Онлайн чтение книги Бескрайние земли
ПРОГРЕСС

1

Прошло несколько месяцев. И вот в середине дня полковник Орасио да Силвейра неожиданно сошел с лошади у двери каза-гранде Манеки Дантаса. На пороге показалась, покачивая своими полными бедрами, дона Аурисидия; она встретила полковника очень приветливо и осведомилась, завтракал ли он. Орасио сказал, что да, завтракал. У него было нахмуренное лицо, суженные глаза, рот, перекошенный в суровой гримасе. Работник побежал позвать Манеку Дантаса, находившегося где-то на плантации, дона Аурисидия принялась занимать гостя. Она говорила почти одна, Орасио отвечал очень односложно, произнося лишь «да» или «нет», когда она предоставляла ему такую возможность. Дона Аурисидия рассказывала о своих детях, расхваливала смышленость старшего, которого звали Рун. Наконец появился Манека Дантас, обнял полковника, и они начали о чем-то говорить. Дона Аурисидия удалилась, чтобы позаботиться об угощении.

Тогда Орасио поднялся и взглянул в окно на плантации какао. Манека Дантас ждал. Прошло несколько минут в молчании. Взгляд Орасио был устремлен на дорогу, проходившую поблизости от дома. Вдруг он повернулся и сказал:

— Я разбирал кое-какие вещи в Ильеусе. Вещи Эстер…

Манека Дантас почувствовал, как у него забилось сердце. Орасио смотрел на него своими тусклыми глазами, лишенными почти всякого выражения. Только у рта его виднелась суровая складка.

— И нашел несколько писем… — Он добавил тем же глухим голосом: — Она была любовницей Виржилио…

Сказал и снова стал глядеть в окно. Манека Дантас поднялся, положил руку на плечо друга:

— Я это знал. Но в такие дела впутываться нельзя… А бедная дона Эстер своей смертью заплатила за все с лихвой…

Орасио отошел от окна и сел на стул в гостиной. Уставился в пол. Казалось, его захватило прошлое, счастливые воспоминания о хороших мгновениях:

— Чудно… Вначале я знал, что она не любит меня. Она плакала по углам, говорила, что боится змей. В постели, когда я до нее дотрагивался, она вся сжималась… Она бесила меня, но я ничего не говорил, я сам был виноват, зачем надо было мне жениться на молодой образованной девушке?..

Он посмотрел на Манеку Дантаса и покачал головой. Тот слушал молча, подперев лицо руками, не делая ни одного жеста.

— И вот неожиданно она изменилась, стала хорошо ко мне относиться, я начал даже думать, что она меня любит. Раньше я проникал в лес, вел борьбу только ради денег, может быть, ради ребенка. Но потом все, что я ни делал, было ради нее, мне казалось, что она меня любит…

Он поднял кверху палец:

— Ты не представляешь себе, Манека, что я пережил, когда она скончалась. Я отдавал людям распоряжения, а сам помышлял о самоубийстве. И я не пустил себе пулю в лоб только из-за ребенка, из-за моего и ее сына, который, правда, родился в плохое время, но ведь потом все наладилось, она стала ласковой и хорошей. Если бы не это, я покончил бы с собой после ее смерти… — Он зловеще усмехнулся: — И подумать только, что все это было из-за другого, из-за этого докторишки. Она была хорошей и ласковой, но она была такой из-за него. А я кормился остатками, на мою долю приходились лишь объедки…

Дона Аурисидия вошла в гостиную и пригласила их закусить. Стол ломился от сыров, сладостей, фруктов. Они поели, слушая болтовню доны Аурисидии, которая расхваливала своего старшего сына, заставляя ребенка отвечать на вопросы по истории, бегло читать крестному, декламировать стихи.

Потом вернулись в гостиную, и Орасио больше уже не сказал ни слова. Он уселся на стул и слушал с полным безразличием. Манека Дантас, чтобы как-то заполнить время, говорил об урожае, о ценах на какао, о саженцах, принявшихся на земле Секейро-Гранде. Дона Аурисидия была огорчена тем, что Орасио не остается обедать. Она уже послала поймать несколько цыплят, чтобы приготовить их под соусом — она была мастерица в этом деле.

