Кроха и Воробей

Онлайн чтение книги Берлинский боксерский клуб The Berlin Boxing Club
Кроха и Воробей

В подъезде и потом на лестнице я старался не шуметь. Мы жили в тихом приличном районе города в просторной четырехкомнатной квартире на верхнем, четвертом этаже дома, в котором было еще три квартиры, занимавших, как и наша, по целому этажу. Родители уже ушли в галерею готовиться к вернисажу, а сестра и наша домработница фрау Крессель дожидались меня дома. Перед тем как показаться им на глаза, мне надо было незаметно пробраться в ванную и привести себя в порядок. Я как мог осторожно повернул ключ в замке – в механизме что-то несколько раз щелкнуло, но, к счастью, совсем тихо. Дверь тоже отворилась почти бесшумно. В прихожей было темно и пусто; в коридоре, ведущем к гостиной, – чуть светлее.

Но едва я переступил порог, у меня под ногами оглушительно заскрипели половицы. И уже мгновение спустя я услышал негромкое:

– Воробей? Воробей, это ты?

Моя сестра Хильди звала меня Воробьем, а я ее – когда хотел подыграть – Крохой. Так звали героев ее любимой, выходившей отдельными выпусками повести в картинках – «Приключения Крохи и Воробья» Отто Берга. Кроха была маленькой мышкой в кожаных шортах на лямках; Воробей, никогда не снимавший фетровой тирольской шляпы с пером, выглядел рядом с ней настоящим здоровяком. Приятели попадали в забавные переделки, пытаясь всеми правдами и неправдами раздобыть себе пропитание и перехитрить герра Фефельфарва, толстого начальника железнодорожной станции, на которой они жили.

Мне-то, как почти всем мальчишкам, больше нравилось читать книжки Карла Мая про ковбоев и индейцев, но для Хильди словно свет клином сошелся на этих Крохе и Воробье. Она без конца придумывала игры, в которых отводила мне роль отважного и могучего Воробья, бесстрашно взмывающего ввысь, чтобы высмотреть что-нибудь съестное или спастись вместе с другом от опасности. Сама она была Крохой, находчивой мышкой, умеющей найти выход из самого затруднительного положения и до умопомрачения любящей сладости. Я надеялся стать художником-иллюстратором, и потому без устали придумывал и рисовал для Хильди картинки про Кроху и Воробья, изобретая им новые похождения и трюки.

Росту в Хильди, которой уже исполнилось восемь, было от силы метр двадцать. Она вся пошла в нашего отца: такие же черные кудри и такой же крючковатый нос, только пока еще маленький. Жутко близорукая, она уже в нежном возрасте носила толстые очки. Мне нравилось воображать, что из-за дефекта зрения Хильди весь мир видит не так, как все, а в чем-то и вовсе наоборот. Она, например, всегда была весела и жизнерадостна – даже когда для радости не было ни малейшего повода. И обо мне она имела чрезвычайно искаженное представление. Она считала меня сильным, умным, надежным, красивым героем, чьи умственные и физические способности практически не знают границ. Поэтому мне меньше всего на свете хотелось сообщать ей, что школьные товарищи только что использовали меня вместо боксерской груши и плевательницы.

Я закрыл за собой входную дверь и попытался поскорее прошмыгнуть в ванную, расположенную в дальнем конце коридора.

– Где ты ходишь? – спросила Хильди, высунувшись в коридор. – Нам с тобой еще вино готовить.

Я ниже наклонил голову, чтобы спрятать лицо, и поспешил в сторону ванной.

– В школе вляпался. Дай умоюсь, и тогда займемся вином.

Она включила в коридоре свет и, увидев мое лицо, пронзительно вскрикнула.

– Что такое? – донесся из глубины квартиры голос фрау Крессель.

– Упал с лестницы, – ответил я.

Добравшись наконец до ванной, я попытался закрыть за собой дверь, но Хильди распахнула ее настежь и тоже вошла. Потом у нее за спиной выросла фрау Крессель, у которой при виде меня буквально отвисла челюсть.




