Онлайн чтение книги Целомудрие
ЛЮБОВЬ, ЧИСТОТА. ЦЕЛОМУДРИЕ

Русская литература в XIX веке и в начале XX века была так богата и разнообразна. что мы теперь проходим мимо десятков превосходных русских писателем. Привыкли к вершинам. Конечно, Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов. Горький… Конечно, Тютчев, Некрасов, Фет, Блок, Маяковский. Есенин… Но не в безвоздушном же пространстве зародились, развились и выросли в гигантов они?

Однажды меня поразила панорамная фотография обширного горного массива. Белоснежное очертание гор на фоне неба тянулось в виде ломаной линии через всю фотографию (а в действительности по всему горизонту). И вот одно из горных заострений было несколько выше других. Этакий островерхий каменюк. лежащий на изломанной линии гор.

— Это самая высокая вершина в СССР, сказали мне. Пик Коммунизма. Назывался сначала пиком Сталина.

— Но как же… Я думал, что это такая громада…

— Это и есть громада. Самый высокий пик. Но он высок не сам по себе, но потому, что поднят в небо всем горным массивом, всем Памиром Горная вершина — это не Останкинская башня (хотя бы и семикилометровой высоты), стоящая среди пустого голого места. Это скорее завершающий шпиль на большом и широком здании.

Мельников (Печерский), Лесков еще кое-как приписаны к большой литературе, к ее второму, третьему ряду, а уж Данилевский, Боборыкин, Апухтин, Майков, очеркист Слепцов… Зачем нам? У нас Тургенев, Достоевский, Толстой… Слепцов, положим, хоть упомянут тремя строчками в Советском Энциклопедическом Словаре; Скитальца знают в связи с его дружескими отношениями с Горьким.

Николай Александрович Крашенинников не удостоился в СЭС и одной строки. А между тем это замечательный писатель из тех многих молу известных российских писателей, которые, в сущности, и создавали литературу, служили той основой, опираясь на которую поднимались в заоблачные высоты паши гении, которых мы пересчитываем по пальцам.

Случилось так, что биографически Николай Александрович Крашенинников всю жизнь был связан с Башкирией, которая входила в состав Оренбургской губернии. Мурат Рахимкулов в предисловии к изданию романа Крашенинникова «Амеля» сообщает следующие данные.

«Творчество Н. А. Крашенинникова изучено далеко не достаточно. До последнего времени не было установлено даже место рождения писателя. Во всех печатных источниках, в том числе и в «Краткой литературной энциклопедии», называлось село Петровское Оренбургской губернии. Это утверждение исходило из автобиографии самого Крашенинникова. Как видно из документов, недавно обнаруженных в Государственном архиве Оренбургской области краеведом М. М. Чумаковым, Н. А. Крашенинников родился 14 ноября 1878 года в городе Соль-Илецке. Его отцом был коллежский асессор Александр Александрович Камбулин. женившийся на Марии Николаевне Крашенинниковой, уроженке села Петровского. По каким-то обстоятельствам будущий писатель с 1900 года взял (по решению Оренбургского окружного суда] фамилию матери, а детство провел у тетки в селе Петровском, считая его своим родным селом. Даже в годы учебы в университете он находился фактически на воспитании и содержании сестры матери».

Чтобы сразу обозначить границы жизни, скажем, что Николай Александрович Крашенинников скончался в Уфе 11 октября 1941 года шестидесяти трех лет. За это время он написал роман, множество очерков о Башкирии, которые сначала (до революции) назывались «Угасающая Башкирия», а в 1936 году были уже названы «Под солнцем Башкирии.

Очерки о Башкирии назывались также критикой «Башкирскими «Записками охотника».

Вообще же читать сейчас оценочно-критическую литературу о Крашенинникове невозможно (или забавно?), а начитавшись ее, не захочешь, пожалуй, читать сами произведения.

«… о жалком угасании под пятой самодержавия… изобразил ужасы русско-японской войны и выразил гневный протест против бесчеловечной бойни, рисует бедных башкир, живущих в ужасно тяжелых условиях… возмущенных несправедливостью жизни, но неспособных еще на активную организацию борьбы за свои попранные права… Сочувствуя бунтующим людям, автор не показал их организованной борьбы против эксплуататоров… образы тружеников-башкир, ограбленных колонизаторами… Жуткую картину голодающей башкирской деревни… Обвинение всей колониальной политики царизма, доведшей башкирский народ до грани разорения и нищеты… Генералы грабежа… и восседающий на троне «генерал» всея Руси… обличал и башкирских эксплуататоров-баев, и столпов мусульманской религии… Осуждая ветхозаветные традиции одурманенною гнусной религией народа… Освещает трагическую судьбу и невыносимо тяжелые условия жизни башкирского народа в дореволюционное время… в период разгула реакции после подавления первой русской революции… Мотивами тоски и уныния отмечены и другие произведения этих лег… В 1941 году П. Крашенинников задумал создать серию рассказов и очерков о новой, социалистической Башкирии, о народе, возрожденном Великим Октябрем к свободной, счастливой жизни… Однако ему не удалось осуществить свои замыслы: после непродолжительной болезни он скончался».

