнышку свою собственность, и никому до того дела нет.

Что это не риторические фразы, свидетельствует судьба стоящего на Большом канале дворца Лабия. Один из прекраснейших в Венеции, дворец Лабия известен искусствоведам, историкам всего мира. Здесь сохранились замечательные фрески, картины великих мастеров, антикварная мебель, вплоть до карточных столов, за которыми облегчал карманы своих партнеров легендарный авантюрист Казанова. Владеет дворцом миллиардер Карлос де Бейстегуи. И он решил избавиться от Лабия. Здание хочет продать итальянскому радио и телевидению, уникальные ценности, созданные за многие века, — пустить с аукциона. Несомненно, что значительная часть богатства, по справедливости являющегося национальным достоянием, уйдет в другие страны, особенно в Америку.

И ничего синьору де Бейстегуи не сделаешь!

С материком Венеция связана длинной и широкой дамбой. По дамбе непрерывным потоком мчатся троллейбусы, автобусы, легковые машины всех марок, какие только существуют на свете. Здесь же проложена железнодорожная линия, ведущая к единственному в Венеции вокзалу. Среди автомобилей — приехавшие издалека. Например, мы видели лондонский автобус с туристами. Трансконтинентальный скиталец оборудован установкой для кондиционирования воздуха — не надо задыхаться от жары, глотать дорожную пыль; перед каждым пассажиром небольшой телевизионный экран, чтобы не скучать вечерами, когда за окном темно; верх машины прозрачный, сиденья подняты для лучшего обзора бегущих мимо пейзажей.

Дорога по дамбе приводит на Площадь Рима — Пьяца ди Рома. Дальше автомобилю хода нет, для него выстроен пятиэтажный гараж на сколько-то тысяч машин, бесчисленное количество их гнездится вокруг, заняв всю огромную площадь.

На Пьяца ди Рома начинается торжище, из которого трудно выбраться, когда попадешь в Венецию. На набережной Большого Канала, затем в лабиринте улочек, переулков тянется нескончаемый базар — лотки, лавочки, магазинчики, кафе, рестораны, забегаловки — «траттории». Товар того специфического сорта, который можно назван, «туристским»: сувениры, изделия из стекла (очень хорошие!), безделушки, четки, цветные фотографии.

Сквозь многокилометровый базар проходишь, как невеста, по залам свадебного дворца. Смотрят со всех сторон. Продавец побойчее окликнет: «Ко мне, синьор!»

Пусть не вся Венеция, но три четверти ее (знающие люди подтверждают) кормится вокруг туристов. Больше делать нечего, настоящую работу не найти. И вообще жить — в будничном, бытовом смысле: ходить на службу, воспитывать детей, отдыхать вечерами — в Венеции трудно. Для быта музей не приспособлен. Солнце — редкий гость квартир нижних этажей. От соседства с водой в домах стоит постоянная въедливая сырость. Каждый квадратный метр земли на учете, детям негде порезвиться, побегать. Общество богатых бездельников, съезжающихся в Венецию со всего света, разлагающе действует на молодежь. Тем более что большинство венецианских приманок рядовому человеку не по карману.

Лидо — всемирно известный пляж на острове того же названия, из Венеции туда четверть часа езды на катере. У звезд кино Европы и Америки модно посещать Лидо, тут устраиваются знаменитые венецианские кинофестивали.

Пляж отличный — мягкий песок, теплое море, удобные кабинки. За все надо платить. В воскресенье под стеной, оградившей ласковый песок и лазурное море, на бульваре проводит часы отдыха трудовой люд. Собираются семьями, компаниями, парами. Закинув голову, пьют из оплетенных соломой бутылей — «фьясок». Аппетитно, совсем, как в Голосеевском лесу под Киевом, раздирают пополам вареную курицу. Выпив и подзаправившись, спорят, дремлют в тени, флиртуют.

На другой стороне бульвара из зеркальной и мраморной прохлады отеля выходят люди иного мира — не метры черного асфальта, пропасть социального неравенства отделяет их. На работяг они стараются не глядеть, да и те не уделяют им внимания. Странно все это пришельцу из далекой советской страны, оживает слышанное на лекциях, читанное в книгах.

Ничего нет общего у Венеции с ее промышленными пригородами Маргерой и Местрой. Расположены они на материке, это современные города без всякой экзотики. В Маргере торговый порт, судостроительная верфь, ТЭЦ, нефтеперерабатывающие и машиностроительные заводы, предприятия цветной металлургии, химической, текстильной, пищевой промышленности. В Местре — товарные склады, железнодорожные мастерские, машиностроительные предприятия. Утром и вечером улицы заполняются мотороллерами, мотоциклами, велосипедами, на которых катит рабочий люд. Если переменится ветер, в порту трудно дышать от пропитанного аммиаком дыма, что изрыгает труба соседнего химического завода. После заката солнца появляются тучи москитов, наглых и злых, как литхалтурщики.

На причале, где пришвартовался «Горизонт», обычный портовый быт. Рослые парни в линялых майках, с медальончиками на крутой шее — изображением святого, неторопливо и споро опорожняют высокие «фиаты» от пакетов с искусственным каучуком. Комендаторе в форме лениво наблюдает за ними, зорко — за тем, чтобы на советское судно не попал кто-нибудь с его, комендаторе, точки зрения непотребный.

Невдалеке приткнулась баржа-самоходка под громким именем «Наполеон I». Кому пришло на ум вспомнить забияку-императора? Неужели сохранились на белом свете бонапартисты? Плавает на барже целая семья. Перед закатом они садятся обедать на покрытом брезентом трюме: глава и, конечно, капитан — маленький, чернявый; дородная супруга его; два паренька — лет четырнадцати и младшенький. Едят истово, неторопливо, как каждый, кто знает цену куску хлеба. Бутылка с вином обходит круг, не минуя ребят.

После трапезы мальчики спускаются под палубу, взрослые беседуют. С каждой минутой накал дискуссии повышается. Видимо, исчерпав доводы, матрона хватает супруга шиворот и гулко колотит по спине.

Увы! — строгие жены бывают под всеми широтами.