Онлайн чтение книги Божий гнев
VIII

По-видимому, все собирались ехать в Люблин с королем или за королем, хотя дело должно было решиться не здесь, и сборным пунктом для посполитого рушенья был назначен Константинов.

Но говорили, что набожный Ян Казимир надеется получить в виде благословения в поход часть Древа Святого Креста, значительный обломок которого хранился, как было известно, у отцов доминиканцев; говорили также о благословении, которое папский нунций должен привезти ему из Рима.

Все это притягивало сюда и тех, которым следовало здесь находиться, и таких, которых влекло простое любопытство, и таких, наконец, которые собирались ловить рыбу в мутной воде или мутить воду. К этим последним мог бы причислить себя известный в свое время крикун и буян, не уступавший никому из тех, которые при Батории начали на сеймах войну с королем для доказательства шляхетской силы, — пан подчаший сандомирский, Матвей Демицкий.

Он принадлежал к числу тех, которые вместо того чтобы кланяться и льстить двору, старались добиться от него исполнения своих требований бунтом и угрозами, а главным образом хвалились тем, что шляхта признавала их поборниками золотой вольности.

Сердечный приятель Радзеевского пан подчаший готовился, как только представится случай, выступить против короля, стать под хоругвь подканцлера. Не богатый, хотя и не бедный, не пользовавшийся значительным влиянием, хотя и поднимавший много шума, подчаший рассчитывал выступить в делах Речи Посполитой так, чтобы с ним должны были считаться.

Для этого требовалось главным образом огромное нахальство, а этим качеством Дембицкий, как и его приятель Радзеевский, был одарен в высшей степени.

Он имел внешность трибуна сеймиков, не представлявшую чего-либо значительного, но бросавшуюся в глаза. Довольно тучный, широкоплечий, с круглой, как шар, головой, румяными щеками, украшенными несколькими бородавками, широким ртом с толстыми губами, рыжеватыми жесткими усами и такими же волосами.

Слыл оратором, но в духе того времени, когда говорили vox, vox, praetereaque nihil [19]"Голос, голос, больше ничего не нужно". — то есть выкрикивал громовым голосом пышные фразы, иногда подкрепляя их гневным окриком. Дембицкий знал вес тех немногих ходячих, излюбленных шляхтой, аргументов, которые всегда оказывались действенными: о гарантиях вольности, о палладиуме шляхетской свободы, о покушениях приобрести absolutum dominium [20]Абсолютная власть., о посягательствах на право, которое стояло выше королевской воли и т. п. Для него каждый шаг, поступок короля был подозрителен, во всем он видел придворную интригу. Никто лучше него не знал скандальной хроники высочайших особ, которая обсуждалась в провинции и разрасталась здесь ad absurdum.

Оппозиция королю влекла за собой ненависть к тем, которые стояли близко к нему, пользовались его милостями. При Владиславе IV такие, как он, восставали против иностранных титулов и провалили, под предлогом шляхетского равенства, орден Непорочного Зачатия, который хотелось учредить королю; а при Казимире, когда он пытался облегчить положение крестьян, вопили против короля как нарушителя привилегий шляхты.

Дембицкий был смутьяном по призванию. Узнав, что где-нибудь собираются на совещание несколько человек, он являлся, по приглашению или незваный-непрошеный, и старался вызвать свару, не допустить до примирения. Суть дела его не интересовала, — ему важно было только показать, что он стоит на страже свободы.

Войско стягивалось в Люблин; сюда должны были прибыть король, королева с панами канцлерами и подканцлерами; как же было не явиться Дембицкому?

В случае необходимости, хотя и не слишком богатый, пан подчаший решался даже угощать у себя шляхту, хотя предпочитал угощаться вместе с нею за чужими столами. В крайнем случае и он принимал гостей, а шляхетское равенство служило ему предлогом поить панов-братьев водкой, пивом и слабым венгерским и кормить черным хлебом, колбасой, сыром и бигусом, а в виде особого лакомства солеными огурцами.

