Онлайн чтение книги Бескрылые птицы
ГЛАВА ПЯТАЯ

Наверное, кое-кому из читателей этой книги случалось около полудня или чуть позже, после закрытия биржи, проходить по набережной Даугавы или по примыкающим к ней уличкам. Тогда они, вероятно, замечали толпящихся там людей. Эти люди одеты довольно незавидно. У некоторых зад брюк почти в таких же пестрых клетках, как спортивные костюмы слоняющихся вокруг бездельников — иностранных туристов. Но в этой пестроте нет и признака моды: эти клетки — просто заплаты; заплаты, прикрывающие голое тело.

Оборванные и грязные, собираются они здесь. Иногда их немного, но случается, что они заполняют всю узкую уличку и «порядочные» граждане, которые платят подоходный налог, с трудом могут протиснуться сквозь их толпу. Здесь нужно быть особенно внимательными, чтобы не запачкать габардиновые плащи и новые портфели. Что касается карманов, за них можно не бояться, — еще не было слышно, чтобы здесь кого-нибудь «обчистили».

Больше всего сюда собирается народу, когда в порту затишье. С утра до вечера, всю неделю, иногда целый месяц они ходят здесь, свободные, как птицы. Им не надо спешить на работу, не нужно потеть в пароходных трюмах.

Эти озабоченные, странного вида люди топчутся на углах улиц, томятся долгими, бесконечными часами и ждут неизвестно чего. Так как они все-таки живые люди, они иногда и смеются, — смех ведь не является монополией опереточных артистов. Но особым остроумием эти люди не блещут: слишком уж ощутима пустота под поясом, и они с досадой прислушиваются к урчащим звукам, идущим из пустого брюха. Несведущему может показаться, что он имеет дело с чревовещателями.

Когда в понедельник Волдис вместе с Карлом явились в одно из этих мест, улица была полна народу. Можно было подумать, что здесь происходит митинг, не хватало только оратора. Около сотни мужчин от восемнадцати до шестидесяти пяти лет топтались на месте или со скучающим видом ходили взад и вперед по мостовой, разговаривая друг с другом, не сводя глаз с высокой, обитой медью двери. Каждый старался как можно незаметнее устроиться поближе к этой двери. Более пожилые просто-напросто становились у нее и не трогались с места.

Рядом с дверью была прибита медная дощечка с надписью: «П. К. Рунцис. — Стивидор».

Все эти люди ожидали работы, так как здесь находилась одна из крупнейших рижских стивидорских контор. Время от времени оттуда выходил кто-нибудь, тогда все взгляды устремлялись к дверям, но тотчас же разочарованно обращались в другую сторону. Когда приближался к двери конторы какой-нибудь «господин», люди еще издалека уступали ему дорогу и кричали:

— Посторонитесь! Дайте дорогу господину!

Прошел час. Волдису уже начинало надоедать томительное ожидание. Все время моросил мелкий дождик, фуражка намокла и стала тяжелой и липкой. Временами за ворот падали холодные капли, заставлявшие зябко поеживаться.

— Сколько мы здесь прождем? — спросил Волдис у Карла.

— Потерпи, времени еще только час. Скоро вернется хозяин с биржи и скажет форманам, что ожидается этой ночью в порту.

— А форманы объявят?

— Не сразу. Они выйдут сюда, но объявят не всем. И вообще они не так скоро спустятся. Куда им торопиться: они отлично знают, что на улице их ждет толпа. В порту пусто. Кто хочет получить работу, никуда не денется.

Внезапно наступила тишина. Как по мановению волшебного жезла, стихли разговоры, замер смех. На улице появился дородный господин в шляпе и с толстой сигарой в зубах. Казалось, он не замечал толпу, не видел множества устремленных на него глаз, старавшихся угадать, в каком расположении духа находится эта жирная особа. При его приближении многие взялись за фуражки. Стоявшие поблизости низко поклонились, робко бормоча какие-то слова, должно быть означающие приветствие.