— Не могу, дона Аурисидия…

Так прошло некоторое время. Орасио машинально жевал потухший конец папиросы, которая намокла от слюны и почернела. Манека Дантас продолжал говорить; он знал, что его разговоры никому не интересны, но другого ничего не мог придумать. Он понимал, что Орасио не хочет оставаться один. Вот точно так же в тот далекий день чувствовал себя Виржилио, боявшийся остаться в одиночестве. Наконец Манека Дантас замолчал, охваченный воспоминаниями.

Начало смеркаться, работники возвращались с плантаций. Орасио поднялся, еще раз взглянул в окно на дорогу, окутанную грустью сумерек. Простился с доной Аурисидией, дал крестнику монетку. Манека Дантас вышел вместе с ним во двор, где Орасио ожидала лошадь. Вставив ногу в стремя, Орасио повернулся и сказал Манеке:

— Я велю его уничтожить…

2

Манека Дантас готов был рвать на себе волосы. «Упрямый докторишка!» Он уже использовал все доводы, стараясь убедить Виржилио не ехать этим вечером в Феррадас, однако тот вбил себе в голову — поедет и все тут. Он заупрямился хуже осла, который, как известно, считается самым глупым животным в мире. А ведь в Ильеусе не было двух мнений: доктор Виржилио — человек умный!

Манека Дантас сам даже не понимал, почему ему так нравился адвокат… Даже когда он узнал, что Виржилио — любовник Эстер и наставляет рога Орасио, и тогда он не перестал уважать его. И это несмотря на то, что Манека почти боготворил Орасио, которому был многим обязан в жизни. Орасио поддержал его, когда он попал в тяжелое положение, помог ему стать на ноги. И вот, даже открыв, что доктор Виржилио близок с Эстер, даже и тогда Манека Дантас не изменил к нему своего отношения. Он провел несколько дней в смертельном страхе, что Орасио все раскроет и зверски отомстит Эстер и Виржилио. И когда Эстер скончалась, его охватила печаль, к которой, однако, примешивалась доля радости. Это была, без сомнения, трагическая смерть. А если бы Орасио раскрыл все, тогда было бы много хуже и она умерла бы еще более трагически. Манека Дантас не мог себе даже представить, как все это было бы. Но его хоть и небогатое воображение рисовало ужасные картины. Он видел Эстер, запертую в комнату со змеями, как он прочел однажды в газете о мести одного обманутого мужа. Когда Эстер умерла от лихорадки, Манека Дантас очень ее жалел, но все же он облегченно вздохнул: дело разрешалось само собой. Надо же было, чтобы сейчас, спустя столько месяцев, Орасио обнаружил любовные письма и вознамерился, не без основания, убить адвоката?..

Манека Дантас не понимал, какого дьявола эти люди, с такой опасностью для себя обманывающие мужей, позволяют себе к тому же роскошь писать любовные письмишки. Непозволительное легкомыслие!.. У него иногда бывали любовницы, но, конечно, не из числа замужних женщин. Красивые девушки останавливали на себе взор Манеки Дантаса, и он строил им домики. Он ходил туда, спал, ел и пил, но писать такие послания — ни за что! Иногда он получал какие-то письма… Почти всегда это были просьбы о деньгах, более или менее неотложные. Просьбы о деньгах, перемежающиеся с поцелуями и ласковыми фразами. Полковник Манека Дантас тут же рвал эти послания, не дожидаясь, пока тонкое обоняние доны Аурисидии почувствует нечистый запах дешевых духов, которыми они обычно бывали пропитаны… Просьбы о деньгах — ничего больше…