При этом он, разумеется, громил пристрастие к чужеземным обычаям и заграничным лакомствам. Это не мешало ему уплетать тонкие паштеты у богатых панов и высоко пенить испанские вина.

Детей и домашнее хозяйство он предоставил жене. Подчаший всецело принадлежал родине и хлопотам о ней, так что дома бывал редким гостем и часто, переночевавши одну ночь, уже мчался на съезды и сеймики.

Подчашего знали на них, и он знал тысячи людей, с которыми беспрестанно сталкивался. До сих пор, однако, надрывание глотки не принесло ему ничего; но теперь знакомство и дружба с Радзеевским должны были, как он надеялся, доставить ему повышение.

Подканцлеру для его замыслов требовался такой человек, как Дембицкий, а подчашему такой вождь, как Радзеевский. В случае надобности Дембицкий мог вызвать смуту и даже свалку, а под-канцлер усмирит их и этим усилит свое значение.

Оба они были совершенно равнодушны к судьбам Речи Посполитой и стремились только возвыситься и разбогатеть, каким угодно способом. Подчаший был самым подходящим орудием для Радзеевского.

Рассчитывая застать его здесь, Дембицкий отправился в Люблин и только тут узнал, что Радзеевский приедет вместе с королем и привезет свою жену. Не тратя времени даром, он пустился нащупывать почву в лагере, где у него было много знакомых. Правду сказать, здесь и так легко и свободно было смутьянить, так как хотя военная дисциплина давала себя знать, но беспокойных людей имелось достаточно, и ему улыбалась мысль посеять зерно, из которого могла вырасти конфедерация. Не было отряда или полка, которому не задерживали бы жалованья, а на эту пружину всегда можно было действовать.

На другой же день по прибытии пан подчаший угощался в лагере и гремел против безжалостного отношения к войскам и траты налогов на разные прихоти, когда жолнер Речи Посполитой умирает с голода, не получая жалованья. Многие поддакивали и аплодировали ему.

Случилось так, что Ксенсский и Стржембош не у Яскульского, а у пана Габриэля Стемпковского встретились с подчашим Дембицким, который, дав волю языку после нескольких кубков, начал высмеивать короля и рассказывать о нем разные выдумки. Говорили о том, что королева, а с нею и другие панны, приедут вслед за королем в Люблин.

— Наш милостивый король, — заметил подчаший, — любит белое мясо. Ого! Между нами будь сказано, всему свету известно, что теперешняя пани подканцлерша Радзеевская была с ним очень любезна при жизни первого мужа. Но с паном Иеронимом иметь дело не то, что с паном Адамом; он и королю не постеснялся сказать: руки прочь!

Стржембош, который слышал это и как придворный короля считал себя обязанным заступиться за него, недолго думая, крикнул:

— Как придворный короля, хорошо знакомый с его делами, объявляю, что ваши слова клевета! Неправда, будто король был для подканцлерши чем-нибудь другим, кроме опекуна.

Это заявление, высказанное громким и взволнованным голосом, как громом поразило Дембицкого, он грозно обратился к молодому человеку.

— А кто вы такой, сударь, что смеете так говорить со мной?..

— Дызма Стржембош, придворный его милости короля, к вашим услугам! — крикнул молодой человек, выпрямляясь. — И то, что говорю, готов отстаивать каким угодно способом.

Он ударил по своей сабле. Оставалось только обнажить оружие, но Дембицкий был не так-то скор на это. Он предпочитал сражаться языком.

— Очень приятно познакомиться с вашей милостью, — сказал он презрительным тоном, — но я не из пальцев высосал то, что говорю, не вижу причины скрывать, что, пользуясь расположением пана подканцлера, слышал это из его собственных уст. Если бы пан Радзеевский не положил конца этому…

— Пан подканцлер, — перебил Стржембош, — дурно живет с женой, хоть и недавно женился, что же удивительного, что он клевещет на нее. Но этот злой ворон…

Не дав ему кончить, подчаший схватился за саблю, уверенный, что его не допустят до драки, и бросился на Стржембоша.

Тот не испугался, и рука у него не дрогнула, схватившись за рукоять сабли. Но Дембицкий знал, что до поединка не дойдет.

Ксенсский подскочил к племяннику.

— Побойся ты Бога! — крикнул он. — Всего третий день здесь, а уж заводишь ссору.

— Не я ее завел, — возразил Дызма, — а что я не допускаю взводить на его милость короля гнусную клевету, в том никто меня упрекнуть не может. Пускай пан подканцлер клевещет на своих приятелей, но он не смеет задевать наияснейшего пана.

Дембицкий рвался к нему.

— Тут тесно! — крикнул Дызма. — Выйдем из палатки и посмотрим, уступлю ли я пану подчашему!

Хозяин стал уговаривать Стржембоша.

— Не обагряйте кровью моей веселой беседы, — упрашивал он, — ведь и повода нет достаточного. Сам подчаший оправдывается тем, что relata referet [21]Сообщает то, что ему сообщили.: не он виновник сплетни. Слухи действительно ходили, но придавать им такое значение, чтобы обнажать из-за них оружие, значит, оказывать королю плохую услугу.

Первый уступил Дембицкий; Дызма же, сказав себе, что отсрочка еще не конец, окинул его презрительным взглядом и молча отошел.

Ксенсский взял его под руку.

— Уйдем отсюда, — сказал он, — мне бы не хотелось чтоб ты с ним сцепился.

— Мог ли я слушать спокойно ложь и клевету, взводимые на короля? — возразил Стржембош. — Хорошо бы это было!..

Они вышли из палатки.

— Что ты вступился за короля, делает тебе честь, — отвечал Ксенсский, — я знал, что ты это сделаешь. Это была твоя обязанность, но раз обошлось без кровопролития, то и успокойся. Этот крикун плох насчет сабли, и ты бы изрубил его; но это мстительная и злая бестия, у которой везде есть свои люди. Лучше обойти эту кучу, чем ворошить ее!

Дызма вздохнул; ему было очень жаль упустить случай показать свою ловкость и отвагу; и Ксенсский едва утешил его тем, что победа над таким увальнем не принесла бы ему славы, но легко причинила бы вред.

— Ведь он не станет моим другом из-за того, что я выпустил его целым, — сказал Стржембош.

— В дружбе его ты не нуждаешься, — возразил дядя, — а что он будет теперь молчать, за то я ручаюсь.

— Да, — проворчал Дызма, — но уж если он мне попадется…

Ксенсский пожал плечами.

— Эх, горячая кровь! — воскликнул он. — Видимо, нужно часть ее выпустить! Потерпи немножко! Вот заведи знакомства в лагере, будешь иметь достаточно случаев подраться. Тут множество таких, которые поджидают и подстерегают вашего брата, новичков, и не пропустят их. Будь уверен, это неизбежно, — неизбежно, говорю тебе.

Дело с Дембицким на том и кончилось. Он не собирался возобновлять ссору и никого не прислал, Стржембошу было не до него. В тот же день он встретился с двумя бывшими придворными короля, с которыми вместе служил два года тому назад. Это были братья Лонцкие, служившие в панцирной хоругви, веселые ребята, думавшие только о том, как бы получше провести время и искавшие для этого добрых товарищей. Они завладели Стржембошем и не хотели его отпустить от себя.

Стояли они в городе, и в их доме ежедневно повторялось в малом масштабе то же, что у Яскульского. Приходил, кто хотел, ел и пил, и недостатка в посетителях не было. Играли в кости и в карты, но Стржембош питал отвращение к игре и к тому же должен был беречь деньги.

Не принимая участия в игре, он должен был сидеть с ними, развлекаться беседой. Первый день прошел спокойно, на второй рубились во дворе, но роль Стржембоша ограничилась тем, что он перевязал и уложил раненого Лонцкого.

На третий день, за обедом, Дызма, сам не зная как, поссорился со старым усачом Рокоссовским. Очевидно, последний искал, к чему бы прицепиться, рассчитывая на легкую победу над молокососом.