Господин слегка дотронулся пальцем до шляпы и исчез за дверью. Только через несколько минут прошло оцепенение толпы и возобновились разговоры.

— Кто это? — спросил Волдис.

— Это наша судьба на будущую неделю, — ответил с улыбкой Карл. — От него зависит, будем мы есть завтра, послезавтра или нет. Это стивидор Рунцис.

— Значит, скоро выйдут форманы?

— Это как им заблагорассудится. Обычно они не торопятся.

— Вы правы, — перебил Карла усатый человек в непромокаемой куртке и высоких сапогах. — Они иногда сидят там, наверху, до трех или четырех часов и знать не хотят, что на улице их ждет сотня людей.

— Небось, вспоминают про нас, когда в порту много пароходов! — крикнул кто-то. — Тогда они каждого называют по имени, каждого спрашивают, не пойдет ли он на пароход.

— Они могут играть нами, но долго так продолжаться не может.

— Сколько это может продолжаться? Вырубят леса, продадут, деньги положат в карман и скроются.

— Крестьянам-то хорошо, они получают все: землю, семена, строительный лес, ссуды и пособия. А откуда это берется? Все с рабочего. Нам надо заплатить за каждую спичку, за каждый каравай хлеба, а если мы просим что-нибудь для себя — нас называют бунтовщиками, коммунистами, грозят тюрьмой и приказывают молчать.

— Жизнь дорожает, все разоряются. Рабочими играют, как игрушкой. Цены на все растут, жалованье срезают.

— Когда-нибудь эта цепь лопнет.

— Непременно!

— Но только не сама собой! — послышался чей-то скептический голос.

Волдис повернулся в сторону говорившего. Это был молодой человек, тоже портовый рабочий, только более опрятно одетый и без предательских следов алкоголя на лице.

— Мы сами должны ее порвать! — продолжал он. — И мы это сделаем, когда придет время.

По-прежнему моросил дождь. Прошел час, другой. Волдису давно хотелось есть, но нельзя было никуда уйти, каждую минуту могли появиться форманы и приступить к составлению списков.

— Ведь это же подлость! — возмущался он. — Разве они не могут спуститься сюда, сказать нам, как там с работой, чтобы мы могли спокойно разойтись по домам?

— Погоди, ты еще их не знаешь. Бывает, что рабочие ходят за ними по пятам до самого вечера.

— Какой же смысл в этих проволочках?

— Видать, какой-нибудь есть.

В половине четвертого вышел один форман. У него было красное лицо пропойцы, припухшие глаза. Остановившись в дверях, он поглядел куда-то поверх крыш домов, должно быть, на ворону, и снисходительно позволил рабочим окружить себя, держать за полы пиджака, обращаться с вопросами.

— Погода не проясняется! — изрек он равнодушно.

— Да, погода пасмурная! — согласилось с ним большинство.

— Какая славная лошадь вон у того извозчика! — указал форман на пробегавшего мимо рысака.

— Да, лошадка недурна! — согласились все.

— Читали в газете, что полиция недавно поймала сбежавшего убийцу?

Как же! Многие помнили даже подробности. Форман говорил обо всем, только о самом главном — о работе — ни слова. Кое-кто робко спрашивал, что слышно о пароходах, но форман, вероятно, не слышал.

Он шел все вперед, будто прогуливался. Так же медленно, словно на прогулке, за ним следовало около полусотни людей. Он спустился к набережной Даугавы, поводил толпу по зеленному базару, купил у какого-то крестьянина связку чесноку и долго любовался стоявшей у набережной заграничной яхтой, потом прошелся мимо базарных весов и некоторое время оживленно беседовал со знакомыми таможенными надсмотрщиками. Как собака щенят, водил форман этих жаждущих работы людей, куда хотел, и только после того, как их терпение выдержало и это испытание, он вспомнил, что они ждут работы.