Я посмотрел на себя в зеркале. Верхняя губа распухла справа раза в три, а под носом вдоль губы багровым шрамом отпечатались зубы. Вокруг рта клочковатой бородкой запеклась кровь, а вся правая сторона лица представляла собой один здоровенный синяк, украшенный багровыми припухлостями под глазом и на нижней челюсти.

– Болит? – спросила Хильди.

– Нет, – соврал я, хотя голова у меня болела и саднила, будто покусанная целым роем свирепых ос.

– Хильдегард, возьми полотенце и намочи теплой водой, – сказала фрау Крессель. – А ты, Карл, садись.

Грузная, лет шестидесяти с небольшим, фрау Крессель была родом из деревни. Сколько я себя помню, она готовила и убирала у нас в доме. Жила она в каморке за кухней, в которой не было ничего, кроме узкой кровати, комода с зеркалом и крошечного умывальника. Фрау Крессель лишнего болтать не любила, зато каждое ее слово мы с Хильди воспринимали всерьез – в отличие от того, что слышали от наших родителей, которые, как люди образованные, могли часами распинаться обо всем на свете, – и всегда ее слушались.

Я покорно уселся на крышку унитаза, а фрау Крессель принялась влажным полотенцем вытирать мне кровь с лица. Она старалась делать это как можно бережнее, но каждое ее прикосновение было как порез перочинным ножиком. Когда крови на лице почти не осталось, я провел кончиком языка по шраму на верхней губе и нащупал пустоту на месте выбитого зуба. Папа придет в бешенство, увидев меня на вернисаже в таком виде, подумал я.

– А чем это так пахнет? – спросила Хильди.

Из-за боли я совсем забыл об обмоченных штанах.

– Ничем! Давай, иди, приготовь вино, и мы быстренько с ним управимся.

Я вытолкал Хильди из уборной. Фрау Крессель все это время не сводила с меня пристального взгляда.

– Так ты расскажешь, что произошло?

Я задумался на несколько мгновений, а потом покачал головой.

– Нет.

– Точно?

Я кивнул.

– Давай сюда штаны, – со вздохом сказала она. – Завтра утром верну чистые.

Я стянул брюки с трусами и отдал их фрау Крессель. С первых дней моей жизни она купала и переодевала меня, она же ухаживала за мной, когда я болел. Поэтому перед ней – единственной в мире – мне не было ни капельки стыдно раздеться догола.

– Вытрись хорошенько, а то паршой пойдешь, – сказала фрау Крессель и вышла из ванной.

Протирая влажным полотенцем ноги и пах, я ненароком взглянул в зеркало и аж вздрогнул – такое жалкое зрелище я собой представлял. До сих пор я запросто сходил среди немцев за своего, отчего ни на улице, ни в школе никто не цеплялся ко мне как к еврею. Однако теперь времена переменились.

Я прекрасно понимал, что с тех пор, как год назад к власти пришел Гитлер, евреям в Германии приходится тяжко. Но из-за того, что в школе о моем происхождении никто не догадывался, Гитлер и нацисты занимали последнее пятое место в списке главных моих забот. Выглядел список так:

1. Я слишком худой

2. У меня прыщи

3. Хорошо бы залезть Грете Хаузер в трусы, да так, чтобы ей захотелось залезть в мои

4. У папы неважно с деньгами

5. Гитлер и нацисты

Я был высокого роста и жутко худой. Такой худой, что дальше некуда. А худоба противоречила идеалу, к которому призывал стремиться Гитлер. При этом, сколько бы я ни ел, веса во мне не прибавлялось. И вдобавок эта напасть – прыщи. Я старательно умывался по три раза на дню, но на щеках, на лбу, а то и на кончике носа снова и снова вылезали противные красные гнойнички. Еще мне не давала покоя грудь Греты Хаузер, моей соседки. А кроме того, меня тревожило положение дел в галерее и преследующие отца денежные трудности. Я уже и не помнил, чтобы он продал хотя бы одну живописную работу, и поэтому не очень понимал, как мы умудряемся существовать на его мизерные заработки.