Обед еще не кончился, как вдруг Рокоссовский встал, выругал Дызму сопляком и выхватил саблю.

Стржембош вскочил, как ошпаренный; правда, мурашки пробежали у него по телу, так как его противник был силен и славился искусством фехтования. Но, на его счастье, Рокоссовский в этот день обедал уже вторично, и пиво, водка и вино порядком мутили ему голову.

Он бросился на Стржембоша так неосторожно, что тот сразу отхватил ему кусок уха. Кровь полилась, но Рокоссовский не чувствовал ее, крича: "Я тебя проучу, молокосос!" — Теснил его в угол, когда Дызма, отбив его палаш, так сильно ударил его по правой руке, что тот выронил оружие.

Подбежали Лонцкие, оттащили взбешенного старика; но о продолжении поединка не могло быть речи, потому что противник Стржембоша заболел от обжорства. Когда все успокоилось, выпили вина, а Рокоссовский, перевязанный, уснул на лавке.

Таким образом, первое выступление придворного его королевского величества оказалось как нельзя более удачным, так как вреда он не потерпел, а одолел знаменитого рубаку.

Когда он пришел вечером к Ксенсскому и рассказал об этом происшествии, дядя с хохотом обнял его и очень обрадовался.

— Ты в сорочке родился! — воскликнул он. — Когда узнают, что ты одолел Рокоссовского, никто уж тебя не зацепит, а это хорошо, потому что постоянные драки — кабацкое дело.

После того Стржембош мог свободно ходить по лагерю, смеяться с молодежью, пробовать коней, стрелять из лука, присматриваться к людям и вооружению, не опасаясь задирания. Он считался испытанным. Те, которые пользовались славой искусных бойцов, не прочь были померяться с ним, но Дызма был вежлив и никогда сам не подавал повода к ссоре.

Ему было на что посмотреть здесь, потому что в каждом отряде было много разного оружия и разные методы обращения с ним.

Многие еще носили для красоты изящные луки и сагайдаки, хотя не пользовались ими, другие стреляли из луков и не пренебрегали этим оружием.

Для защиты и для красоты пользовались щитами, а некоторые, часто имевшие дело с татарами, забавлялись метанием арабских дротиков, с которыми орда делала чудеса. Пистолеты и мушкеты, старые и новые, особенно те, которые получались из-за границы, тоже были в употреблении, но ими скорее забавлялись как игрушками, а в битве от них было мало проку. Даже копья не всегда можно было пускать в ход против казаков и татар, которые не шли в бой рядами, а бросались беспорядочной толпой; так что часто копья приходилось оставлять на возах, как это было под Зборовом.

Добрая сабля, бердыш и кончер [22]Род короткой широкой сабли. были для жолнера главным оружием, о котором наиболее заботились. Кто привык к своей сабле, тот не отдал бы ее ни за какие сокровища в мире. Ценились не оправа и отделка, обыкновенно простые, а качество стали. С такой саблей в то время шляхтич ходил, ездил и даже спал, так как клал ее подле себя или под подушку.

Спустя несколько дней по прибытии в лагерь Дембицкого, влияние этого человека, хоть и не пользовавшегося весом, уже начало чувствоваться. Пошли толки о таких предметах, о которых раньше не говорили: о задерживании жалованья войскам, о медлительности посполитого рушенья, наконец, о верховном командовании войском.

Большинство стояло за Вишневецкого, который был суровым и разумным гетманом, счастливым в бою. Никто лучше него не знал казачества, его хитростей и способов ведения войны. Хмель дрожал, слыша его имя, и домогался его крови. Жолнеры, имея его вождем, шли в бой, не задумываясь, так как знали, что он бодрствует и днем, и ночью.

Но чем громче была слава этого имени, чем чаще оно повторялось всеми, тем более росли зависть и нерасположение к нему гетманов и старшин.

Самого короля сумели убедить, что если бы он дал булаву Иеремии, тот затмил бы его славу, всю победу приписывали бы ему. В лагере уже теперь одни отстаивали и прославляли его, другие боялись и сомневались, а все придворные, видевшие, как жаждал славы Ян Казимир, советовали ему остерегаться Иеремии.