Манека Дантас вспомнил об этих письмах, когда в столовой Виржилио разливал кашасу. Все ли он их порвал? Правда, одно письмо он никогда не уничтожит, он и сейчас носит его в бумажнике, среди документов. Он подвергал себя постоянной опасности: можно представить, что будет, если дона Аурисидия обнаружит письмо! Наверняка мир перевернется. Манека Дантас осмотрелся по сторонам, как бы желая удостовериться в том, что никто за ним не наблюдает, достал бумажник и вытащил запрятанное среди контрактов на продажу какао письмо, нацарапанное корявым, неумелым почерком, с большим количеством орфографических ошибок, с кляксами. Это письмо Доралисе, девушки из Баии, с которой он был в свое время близок — как-то ему пришлось задержаться на два месяца в столице штата из-за лечения глаз. Он познакомился с ней в кабаре, и они прожили вместе эти месяцы; из всех женщин, с которыми он сожительствовал, она единственная написала ему письмо, где от начала до конца не было ни слова о деньгах. Потому-то он и хранил его: хотя Доралисе и была лишь туманным и далеким воспоминанием, все же это было приятное воспоминание. Он услышал шаги Виржилио и спрятал письмо в карман. Адвокат вошел, неся на подносе стопки и бутылку.

Манека Дантас выпил кашасы и снова поплел нелепую, наспех скроенную историю, представлявшую максимум того, что могло изобрести его нехитрое воображение, — до него, мол, донесся слух о том, что Синьо Бадаро приказал устроить в эту ночь западню на доктора Виржилио на пути в Феррадас, чтобы отомстить за смерть Жуки. Виржилио рассмеялся:

— Но это же глупо, Манека… Явная чепуха… На пути в Феррадас, на дороге полковника Орасио… Уж если и есть надежное место, так это именно дорога в Феррадас… Я не стану заставлять моего клиента ждать. Тем более, что он мой будущий избиратель…

Ему показалась смешной мысль о засаде против него именно на пути к дому Орасио, устроенной людьми Бадаро:

— Значит, на дороге в Феррадас, у самой усадьбы Орасио?

Манека Дантас поднялся:

— Так вы хотите ехать, несмотря ни на что?

— И поеду, не сомневайтесь…

Тогда Манека Дантас спросил:

— А что, если это сам кум Орасио…

— Полковник Орасио?

— Он открыл все… — Манека Дантас смотрел в сторону, он не хотел видеть лицо адвоката.

— Открыл, что?

— Ну, ваши шашни с покойной Эстер… И что это за манера — посылать письма!.. Он на днях стал перебирать ее вещи… — Манека продолжал смотреть в сторону с опущенной головой, казалось, это он виноват во всем, у него не было мужества взглянуть Виржилио в лицо.

Но Виржилио нисколько не стыдился случившегося. Он усадил Манеку Дантаса рядом с собой и рассказал ему все. Письма? Да, он писал письма и получал от нее: это был способ поддерживать с нею отношения в те дни, когда они не могли видеться, не могли быть вместе, верные друг другу… Он поведал об их романе, рассказал о своем счастье, о планах бегства, о ночах любви. Он говорил со страстью, вспоминал, как она умирала. Да, он понимал отчаяние, охватившее Орасио в день ее смерти, и поэтому-то он связал с ним свою дальнейшую судьбу, не уехал, остался здесь, чтобы быть с ним вместе.

— Чтобы остаться близким к Эстер, понимаете?

Полковник не понял ровным счетом ничего, но ведь так всегда бывает в любовных делах… Виржилио говорил без умолку. Почему он не уехал? Зачем ему нужно было оставаться здесь, вблизи Орасио, помогать в его делах? Да ведь здесь все напоминало об Эстер; ее смерть навсегда привязала его к этим местам. Других удерживало какао, стремление нажить деньги. Он тоже был захвачен какао, но не из-за денег. Его удерживали воспоминания о любимой; ее останки, покоящиеся здесь на кладбище; он ощущал ее присутствие повсюду — в особняке в Ильеусе, в доме доктора Жессе там в Табокасе, на фазенде, и в самом Орасио, главным образом в Орасио… Виржилио теперь ни о чем не мечтал и уже не думал о приобретении плантации какао, ему хотелось лишь быть подле нее, а она оставалась здесь, в этих поселках и на этих фазендах; всякий раз, когда лягушка кричала в змеиной пасти, он снова держал Эстер в объятиях, как тогда, впервые в каза-гранде.

