Онлайн чтение книги Борьба за Краков (При короле Локотке)
VIII

Краковский рынок даже в обычные дни имел в известные часы дня очень оживленный вид; на другой день после прибытия Мартика в город около полудня тут было так много народу, и стоял такой шум, что трудно было протиснуться в этой толпе и невозможно было разговаривать.

К зданию ратуши шли городские советники, а с ними два войта, которые замещали главного войта, носившего это звание по наследству от отца, а к Дынгушу шли лавочники и те, что имели дела с ними; подвозили товары к большим и малым городским или базарным весам. Немало было народу в пивной под ратушей, где продавали самое лучшее сводницкое пиво. Но огромное большинство наполнявших рыночную площадь спешило к лавкам, магазинам и лоткам с товаром, которые занимали в два ряда пространство всей площади вплоть до ратуши.

Здесь была сосредоточена вся торговля, перекинувшаяся в одну сторону до Фландрии и Италии, а в другую — до дальнего Востока. Чем проще было отечественное производство, тем больше нуждались в иностранных товарах. Купцы особенно хорошо зарабатывали именно здесь, где все, что они привозили, казалось редким и особенно нужным.

Внешний вид этих открытых лавок, тянувшихся двумя тесными рядами во всю длину площади, был непривлекателен. Да и внутри было темно и тесно. Вместо вывески служили вывешенные на шесте куски материи, восточного шелка, какой-нибудь яркий пояс или кухонная утварь. Но в темной глубине этих лавок, загроможденных товаром, попадались действительно ценные вещи.

Здесь можно было достать все, что шло из Византии через Сицилию и Венецию, начиная от самых драгоценных бархатных и шелковых тканей и кончая обыкновенными шерстяными, от драгоценнейших мехов до самого тончайшего полотна и газа. Здесь покупали материю для одежды священнослужителей и для домашнего плаща, кольцо для невесты и охотничью трубку из слоновой кости, охотничьи сапоги и кусок хлеба.

Все это, а особенно дорогие вещи, не выставлялось напоказ, как это делают в наше время, и не предлагалось громко, чтобы не раздразнить аппетита и не привлечь грабителей. Драгоценнейшие вещи тщательно прятались, но услужливые посредники знали, куда провести покупателя.

Больше всего было в этом ряду лавок с немецкими и голландскими товарами, но немало было также и шелковых изделий из Италии, изделий из козьей шерсти, предназначенных для власяниц, которые набожные люди носили на голом теле.

В других лавках сидели золотых дел мастера и те, что торговали цинковыми и медными изделиями, венецианскими четками, кольцами, поясами и тому подобными вещами.

В то время торг производился иначе, чем в наше время, покупали с тем, чтобы вещь держалась долго, поэтому внимательно рассматривали, расспрашивали о цене и долго торговались, причем разыгрывались очень оживленные сцены, когда покупатель, не сойдясь в цене, уходил из лавки, а служащие лавки бежали за ним и силой тянули его за рукав обратно. Здесь невозможно было кого-нибудь услышать, потому что уже и в то время торговки были так же болтливы и крикливы, как нынешние, а свободой слова пользовались в большей мере.

Эта маленькая, тесная уличка, которую часто совершенно загромождали купеческие возы, провозившие товары и для безопасности останавливавшиеся здесь, своим живописным разнообразием напоминала восточные рынки. Каких только тут не было нарядов! Немецкие, итальянские, фландрские, персидские, византийские! Попадались и рыцари, и духовные, потому что духовенство, кроме нищенствующих монашеских орденов, ходило за всеми покупками в лавки.

Женщины приходили сюда не только для покупки, но и просто из любопытства, а за ними увивалась молодежь.

Благодаря соседству находившейся под ратушей пивной, откуда выходили подвыпившие люди, с ратушей, в которой заседали городские советники, суда, городских весов, нескольких винных заведений около рынка и нескольких пивоваренных заводов, эта тесная улочка торговцев или, вернее сказать, купеческая часть города была целый день заполнена сплошной массой народа.