Начитавшись подобных критических формулировок в духе тогдашнего соцреализма, а вернее сказать в духе вульгарного социологизма, и вправду не захочешь читать сами книги, романы, повести и очерки, но, к счастью, ничего этого в самих книгах нет. Ну, последнего, то есть воспевания свободной, счастливой жизни, возрожденной Великим Октябрем, в книгах Н. А. Крашенинникова нет, поскольку, как видим, он просто не успел, ему «не удалось осуществить свои замыслы», а всего остального там просто нет.

Н. Крашенинников доброжелательный человек, писатель-реалист. Художник, относящийся к описываемому с любовью, с сердечной теплотой. и писал он в духе добротного русского реализма. Формулировки же, которые мы тут приводили, хотя бы к тем же «Запискам охотника» Тургенева, с которыми современники сравнивали очерки Н. Крашенинникова. не говоря уж о Толстом, Короленко. Чехове… Они тоже «изображали», выражали «гневный протест», «обвиняли» и «осуждали», они тоже «не показали организованной борьбы против эксплуататоров», тоже «освещали трагическую судьбу…». Но думаем ли мы обо всем этом, читая исполненные прелести, любви к людям и доброты страницы лучших русских писателей?

Что касается изображения башкирской нищеты и обличения башкирских эксплуататоров-баев и столпов мусульманской религии, то в очаровательном повествовании «Целомудрие», которому мы предпосылаем это предисловие, действительно вместе с русскими юношами гимназистами выведен башкирский молодой человек Умнтбаев. Но, во-первых, он значительно богаче всех своих русских сверстников, если же он сынок бая-эксплуататора, то зачем же он выведен с голь ярким, умным, душевным и зачем его с героем повествования Павликом связывает искренняя, чистая дружба? Her, вульгарного социологизма мы не найдем в книгах Н. Крашенинникова, так что смело можете открывать эти книги, в которых изображены люди, каких теперь уже нет, общество, которого теперь уже нет, уклад жизни, которого теперь уже нет, Россия (вместе с входящей в нее Башкирией), которой теперь уже нет.

Было упомянуто несколькими строками выше, что перед революцией у Н. А. Крашенинникова вышло собрание сочинений в восьми томах. В последующие годы (расцвета и торжества социалистической культуры) издавался и переиздавался главным образом роман Крашенинникова «Амеля» с присовокуплением десятка рассказов-очерков. То есть основное литературное наследие этого писателя нам неизвестно (как-никак — восемь томов!). Так что издание «Целомудрия», повествования, состоящего и) четырех книг: «Детство», «Отрочество», «Юность» и «Младость», — будет настоящим подарком читателям.

Часто бываю, что у крупных, масштабных, «многотомных» писателен появлялась книга о детстве, которая оказывалась если не «масштабнее» других его романов и повестей, то проникновеннее, очаровательнее. Достаточно вспомнить трилогию Льва Толстого «Детство, отрочество, юность», достаточно вспомнить «Детские годы Багрова внука» С. Т. Аксакова, трилогию М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты», «Детство Никиты» А. Н. Толстого, «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты» (тоже трилогии Гарина-Михайловского)… Теперь к ним примыкает и тетралогия Николая Александровича Крашенинникова под общим названием «Целомудрие».

Это повествование имеет одну особенность, одно отличие от перечисленных выше книг. Обычно книги о детстве, отрочестве, юности обходили стороной, не трогали одной очень важной (если не самой важной) стороны созревания и, как мы иногда любим говорить, — становления человека, человеческой личности.

У каждого человека, как если бы у медали или монеты, две стороны: душа и телесная оболочка, душа и плоть. Душа оказывается вселённой в тесное земное обиталище со своими законами существования, со своими требованиями, со своей, я бы сказал, диктатурой. Сначала во младенчестве — эти две стороны человеческой сущности живут мирно, не конфликтуют, не мешают друг другу, между ними гармония, недаром мы говорим: «Невинны, как дети», «дети как ангелы» и т. д. Но неизбежно наступает грозный момент, когда плоть заявляет о себе, а душа заявляет о себе. Столкновение этих двух сторон человеческой сущности в пору незрелости, неустоявшаяся, неокрепшая психика подчас перерастает в трагедию. Вспомним, что, например, у Бунина в рассказе «Митина любовь» юный герой рассказа при столкновении и конфликте души и тела выстрелил себе в рот. Аналогичную ситуацию, с аналогичным исходом встречаем и в одном из рассказов Чехова. В автобиографическом (несомненно) повествовании Крашенинникова о детстве (начиная с десятилетнего возраста) мальчика до, можно сказать, полной молодости (семнадцати лет) сделан акцент именно на эту сторону отношения человеческой души как с телесной обточкой, так и с внешним миром вообще, с окружением, обстановкой, в которой человек живет, с обществом, которое тоже ведь диктует свои законы. Постепенное пробуждение любви (в смысле влечения полов) и чувственности вот красная нить всею повествования «Целомудрие». Однако само название книги говорит (при беспредельной искренности) о бережном, сверхбережном обращении со столь сложной и загадочной материей, каковую люди зовут любовью…Он идет отыскивать Тасю. «…Вот они обе красивые, а какие разные. Одна веселая, насмешливая, с призывающими глазами: другая строгая, бледная, словно его отталкивает, но, отталкивая, неотвратимо влечет к себе… (на новогоднем бале. — В С.) Он сядет теперь рядом с ней и будет говорить весь вечер, до утра, и будет глядеть в ее тихие, исполненные чего-то тайного, строгие глаза. Он не отойдет от нее ни на шаг, они же вместе, они всегда будут вместе, когда вырастут, — и это увидят все.

Но нет нигде Таси Тышкевич. Горестно обходит он всю залу, проходит по гостиной, нет Таси. Не танцует же с кем-нибудь она?.. Случайно заглядывает в прихожую, она там, с сестрой, они уже одеваются и надели шубки… Печаль, тревога и боль, плывут по душе. Он ошибся, ничего не было между ними… Он напрасно чему-то поверил — и вот обманулся всем всем… должно быть, лицо его так выразительно передавало все сокровенные мысли, что совсем уже одетая Тася вскинула на него взгляд и мягко улыбнулась. Так было это в ней необычайно — по телу Павлика повеял холодок.

— Но мы еще увидимся. — сказала она ему и ощутимо долго пожала руку.

Вся белая, в горностаевой шубке, в белой шапочке, она походила на снежное облачко, на солнечный луч; непохожая на человека, она была с неба, с самой лучшей его серединки.

— Мы еще увидимся! — повторила она уходя, и опять с лица ее пролился тонкий внутренний свет, как обещание, и призыв, и тайная ласка, от которой стало жутко, и опить она посмотрела ему в лицо, точно все зная, и слово «увидимся» упало гак же нежно, как благоухающая снежинка».

Это любовь, зарождение любви, пусть детской, но иногда именно такая любовь освещает потом человеку, весь жизненный путь, и он потом всю жизнь ищет свою «Тасю» и, не находя ее в других девушках и женщинах, приходит в разлад с самим собой, то есть фактически со всем внешним миром.

«Тайна сия велика есть», поют в церквах во время венчания. Когда тринадцатилетняя девчонка Паша предлагает девятилетнему Павлику полежать на ней, на ее животе, это вызывает у мальчика отвращение и ужас. Когда он, уже подрастая, начинает мучиться, живет с тяжелыми сновидениями, с головной болью, а товарищи предлагают ему «лекарство» в виде посещения определенного дома, это вызывает у юноши отвращение и ужас. Когда Павлик открывает душу (о своих мучениях) лучшему другу башкиру Умитбаеву. тот тоже берегся его «вылечить», приглашает к себе в дом, угощает и хотел было оставить на ночь со своей женой, молодой очаровательной Бибик.

— Ты друг мне, для друга я готов на все. Ты узнаешь, как я люблю тебя; ничего не жалею другу… Бибик красива, она понравится тебе, это я тебе говорю. Бибик жена моя, и я уступаю ее тебе. Я могу иметь много жен. Я богат, и закон разрешает. Возьми Бибик, я призову ее…

Но и на этот раз целомудрие Павлика побеждает. Ведь в его душе звучат стихи, которые кто-то нацарапал на изразце печи:

И все же, когда опытная, двадцатисемилетняя, золотоволосая с темно-синими (сапфировыми) глазами женщина (жена губернатора, кстати сказать) одарила мучившегося семнадцатилетнего юношу своими объятиями, это был о как дар царицы, как дар неба. Что это было? Милосердие? Почти материнское покровительство? Вот именно небесный дар? Или — семнадцатилетний девственник, красавчик?.. Тайна сия велика есть.

Бессмысленно пересказывать книгу, которую читатель уже держит в руках. Хочется только, чтобы он обратил внимание, как далек мир этой книги от сексуальных проблем наших дней, от этой вседозволенности со школьными половыми связями, со школьными абортами, с этими темными подвалами, о которых пишут иногда паши галеты и журналы, с этим СПИДом, с этими сексологическими инструктажами, печатающимися в молодежных газетах… Это было другое время, другая страна, другое общество, а я бы даже сказал другая планета.

Недаром книга называется «Целомудрие».

В. Солоухин