Отряд Деде получил оружие еще в середине июля. Гюстав тогда рассказал: «Спустили на парашюте английского майора. Он сразу мне выложил, что у союзников в Нормандии заминка, и они поэтому пересмотрели свое отношение к партизанам — возлагают на нас надежды. Я ему прямо сказал — надежды нас не устраивают, необходимо оружие. Он говорит: „Не знаю, как в других местах, а здесь мы решили вооружить не только AS, но и FTP“. И действительно получили. Нет худа без добра — они топчутся, зато мы можем двинуться…»
За месяц сделали много: освободили от немцев весь округ. Немцы держат только Лимож: забаррикадировали улицы, укрепили здания. Гарнизон у них крепкий, много эсэсовцев. Гюстав сказал: «Пора взять Лимож. Не ждать же союзников!..»
Майор Деде выстроил отряд. Вот Шарль, седоусый крестьянин, который любит рассказывать, как во время испанской войны он написал Блюму: «Я был шестнадцать лет социалистом и мне стыдно, когда я читаю о судьбе Мадрида…» Вот девятнадцатилетний коммунист Живе, веселый парижский рабочий, он застрелил в Бриве немецкого офицера. Вот горняк Андре, в сорок третьем он достал динамит из шахт. Вот барселонский шофер Маноло, изучивший сначала все концлагеря Франции, а потом все ее мак и . Вот Чех, Пьер, Шарло, Медведь, Мадо… В отряде шестьсот человек.
Они проходят мимо деревень. Крестьяне их приветствуют:
— Это мак и …
И Шарль отвечает:
— С мак и кончено. Мы идем на Лимож.
По другим дорогам подходят к городу другие отряды — Фернанда, Бернара, Жоржа. Лимож окружен.
Немцы пытаются прорваться к северу; бои идут на парижском шоссе. В Лиможе застряли эсэсовцы из дивизии «Адольф Гитлер». Одного Маноло поймал, нашел на нем фото — русская изба, снег, полураздетая девушка плачет. «Ты снимал?» спросил Маноло. Эсэсовец кивнул головой. Маноло отнес фотографию Медведю. Воронов поглядел и нахмурился. Маноло сказал: «Ты не огорчайся, он свое получил…»
У Шарля жила в Орадуре сестра. Ее немцы сожгли вместе с детьми. И Шарль говорит: «Может быть, американцы не знают, с кем они воюют, я знаю…»
Кольцо вокруг города сжимается. Последняя вылазка отбита возле Экса.
«Завтра будем штурмовать», — говорят партизаны, узнав, что Деде вызвали в штаб.
Деде считался одним из лучших партизанских командиров. Это был коренастый человек лет сорока, с живыми острыми глазами и с выпяченной нижней губой, которая придавала его лицу выражение возмущения. До войны он никогда не думал о войне, сидел над ученическими тетрадками и с гордостью говорил, что его школа «самая передовая в департаменте». Эта школа была недалеко от Лиможа, но он редко о ней вспоминал: голова была занята немецкими эшелонами, толом, автоматами.
Деде думал, что Гюстав его вызвал на оперативное совещание. Но Гюстав сказал:
— Поедешь с другими как парламентер. Генерал Глейницер хочет обсудить условия капитуляции.
— Какие условия? Пусть подымают руки, точка…
Гюстав объяснил, что положение сложное: у немцев артиллерия. Представитель союзного командования, все тот же английский майор, поедет с парламентерами:
— Боши не хотят сдаться нам, требуют, чтобы с ними разговаривали союзники. Пожалуйста, мы им выставим этого майора, больше они ничего не получат, пусть сдаются, и все тут. Разговаривать будет майор, но ты присматривай, чтобы он не увлекся, — решит вдруг, что заседает на мирной конференции, они это любят…
Поехали в город; по дороге англичанин говорил Деде:
— Мы встретимся с немцами на нейтральной почве — у швейцарского консула. Текст они получили, а я не отступлю ни на йоту… Вы курите?.. Приятно, что генерал-лейтенанту рейхсвера придется разговаривать с настоящим французским партизаном. Вы, наверно, крайне левый, правда? Я лично никогда не интересовался политикой, но у нас в Англии тоже много левых, только умеренных…
Генерал Глейницер разговаривал с майором; французов он старался не замечать, а взглянув на Деде, покраснел от гнева — подумать, что он преспокойно сидит и нельзя его отправить в гестапо!..