Странный вид имели эти постройки, вмещавшие в себе столько сокровищ: некоторые из них были из камня, другие — из дерева, третьи — из досок. Большинство из них не впускало вовнутрь дерзких крестьян. Широкое окно со ставней, открывавшейся наружу на манер стола, опиравшегося на подставки, служило купцу для выкладывания товара перед покупателем. Такие ставни имелись во всех домах, где внизу были лавки с какими-нибудь товарами.

Кроме краковских купцов, здесь можно было встретить греков и итальянцев, но особенно много было немцев. И здесь горячая кровь и грубость тогдашних нравов были причиной громких споров, брани и даже драки, в которую приходилось вмешиваться и силой прекращать ее служащим ратуши.

Во время летней жары устраивались навесы из полотна, они же служили охраной от дождя. Более предусмотрительные делали навесы из кож.

Прекрасная Грета как раз вошла в эту уличку в сопровождении своего Курцвурста, которого знал весь город. Само собой разумеется, что, выходя в город, вдовушка старалась как можно больше выставить свою красоту и одевалась особенно нарядно. Немудрено, что взоры всех прохожих, особенно рыцарского сословия, с любопытством останавливались на ней. По богатству наряда, красоте лица и изнеженному виду ее можно было принять за какую-нибудь даму из высшего общества, по смелости, с которой она вмешивалась в толпу, — за мещанку, сжившуюся с ней, а по дерзкому и вызывающему выражению лица — за особу легкого поведения. Те, которые были с ней знакомы, улыбались ей издали и останавливались, поджидали ее или шли за ней, чтобы подольше полюбоваться на красавицу.

Она шла медленно, как свободная женщина, которую никто и ничто не заставляет торопиться, и которая вышла просто ради прогулки и не особенно интересуется всем окружающим.

Купцы приветствовали ее из своих лавок, зная, как она любила наряды и всякие безделушки и как много она могла себе позволить, искушали ее, показывая разные красивые вещи.

— Загляните только к нам, прекрасная Грета, — говорил один из них с седой бородой, плутоватыми глазами и слишком румяным лицом, составлявшим резкий контраст с сединой, — мы только что получили из Венеции золотые цепочки, такие тоненькие, что их можно протянуть ниткой через игольное ушко.

Грета, улыбнувшись, сделала только знак искусителю, что зайдет попозже.

Другой кричал ей: — Сударыня, за вашу красоту я готов отдать вам даром! Пожалуйста, посмотрите только, ни у кого нет такого шелка и таких вышивок, как у меня!

Грета, не останавливаясь, шла мимо; не заглянула даже в лавки с меховыми товарами, которые она очень любила, — у нее всего было более чем достаточно. С некоторыми купцами, хорошо знавшими ее и Павла, она обменивалась приветствиями и веселыми замечаниями.

Служащие в лавках следили за ней восхищенными глазами; она умела, не показывая даже виду, что это ее занимает, выставлять свою красоту в самом выгодном свете. И изящно обутые ножки, и белая рука, украшенная множеством перстней, и нежный овал лица из-под белого легкого покрывала, и черные косы, обвивавшие голову, и стройный стан, стянутый поясом и видневшийся из-под плаща, и гибкие, молодые движения, все очаровывало зрителей. Она шла медленно, позволяя им любоваться собой.

И чем дальше она подвигалась по улице, приближаясь к ратуше, тем более увеличивалась толпа любопытных, следовавшая за ней.

Курцвурст шел впереди, с забавной торжественностью раздвигая толпу своим жезлом и очищая проход для своей госпожи.

Первый, осмелившийся прямо подойти к ней и пойти с ней рядом, был Бальцер Вурм. Она как раз проходила мимо его лавки, и он, оставив за себя своего помощника, вышел на улицу поздороваться с Гретой.

Ему тоже хотелось пригласить ее к себе.

— Хотя бы для того стоит вам зайти, прекрасная Грета, — сказал он, — чтобы взглянуть на чудесный шелк, который мне только вчера привезли. Никто еще не видел его, и ни у кого нет такого. Нет ничего на свете более мягкого и приятного на ощупь и более красивого на вид, а в платье будет иметь такой вид, как будто это царское одеяние.

— Такие дорогие ткани — не для бедных вдов вроде меня, — лукаво отвечала Грета. — Разве купить и пожертвовать в костел Панны Марии за душу моего покойного мужа? Мне как раз нужно это сделать. Очень жаль моего Арнольда, — прибавила она, бросив на него быстрый взгляд.