С таинственным видом, как частный детектив, он скользнул в узкий переулок и вытащил серую записную книжку. Толпа повалила за ним как рой пчел. Забрезжила перспектива получить работу, хлеб и прочие блага. Люди, толкая и отпихивая друг друга, старались пробраться ближе к форману, чтобы он волей-неволей заметил их, так — чтобы можно было дотронуться рукой до его плеча и напомнить ему о своем присутствии. Случайным прохожим дорогу не уступали. Старых высохших дам в чепчиках сталкивали с тротуара, и никто не обращал внимания на то, как они уже издали ворчали в бессильном негодовании:

— Фи, какие бессовестные эти грузчики!

Поднявшись на приступку подъезда, форман начал записывать. Толпа загалдела, со всех сторон послышались выкрики.

— Запиши меня! Стивидор, запиши!

— Хозяин!

— Господин форман! Запиши Калныня!

— Запиши Залита!

Записавшиеся отходили в сторону и облегченно вздыхали, а остальные осаждали крыльцо. Рядом с форманом встал один из его любимчиков, по прозвищу «Затычка». Он глядел в толпу, перемигивался со знакомыми и шептал на ухо форману их фамилии. Затычка диктовал, а форман записывал.

Волдис стоял на тротуаре и ждал, когда кончится давка. Неудобно было влезать в толпу, выбегать вперед и выкрикивать свою фамилию. Карл тоже выжидательно стоял в стороне.

— Пусть они записываются, мы попытаемся попасть на «американца», — шепнул он Волдису. — Там больше заработаем.

Кончив писать, форман махнул рукой, чтобы замолчали, и начал называть фамилии записанных рабочих.

— Завтра утром в Экспортную гавань. Пароход идет недогруженный и примет груз для Манчестера. Что вы говорите? Всех? Мне во всяком случае достаточно, больше никого не буду записывать.

Примерно треть толпы осталась на месте — те, кого записали. Остальные беспорядочной гурьбой почти бегом кинулись обратно к конторе, дожидаться других форманов.

— Теперь нельзя зевать, — шепнул Карл Волдису. — Как только они выйдут из двери, надо постараться стать рядом. Тех, кто будет на виду, запишут.

Опять ожидание. Минуты казались часами. Каждый раз, как только приоткрывалась дверь, толпа подавалась вперед, готовая ринуться навстречу выходящим. Но прошел почти час, и только тогда совершенно неожиданно вышли двое. Остановившись в дверях, они горячо что-то обсуждали. Разговор, по-видимому, грозил затянуться, но никто не осмеливался приблизиться к форманам и прервать их важные дебаты.

Люди выжидающе наблюдали издали, когда они пожмут друг другу руки. Как только это произошло, толпа, зарычав, точно голодный зверь, ринулась вперед.

— Я ничего не знаю! Оставьте меня в покое! — отмахивался форман. — Мне еще ничего не известно. Только завтра в семь часов утра узнаем, когда начнется разгрузка.

— Но ведь вы уже можете записать!

— Да? А к началу работ никого не будет. Потом бегай да разыскивай.

— Кто теперь убежит, в такое время…

— Э, не говорите! Сколько раз случалось так, что приходилось составлять новые списки. Напрасно за мной ходите, я никого не запишу.

Лица рабочих вытянулись и стали озабоченными. Будто не веря еще, они один за другим отставали от толпы, совещаясь между собой.

— А теперь что?

— Теперь все понятно. Нужно только уточнить, что ему надо. Нельзя спускать с него глаз. — Карл щелкнул себя по шее.

Волдис изумленно посмотрел на него.

— Нужно… напоить его?

— Ну конечно. Он ведь сам почти сказал об этом. Ты думаешь, что завтра в семь часов здесь кого-нибудь запишут? Кто не постарается сегодня, завтра останется ни с чем.

— Что ты думаешь предпринять? Пойдешь с ним в кабак? Дашь взятку?