Но теперь все остальные заботы и тревоги оттеснила мысль о том, что впредь мне предстоит изо дня в день отбиваться от злобных нападок «Волчьей стаи».


Мы с Хильди всегда прислуживали гостям на вернисажах. В белых рубашках и брюках, которые вполне сходили за униформу официантов, мы принимали у гостей верхнюю одежду и подавали им вино и сыр. Одетая во все белое, Хильди уже ждала меня на кухне возле стола, на котором выстроились десять винных бутылок.

В семи из них было дешевое белое вино, а три стояли пустыми. Моя задача заключалась в том, чтобы отлить понемногу из полных бутылок в пустые, а потом дополнить недостающий объем водой из-под крана. Оттого что дела в галерее обстояли из рук вон плохо, года два назад папа стал разбавлять вино – сначала к девяти бутылкам вина доливал одну бутылку воды, но поскольку торговля шла все хуже, он разбавлял вино все сильнее, пока не остановился на соотношении три бутылки воды на семь вина.

Одну за другой я раскупорил бутылки и принялся через воронку лить и переливать жидкость. Хильди придерживала воронку. Чтобы разбавленное вино не казалось слишком жидким, я досыпал в каждую бутылку по половинке чайной ложки сахару. Когда я закончил, Хильди заткнула бутылки пробками и по очереди хорошенько их встряхнула.

По ходу дела я отпивал по чуть-чуть из каждой бутылки. Десять маленьких глотков вина приглушили головную боль и помогли унять дрожь в коленках.

– Воробей, а можно мне тоже попробовать?

– Вот исполнится тебе тринадцать, тогда и пробуй на здоровье, – ответил я. – А сейчас давай сыр в божеский вид приведем.

Хильди водрузила на стол четырехкилограммовую головку мюнстерского сыра, покрытую толстым слоем пушистой бело-зеленой плесени. По бедности отцу приходилось довольствоваться самым дрянным дешевым сыром, а нам поручалось сделать так, чтобы он сходил за более или менее нормальный. Вооружившись ножом, я начал срезать верхний заплесневелый слой.

– Фу! – сморщила нос Хильди. – Его уже и крысы поесть успели. Смотри, – следы зубов.

– Ну и что? Никто же об этом не узнает.

За считанные минуты я превратил четырехкилограммовую плесневелую глыбу в пристойную на вид трехкилограммовую головку мюнстерского сыра. От нее я отрезал по кусочку себе и Хильди.

– Ничего так, – сказала она, прожевав.

– Вот и отлично. Клади в сумку, и пошли.

Но Хильди что-то замешкалась.

– Шевелись, мы опаздываем.

– Как ты думаешь, – спросила она, – папа сегодня что-нибудь продаст?

– Учитывая, какую дрянь он в последнее время выставляет, – вряд ли.

– Воробей, мне страшно. Я слышала, мама говорила, что нам, скорее всего, придется переехать, если только папа…

– Успокойся. Все будет хорошо. Папа находит выход из любого положения.

– А если из этого не найдет?

– Найдет, – сказал я, хотя сам не больно-то в это верил. – А теперь mach schnell [8]Поторопись (нем.). . Если мы еще проваландаемся, папа нас точно убьет – и на этом все твои страхи кончатся.

У Крохи и Воробья было что-то вроде девиза или боевого клича. Каждый раз, когда друзья что-нибудь затевали, Воробей произносил первые его слова, а Кроха подхватывала. Поэтому я, насколько мог бодро, сказал сестре:

– И вообще, Кроха, сдается мне, нас ждут приключения…

Глядя на мою побитую физиономию, она явно поняла, что мне тоже не по себе.

– Карл, а что мы будем делать, если…

– Сдается мне, нас ждут приключения… – повторил я.

– И вкусная пожива, – в конце концов отозвалась Хильди.

Я сложил в проволочную корзину бутылки с вином и упаковку картонных стаканчиков. Мы быстренько попрощались с фрау Крессель и выскочили на улицу.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Кроха и Воробей

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть