Онлайн чтение книги Беспокойные сердца
Глава XXIII

В поздний вечерний час лаборатории и отделы Инчермета опустели, только кое-где слышались шаги запоздавших сотрудников и негромкие в общей тишине разговоры.

Давно пора было уходить и Марине. Она сидела совсем одна в громадной пустой комнате и, наверно, в десятый раз перечитывала полученное днем письмо от Леонида Ольшевского.

Как это похоже на Леонида! Приберечь самое важное к концу! Что ей Мурзаев со своими скитаниями по печам, какое дело до Валентина, пусть он хоть трижды получит ученое звание. Одна мысль вытеснила все остальные: «Олесь свободен! Свободен!» и за ней — вторая: «Что же делать?»

Если бы слушаться только своих желаний, Марина тут же стала бы хлопотать о переводе на завод, на «Волгосталь». Сейчас не было дела важнее, интересов жгучее, чем ее отношения с Олесем Терновым. Но все-таки она знала: ничего она не бросит, никуда не поедет, работа и долг удерживали на месте. Надо держать себя в руках, ждать, как развернутся события. Может быть, Олесь напишет сам? Не может же он не написать!

С утра, как только она получила и прочитала письмо, она ходила, как в тумане. То беспричинно улыбалась, то тревожно хмурилась, глаза туманила задумчивость, или в них вдруг вспыхивал смех. Каждую минуту нужно было напоминать себе, что находится на работе, где не место эмоциям, что нужно выполнять задание, и ничего поделать с собой не могла.

К концу дня Марина обнаружила, что работа осталась невыполненной. Тут уж она рассердилась сама на себя. На нее, такую исполнительную и точную, это было непохоже. И она решительно уселась за свой стол. Мало-помалу возбуждение улеглось, а необходимость производить сложные расчеты и пересчеты волей-неволей выгнала из головы все посторонние мысли.

Один за другим кончали работу сотрудники, запирали столы, шкафы, сейфы. Уходя, подружки окликали Марину, звали ее с собой, но она отрицательно качала головой, не отрываясь от своей работы. Простукали высокие каблучки последней из аспиранток, и Марина осталась одна в обществе пустых столов.

Постепенно на смену хаотическому разброду чувств и мыслей явилось так хорошо знакомое рабочее вдохновение, когда мысль бежит четко и логично от одного вывода к другому, соединяя в стройную, неразрывную цепь отдельные факты и наблюдения. Оживали мертвые кривые на голубой сетке миллиметровки, все Случайное, наносное, отсеивалось и в чистом своем виде вырастали общие закономерности.

Это были те счастливые часы, когда перо торопливо бежит по бумаге, спеша за стремительно развивающейся мыслью, когда от волнения холодеют кончики пальцев и щеки вспыхивают румянцем возбуждения. Но вдруг мысль натыкается на препятствие. Все!.. Факты, доказательства, гипотезы — все исчерпано… Глаза опять видят пустые столы, такие неподвижные и странные в полумраке, яркий колпак настольной лампы и исписанные листы бумаги.

Потирая затекшую руку, Марина снова вспомнила о письме и вытащила его. Читать целиком было нечего — она знала его почти наизусть. Но так приятно было снова увидеть имя Олеся Тернового. Оно, казалось, было написано огнем, а не простыми химическими чернилами.

Открылась дверь, и Марина быстро сложила письмо. От порога прозвучал удивленный голос Виноградова:

— Марина Сергеевна? Почему вы еще не ушли?

— Я уже ухожу, Дмитрий Алексеевич. Надо было докончить третий раздел отчета. Графики я уже все вычертила, получилось несколько интересных кривых. И описательную часть почти закончила. В основном я использовала данные, полученные на «Волгостали».

Она говорила и в то же время собирала бумаги, папки, книги, не поднимая глаз на подошедшего Виноградова. За последнее время она испытывала смутную неловкость в его присутствии, словно каждую минуту он мог сказать ей что-то недоговоренное.

Но когда все было убрано и он помог ей надеть легкое пальто — сентябрьские вечера были уже прохладными, — не оставалось ничего другого, как выйти вместе с ним. У подъезда стояла машина.

— Прошу, — сказал он, открывая дверцу.

И в этом тоже не было ничего особенного: Виноградов охотно подвозил любого из сотрудников Инчермета, которому случайно было по пути с ним. И все-таки Марина охотнее отказалась бы. Но объяснить этот отказ было бы нечем, и она вошла в машину, а когда тронулись, заговорила самым равнодушным тоном, на какой только была способна.

— Получила письмо с «Волгостали». Пишут о нашей работе.

— Да? Это интересно, — повернулся к ней Виноградов. — Что же пишут хорошего?

— Ничего хорошего не пишут.

— Как так?

— А вот так. Что там творится — не понимаю. Оказывается, производят всякие опыты, вносят изменения — и все это с нами не согласовано, ни о чем мы не знаем. Как же это?

— Очень просто. Лаборатория все фиксирует. Материалы будут, а больше нам ничего не надо. Мне нужны материалы для работы о методе выплавки стали без флокенов. Пусть там пробуют различные варианты. Если они не дадут результаты, нам не нужно будет тратить времени на их проведение. Все к лучшему.

— А пока мы здесь выжидаем, Рассветов потихоньку приберет к рукам вашу идею. Учить его этому не приходится.

— Марина Сергеевна, ничего страшного нет в том, что завод не принял наше предложение за догму, а отнесся к нему творчески.

— Вы всегда умеете выставить меня в роли заблуждающегося новичка, — с горечью сказала она. — А все-таки я чувствую, что вы не совсем правы.

Он взял ее за руку.

— Марина… Вы… вы обиделись на меня? Мне не хотелось вас огорчать. Именно вас…

— Почему? — она отняла руку.

— Стоит ли говорить «почему», если вы сами не видите?

— Не стоит, нет, не стоит, Дмитрий Алексеевич, — вспыхнув, быстро сказала Марина, снова боясь поднять глаза и встретиться с его взглядом. Выглянув в окно машины, она вдруг воскликнула:

— Остановите машину, пожалуйста, мне надо еще забежать в библиотеку.

И хотя они оба отлично знали, что библиотека может подождать до завтра, он не возразил ни словом; односложно передал просьбу шоферу, открыл дверцу и помог Марине выйти. Она торопливо поблагодарила его и пошла по обсаженной деревьями улице. Пройдя метров десять, оглянулась — Виноградов все еще неподвижно стоял у машины.

Два дня после этого Марина почти не сталкивалась с Виноградовым. У нее даже сложилось впечатление, что он намеренно ее избегает. То он куда-то уезжал, то был на совещании, то на ученом совете, то у руководителя работ, а на второй день его вызвали к директору института.

— Удивляюсь твоему спокойствию, — сказала секретарша директора, встретясь с Мариной в буфете в обеденный перерыв.

— А почему бы мне не быть спокойной? — удивилась Марина.

Секретарша пожала плечами.

— Да тебе-то, конечно, все равно. Эта история на одного Виноградова свалится.

— Да что за история? — спросила Марина, начиная беспокоиться. — Скажите, Люда, я же ничего не знаю.

— Что вы там такого натворили на «Волгостали», что дело чуть не к прокурору попало?

— Как к прокурору? Ничего не понимаю. Да объясните вы толком! — чуть не со слезами потребовала Марина.

Секретарша ничего не сказала. С таинственно-многозначительным видом она допила свое какао и удалилась.

А Марине кусок не шел в горло. Она оттолкнула тарелку и побежала наверх к Виноградову. В кабинете его не было. Девушка заглянула в одну комнату, в другую — его нигде не было. Не в силах успокоиться, она принялась расхаживать по коридору и, наконец, увидела, как открылась черная дверь директорского кабинета. Оттуда вышел Виноградов, бледный, но спокойный.

Когда он вошел к себе, не заметив Марины, стоявшей в конце коридора, она без всяких колебаний последовала за ним.

Виноградов стоял у стола, читая какое-то письмо. На звук открывшейся двери он поднял глаза, и вдруг смущение — такое неожиданное чувство в этом спокойном, сдержанном человеке — заставило слегка порозоветь его лицо.

— Дмитрий Алексеевич, что случилось? — с порога воскликнула Марина.

— Ничего, — медленно покачал он головой, складывая бумагу.

— Неправда. Дмитрий Алексеевич, неправда, зачем вы скрываете от меня? Вы уже мне не доверяете? — и голос ее дрогнул. Она подошла близко к нему, не отводя широко открытых ясных глаз и в забывчивости положила руку на его рукав. — Дмитрий Алексеевич, я имею право знать!

— Садитесь, Марина Сергеевна, — и он кивнул на стул, а сам обошел стол и сел на свое место. — Я не собирался вам говорить, поскольку дело касается одного меня. Но если вы настаиваете — я могу сказать, это не секрет. Двести тонн номерной стали, выплавленной по нашему методу на «Волгостали», зарекламированы сто семнадцатым заводом. Нет, не флокены, — предупредил он движение Марины. — Химическая неоднородность. «Белые пятна». Конечно, это неприятно, но… Никак не могу понять, откуда взялся этот странный порок.