— Ты угадал,

— Но ведь это же подло! Покупать работу за свои деньги! Что может быть противоестественнее? Почему я должен его спаивать, если я предлагаю ему свою мускульную силу, позволяю себя эксплуатировать? Они бы должны встречать нас с распростертыми объятиями и радоваться, что мы идем работать именно к ним, а не к кому-нибудь другому.

— Да, дружок, такое положение в порту существует уже давно. Работу покупают, работу выпрашивают. Рабам приходится самим покупать себе оковы, потому что рабов этих слишком много и все они хотят есть. Один кусок растаскивают на десять частей.

— И никому не стыдно? Ведь это же так унизительно!

— Милый мой, забудь здесь такие слова. Рабочий никогда не унижается сам, его заставляет унижаться нужда. Что унизительного в том, если бездомная, голодная собака роется на помойке?

Они пошли за форманом вместе с другими рабочими, держась поодаль. Оставшиеся у дверей конторы с завистью смотрели им вслед. Они не могли пойти в пивную, у них сегодня не было нескольких латов, за которые можно было купить себе… ярмо.

Оживленно жестикулируя, форман с небольшой группой рабочих исчез в одной из пивных на набережной Даугавы.

Карл огляделся кругом: нет, остальные не вошли. Тогда он махнул рукой Волдису, и они торопливо проскользнули в пивную.

Пивная занимала два этажа. В нижнем обычно сидели случайные посетители, торговки и мясники, подносчики свиных туш к весам. Те, у кого было больше времени и кто хотел развлечься вдали от посторонних глаз, поднимались наверх, на второй этаж. Там столы были застланы скатертями почище, на стенах висели подобия картин или репродукции в золоченых рамах, а в углу стояло пианино. В соседней комнате не затихал стук бильярдных шаров. Все говорило о том, что эта половина предназначалась для чистой публики. Но в пивной чистота определяется не по одежде, а по толщине кошелька и щедрости, — и часто рядом с солидными господами — торговцами и письмоводителями — сидели грязные угольщики и белые от мучной пыли грузчики.

Дебелая пианистка поднялась им навстречу со своего похожего на гриб табурета. Приветливо улыбнувшись форману, она торопливо начала рыться в нотах; она знала вкусы постоянных посетителей, у каждого были свои любимые вещи.

Форман со своей компанией расположился за большим круглым столом посреди комнаты. Застрочил карандаш, засуетился официант. Чтобы гости не скучали в ожидании заказанных блюд, забренчало пианино. Сухие, деревянные звуки. Мелодия, подобно хромому на костылях, бегала, спотыкаясь, по клавишам, и все, что ни играла пианистка, звучало резко и отрывисто.

Когда оба друга, обойдя в поисках формана все комнаты нижнего этажа, поднялись наконец наверх, на круглый стол уже ставили напитки. Возбужденные предстоящим пиршеством, мужчины опустили глаза, поглаживали усы, словно стыдясь сияния, излучаемого синевато-зелеными бутылками водки.

Карл облюбовал маленький столик у стены, как раз напротив круглого стола.

К ним подошла маленькая бойкая официантка.

— Что вы желаете?

— Полштофа, четыре бутылки пива и две порции жареной свинины.

— Кто столько выпьет? — пожал плечами Волдис, когда официантка ушла. — Мне противно даже смотреть на эту отраву. Так и кажется, что в бутылки налит керосин или бензин. Бррр!

— Об этом не беспокойся! — усмехнулся Карл. — Хорошо, если нам достанется по глотку. Если не хочешь, не пей совсем, делай только вид, что пьешь.

— Тогда проще взять деньги, которые мы должны заплатить за угощение, выложить их форману и сказать: «Возьми это от нас, делай с ними, что хочешь, только запиши нас на работу». Не пришлось бы тут рассиживать и пить.

— Некоторые так и делают. Форштадтские платят форманам известную сумму за каждый пароход. Их не стесняются, потому что считают «такими». Сами они стыдятся признаться, что купили работу за деньги, разве что иногда в пьяном виде или в сердцах проболтаются.