— В заместителях не будет недостатка! — вздохнул Бальцер.

— Даже в десяти! — отвечала, на минуту приостановившись, Грета. — Да не такие, каким он был.

— Всем известно, что покойники бывают лучше всех, — отозвался немного задетый Вурм.

В эту минуту, когда разговор только что начинал завязываться, через толпу торопливо пробрался со стороны ратуши чех Микош, которому кто-то, очевидно, успел уже сообщить о Грете. Пан спешил поздороваться и помешать другим ухаживать за нею.

Шедший тоже мимо ратуши круглый дядя Павел, издали увидев племянницу и подмигивая ей, подошел ближе, чтобы хоть полюбоваться на нее и хоть этим утешить себя после всех хлопот и неприятностей. Скоро подошел и ^Мартик, покупавший что-то в ближайшей лавке, и около Греты образовалась целая свита.

Из всех окружавших вдовушку, Мартик, хотя и выделялся своей красивой фигурой, но казался наименее знатным и богатым.

Но Грета и ему улыбалась так же ласково, как всем остальным. Она даже спросила его, где он пропадал так долго, что она его не видала.

— Ездили на охоту! — шутливо отвечал Мартик.

— Ну и что же, словили зверя? — загадочно спросила она.

Мартик взглядом отвечал ей, но вымолвил равнодушно:

— Охотникам не пристало хвалиться, потому что им не верят, но я всегда доволен тем, что имею.

— Доволен? — повторила Грета.

Мартик улыбкой подтвердил свои слова. Другие хмуро посматривали на него, завидуя тому, что он разговаривает с вдовушкой.

— И далеко ездили? — спрашивала она.

— По Висле вверх, — сказал Мартик, понизив голос, — там много зверья!

— Если вы охотились в нашем городском Хватимехе, — полушутливо прервал его Павел, — то берегитесь, как бы вас там не захватила земская стража. Мы, кроме князя, никому там не позволяли охотиться.

— Если бы я и был в Хватимехе, — шутя, отвечал Мартик, — то ведь часть его принадлежит монахиням, а они — не охотники, ничего мне не сделают.

— Гм! — проворчал кто-то рядом. — Что-то вы слишком смело разговариваете о монастырских лесах и землях, как будто вы там грабили с вашим Локотком!

Мартик добродушно рассмеялся.

— Не говорите мне о нем, чтобы не приманить волка из леса, — сказал он. — Ну, если Локоток заглянет в Хватимех, тогда Кракову плохо придется!

— Вот еще! Очень мы боимся его босых воинов! — гордо прервал его чех Микош. — Мы без всякого труда защитим от них город, ведь это — шушера, для которой даже копья не потребуется, достаточно с них и дубинок.

Вспыхнул Мартик, как вишня, весь так и запылал гневом, но взглянул на Грету и сдержался.

— Я там не знаю, каковы воины у маленького князя, — отозвался он, — но знаю, что они вас, сильных, выгнали из Вислицы, из Лелова и из других местечек! Прежде, чем браться за защиту города, позаботьтесь лучше о самих себе.

— За нас не бойтесь, — сердито отвечал Микош, поправляя свой шлем и ударяя рукой по плечу. — Если бы здесь оказалось мало войска, то придет помощь из Праги.

Мартик, ничего на это не отвечая, бросил на чеха быстрый взгляд и после минутного колебания сказал:

— А пока там кто-нибудь придет, не пойдете ли вы со мною в пивную выпить пива или меду? Теперь как раз время.

Это странное приглашение больше всех поразило Грету, которая многозначительно посмотрела на говорящего, а потом на чеха. Не хотелось ему отходить от вдовы, но к чарке он имел большую слабость.

Другие стояли в молчании.

Мартик жестом показывал в сторону пивной. Микош еще колебался, когда Грета, как бы для того, чтобы не мешать им, кивнула дяде Павлу и пошла от них прочь тесной улицей, тянувшейся между двумя рядами лавок.

Она даже не взглянула на чеха; и тот, обиженный ее невниманием, обернулся к Мартику, так любезно его приглашавшему, и пошел с ним рядом.