— Понимаете, Манека?

И он меланхолично улыбнулся, увидев, что Манека Дантас не в состоянии его понять. Лишь тот, кто испытал в жизни безумную любовь, несчастную любовь, сможет понять то, что он говорит. Манека Дантас не нашел ничего лучшего, как показать ему письмо Доралисе — это был единственный способ выразить свое сочувствие.

Виржилио прочел его вслух; незатейливое, нежное письмо увлажнило глаза Манеки Дантаса:

«Мой дорогой Манека надеюс што эти каракули найдут тибя в добром здаровьи. Манека ты неблагодарный ничево не пишеш своей Доралисе ты ее все забываеш а она тебя ждет. Манека я тибя спрашиваю когда ты приедеш потому што я буду тибя встречать у причала порта. Манека каждый раз как я ложус вижу тибя во сне. Вижу все наши прагулки что мы делали ты я, Эдити и Данда распевающая машише, который называется Я отдала тибе свое сердце. Манека в Ильеусе не ходи к девкам чтобы ты не приехал без сил. Мне бы хотелос штобы ты скарей приехал чтобы нам понаслаждатся. Мой миленький когда же я буду иметь счастье насладится твоим прекрасным телом???!!! Но ты не беспокойся мае в сохранности. Манека напиши мне как можно скарей. Манека ты меня прасти за ошибки вот и все, многа пацелуев от твоей черной Доралисе. Вот и все. Не забудь адрес улица 2 июля 98. Привет от твоей покинутой Доралисе».

Кончив читать, Виржилио спросил:

— Она хорошенькая?

— Куколка… — голос Манеки Дантаса стал нежным.

Они замолчали, Виржилио посмотрел на полковника, который прятал письмо среди документов, наполнявших бумажник. Даже у него, у этого ильеусского полковника, была своя любовная история… Виржилио налил еще кашасы. Манека Дантас опять принялся за свое:

— Вы мне нравитесь, доктор, и я прошу вас не ездить. Садитесь на пароход, отправляйтесь в Баию; вы умный малый, в любом месте сделаете карьеру…

Но Виржилио ответил отказом. Вечером он поедет в Феррадас. Смерть его не страшит, слишком грустно жить без Эстер. Полковник понимает его? Для чего ему жить? Он погряз, увяз в клейком соке какао по самое горло… Когда Эстер была жива, у него еще была надежда уехать с ней… Теперь ничто не имеет для него значения…

Манека Дантас предложил ему максимум того, что он мог:

— Коли дело в женщине, доктор, я вам дам, если хотите, новый адрес, Доралисе… Она красотка — и вы забудетесь…

Виржилио поблагодарил:

— Вы хороший человек, Манека… Забавно, как это все вы можете делать столько зла и, несмотря на это, оставаться хорошими людьми… — Он решительно заключил: — Я еду сегодня в Феррадас… Уж если придется погибнуть, то постараюсь, как велит здешний закон, закон какао, захватить с собой на тот свет и противника… Ведь, кажется, так полагается?

И вот поздним вечером Манека Дантас увидел, как Виржилио уехал по направлению к Феррадасу. Он отправился один, на лице у него играла печальная улыбка. Манека прошептал про себя:

— Такой молодой, бедняга!

Выехав на дорогу, Виржилио услышал голос, поющий о борьбе за Секейро-Гранде:

Страшная история — история этих краев, история их любви. Лягушка кричит в пасти змеи.

Однажды Виржилио пригрезилось романтическое видение: ночью на вороном коне он скачет к веранде каза-гранде. На небе над деревьями какао и над сельвой сияет огромная желтая луна. Эстер ждет его, робкая и застенчивая, но мужественная в своем страхе и смущении. Он, не останавливая коня, подхватывает ее за талию и поднимает на лошадь. Они скачут меж плантаций какао, проносятся по дорогам, поселкам и городам, мчатся на вороном коне над океаном и уносятся галопом в другие, далекие края.