— Почему же мы так не делаем?

— Мы — другое дело. С настоящим портовым грузчиком надо действовать иначе, чтобы потом не было неприятностей. Ведь форманы не имеют права так делать. Выпить с ними — это совсем иное. В этом никто ничего, кроме проявления взаимной дружбы, не усмотрит.

— Барышня! — крикнул кто-то из-за круглого стола. — Сыграйте, пожалуйста, «Ямщик, не гони лошадей!»

— Пожалуйста!

Официантка принесла заказанное, подала счет. Здесь все было дороже, чем внизу. Карл заплатил.

— Рассчитаемся после! — сказал он Волдису, когда тот хотел достать деньги.

Они вопросительно посмотрели на бутылки, потом друг на друга и дружно расхохотались…

— Сидишь, как идиот, и не знаешь, с чего начать! — сказал Волдис. — Если бы мы хоть озябли, тогда бы захотелось согреться.

Карл молчал.

— Ты не хочешь поднять настроение? — усмехнулся Волдис.

— На что мне теперь настроение! Это ведь только сделка. Ну, давай начнем, а то над нами смеяться станут.

Вздохнув, они взялись за стаканы. Чокнулись, неизвестно за что, набрались духу и, превозмогая отвращение, одним глотком осушили стаканы. Потом переглянулись. Карл состроил такую гримасу, точно проглотил живую жабу. Отрезав кусочек жаркого, он густо намазал его горчицей, но во рту еще долго чувствовался отвратительный вкус водки.

— Делай, как знаешь, — категорически заявил Волдис, — а я больше не пью. К черту! Зачем я за свои же деньги должен портить себе настроение?

— Ты должен выпить по меньшей мере два стакана. Может быть, ты бы лучше выпил пива?

— Да, лучше пива.

— Ну, вот тебе и выход! Пусть водка стоит, будем пить пиво.

Выждав немного для приличия, Карл наполнил стаканы пивом. За круглым столом в эту минуту все чокались, кто-то, уже слегка захмелев, произносил тост.

— Господа и друзья! — говорил он. — Выпьем!

— Прозит! — крикнул Карл и поднял стакан.

Волдис, мрачный и ослабевший, последовал его примеру.

Форман посмотрел в их сторону, кивнул головой и поднял свой стакан.

— Приветствую вас, молодые люди!

— Привет!

Несколько мгновений царила тишина. Каждый по-своему опустошал свой стакан, утирался, покрякивал, закусывал. Только после того, как этот ритуал был завершен, за круглым столом возобновились разговоры.

Все обратили внимание на молодых людей за соседним столом. Почти все поняли значение этого маневра. Но так же, как в церкви никто не удивляется, когда повторяют в сотый и тысячный раз одну и ту же литургию, так и здесь никто не видел в этом ничего смешного. Каждый в свое время прошел через это.

— А скучно сидеть за столом вдвоем, — обратился к друзьям недавний оратор.

— Да, конечно, не так весело, как вам! — ответил Карл.

— Перебирайтесь к нам. Места хватит.

— Никто не будет возражать? — Карл дипломатично посмотрел на формана. — Вы разрешите перейти за ваш стол?

Польщенный вниманием, форман сделался важным, но приветливым.

— Пожалуйста, пожалуйста. С большим удовольствием.

— Благодарим вас. — Карл повернулся к Волдису. — Теперь не зевай, — сказал он тихо. — Бери жаркое, я заберу бутылки.

Весело и оживленно они перебрались со всем имуществом. Навстречу им протягивались услужливые руки, принимая бутылки, стаканы, тарелки с закуской. Стулья сдвинули теснее, чтобы могли поместиться все.

Карл предусмотрительно уселся рядом с форманом. Наливали, чокались, пили. Стаканы ни на минуту не оставались пустыми. Никто не отказывался, никто не смел уклоняться. Волдису тоже волей-неволей пришлось пить. Он отпил полстакана и поставил его обратно на стол.