Перед пивной под ратушей, у низких дверей, развевалась, скорее в силу обычая, чем для какой-нибудь надобности, зеленая сосновая ветвь. У входа толпилось много людей. Шум голосов доносился из глубины заведения. Внутри, особенно около столов и у прилавка, была густая толпа. Около бочек, отделенных решетчатой перегородкой, две шинкарки, шинкарь и толстая девка с засученными рукавами и подвороченным передником едва поспевали наливать и подавать гостям большие глиняные кубки.

Громкий говор стоял в горнице.

Мартик, по-видимому, пользовался здесь некоторым почетом, потому что для него тотчас же нашлось место в конце стола, и, усадив своего гостя, он очень скоро добыл и кубки с пивом. Чех, упершись руками в бока, внимательно разглядывал пивную и ее посетителей.

— Не удивляйтесь, что я пригласил вас с собою, почти не зная вас, — сказал, подсев к нему, Мартик. — Я тоже когда-то служил в войске. Хоть вам, может быть, неприятно то, что я увиваюсь около Греты, но мы друг другу особенно не помешаем. Эта женщина всем одинаково улыбается, но всеми пренебрегает.

Эти слова о Грете развеселили чеха; его открытое широкое румяное лицо прояснилось.

— Да… это, пожалуй, верно, — сказал он. — Хорошо знаешь, что там ничего не получишь, а все же идешь на эту приманку!

— Это правда, — подхватил Мартик, — против этой волшебницы никто не устоит.

— Она страшная колдунья, — смеясь и вздыхая, согласился чех. — Я бы охотно на ней женился, но немцы не отдадут ее никому чужому, чтобы не выпустить из рук богатств.

— Ну она-то не очень позволит собою командовать, — возразил Мартик, — если в ней заговорит сердце… Но эта женщина — холодная, как лед или камень.

— Вы правы, — подтвердил Микош, впадая все более в приятельский тон, потому что ему был очень интересен разговор о вдове. — Но кто бы это сказал? Она так любезна, так приветлива, смеется, смотрит так, что сердце разрывается в груди, и играет с ними, как кот с мышью! Придет когда-нибудь и ее час…

— Я знал ее раньше, чем вы, — сказал Мартик, видимо, стараясь быть приятным собеседником и подмигивая служащим, чтобы принесли новый жбан с пивом. — И девушкой была такая же: смелая, веселая и приветливая.

— Ну что же… и выбрала сама себе мужа?

— Она-то? — живо отозвался Мартик. — Да никогда этого не бывало! Отец настаивал, чтобы шла замуж, потому что боялся оставить ее одну, а сам был хворый. Ну она и выбрала первого попавшегося, когда уж очень пристали. Этот Арнольд был до смерти в нее влюблен, но он скоро погиб во время ссоры.

— Я слышал, она очень плакала по нем?

— Да, уж должна была поплакать, хотя бы для людей, — рассказывал Мартик. — Теперь, когда его не стало, она о нем вспоминает и жалеет, а я знаю, что когда он был жив, то должен был, как слуга, выполнять все ее приказания и никак не мог дождаться от нее супружеской нежности и почтения, а брани и толчков, сколько угодно.

Чех слушал с интересом и удивлением.

Мартик, рассказывая о вдове, сумел заслужить его расположение. А остальное довершило действие хорошего и крепкого пива, так что два часа спустя оба соперника были уже между собой в таких дружеских отношениях, какие только нужны были ловкому Суле. Он угощал его, занимал беседою, льстил его самолюбию.

В конце разговора Мартик, между прочим, признался ему, что праздная жизнь ему надоела, и он охотно пошел бы на службу, если бы нашелся хороший пан.

— Ульрих Боскович, которого, слава Богу, взяли отсюда, не верил полякам, но теперешний Павел из Паульштина, мне кажется, будет в другом роде. Нам нужны люди; а вы могли бы найти службу в самом замке?

— А почему бы нет? Почему нет? Я бы пошел с радостью, — отозвался Сула. — Служить в замке было бы для меня всего удобнее. И я бы вам пригодился!

Чех покачал головой.

— Ну теперь может быть очень тяжелая служба, — сказал он.