Шипит змея, кричит в ее пасти лягушка. Эстер скачет на лошади, откуда она взялась? Виржилио опускает поводья, дает коню бежать куда ему вздумается. Ветер свистит в лицо, Эстер с ним, он крепко держит ее за талию. Страшная история! Они скачут на край света, ноги их освободились от клейкого сока какао, который держал их здесь… У коня крылья, они умчатся далеко, далеко от змей, от пожираемых ими лягушек, далеко от плантаций какао, от убитых на дороге людей, от крестов, освещаемых свечами в ночи тоски. Как ветер несется вороной конь над плантациями, над лесами, над выжженными участками и просеками. Эстер скачет с Виржилио, в лунной ночи слышны их любовные возгласы. Они мчатся подобно ветру, не сдерживаемый конь несется галопом… Ночь залита лунным светом, издалека доносится музыка. Человек поет:

Песня звучит как свадебный марш. Никто не узнает, что последняя строка песни будет написана этой ночью на дороге в Феррадас. Какое значение имеет смерть, выстрел в грудь, крест на дороге, свеча, зажженная Манекой Дантасом, если Эстер мчится с ним на вороном коне в иные края, далекие от этих краев какао? Музыка провожает его подобно свадебному маршу. Страшная история!

3

Ильеус проснулся в волнении. В это праздничное утро улицы были усыпаны цветами, из окон верхних этажей свешивались флаги, слышался праздничный перезвон колоколов. Толпы народа стекались к порту, они заполнили всю набережную. Пришли учащиеся: девочки из гимназии, из Носса Сеньора да Витория — недавно отстроенного монастырского пансиона на вершине холма, господствующего над городом; мальчики и девочки из частных колледжей, и победнее — учащиеся начальной школы. Все они пришли в парадной форме. У девочек из монастырского пансиона на белых платьях была повязана голубая лента — символ религиозной конгрегации. Прошел, наигрывая марши, духовой оркестр в яркой красно-черной форме. Утро было очень оживленным. Браз командовал солдатами полиции, маршировавшими с ружьями на плечах.

На набережной собрались самые видные люди города; они были в черных фраках, которые надевали в особо торжественных случаях. Доктор Жессе, нынешний префект Ильеуса, стиснутый крахмальным воротничком, изнывал от жары. Он вспоминал текст речи, которую ему предстояло произнести; целых два дня заучивал он ее. Пришел и Синьо Бадаро с дочерью и зятем, он чуть прихрамывал на правую ногу, раненную при нападении на каза-гранде. Сторонники правительства и оппозиционеры собрались все вместе в порту; здесь же были падре и монахини. Даже брат Бенто приехал из Феррадаса и беседовал с монахинями на своем ломаном языке. Торговые заведения в этот день были закрыты; толпа заполнила порт.

Таверна испанца, находившаяся в порту, была полна народу. Человек с фальшивым брильянтом, великодушно простивший испанцу его показания в полиции, сказал человеку в синем жилете:

— Ну, что такое вообще епископ, чтобы делать из-за него столько шума? Я в свое время видел одного архиепископа на юге, знаешь, на что он был похож? На вареного рака…

Человек в синем жилете не спорил. Может, и правда, откуда ему знать? В этот день прибывал первый епископ Ильеуса. Недавним папским декретом церковный приход Ильеуса был преобразован в епархию и падре из Параибы посвящен в епископы. Газеты Баии писали, что это человек весьма достойный и очень образованный. Теперь, когда у Ильеуса был свой епископ, город приобретал большее значение, это знаменовало прогресс. Несмотря на недостаток религиозности, что, по мнению брата Фрейтаса, вообще являлось характерным для этого края, Ильеус гордился тем, что получил епископа, и вот сейчас готовился встретить его по-королевски.