— Это не дело, пей до дна! — настаивали все. — Если ты заодно с нами, ты и пить должен наравне.

До дна! До дна! Третий, четвертый, пятый. Водку, пиво… Запахло перегаром. Скатерть была залита пивной пеной, соусом из-под жаркого, водкой. Пианино дребезжало, как рассохшаяся телега. В воздухе клубился табачный дым.

Люди обнимали друг друга. К щеке Волдиса прижалось чье-то заросшее щетиной лицо — пахнуло перегаром, слюнявый рот что-то шепелявил на ухо.

— Поцелуемся, друг. Милый, хороший мой…

Пьяный человек плакал, неизвестно о чем, утирал жесткой рукой слезы и тянул к нему мокрые губы.

Волдиса душило непреодолимое отвращение, хотелось стряхнуть с себя руки незнакомого человека, отвернуться от его слюнявого рта, но не было сил: пятый и шестой стаканы водки уже горели в крови, затуманивали взгляд, подавляли волю. Прошло еще сколько-то времени, и внезапно Волдис почувствовал перемену. Помещение озарилось желтым светом, пивная гудела, но казалось, что все это где-то далеко, за стеной. За столом сидели люди, раскрывали рты, размахивали руками, но нельзя было понять ни слова.

По ту сторону стола сидел форман, обняв одной рукой Карла. Карл смеялся. Форман что-то рассказывал о себе, о тех временах, когда он еще творил чудеса, когда у него было больше силы и ума, чем полагается обыкновенному человеку. Так приятно рассказывать, когда есть кому слушать.

Опять гремело пианино. Двое молодых мужчин встали из-за стола и начали танцевать.

Стол уже наполовину опустел. Официантка убирала пустые бутылки и посуду.

— Мы ведь еще будем пить? — спросил у формана давешний оратор.

— Ну конечно, ведь еще рано.

— Барышня, еще одну такую же порцию!

— Пожалуйста.

— Стойте, теперь я хочу поговорить с пианисткой! — Форман подмигнул одним глазом и под бурное ликование всех сидящих за столом неверными шагами поплелся к пианино.

— Барышня, вам не скучно? — спросил он по возможности галантно. — Могу я составить вам компанию?

Пухлая женщина кокетливо улыбнулась и покачала отрицательно головой. Но форман, прищурив глаза, тихонько ущипнул ее за грудь.

— Что вы, господни! Как это можно! — пианистка пыталась разыграть оскорбленную.

— Да я ничего! Извините, барышня! — и, уходя, форман погладил ее пышную, затянутую в корсет грудь.

Попойка продолжалась. В зал все прибывали гости, вскоре не осталось ни одного свободного столика. В бильярдной поднялся шум — два мясника в полосатых костюмах порывались драться.

— Я говорю — карамболь был! — упорствовал один.

— Не мели глупости, я видел, что не было! — спорил другой.

Скорее всего они попытались бы разрешить спор кулаками, если бы маркер не позвал на помощь дюжего официанта из нижнего этажа, который быстро успокоил их разгоряченные головы.

Форман опять начал обнимать Карла.

— Я люблю таких парней, как ты, — лепетал он, брызгая на него слюной. — С такими парнями я с удовольствием выпью. Не то что с каждым шалопаем, кто пригласит. Ты не бойся, тебе работенка будет. И твоему приятелю будет. Если я дал слово, на меня можно положиться. Как зовут твоего приятеля? Витол? Я его записал или нет? Не знаешь? Тогда я взгляну. — Непослушными пальцами он нащупал записную книжку, долго перелистывал ее, пока нашел нужное. Разбирал по складам, считал. — Витол, говоришь? Нет, здесь нет Витола… — Записал Волдиса и взглянул через стол. — Ты, Витол, у меня записан. Приходи завтра в Экспортную гавань, на «американца».