— Тем лучше, — возразил Мартик. — Разве воину пристало сидеть в горнице и зевать? Где горячо, там легче поживиться.

— Да, может быть очень горячо… очень, — повторил Микош.

— Ну и пусть, чем горячее, тем для меня приятнее, — живо отозвался Сула. — А что вы думаете? — прибавил он, немного погодя, тоном дружеской откровенности. — Я бы не очень-то доверял этим немцам-мещанам. Они и на короля Вацлава ворчали и жаловались на то, что он на Околе выстроил новый город и стенами окружил монастырь святого Франциска до замка и костел святого Андрея до Страдомских ворот. Этот новый город нельзя заселить немцами, а они бы хотели жить тут одни. Если этот маленький польский князек наобещает им Окола не застраивать и еще что-нибудь уступит, то они, пожалуй, сдадут ему город. Ну а уж если город будет взят, замок не выдержит.

Микош только вздохнул, давая понять, что и он так думает.

— Это все люди, — прибавил он, помолчав, — которым их могила дороже, чем государь, — я им тоже не верю. Для них все одинаковы, лишь бы купить подешевле, а продать подороже.

— Да, да, — подхватил Мартик, — и как раз Локотка, у которого нет гроша за душой, они могут легко достать.

Сула становился все откровеннее с чехом, которого считал уже как бы своим.

— С того времени, как они узнали о смерти молодого короля, — шепнул он, — все так и крутят носами.

Микош глотком пива запил это неприятное замечание.

— Не верю я им, — сказал он, — хотя наш новый наместник держится другого мнения. Его успокоил войт Альберт.

— Войт Альберт! — вскричал Сула. — Да ведь это самый хитрый из всех!

— Вы его знаете? — спросил Микош.

— Да я почти с самого детства живу в Кракове, — говорил Мартик. — Альберт в городе разыгрывает из себя какого-то удельного князя. Что хочет, то и делает. Все знают, что и он, и брат его, который владеет аббатством в Мехове, склоняются в сторону силезцев. Среди мещан — масса силезцев. Вы только посчитайте, сколько их здесь из Берега, Лигницы, Окола, Вроцлава, Сводницы; Вроцлав и Краков подают друг другу руки, сговариваясь призвать или Силезца, или Маленького. Ульрих восстановил их против себя.

— Да, это правда, — согласился чех, — Босковича никто не любил. Он был слишком груб и не церемонился со шляхтой. Да и мы от него добра не видели. Павел будет не таков.

— Дай-то Бог, — сказал Мартик, — но пройдет много времени, пока его узнают и поверят ему.

Поговорив так по душе, оба встали. Чех пошел в замок, а Мартик, как будто бы у него не было другого дела, провожал его. Так они шли, не торопясь, из улицы в улицу, приближаясь к замку, а Мартик все время занимал чеха оживленной беседой.

У главных ворот он снова заговорил с ним о Грете, зная, что на эту приманку чех, наверное, попадется. Таким образом, и он проскользнул в замок, куда ему нелегко было бы пройти без провожатого, так как в ту пору замок оберегался более, чем сам город.

Войдя во внутренний двор, болтая и смеясь, стараясь понравиться Микошу, Сула имел достаточно времени, чтобы запомнить расположение построек.

Замок после недавнего пожара, который коснулся костела, хотя у него была свинцовая крыша, и уничтожил все деревянные постройки, — а таких было больше всего, — не успел еще обстроиться. Боскович выписал из Праги каменщиков и думал построить здесь новый прекрасный замок с красивыми внутренними зданиями, по образцу Гродчина.

Но работы только еще начались. Повсюду лежали кучи камней и громадных бревен, но для жилья были поставлены только временные избы и клети, а войско размещалось в амбарах, в которых раньше мещане сохраняли свое добро, потому что только они одни и уцелели.

В самом главном строении жил сам наместник, а другие начальники размещались кое-как в постройках, наскоро сколоченных из тонких досок. Бросая во все стороны быстрые взгляды, Мартик заключил по некоторым признакам, что охрана замка немногочисленна, и укрепления недостаточно сильны. Правда, на валу уже были возведены новые брустверы, приготовленные для защиты, но трудно было оборонять такое большое пространство при малом количестве крепостного войска. Да и самое это войско, уже отвыкшее от войн и завязавшее связи с местным населением, потеряло свои боевые качества. Воины перестали носить вооружение и, казалось, не допускали и мысли о возможности какой-либо опасности.