— Я настаиваю, чтобы гестаповцы подпали под акт о капитуляции, — сказал генерал.
Англичанин кивнул головой. Генерал в десятый раз прочитал текст.
— Кто примет пленных? Я предпочел бы AS…
Англичанин вздохнул:
— Вот этого мы не можем вам обеспечить, теперь отряды общие, так называемые «внутренние силы»… А партизан здесь вдвое больше…
Деде тихо сказал англичанину:
— Жалко, что вы не захватили для него несколько сот ваших «умеренно левых». Видите, бедняга даже вспотел…
Генерал вытер шелковым платочком лицо, затылок, еще раз перечитал короткий ультиматум.
— Хорошо, я принимаю ваши предложения.
Английский майор прочувствованно произнес:
— Благодарю вас, господин генерал.
Деде не выдержал:
— Собственно говоря, благодарить нужно партизан…
Когда они возвращались, майор стал оправдываться:
— Вы напрасно меня упрекнули, это этикет. А мы знаем, чем мы вам обязаны. И американцы это знают. Генерал Эйзенхауэр недавно сказал, что «внутренние силы» стоят по меньшей мере пятнадцати союзных дивизий. А «внутренние силы» это прежде всего вы…
— Сейчас мы вам нужны, — ответил Деде. — Летом сорок второго да и сорок третьего вы нам не давали оружия. Боюсь, что, когда мы прогоним немцев, вы к нам снова охладеете. А в любви ценится постоянство, не правда ли, господин майор?
Англичанин улыбнулся: французы не могут обойтись без фривольных намеков…
Вся площадь была заполнена людьми. Деде взобрался на цоколь. Он говорил о трудных годах, о мужестве народа, о мак и .
— Мы вспоминаем сейчас наших героев, машиниста Поля, который погиб в сорок первом, Дево, Николя Фуже — мы его звали Мики, испанца Хосе, Дезире из Дордони, всех павших за свободу. Мы вспоминаем героев Сталинграда — они спасли и нас…
Деде обнял Воронова.
— Слушай, эту площадь мы назовем площадью Сталинграда…
Какая-то девушка целует Воронова; он чувствует на своей щеке ее слезы. Он вспоминает Ленинград, маленького Мишку, руки Нины; и все туманится в глазах — Деде, Лимож, облака.
Мадо говорит:
— Медведь, если ты встретишь когда-нибудь Сергея, расскажи ему про этот день — как говорил Деде, как тебя обнимали француженки. Ты помнишь, Мики пел:
Мы жить с тобой бы рады,
Но наш удел таков,
Что умереть нам надо
До первых петухов…
— Медведь, скажи еще Сергею, что рядом с тобой шла Мадо…
Цветы, очень много цветов, как будто не было ни Орадура, ни танков, ни горя — розы, левкои, пионы, георгины, лакфиоль. В руках Мадо охапка красных роз. Она ни о чем не думает, ничего не вспоминает, не старается заглянуть в будущее. Бывают в жизни редкие часы, когда счастье разлито в воздухе, и человек, освобожденный от памяти, от мыслей, от всего, чем он силен и слаб, просто смотрит, дышит, улыбается.
— Ты увидишь Барселону, Маноло, — говорит Мадо.
Деде вернется в свою школу. Чех будет чинить часы.
Медведь уедет в Ленинград. Вот и тот час, когда садятся в поезд, кивают рукой, прижимают к губам цветы… И Мадо подносит к лицу розы. Она вспомнила вокзал, окно вагона, Сергея… Нет, не нужно думать! К ней подбегает Живе:
— Франс, только что передавали по радио… В Париже восстание. Почти весь город освобожден…
Мадо обнимает Живе. Париж, милый Париж, баррикады, бои, каштаны, та скамейка!..
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления