Онлайн чтение книги Будник
XVI

Ветхая хата Бартоша, которую он построил когда-то собственными руками, очень изменилась вследствие частых посещений Яна и забот его матери, которая, не зная ни о чем, единственно из сострадания, старалась улучшить описанное ей жилище и сколько было можно сделать его более удобным. Присланные из Сумага плотники приделали крыльцо к двери, пристроили другую избу. Часть стен была оштукатурена; внутри выбелено, положены полы, привезена мебель. Шатающиеся скамьи и стол вынесли за перегородку, а на место их были поставлены взятые из флигелей столы и стулья; у окон приделаны были красные ставни; а белые занавески, привешенные Павловой, служили на удивление будникам. Павлова достала так же несколько горшков с цветами и убрала ими окна, может быть думая этим доказательством достатка и безбедной жизни обезоружить Бартоша при его возвращении.

Но она не знала его совершенно; старик никогда не променял бы честной нищеты на позолоченную, хотя и скрытую, подлость. Страдания для него было чем-то возвышающим человека, потому что он не понимал их иначе, как попущением Божиим для добра и исправления человека. Не раз, прежде еще, когда Павлова беспрестанно жаловалась на бедствия, он спокойно и сурово отвечал ей:

— Оставь меня! Видно так суждено нам!

Не знаю, задумывался ли кто над глубоким значением этого общего и свойственного славянам выражения: "суждено!". Не слепая судьба, не случай неразумный, но суд справедливый и неподкупный определяет каждому по заслугам.

Это служит доказательством, что мы не верим в предопределение, но в разумное управление человеческим жребием, что мы верим не в судьбу, а в Бога.

Тихо было в доме Бартоша, когда подъехали Матвей и его товарищи, не смея войти в дом, внешность которого показывала что-то намного лучше жилища будника. Матвей первый закричал, смотря на крыльцо и новую пристройку:

— Что это такое? Это не наша хата! Кажется и наша, а как будто не наша. Вот и пень возле плетня, о который я всегда спотыкался… Но что здесь делает этот домик?

— Тс! Это наши господа выстроили.

— За что?

Будники замолчали. В домике было светло, но тихо, только отрывистый, звучный серебристый голос, как бы сквозь слезы, раздавался в молчании. У плетня стоял верховой конь и рыл землю копытом.

Будники заглянули в окна, но сквозь занавеси ничего не было видно. Постучась в дверь, вошли они в сени. В хате на припечке сидела хорошо одетая Павлова и дремала за пряжей. Дальше казалась пустою освещенная хата, и только в самом углу, на земле, лежала Юлька с распущенными волосами, среди которых белело бледное, как мрамор, ее лицо и светились блестящие очи. Заломив руки, будто сонное дитя, качалась она в разные стороны, с нахмуренным лицом, с открытыми устами, с расстегнутым платьем.

Возле нее сидел Ян, опершись на руку. Это уже не был прежний гуляка: бледный, грустный, он сам казался близким к безумию, которое, вытекая словами из уст Юльки, проникало в его мозг и сердце.

Девушка говорила тихо, отрывистым голосом:

— Завтра свадьба, завтра. Все уже готово, и я готова, недостает только мне веночка. А без венка и ксендз не благословит, и твоя мать оттолкнет меня и люди будут смеяться. Венок, конечно, должен быть связан белой и красной лентой. Белая лента моя невинность, а кровавая то любовь моя, зеленые цветы — мои надежды. Пойдем, милый Ян, вязать веночек на свадьбу, пойдем!

И бедняжка склонилась к полу, как бы срывая цветы.

— Но что же это за чудо? Сколько здесь цветов, сколько красных цветов, а только наклонюсь за ними, они из-под рук уходят… Помоги же мне! Ты стоишь как труп… А, ведь ты живой… Дай мне руку… О, она тепла… Нет, нет, ты жив еще.

В это время вошли будники, и пристыженный Ян вскочил со скамейки. Юлька обернулась к дверям и шепнула:

— Ничего, это сваты!

Она улыбнулась, но в ту минуту увидала Матвея, который напомнил ей действительность. Вскочив, она быстро подбежала к нему и начала кричать в помешательстве, стараясь укрыться:

— Помогите! Отец! Отец! А! Он убьет меня!

— Ей Богу, она помешалась, — сказал Матвей, взявшись за голову. — Ай, ай! Совсем обезумела. Вот тебе и раз! Отец будет сердиться за это.

Павлова, пробудясь и неожиданно увидев Матвея, тоже бросилась к нему с беспокойством.

— А, что, — спросила она, — вас отпустили?

— Отпустили.

— А отец?

— Отец тоже свободен.

— Где же он? Идет?

— Должно быть пошел на охоту, потому что взял ружье, — отвечал Матвей глуповато.

Приблизились другие будники и начали рассказывать, как Бартош оставил их внезапно в местечке и ушел неизвестно куда. Павлова побледнела, посмотрела на окна, потерла лоб рукою и должна была сесть, или скорее упала на припечке. Матвей, между тем, ходил по комнате и с любопытством глупца присматривался то к больной сестре, то к новой мебели и, находя что-нибудь незнакомое, улыбался. Наконец, взял в руки занавески и спросил:

— Позвольте, пани Павлова, а для чего эти юбочки? Сушите их что ли?

Ему не отвечали ни слова.

Ян ушел в заднюю дверь, а Юлька упала в углу, закрываясь волосами, платьем, мебелью, всем, что только было под рукою. Павлова обомлела от страха.

— Он непременно придет ночью и как мух перебьет нас! — говорила она, ломая руки. — А чем же я виновата, беру вас в свидетели? Я постоянно говорила девчонке: эй, берегись, не то худо кончится! И что же? Меня не слушала. Теперь, я знаю, все упадет на мою голову. Точно так, когда мой покойник побился в несчастной корчме, разве я была там, а все мне пришлось терпеть беду! Если бы здесь было кого оставить, я пошла бы к вам, пан Мартош, пока не пройдет первый гнев Бартоша. Мартош не отвечал ни слова.

— Или к вам, пан Игнатий. И Игнатий молчал.

— Или к вам, пан Петр. Петр быстро отворотился.

— О, если бы не ночь, я бы опять ушла в господский двор.

— Здесь дело идет не о вас, мать моя, — сказал Мартош, — а о девушке, с которой может быть худо, если отец примет близко к сердцу…

— А что же он сделает с помешанной? — вскричала старуха. — Ее не возьмет нелегкая! А я, ей-Богу, не виновата; я не брала денег, всегда предостерегала ее: эй, беда будет, эй, осторожнее! Но она молода, панич тоже, и такой быстрый… Голова у бедняжки закружилась, и она обезумела. Но Бартош и слушать не захочет, я его знаю. О, если любите Бога, укройте, укройте меня где-нибудь!

Будники молчали.

— Но бойтесь же Бога, пани Павлова, — сказал, наконец, один из них, — как же вам оставить одну эту несчастную и простака Матвея! Разве же они одни могут остаться?

— Сжальтесь же, по крайней мере, сами, не уходите ночью. Если бы вы здесь были, я не так бы боялась ни за себя, ни за нее. Бога ради, останьтесь!

— Мы с тем и пришли сюда.

— Да наградит вас Бог за это! Садитесь же, а я достану водки и перекусить чего-нибудь.

Юлька лежала в углу, как бы сонная, одеревенелая, после испуга. Голова ее упала на пол, и только черные волосы служили ей изголовьем; глаза и уста были открыты, но, казалось, она не дышала, ничего не видела и не слышала.

Матвей стоял над нею и смотрел задумчиво.

— Однако, это должно быть очень тяжелая болезнь, — сказал он сам себе. — Что же это за болезнь такая? Не святого ли Валентина? Должно быть что так! Пани Павлова, — закричал он, — может быть Юльку положить на кровать?

— Не трогай, не трогай ее! — закричали будники, смотря издали. — Надобно только накрыть чем-нибудь черным, и она успокоится.

Павлова, не обращая на это внимания, побежала за перегородку, вынося оттуда, что попалось под руку, от штофа с водкой до копченой колбасы, и, уставив все на стол, начала угощать будников, сама же снова села у печки и плакала, жалуясь на судьбу свою.

Будники не заставили себя долго просить. Голодный народ одинаково умеет есть в слезах и горе, на похоронах, на родинах, в отчаянии, в радости. Никогда чувство не перемогает голода. Матвей, одним глазом смотря с сожалением на сестру, другим выбирал лучшие куски и как следует угощал себя.

Павлова и в горе не молчала, потому что в голове ее кружились мысли, как ведьмы на шабаше.

— Беда меня привела сюда! Не лучше ли мне было пойти служить во дворе, где охотно дают приют убогим. Бартош такой старый безумец, что готов застрелить и убить. Ведь, говорят, с ружьем пошел… Но что же, не я причиною, не привязать же девушку к себе на пояс! Уж куда плохо! Кум, а кум! — отозвалась она к Мартошу.

Мартош, набив рот колбасой, отозвался лениво.

— Посоветуйте, что делать, не то он застрелит меня! — продолжала старуха.

— И нет, кто знает, может быть и не застрелит… Наконец, что тут советовать! Совет не поможет.

— Ох, вы не знаете Бартоша, так как я его знаю!

— Гм! Однако, мы всю жизнь прожили в соседстве.

— И все ничего не знаете. Мы прежде жили еще в других лесах, когда жгли поташ у покойника ловчего. Не мало прошло лет с тех пор… Вот тогда…

— Но оттуда скоро ушел Бартош и поселился здесь.

— Но, послушайте! Одна я знаю, что было в молодости: вот отчего я так боюсь. Он ужасно вспыльчив!

— Чего же вы так пугаетесь?

— Горячий человек, говорю, вспыльчивый. Вы ничего не знаете, но если уж ему что вздумается, — на все готов.

— Но только не на что-нибудь злое, — этому я не поверю.

— Однако же, и не на доброе. Уж я что знаю, то знаю. Не первая это будет выходка с его стороны. После глупостей и тяжело ему бывало в жизни, он вздыхал и томился; но сделанного не воротишь: что сталось — не переменится.

— Но что же сталось? — с любопытством спросил Мартош.

— Не расскажете никому?

— Какое же мне дело?

— Пожалуйста, никому не говорите: я перед вами буду, как перед отцом родным. Бартош тогда с моим покойником жили в лесах ловчего. Не знаете вы, что за человек был мой покойник! Правда, что любил выпить; но человек всегда человек. А что за способности — к чему угодно; за десять стен проведает, бывало, где что делается. Бартош с моим покойником были почти однолетки и оба не женаты, потому что мой еще и не знал меня в ту пору. Вдруг умирает у них мать, как раз перед праздником всех святых, и в доме не стало хозяйки. Конечно, одному из них надо было жениться. Мой был младший, молодец парень, ей-Богу! Люди начали сватать покойницу Бартошеву, молодую, красивую девушку, кровь с молоком; но она уже тогда служила во дворе у ловчего. Бартош сначала не соглашался, качал головой, — он был недоволен, что невеста из дворовых; но когда начали его уговаривать, представлять, что она степенная, хорошая хозяйка, а личико было премиленькое, то он, наконец, и решился.

— Но что здесь страшного, пани Павлова?

— Погодите! Это еще не начало. Уж что Бартошева была красива — то правда; и обо мне говорили, что я была недурна, но она выглядывала, словно пани какая. Послужив во дворе, она не забыла, что у нее есть язык во рту, да и в голову кое-чего понабралась-таки, прости Боже; не любила она Бартоша, а пошла замуж так себе, потому что люди присоветовали. Бог свидетель, что говорю правду, ничего не прибавляю. Бартош сделался после свадьбы угрюм, словно кто подкосил его, и страшно надоедал жене. Та тоже в свою очередь не спускала: он ей одно, она ему другое и так в глаза и лезет осою. Наконец, они совершенно рассорились и перестали говорить друг с другом. Мой в то время уже сватал меня и сейчас догадался, что нехорошо кончится братнина ссора с женою. Бывало, говорит мне: увидишь, что из этого выйдет что-нибудь недоброе. Послушайте же. Начали говорить, что какой-то волокита со двора зачастил к Бартошевой, и что она его благосклонно принимает, когда наши день и ночь работали поташ в лесу. Слухи эти дошли до Бартоша. Он как будто и ничего, но в одну ночь ушел с завода. Нет и нет. Пошел, думают себе куда-нибудь, а он прокрался ночью домой и ожидал с нетерпением. Приезжает возлюбленный. Бартош пропускает его, а сам пробирается в сени. Когда же любовники, беседуя, сидели вдвоем на кровати, он, прицелившись в обоих из ружья, паф! И слава Богу, волоките прострелил только руку, а жене ничего не досталось. Потом как выскочит, жена упала в обморок, а волокита вышиб окно и ушел. Когда-то после они с женой помирились, но бедняжка долго была больна с перепугу и, родив Матвея, отдала Богу душу. Он сам чувствует, что ускорил ее смерть, хоть и правда, она служила во дворе, и, кажется, это волокитство уже было не первое. Однако все за подобную глупость не стоит согнать человека с света. Теперь видите, что я боюсь недаром, а надо вам знать, что он крепко любит дочь и ушел от вас с ружьем не без намерения.

Мартош задумался.

— Как же, — спросил он, — а за перебитую руку ничего не было?

— Что вы хотите! Тогда были другие времена, а шляхтич сам чувствовал, что виноват и благодарил еще Бога, что тем окончилось. Он не умер от того, только стал калекой. Ходит бедняга, просит милостыню и по сей день; конечно, вы его знаете: Иеремия.

— Как же!

Разговор этот был прерван диким смехом, с которым пробудилась Юлька от бесчувствия и потихоньку начала приподниматься. Матвей поспешил к ней на помощь. Павлова и Мартош подошли также и, подняв ее, ослабевающую, с земли, положили на кровать за перегородкой.

Будники легли спать на полу после закуски. Матвей ушел, уведя с собой неотступного Бурку. Только Павлова, потчуя Мартоша, которого просила остаться с нею, дрожала от страха и от печки не смела двинуться ни шагу.