— Благодарю, господин форман.

— Только молчи, никому ни слова. Если кто спросит, скажи, что ничего не знаешь ни про «американца», ни про список. Не могу же я один взять на работу всю Ригу. Я взял тех, кто мне нравится. А нравятся мне ребята, которые любят весело пожить, вот, например, ты и твой приятель, вы мне нравитесь.

Прошел час. Волдис совсем размяк, разнежился. Хотелось говорить о себе, о своих стремлениях и несправедливостях жизни. Обнять бы кого-нибудь, горько улыбаться и шептать грустные слова. Эти люди были так милы, добродушны. Они товарищи и хорошо понимают друг друга… И какой славный человек сидит по ту сторону стола, держит в руках записную книжку. За какую-то бутылку водки он записал на работу. Добрый, добрый человек…

Никто уже не хотел пить, пиво и вино больше проливали на пол, чем пили.

— На сегодня хватит, — бормотал форман. — Барышня, сколько мы должны?

— Сейчас. Сколько у вас было? Полштофа, полштофа, полштофа, пиво, жаркое, лимонад… Пожалуйста, тридцать два лата сорок сантимов.

— Сколько нас здесь? — застольный оратор с трудом поднялся и начал считать: — Одни, два, четыре, шесть, семь… Да, семь. Высчитай, сколько приходится на человека.

— Нас восемь, а не семь! — пробормотал кто-то пьяным голосом.

— Что ты врешь! — вполголоса оборвал его тот же оратор. — Неужели ты и его считаешь? — указал он на формана.

— Его нет… нет. Это дело другое. Только мы, сколько нас тут есть.

— Получается по четыре лата шестьдесят три сантима на брата! — объявил форман.

— Ну, это пустяки.

— Ни черта мы не можем пропить.

— Платите деньги.

Раскрыли кошельки, развязали узелки, завязанные на носовых платках, собрали деньги. Вытащил кошелек и форман, но распорядители набросились на него с таким возмущением, что ему оставалось только махнуть рукой и положить деньги обратно в карман.

— Нет так нет. Я не навязываюсь. Но только знайте — завтра с утра в Экспортную гавань. И никому ни слова. Понятно?

— Ну конечно, хозяин.

— Барышня, получите деньги. Пол-лата вам.

— Спасибо, господа. Добрый вечер, господа. Благодарю вас, господа.

Тяжелыми, неуверенными шагами спустился Волдис с лестницы. Дождь продолжал лить. У двери пивной прогуливались несколько человек. Они час за часом терпеливо ждали выхода формана. Завистливо посмотрели они на Волдиса: у него было несколько латов, за которые можно было купить себе работу.

— Кто это такие? — Волдис с трудом ворочал языком. — Чего им здесь надо? Карл, проклятый, куда ты девался? Я должен идти домой?

— Эх, Волдис, жизнь все-таки хорошая штука, надо только уметь жить!..

— Что ты сказал? Прекрасная? Что прекрасно? Жизнь? Возможно… не знаю. Ты… теперь пойдешь к… Милии?

— Милия славная девушка. Конечно, я пойду к ней.

— А что ты там будешь делать?

— Это моя тайна. Найди себе такую Милию, тогда узнаешь.

— И уже нашел.

— Кто она?

— Милия… Может быть, это Милия… может быть, Тилия, не знаю…

— Иди домой, Волдис, ты пьян.

— Сам ты пьян. Я еще держусь.

— Ладно, Волдис. Давай руку, попрощаемся.

— Боже ты мой, как жалко расставаться! Такими молодыми больше не встретимся. Прощай, прощай! Передай привет Милии! Только… не говори ей, что я напился как сапожник. Не скажешь?

— Не скажу, не скажу, если не хочешь.

— Ну, тогда иди. Может быть, жизнь и правда хороша. Завтра придет «американец». «А-ме-ри-ка-нец!» Тьфу! Меня… тошнит…

***

— Улица Путну! — резко выкрикнул кондуктор.

Волдис выбрался из вагона, неуверенно ухватился за столб у трамвайной остановки. Он уже не помнил, как сел в трамвай, как доехал.

Улица, дома, люди, лошади — все с головокружительной быстротой вертелось вокруг. Все предметы ожили. Мостовая, словно дразня, убегала из-под ног, а забор, стоящий невдалеке от мельницы, стремительно побежал навстречу Волдису и стукнул его в лоб. Но боли он не ощутил, он только почувствовал легкий толчок и что-то теплое, мокрое на щеке. Он не мог понять, почему встречные с таким удивлением смотрят на него, оборачиваются и усмехаются. Какая-то старушка укоризненно покачала головой.

— Молодой человек, а так напился. Как не стыдно?.. Оботрите хоть кровь…

— Вы сказали: кровь? Да, у меня есть кровь. У каждого живого человека есть кровь. Я знаю, вам она не нравится потому, что она красного цвета. Налейте себе в жилы молока, тогда вы станете красивой… А я… этого не сделаю…

Он шел дальше, глядя вперед широко раскрытыми глазами. Ему казалось, что он когда-то видел эти черепичные крыши, показался ему знакомым и запах селедки, доносившийся из дверей лавки. Он хорошо знал эти высокие деревянные ворота, у которых стояли бледная девушка и худощавый парень.

«Почему они вечно торчат там? Зачем эта девчонка выходит на улицу, а этот парень постоянно стоит рядом?.. Парень… что он здесь делает? Я хочу знать, что ему здесь нужно».

Пошатываясь, Волдис приближался к воротам. Девушка широко раскрытыми глазами смотрела на него. Узнав, она потупилась и покраснела. Худощавый парень, засунув руки в карманы, стал посреди тротуара и нагло уставился на него. Парень усмехнулся и засвистел.

«Щенок!» — подумал Волдис. Подойдя к нему вплотную, он остановился, засунул руки в карманы, засмеялся и тоже стал насвистывать. Парень вытащил руки из карманов и сделался серьезным.

— Ну что, молодой человек? — заговорил Волдис. — Сегодня у вас нет семечек? Почему вы их не грызете? Почему не сплевываете на меня шелуху? Поищите, может, в карманах найдется еще какое-нибудь завалящее семечко? Плюньте в меня, ведь я пьян. На пьяных можно плевать, их нечего опасаться. Ну-ка, рискните!..

Он вызывающе шагнул вперед, и его противник попятился.

— Отстань, сволочь! — прошипел он тихо.

— Плюнь же, артист, сейчас подходящий момент! Ты так ловко это делаешь. И, будь любезен, убирайся с тротуара. Сворачивай направо, обязательно направо. Боюсь, как бы не наступить тебе на ногу. Какой номер обуви ты носишь? Погоди, артист, не беги. Я не полицейский, в участок тебе не придется идти.

Худощавый парень, все время огрызавшийся потихоньку, теперь счел благоразумным уступить дорогу. Он вернулся к девушке, состроил гримасу и показал пальцем на Волдиса.

Девушка смотрела в сторону.

— И если ты хочешь знать, шелуха подсолнечная, во мне восемьдесят два килограмма чистого веса. На военной службе я немного обучался боксу. Совсем небезопасно плевать на восемьдесят два килограмма.

— Ах ты прощелыга! — кричал издали худощавый, но Волдис больше не обращал на него внимания.

«Пьян… ужас, как ты пьян, Волдемар Витол, не за этим ты ехал в Ригу. Волдис… Волдис… Но кому до тебя дело? У тебя нет своей Милии, ты один на свете. И для чего вообще нужны такие Милии?»

Весь мир казался желтым, как песок на берегу моря. Весь пятиэтажный город был желтым.

— Да, паренек, — раздался совсем близко чей-то голос, — не надо пить, если не умеешь.

Но это всего лишь какой-то прохожий. Не слушать же каждого прохожего!