Люди бежали вдоль берега, пароход уже показался близ скалы Рапа. По узким уличкам спешили, направляясь в порт, мужчины. Богомольные женщины накинули на головы черные шали; они так нервничали, что даже не могли разговаривать. Девушки и юноши, воспользовавшись случаем, флиртовали. Даже проститутки пришли, но они поглядывали издалека, собравшись веселой группой позади палаток, торговавших рыбой. Проходили падре, и жители города спрашивали себя, откуда их столько взялось. Они прибыли из далеких поселков; викарии Итапиры и Барры-до-Рио-де-Контас совершили трудное путешествие, чтобы приветствовать своего епископа.

У причала был расстелен большой ковер, снятый с парадной лестницы префектуры. На него и должен был вступить епископ.

Расцвеченный флагами пароход проходил мимо песчаной отмели, протяжно гудя. На острове Понтал взлетели в воздух ракеты. Солдаты в знак приветствия дали залп из ружей. Падре, префект, полковники, монахини и богатые торговцы приблизились к месту причала. Пароход подошел под приветственные крики и аплодисменты; над городом вспыхивал фейерверк. Под звон колоколов епископ сошел с парохода; это был низенький толстый человечек. Доктор Жессе начал свою приветственную речь.

Толпа проводила епископа до дома каноника Фрейтаса, где был устроен завтрак для узкого круга приглашенных; на нем присутствовали лишь самые важные персоны. Во второй половине дня в церкви Сан-Жорже состоялось торжественное богослужение. Манека Дантас привел своих детей; Руи продекламировал стихи приветствия «духовному отцу». Прелат похвалил не по летам развитого ребенка. Синьо Бадаро тоже посетил епископа, попросил у него благословения для внука, который должен был скоро родиться.

Вечером был устроен большой фейерверк, в префектуре состоялся банкет, устроенный городом Ильеусом в честь своего первого епископа. Новый прокурор выступил с приветствием от населения; епископ кратко поблагодарил, выразив свое удовлетворение тем, что находится среди жителей этого края. Как только кончился банкет, епископ, сославшись на усталость, удалился. Но праздник продолжался, и к двум часам ночи доктор Руи был уже совершенно пьян. Он, пошатываясь, вышел на улицу, по дороге никого не встретил, остановился в порту, увидел там человека с перстнем и, за отсутствием другого собеседника, стал излагать ему свою теорию:

— На плантациях какао, в этих краях, сын мой, родится даже епископ. Родится железная дорога, родится убийца, кашише, особняк, кабаре, колледж, родится театр, родится даже епископ… Эта земля дает все, пока она дает какао…

Это не совсем совпадало со статьей, которую доктор Руи опубликовал в этот день в «А Фолья де Ильеус». Впрочем, мысли, выраженные им сегодня в «А Фолья де Ильеус», впервые совпали с идеями «О Комерсио». Обе газеты восторгались прогрессом округа и города, подчеркивали значение прибытия епископа, делали предсказания относительно блестящего будущего, которое ожидает Ильеус.

Мануэл де Оливейра написал: «Возвышение в епархию является не чем иным, как актом признания головокружительного прогресса Ильеуса, достигнутого благодаря деятельности великих людей, которые пожертвовали всем ради блага родины». И доктор Руи в другой газете соглашался с этим: «Ильеус — колыбель стольких детей труда, стольких людей, обладающих умом и твердым характером, которые проложили просеки цивилизации на этой варварской черной земле какао». Впервые обе газеты проявили единодушие.

Между тем, в порту пьяный Руи повторял заплетающимся языком, обращаясь к человеку с фальшивым брильянтом:

— Все — какао, сын мой… Под деревом какао родится даже епископ…

Для человека с перстнем на свете не было ничего невозможного:

— Может быть и так, кто его знает…

4

И после выборов, в результате которых доктор Жессе Фрейтас был избран депутатом федеральной палаты от правящей партии («что там будет делать этот тупица?» — спрашивал знакомых Руи), выборов, которые превратили интервентора в конституционного губернатора штата, был издан декрет о создании нового округа Итабуна с отделением его от округа Ильеус. Был учрежден муниципалитет в бывшем поселке Табокас, ныне городе Итабуна. Обе части молодого города соединил построенный через реку мост.