Мартик, избегая других тем разговора, занимал Микоша рассказами о Грете, а сам внимательно рассматривал крепостные укрепления. Ему надо было разузнать на всякий случай, с которой стороны удобнее подойти, чтобы взять замок штурмом. Под конец он опять намекнул Микошу, что охотно поступил бы на службу в замок, на что чех добродушно заметил:

— Посмотрим, каков еще будет новый наместник. Я вам с удовольствием помогу, но вряд ли удастся получить место выше сотника.

Затем он спросил его, есть ли у него вооружение.

— Есть и даже не одна смена, — отвечал Мартик. — Если бы понадобилось, я мог бы управиться с катапультой.[2]Орудие обороны, из которого стреляли камнями и стрелами, установив его на крепостном валу. Наверное, и стрелков из балесты у вас тоже немного, а если нужно будет обороняться, то она всего нужнее.

— У нас теперь не более пяти-шести человек, — сказал Микош, — и то двое из них не очень надежны.

Поговорив еще немного, Мартик низким поклоном простился с чехом и, довольный своим новым знакомством, пошел назад к воротам, а Микош к себе в хату отдохнуть после выпивки.

Мартик шел домой и думал радостную думу о том, что чехи с тем, что у них было, долго не выдержат, если только помощь не поспеет вовремя. Думал еще о том, что он успел заронить в душу Микоша недоверие к мещанам и опасение измены. Он мог быть довольным собою.

Войдя снова в город и очутившись на рынке, где утреннее движение толпы уже значительно уменьшилось, и самая толпа поредела, Мартик направился прямо к дому Греты на Мясницкой улице и по дороге к ратуше встретил возвращающегося Павла с Берега, который шел в ту же сторону.

— Что же это вам так понадобилось ухаживать за чехом и дружиться с ним? — спросил мясник.

— Он добрый малый, — отвечал Сула. — Мы с ним наговорились и насмеялись досыта. А потом я проводил его в замок.

— Были в замке? — остановившись, спросил Павел.

— Ну да, был! — смеясь, отвечал Мартик.

— Ну что же вы там видели?

— Все, кроме самого замка, потому что его уж нет после последнего пожара. Защищаться им будет трудно, — спокойно говорил Мартик, как бы невольно проболтавшись. — Чехов всего кучка, а валы длинные. Они это отлично понимают. Если их вовремя не выручат, они отдадут Вавель без сопротивления… по первому требованию.

— Вы так думаете? — спрашивал встревоженный Павел.

— В этом не может быть сомнения, — подтвердил Мартик. — Новый наместник не так упрям, как Боскович, безумств проделывать не будет. Вы там поступайте с городом, как хотите, это ваше дело, а что они не будут за вас подставлять шеи, лишь бы им позволено было уйти спокойно с оружием и мешками, в этом уж будьте уверены!

Павел опечалился.

— Локоток будет этому рад, — прибавил Сула. — В конце концов сжечь замок — не такое уж трудное дело, а город, если он вовремя не сдастся сам, постигнет та же участь.

— Это как же? — спросил мещанин.

— А очень просто, — смеясь, закончил Мартик. — В несдающемся городе всегда найдется, чем поживиться. У чехов не найдется столько добра, сколько у вас. Как только воины сломают ворота, никакая сила не удержит их! Пойдут разбойничать и грабить, сколько влезет!

Павел с Берега казался очень смущенным.

— Вот как вы нам грозите! — воскликнул он.

— Я вам всегда говорил правду, — возразил Мартик, — и теперь от вас ничего не скрываю. Вы не хотите быть первым от города, ладно! Тогда замок сдается раньше, но уж с вами тогда никто не захочет тратить время на разговоры.

Шли дальше вместе: мясник раздумывал и посапывал носом. Ему хотелось проследить, куда направится его товарищ. Мартик понял это, и хотя его сильно тянуло к Грете, он изменил свое решение и сказал:

— Пойду за конем, я его оставил у Шелюты, мне надо ехать домой.