— Вы поедете на «Волгосталь»? Дмитрий Алексеевич, возьмите меня с собой! Ведь я тоже имею отношение к этой работе.

— Не стоит, Марина. Поездка будет не из приятных. Придется во многом разбираться, много встретится трудностей, много неприятностей. А ваш характер — он не из таких, чтобы хранить спокойствие при всех обстоятельствах.

— Буду хранить. Обещаю вам. Я умею быть сдержанной, если это нужно. Дмитрий Алексеевич, да вы, в конце концов, не сможете обойтись без меня. Работы там хватит на двоих. И неужели вам не нужна поддержка?

При ее последних словах он печально улыбнулся и сказал:

— Вы умеете играть на всех струнах человеческого сердца.

Она смутилась, но тут же нашлась:

— Простите меня, — серьезно сказала она. — Это вышло нечаянно. А все-таки я считаю, что мне нужно ехать на «Волгосталь».

— Это уж как скажет Иван Васильевич, — уклончиво оказал Виноградов, но Марина по тону поняла, что он сдается, и вышла из кабинета, окрыленная надеждой.

Он сделает, он устроит так, что она поедет опять на «Волгосталь»! И тут же, спустившись в институтскую библиотеку, затребовала всю литературу по химической неоднородности стали.

Нужная информация до обидного была скудной. В основном она сводилась к тому, что при некоторых условиях сталь в слитке теряет углерод — обезуглероживается — образуются кристаллы чистого железа, которые, имея более высокую точку затвердевания, выпадают из жидкой стали. Но каковы эти условия, почему происходит это явление, говорилось глухо и разноречиво. Почему, почему именно в номерной стали, именно после перехода на новый метод выплавки и именно после их отъезда с «Волгостали» случилось это чрезвычайное происшествие? Вопросы не давали покоя, а то, что на них не было ответа, раздражало, мучало и в конце концов довело до головной боли. Марина додумалась до того, что готова была заподозрить завод в злом умысле.

У себя дома она вымыла голову горячей водой, что всегда делала, когда болела голова. Только кончила мыть посуду на кухне после скромного обеда, как в дверь постучали. Соседка по квартире открыла и крикнула:

— Марина Сергеевна, к вам!

Марина выглянула из кухни и страшно смутилась: в передней стоял Виноградов.

— Дмитрий Алексеевич! — покраснев, как мак, воскликнула она. — Вот неожиданность! Пройдите, пожалуйста, в комнату, я сейчас!

Что делать? Как показаться в таком виде? И с мокрой головой.

Она попросила у соседки большой платок и накинула на голову. Никогда, пожалуй, не казалась она Виноградову милее и желаннее, чем с этим ярким румянцем смущения на лице, со слегка растрепанными, круто свившимися мокрыми волосами, которые упрямо выбивались из-под платка.

— Вы, наверное, по поводу поездки на «Волгосталь»? — догадалась Марина.

— А скажите, вам действительно хочется ехать?

— Хочется ли? И вы еще спрашиваете! Да я готова ехать туда хоть сейчас!

— Почему?

— Почему? — она растерянно взглянула на него, не умея лгать и не в силах оказать правду. — Ну… потому что, мне кажется, вдвоем мы легче разоблачим всякие козни.

— Вы уверены в кознях? — рассмеялся он. («Какая она еще девочка!»). — Ну ладно, оставим в стороне всякие средневековые ужасы и поглядим с практической точки зрения. Я был у Ивана Васильевича, он согласен со мной, что ассистент мне необходим. А поскольку вам уже известно положение дел…

— …. Постольку еду именно я, и никто другой, — торжествующе закончила Марина. — Я готова расцеловать милого Ивана Васильевича за мудрое решение вопроса.

— Итак, завтра оформляйте командировку. Приказ будет подписан. А сегодня… Что вы думаете о концерте? Я взял на всякий случай два билета.

— Зачем это, Дмитрий Алексеевич? — с оттенком упрека сказала Марина.

— Знаете что, Марина… Мне много хотелось бы вам сказать. И было время, когда я готов был сказать. Но… теперь я вижу, что говорить не вправе. Однако, с вашей стороны, было бы напрасной жестокостью отказывать мне в дружбе. Можем мы быть друзьями?

Впервые Виноградов так близко подошел к признанию — и именно потому, что у него не оставалось никакой надежды.

— Хорошо, Дмитрий Алексеевич, — открыто взглянула на него Марина и без тени кокетства протянула ему руку. — Будем друзьями. Я могу только гордиться дружбой с вами. И я приду на концерт. Ждите меня в четверть девятого.

Он простился и ушел, даже не осмеливаясь задержать протянутую руку хотя бы секундой дольше, чем полагается.