Орасио, посадивший Манеку Дантаса префектом Ильеуса на освободившееся место Жессе, сделал префектом Итабуны сеньора Азеведо, того самого владельца лавки скобяных товаров, который был в свое время предан Бадаро и разорился из-за них. Сеньор Азеведо не мог стоять вне политики и вошел в соглашение с Орасио. Его избиратели проголосовали за доктора Жессе в списке депутатов, а Азеведо за это получил место префекта.

В день его вступления на этот пост на главной площади соорудили триумфальную арку, украшенную цветами и пальмовыми листьями. В рекордный срок для новой префектуры было построено здание вполне современного типа. Из Ильеуса пришел специальный поезд, которым прибыли Орасио и епископ, Манека Дантас, судья, прокурор, фазендейро и торговцы, дамы и девушки — все важные люди из центра, который отныне стал просто «соседним городом». На станции жители Итабуны толкались, чтобы пожать руку Орасио.

Церемония вступления на пост первого префекта была обставлена торжественно. Принеся присягу, сеньор Азеведо в своей речи дал затем клятву навеки сохранить политическую верность губернатору штата и полковнику Орасио да Силвейра, «благодетелю зоны какао». Орасио смотрел на него своими маленькими глазками. Кто-то стоявший рядом с ним сострил по поводу политической «надежности» сеньора Азеведо:

— Этого старого жеребца купит только тот, кто его не знает…

Орасио, однако, заметил:

— У меня он будет бегать на короткой уздечке…

После полудня на площади состоялся молебен; были устроены галантерейный базар и гулянье. Вечером в главном зале префектуры состоялся большой бал. Девушки и юноши танцевали. Епископ счел неудобным оставаться в танцевальном зале и отправился в другое помещение, где был организован буфет. Сладкие вина были заказаны у сестер Перейра — «настоящих мастериц» по этой части, как их характеризовал Манека Дантас, заслуживший славу знатока вин. Здесь были самые различные напитки — от шампанского до кашасы.

Около епископа собрался круг: Орасио, Манека Дантас, сеньор Азеведо, судья, Браз и другие. В бокалы из тонкого хрусталя налили шампанское. Кто-то провозгласил тост за епископа, затем прокурор Ильеуса, стремившийся заслужить расположение Орасио, поднял свой бокал за здоровье полковника. Он произнес краткую речь, восхваляя Орасио. Закончил прокурор наивным сожалением, что «нет здесь, рядом с полковником Орасио да Силвейра, в этот час его великого триумфа как гражданина ни его преданной супруги — незабвенной доны Эстер, самоотверженной жертвы своей преданности и любви к мужу, ни другого незабвенного гражданина, который столько потрудился ради прогресса нового округа Итабуна — доктора Виржилио Кабрала, погибшего от руки презренных политических врагов!» Оратор заявил, что все это произошло во времена недавние и вместе с тем уже такие далекие, во времена, когда цивилизация еще не достигла этих земель, когда Итабуна еще была просто Табокасом. «Ныне эти события, — сказал он, — не больше, чем грустные, прискорбные воспоминания».

Он поднял бокал, предлагая поддержать его тост. Орасио протянул свой бокал, чокнулся с прокурором и выпил в память Эстер и Виржилио. Когда бокалы встретились, раздался легкий чистый звон.

— Баккара… — сказал Орасио епископу, стоявшему рядом с ним. И лицо его расплылось в улыбке, преисполненной доброты и удовлетворения.

5

Пять лет проходит, пока деревья какао начинают плодоносить. Но те, что были посажены на земле Секейро-Гранде, расцвели к концу третьего года и уже на четвертый год начали давать плоды. Даже агрономы с университетским образованием, даже старейшие фазендейро, знавшие какао лучше, чем кто бы то ни было, поражались большим плодам, так рано вызревшим на этих плантациях.

Родились огромные плоды, они покрыли деревья, начиная от стволов и кончая самыми высокими ветвями, это были плоды невиданных размеров. Лучшей землей в мире для выращивания какао оказалась эта удобренная кровью земля.

_{Sao Paulo — 1942}