Король, предостерегаемый, предубежденный, уже в Варшаве относился к нему холодно и здесь решил не допускать его до главного начальствования. Наговоры и нашептывания князя Доминика Заславского оказывали свое действие.

Можно было уже заранее предвидеть, что здесь снова поднимется вопрос, если не о булаве, то о влиятельном положении и командовании лучшими отрядами. Даже лучшие и храбрейшие из старшин, слыша постоянные славословия Вишневецкому как единственному человеку, который мог справиться с казаками, морщились и досадовали, не соглашаясь, что ему нет и не может быть равного.

Те же, которые враждебно относились к королю, как подчаший сандомирский, превозносили Иеремию, славили Калиновского, хвалили старого Потоцкого, лишь бы унизить Яна Казимира.

— Где же он воевал и учился этому делу? — говорили они. — В молодости, при первой попытке, погубил весь свой табор, сам едва спасся, потом ходил в сутане и пел в хоре, забавлялся и вздорил, но в поле не бывал. Упаси Боже, доверить такому гетману все войско Речи Посполитой, хоть бы и приставили к нему разумных советников. Он может довести его до гибели.

Стржембош, слушая почти каждый день эти разговоры, продолжал, как уже начал, защищать Яна Казимира, рассказывая о том, что видел своими глазами, как заботился король о войске, как близко он принимал к сердцу рыцарскую славу, потерпевшую ущерб под Пилавцами.

Злоречивые все это приписывали влиянию и старанию королевы.

— Не станет ее, — говорили они, — и у него разом пропадет охота воевать.

Словом, еще не собрались все силы, еще не выступили в поле, а уж спорили о том, чего нельзя было предусмотреть.

Относительно Хмельницкого и гетмана ежедневно приходили новые вести, но все они сходились в одном: что следовало поскорее идти на помощь Виннице и Каменцу, так как казаки угрожали взять их.

Калиновский, по слухам, оборонялся очень храбро, но принужденный драться с превосходящими силами, не мог долго устоять.

Каменец защищали его укрепления, но если б осада затянулась, ему грозил бы голод, притом всегда можно было опасаться измены. В войске у Калиновского тоже шли нелады и свары, а под Винницей дошло до разграбления возов своими же разбушевавшимися солдатами, с которыми начальники не могли справиться. Потихоньку говорили, что на Украине и в Подолии в войсках такой переполох, что люди уходят толпами, еще не видав неприятеля. Следовало торопиться на помощь Калиновскому.

Король и двор, при всей спешке, не могли выбраться так скоро, как следовало бы при таких опасных обстоятельствах. Дело шло не о Калиновском и Каменце, в неприступность которого верили, а о придании походу короля возможно большей торжественности. За это стояла главным образом королева, а за нею подчинявшийся ее влиянию король, выступавший точно в Крестовый поход, с чудотворным образом, с благословением апостолической столицы, с освященным мечом.

Все это имело целью поднять дух войска и поразить врага.

В Люблине собирались все, кто должен был сопутствовать королю или проститься с ним в этом городе. Стржембош каждый день встречал знакомые лица. Приехал и маршалок Любомирский, хотя король запретил ему показываться на глаза. Говорили, что у него найдутся здесь приятели и посредники, которые выхлопочут примирение и прощение.

После первых известий от Калиновского о взятии Ямполя, происшествий под Винницей и приготовлений к осаде в Каменце пришли дальнейшие о том, что Хмель, разделив свои силы на три части, сам идет на короля, часть войска отправил под Константинов, а остальных под Каменец.

С каждым днем в лагере усиливалось движение и дополнялись приготовления к походу, и все с великим нетерпением ожидали прибытия королевской четы.

Стржембош имел достаточно времени привыкнуть к новому для него образу жизни, в чем помогал ему дядя, нарочно давая ему разные поручения, чтоб он успел освоиться с делом еще до выступления.