— А к Грете вы сегодня не придете? — спросил Павел.

— А зачем? — с напускным добродушием возразил Мартик. — Там уж мне ничего не светит. Для Греты, что я, что Микош, что Вурм, все одинаковы, — а нам от этого не легче.

— Это правда! — оживляясь, заговорил Павел. — Я от нее тоже ничего не жду, потому что она моя племянница, но уж посмотреть на нее и то хорошо! Все равно, как если бы человек съел что-нибудь вкусное!

— Или напился! — прибавил Сула.

— А знаете что? — сказал Павел, взяв его за рукав. — Идите-ка вы к Грете и посидите с нею, а я пока пойду, поговорю кое с кем. Не годится отдавать город на разграбление войска.

Мартик сделал вид, что ему это неудобно, и не сразу согласился, потом махнул рукой и пошел к Грете.

Вдовушка снова сидела у окна, в руках у нее был инструмент, похожий на цитру, и она тихонько играла на нем.

За столом сидел Вурм, подперев голову рукой и о чем-то задумавшись. Он был самый упорный из всех поклонников вдовушки. В стороне, в уголку, дремал Курцвурст.

В горнице, кроме них, никого более не было.

Грета внимательно взглянула на входившего Мартика и, отложив цитру на лавку, спросила с оттенком иронии:

— Ну что же, очень вы подружились с Микошем?

— Для дружбы нет ничего лучше жбана, — громко сказал Мартик. — А у этого малого, действительно, доброе сердце, и хотя я и не хотел бы хвалить его, но должен быть справедливым… Добрый товарищ!

Вурм сделал брезгливую гримасу.

— Хвалить можно всякого, — обидчиво сказал он, — начиная от мяса теленка, которое тоже стоит похвалы… Микош так же годится к войне, как теленок — на жаркое, но дальше…

— Да он ничем больше и не хочет быть, — сказал Мартик, — так же, как и я. Мы с ним оба простые люди, немецких песенок петь не умеем, да и не научимся… Но наши сабли хорошо говорят за нас!

Вурм, все с той же пренебрежительной миной выслушав этот ответ, взглянул на Мартика, который подсел поближе к Грете и смело пододвинулся к ней, внутренне съежился, заторопился было встать, но потом раздумал и так и остался сидеть у стола.

— Когда я вошел, вы прервали вашу игру, — обратился Мартик к Грете, — разве я не достоин ее слушать?

— Не достойны, — отвечала вдова. — Вы браните наших миннезингеров, а я люблю их.

— Жаль, что я у них не научился, может быть, тогда и вы были бы ко мне милостивее, — вздохнул Сула.

Грета смело взглянула на него.

— Я и так вас достаточно люблю, — возразила она, — а если бы еще больше любила, какая была бы вам от этого польза?

— Как какая? — выкрикнул Сула.

— Вы же меня знаете, — холодно продолжала Грета, — я ведь непостоянная. Мне каждый день кто-нибудь новый нравится. У вас есть свои дни, а у него — свои (она указала на Вурма), а иногда мне больше всех нравится чех, которого и вы полюбили, а кроме вас троих, мало ли еще кто может мне понравиться? И так мне всего приятнее, а рабой я никому не буду.

— А королевой? — подхватил Вурм.

— Королевы царствуют у вас только до тех пор, пока не кончатся свадьбы, а там вы и их обращаете в невольниц, — отозвалась Грета. — Я это хорошо знаю, поэтому не хочу быть ни королевой, ни рабой, а лучше останусь сама себе госпожой и вдовой!

Вурм вскочил с места. Он забыл даже, что его слушает Мартик, и живо заговорил:

— Но вам не позволят так остаться. Рано или поздно, а вы должны будете кого-нибудь выбрать.

— Ну так пусть это будет лучше поздно, и как можно позднее, — засмеялась Грета.

Щеки ее зарумянились.

— Может быть, и выберу, — прибавила она, — но только не вас.

Вурм гневно ударил рукой по столу, а Мартик громко рассмеялся. Курцвурст в своем углу тоже не мог удержаться и, закрыв рот огромной лапой, прыснул со смеху.